Текст книги "Психология свободы"

Автор книги: Виктор Ткачёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Так что разобрана первая ступень. Как вычленяемость некой ощущенческой «фигуры» – для умообработки. Вторая же ступень – сама та обработка. Глубинная промысливаемость, чтó вычленившееся для твоей личности означает. В жизненном плане, на предмет возможных «вокруг него» дел. Соображающихся как факультативные или как необходимые.

В общем, надстраивающееся развитие подсознательных пониманий – по поводу проточувства. Где в конечном счёте – из вообще возможных дел назначаешь себе конкретные достаточные. А дальше ступень третья: все те дела намереваешь! По их смыслозначимости – как воплощённой логике – выстраиваешь намерения. Чего себе напонимал, то одеваешь в «шубу» намерений, – по-простому уж будь сказано.

А четвёртым шагом примериваешь на себе испытывания – соображающихся плодов этих всех втуне намеченных дел. Тáк вот, как описали, намеченных! И вся эта дискурсивность, из четырёх членов, наконец и оказывается каким-то конкретным твоим чувством, из множества.

 

Так что в целом – простая суть: глубинно проумозаключил по поводу ощущений – получил чувство на их базе. К понятию же проточувства наиболее – из наразбиравшегося нами – близка ощущенческая жизненная необходимость. Да заодно и чисто логическая жизненная необходимость. Ибо ощущенческую она всегда подразумевает – так или иначе, одну или несколько их сразу. То есть ощущенческая – маячит как воображённость в чисто логической! Оттого последняя – тоже проточувство, только поблёкше, на целую ступень. И чем больше «чисто логичность» чисто логической жизненной необходимости, тем блёкше она – как этакое, на ступень и так уже более блёклое проточувство. Вот такие отношения!

Однако проточувство тяготеет надстраиваться – до полноценного чувства. И коль ощущенческую с чисто логической – теоретизационно видим близко к нему стоящими, то и они должны тяготеть. Что и бывает: обычно присутствуют в усугубившести до недочувства. Ощущенческие – до бóлее развитого, чисто логические – до менее. Стать полноценным чувством – не дотягиваются, но недочувством бывают.

Но почему всё же не дотягиваются? А разли́чие у них с проточувством. Не принципиальное, однако здесь важное. К ощущениям лезешь, наперёд желая чувствовать. Соответственно и чувствуешь, на их-то базе! А чисто логическая жизненная надобность – с ощущенческой – возникают «самостийно», вне этой твоей тяги чувствовать. Соответственно, получаются лишь факультативным проточувством. С меньшим сродством дорабатываться, и всем таким прочим.

Но доросли бы таки до полноценного чувства, чéм бы оно оказалось? А заданностью, для начала. По смысловой канве которой мог бы потом и интерес образоваться, а там и возжелание.

Заданности, как помним, вместе с замыслами составляют психогнёт нейтрального вида. Оборачивающиеся им чувства вместе являют комплексную делательную устремлённость – по поводу мира в целом. Этакое здание «голо» намеченной делательности! «Здание» из замыслов, заданностей, а ещё занятостей и захваченностей – как воплощений локальных наших неготовностей к чему бы то ни было, в силу отданности чему-то другому. Олицетворяют твою самоотдавшесть делу! Особенно захваченности, в порядке коих уже граневой выхват из тебя как олицетворения произвольности. То есть в них «отдаёшь себя» аж до такóй степени!

Так что в «пятне» смыслового наполнения захваченности – как произвольность не принадлежишь себе. Сказать проще, захватился делом – значит над собою в нём не властен. Что называется, не ты его уже ведёшь, а оно тебя.

Мы тут не мудрили, понятия занятости и захваченности – как нововводимых чувств – взяли из простой разговорной речи. Мол, не отвлекайте меня, я занят, – каждый такое кому-нибудь говорил! Сигналя, что находится в нацеленности на что-то, с соответствующим тому чувством. Желая же оправдаться, каждый когда-нибудь кивал на свою захваченность: мол, виноват, не делал вчера этого нужного дела, так как был захвачен вон той фигнёй.  

А что до замыслов, то они редко доходят до полноценного чувства. Ежели в самом строгом отношении, то замысел – выстроенность пути удовлетворения требования. То есть умопостроение! Некая логолиния из мыслей, и только. Но... за ней маячит само то требование, а оно – так или иначе чувственной природы. Взять его самое ненасыщенное – в лице чисто логической жизненной необходимости, – так даже и это, как мы разобрали, оказывается недочувством. Так что вопрос лишь в том, на сколько логолиния психосмыкается с затребкой, которую обслуживает. Чем более, тем более замысел чувствоявлен. Это весьма индивидуально. У одних замыслы больше тяготеют быть чем-то вроде чувств, у других меньше.

А заданность, сравнительно с замыслом, есть лишь намéченность пути удовлетворения требования. То есть путь такой – берётся как нечто целое. В неразвёрнутости! Проходит смыслоединицей! Однако возникает ещё и взятость себе этой единицы. А после акта взятости себе – ты уже при чувстве к бравшемуся. И поскольку взявшееся – путь, а не что-то иное, то взятость та оказывается заодно и принятостью решения его преследовать. Как единицу, но тем не меней!

Хотя, бывает и блёклая заданность. Без взятия себе пути удовлетворения. Одна лишь принятость решения его преследовать! Однако сама связь с преследованием как-то чувственно отображается. Так что заданность оказывается-таки чувством. Всё равнó оказывается.

И соотнесём ещё заданность с интересом. Поскольку оба этих чувства к чему-то призывают. Нет, даже слабо сказано, этак сказать – можно фактически о любóм чувстве. Скажем об интересе и заданности сильнее: оба они – воплощённый зов! Но воплощённый по-разному. Призыв что в заданности – как бы отодвигает прочие занятия, что налично текущие, что к тому возможные. В психорусле задаваемости себе чего-то – в любых прочих жизненных нацеленностях видишь конкурента. В любых, от какого бы чувства они ни исходили, в каком бы мотиве ни содержались.

Всего этого нет у интереса. Как твоя нацеленность на что-то – он признаёт и прочие нацеленности, как наличные, так и ещё только возможные. Более того, не только соглашается, чтоб они были – если сами возникли или возникнут, – но даже желает их присутствия! Ибо интересу – как принципу! – нужен способствующий фон. На фоне пустоты – любой интерес блёкл, на фоне же всяких чувств – любой интерес становится «более интересным интересом».

 

Желания от чувств и в чувствах, хотения же от рассудка. Тем самым, первые являют ток снизу вверх – по психике, а вторые – ток сверху вниз. И на каком-то уровне токи встречаются, образуя перманентный фронт борьбы. В порядке которой рассудок стремится облагородить чувства, а чувства нацелены сделать рассудок более диким. Менее рассудочным, так сказать.

 

7. Переходим ко второй линии классификации гнёта. Разбивая его на четыре уровня вредности, так сказать. В смысле способности – у наполнителей уровней – «затяжелять» психику. Наименьша эта способность у психообразований, согласно первой линии составляющих нейтральный гнёт. То есть у наших заданностей себе, замыслов, занятостей и захваченностей. Вот они-то и задают первый уровень. Как уровень начáльного гнёта. Или сказать – начальный гнётный уровень. Именно они его задают, потому что специально теоретизационно вычленялись – как то, что нагружает психику по типу только-только. Когда меньше уже техни́чески невозможно.

Второй уровень вредности – у позитивного психогнёта. Ну, у психообразований, им оборачивающихся. То есть интересов и заинтересованностей, затем возжеланий и вожделений, и ещё многих других пар или триад. Специально гнетущей составляющей ни у одного из этих образований нет, и гнетут они лишь неспециально – просто тем, что их приходится психонести. То есть гнёт позитивного вида вреден, но всё же только с точки зрения медитации, а не жизни вообще. И нейтральный гнёт – тоже вреден только с этой точки зрения. С тем, однако, что эта точка находит его мéнее вредным, нежели позитивный. Поскольку позитивные гнётные образования – имеют тенденцию к бóльшим интенсивностям. Что называется, на то он и позитив, чтобы хотеть его больше! Но интенсивней чувство, так и психику грузит значительней. В общем, неумéренны мы в возжеланиях и прочем подобном – на ступень больше неумеренности в наших задаваемостях себе. Или занятостях – как метящих текучки дел чувствах. Что теоретизационно и отображаем, относя гнётные нейтраль и позитив к смежным гнётным уровням. Но это в целом, а в частностях бывает по-разному: вполне можно представить такую заинтересовавшесть чем-то, что психонагружать тебя – её перенос будет не больше, чем перенос рядовой твоей заданности себе.

Третьему уровню принадлежат помехи, опаски, допуски и прочие негативногнётности. У них есть специально гнетущая составляющая. Являющая добавок вредности – к характерной для позитивно-гнётных образований. Оттого и повышаем уровень до третьего.

И забыли упомянуть – о заботах и озабоченностях, внутреннем должествовании и долге. Как образчиках промежуточного гнёта. Их-то куда сунуть – в порядке второй линии классификации? А пойдут где-то меж гнётом второго и третьего уровней – безымянным подуравнем.

Последний же уровень – четвёртый. На нём болезненные психообразования, искусственно продуцируемые. То есть надýманно приходишь к ним в своём внутреннем мире. В общем, автоугнетённости всякие, типа безусловностей, гнётных самодовлений (среди которых наиболее распространены надуманности и навязчивости), ну и прочее в том же духе возможное.

Все они являют неправильную, порочную нашу сориентированность в делании из себя. Которая как нож: можно сделать им что-нибудь полезное, а можно ненароком порезать и палец. Разводя делаемость из себя в виду жизни, можно из последней изготовить нечто раеподобное, но можно и адоподобное. Мучить себя – человек ненарочный мастер, ублажать себя – мастер нарочитый. Хотя, наибольшие самоублажённости тоже получаются лишь ненарочно. Принадлежа, то есть, к жизненным вещам класса «нарочно не придумаешь!»

Безусловность это какой-либо смысл, по поводу внешнести заключившийся, да в награждённости статусом сверхсмысленности. Как того, что в сути своей значимости не подлежит сомнению. То есть ты – при заведомости присутствия того смысла! Сам себя блокируешь – в подспудной нарочитости того. Чтоб не взяться за тот смысл – на предмет пересмотра.

Сказать глубинней, ситуация та, что так, через дополнительную порцию обычной перетворяемости (посредством делания из себя) во всякое жизненное, да невольно (а зачастую ещё и неявно!) как бы «схватил себя за руки» – в работе с тем смыслом, на предмет его видоизменения. Так, болезненно влюблённый просто не мóжет плохо думать о предмете своей любви.  В социальной психологии широко известен момент, когда гнев мужа обращается на принёсшего ему доказательства измены жены, вместо обращаемости на саму жену. Ясно, что любовь здесь у мужа – безусловное чувство. Или сказать – чувство как безусловность. Навязчивость же – невольное перманентное умозаключание. Точнее, та смыслопосылка, которую оно раз за разом наводит. Так что посылка та – на тебя уже психодавит. Ещё бы нет, ведь от неё не можешь избавиться – в силу невóльной её приходящести.

Умозаключание – как длящесть – венчается умозаключением. Как свершённостью. Соответственно воображание – венчается образом. Который тоже способен становиться навязчивостью. Так сказать, начав для тебя довлеть в самом себе. Если ты его до такого допустил.

Вообще сказать, навязчивым во внутреннем мире может стать любое из там возможного, прояви только слабость перед ним. Как внутренний феномен воли излишне устранившись – в деле обуславливания того психоэлемента. Того частного психонаполнителя, чем бы он ни был.

Но недостаток волевого присутствия – только пол-дела. А вторая тут половина – внутренняя перепнутость, нашедшая себе выход (ну, разрядку!) как раз в производстве той смыслопосылки или образа. От найденной разряжаемости общенамеренческая взвинченность «тупо не желает» отступаться, непрерывно её употребляя, – вот тогда-то образ и становится навязчивым. Ещё бы нет, коль в нахождение его разрядка воплошается, а требуется-то она  – как таковая – непрерывно.

И наконец, понятие надуманности. Надуманность есть некая неадекватная умственная трактовка. Противоречащая общему контексту жизненной текучки. Трактовка чего-либо, по жизни встреченного.

Умственное трактование встречаемого – постоянно нами производится. С целью «выпечки» своего поведения – для непосредственной и отставленной перспектив. Так что появление надуманностей – попросту сбой в этом процессе.

На сбой срабатывает то же, что и в случае навязчивости. Зашедшесть «не туда» внутренней моторики! Порочная нерасслабленность твоя в ней, когда повышенный статический напряг провоцирует ненужную динамику. Ненужную, а потому и оказывающуюся неадекватной!

Разница лишь в харáктере ненужной динамики. Порочно истекающее делание из себя – явлено здесь в самом производстве понимания, а не в его поддержании – как недавании ему исчезать после рядового возникания. Поддержание же бывает в случае навязчивости. То есть что? Надуманность – фактически другая форма навязчивости. Как можно сказать и наоборот: навязчивость – плод неспецифической формы надумывания. Тáк получается! В одном случае навязанность происхождения, в другом случае навязанность присутствия – чего-то адекватно происшедшего. Только и всего. Способствующий навязыванию фон – в нём всё дело! Статическая психомоторика, излишне высокая. В физиологическом отношении она чтó? А статическая сократительность – латентная мышечная, либо нелатентная квáзимышечная. Лишь квазимышечная, зато развёрнутая. Полная.

Латентную сократительность эффекторов, в первую очередь поперечно-полосатых мышц, называем нашей внутренней моторикой. К которой можно отнести и нелатентную сокращаемость, если она неполная. Неразвёрнутая, только намечательная. Лишь малозаметно вздрагивает мышца, вместо чтоб видимым образом стянуться. Сокращаемость имеем в виду что статическую, что динамическую. И чем тогда, в этом контексте, является полная сокращаемость? А как раз нашей внéшней моторикой! Выражающейся в поднятии-опускании руки. В одном из возможных примеров. А тогда внутренняя в чём выражается? Да в наших мотивированиях себя, намереваниях, продумываниях (в смысле мышления как продуцирования пониманий), а ещё в желаемости и хотимости (чего бы то ни было, в неважности того).

Но вообще вопрос внутренней моторики скользкий. Прочить на неё можно и нелатентную квазимышечную сократительность. Что называется, движения души вне тела! И то ли только в них видеть внутреннюю моторику, то ли за счёт них лишь расширя́ть её понятие, не сводя его к латентной мышечной моторике. Но да ладно.

Так что повышенная намеренческость – как следствие повышенной готовности намереваться. Предстартовой к тому самопонудиловки – в лице сильной мотостатики на каком-то глубинном физиоуровне. Говоря простонародно, ты предрасположен на что-то «западать». Не важно на что именно, лишь бы запасть! И само тогда получается, что западаешь прежде прочего на мысли. Ну и на психомотивы. Ибо те и другие – «легки на подъём», то есть отзывчивы к намерениям. Тут-то вам и получаются надуманности и навязчивости! Излишне – как субъектность – присутствуешь в сами́х мышлении и мотивировании – получаешь надуманные мысли и мотивации, а излишне так присутствуешь óколо мыслей и мотиваций – получаешь навязчивые мысли и мотивации. Чем излишней присутствуешь, тем больше таковых имеешь! Ну и сменяемые мысли – это текущие понимания жизни, как ясно. Э́то здесь имелось в виду.

Но в предельном смысле – надо говорить о «накрученном» делании из себя. Ставшести его таким из-за нечаянной перепнутости твоей в суперфеномене жизни. Оно тогда требует дополнительной выражаемости, и находит её, например, в недавании какому-нибудь пониманию вовремя исчезнуть. Разумозаключиться, так сказать, – после умозаключившести. Чем то понимание и становится навязчивостью... Так что излишняя активизированность сферы деланий из себя – в нéй вся причина.

Производимость надуманностей и навязчивостей – невольна, то есть появляется она в порядке внутреннего феномена непроизвольности. Ты – это олицетворённая произвольность поступаемости, а тут – через посредство себя – как бы делаешь не ты! Так что рассудочное тогда понимание вычурности возникающей трактовки – ничего не меняет, в смысле что она – всё равно не исчезает. Не откáзывается от своей надуманной возникнувшести! Равно как остаётся и навязчивый образ, раз за разом тобой подтверждаясь – несмотря на понимание неадекватности его присутствия.

Откуда оба раза феномен непроизвольности? От двух причин: порочновысокой устремлённости действовать, ушедшей в подспуд, плюс проявляемость внутреннего долга. Первую причину мы уже по-всякому обговорили. В конечном счёте она – незаметно самоподдерживающаяся перевозбуждённость наша в делании из себя. Что же до внутреннего долга, то это, так сказать, наш долг самому себе: накапливается как отместка за то, что себя к чему-либо по жизни принуждаешь. В настоящем моменте себя слушаешься, следуя смыслу принуды, но за это даёшь себе право сколько-то не слушаться себя когда-нибудь потом. И чем больше принуда, которой следуешь, тем на большее непослушание себе, так вот адресуемое перспективе, подвизуешься.

Но это мы отклонились. На чём бишь остановились? На понимании надуманности своих пониманий. Пока в процессе надумывания не потерял рассудок! Оно ведь что? По возникании очередной надуманности как правило чувствуешь, в смысле подсознательно понимаешь, что логика, той надуманностью увенчавшаяся, что называется притянута за уши. И пока остаётся рассудок, отдаёшь себе в этом чувстве отчёт! Но одно это отдавание отчёта остановить надумывание не может. Как говорится, понимай тут себе факт надуманностей, сколько влезет, коль они и это понимание – образования разного уровня! Факт надуманности пропонимовывается нáд ней – в психике, а потому её собой и не вытесняет. Она тобой – на нижнем уровне тебя – владеть способна и при «верхнем» этом факте, а не только без него. Как на такое говорят? «А Васька слушает да ест!» Коту пеняют, но есть он оттого не перстаёт. Также точно и надуманности себе остаются, уткнутые в свои факты. Тем болей что надуманность – по возникании – зачастую наделяется искусственным статусом верности. Те же силы её наделяют, что к ней привели! В искусственности этой ты тоже отдаёшь себе отчёт, если захочешь, но верность-то та уже есть, и в сём вся хитрость: это как пища во рту, когда неважно уже, попала ли она туда адекватно – из-за голода, или положил ты её в рот от нефик делать, – всё равно она уже там и тем самым владеет вкусовой ощущенческой сферой.

Ну и не знаю, приводить ли примеры. Поскольку у каждого полно подобного психоопыта, ежели копнуть. Вспомните хотя бы свой переломный возраст, с его искусственными страданиями по всевозможным бытовым поводам. Они, во многом, как раз и были из-за надуманностей, навязчивостей и безусловностей. Не хватало у юнца психосилы – не давать им возникать и проявляться, в провоцируемости начинающейся взрослой жизнью. Скажем, днями тебя «сверлила» какая-нибудь глупая мысль, от которой не получалось избавиться. Ну, в смысле, сáм себя ею сверлил, на находясь остановиться! Что и было простейшим случаем испытывания навязчивости.

А то вдруг, ни с того ни с сего, на жизненное «чёрное» внутри начинало говориться «белое», и тоже ничего поделать с этим ты не мог. Ну, в частности, плохой какой-то человек, из знакомых, вдруг начинал казаться хорошим. Аж самому смешно, если тебе тогда ещё до смеха! Сказываемость простейшей надуманности – вот что это было такое. И её возникание «вдруг» – лишь кажущесть. Долго накапливалась причина – в лице психоистощёнки. В смысле истощёнки от психодеятельности. От которой потому надо было срочно отрешаться – хотя бы переключением на деятельность внешнюю. Тогда внутренняя, конечно же, не исчезает, но уже носит лишь характер обслуги деятельности внешней, то есть перестаёт самодовлеть, чего в первом приближении достаточно.

 

Итак, это мы хорошо поговорили о невольной самомобилизованности творить всякую чепуху, прежде прочего внутреннюю. Чепуху во внутреннем поведении  своём! Или сказать – психосоставительную. Венчающуюся гнётностями четвёртого уровня. Которые – из всех! – наиболее бесспорны как происходящие от истерогена. То есть самомобилизованность творить в себе чепуху – это незамеченная допустившесть в психику истерогена. В своей, как субъектности, выступаемости психикой – невзначай организовавшесть в него.

При наличке такой чепухи – самое время вспоминать о психомонизме. Психомонизм, как помним, есть удобная единость подхода к жизни. То бишь к тому, чем она там тебе оборачивается. Но раньше прочего – она ведь оборачивется тебе тобой! Отчего психомонизм – это и единость подхода к себе. Ну, к тому, чéм уж ты там себе оборачиваешься.

Что же, обращаемся к психомонизму: его вариант, задаваемый формулой «все психообразования – лишь увлечёнка жизнью!», – кроет заведомо все гнётности четвёртого уровня. Стоишь на позиции этого монизма, значит где-то преодолел даже те подобные гнётности, что ещё не возникли. А только собираются возникнуть…

Околопатологические психообразования – некая целая система, способная к подвизовке в психике, и разбор этой системы требует отдельного раздела. А здесь мы её – фактически лишь наметили, в порядке классификации гнёта. Придя в ней к понятью психогнёта четвёртого уровня выраженности. Гнёта вообще сверхвредного, как ясно! Начинать медитацию в исходимости из него – всего труднее.

 

8. Пришли были к базовой посылке, что ощущаем – значит квазиумозаключаем. Так это ещё не всё! На квазиумозаключённостях ощущенческой сферы – жиждется всё последующее. Всё дальнейшее умствование.

Всякое логическое построение, да тем смыслом, в который тебя упирает, неизбежно восходит к ощущенческой базе. Бóлее явно или менее. Но восходит! Так что если оно упирает тебя в какое-то требование, то фактически это требование, подвизованное в ощущениях. И речь может идти лишь о степени косвенности. О том, насколько далеко изначальное ощущенческое отставилось. Бывает, что очень далеко, отчего «без бинокля» его – в логопостроении – не видно.

Хорошо, но тогда что и́менно запечатлено в ощущенческом своде? Как целом, состоящем из квазиумозаключённостей – в лице отдельных ощущений, параллельно испытываемых? А способ явленности себе человеком своего физического бытия! То есть жизни как обладания физическим миром.

Явил он её себе через перманентную избирательность, всё более надстраивавшуюся от первомомента – как начала воплощёнки субъектности в жизнь. Реализовавшийся способ явленности может быть самым разным, поскольку надстраивание – на каждый момент имеет возможность идти в нескольких направлениях, останавливаясь на одном из них. И вот остановилось на одном, потом ещё на одном, потом ещё, и в конце концов имеем тот способ явленности, который имеем. Как некую макроизбранность.

Но чтó за способ? А вот, при этом способе жизнь явлена субъектности телесной плотью человéческого конструкционного вида. А не собачьего, к примеру, или рыбьего. Не говоря уже о том, что конструкция избрана жиждящейся на белково-жировых водных гелях, а не какой-нибудь там кремний-органической структуре, а то и вовсе на неорганической. Ведь последнее как принцип – ничуть не невозможно с научной точки зрения. Просто иные перспективы воплотительной возможности, субъектностью не подхваченные.

Но дальше. Избранность ограниченной конструкции автоматически являет нам пригодность лишь чáсти её окружения, при непригодности части остающейся. Ну, коль тело «замешано» на белке, а не кремнии, то и температура – вокруг него – нам неприемлема уже и семидесятиградусная. И так далее, и так далее. И все эти непригодности – запечатлены в констрýкциях наработанных нами ощущенческих систем. Таким образом, что на непригодное система отзывается неприятной ощущенческой составляющей. Скажем, ушам больно, когда их достигает звук силой от ста восьмидесяти децибел. И так далее миллион примеров – по всем направлениям контакта с окружением. Но что должно быть уже больно при звуке такой силы – это ведь реализованность определённой логики! А логику у нас реализует мыслительный процесс, запечатлевая её в умозаключениях. Отчего и понимаем ощущения как что-то вроде умозаключений. Квази-умозаключения! Поскольку логика-то в ощущении запечатлена, но мыслительного процесса – в строгом смысле того – не было.

Итак, начальную логосмысловую избирательность реализуем себе в сами́х ощущениях, дó их обработки мышлением. Вот оно как оказывается. И та ещё была заявка, что жизнь явлена субъектности телесной плотью. Ну, чéрез телесную плоть. Жизнь как обладание физическим миром. Это правильно, но надо было выражаться сильнее: через плоть мы как субъектности «завя́заны» на физический мир, через что им обладаем, и обладание это и есть наша жизнь. То есть телесная плоть – лишь квазиузел! Завязавшись таким «узлом» на физмир, за последний им и держимся. Причём узел то – скользящий. То есть способный ужерживать, сдвигаясь.

А выстроить тут ещё и второй образ, то телесная плоть – лишь квазидырка, через которую как субъектности влезаем в сверхфеномен физической жизни. Его на себя «надевая» – для переносимости им. Такие вот предельности – у философско-психологического вопроса нашего человеческого бытия.

Так что конструирование ощущений – как актуализация произведённого макровыбора. Актуализующее запечатлевание себе его! Его как специально развитой – нами себе – системы разноуровневых физических избранностей, под названием «наше тело». Это первичная система избранностей. Из коей логически вытекает вторичная. Как система обеспечительных избранностей – по отношению ко входящим в первичную. Ведь любая избранность в чём-то – норовится затушеваться этим чем-то, иначе не была бы она избранностью! Норовится затушеваться, и потому перманентно должна поддерживаться избиравшим началом. Как субъектности избираем себе физический мир – через телесную плоть нашу как одну из его граней, и тем получаем необходимость «грань» эту постоянно «держать на плаву» – среди затеняющих её других граней. Для того застолбив те их расклады, что её не затеняют. Через определившесть их достаточного множества, тех раскладов. Определившесть эта и явлена у нас сводом ощущений, сконструированных на базе тела. Телесной плоти, как мы доселе выражались. Общий свод наработанных ощущений, квазизнающий, что хорошо, а что плохо – в физике тела и вокругтелесности. Квазизнаемость в такой вот простоте: оборачивается болью или попросту неприятно – значит плохое, не оборачивается – значит неплохое, а оборачивается приятным – значит хорошее. Да и вся недолга.

Итак, вторичная система избранностей – в лице устоявшегося свода ощущений на базе тела. На базе физических процессов в рецепторах – как микрочастях тела. Эта вторичная система – логически вытекает из первичной, причём вытекание идёт по двум каналам.

В порядке первого что? С чем-то наша физтелесность в физическом её окружении совместима, с чем-то нет, отчего части окружения должны ощущенчески различаться. Этим-то должествованием и устанавливается различающая ощущенческая подсистема, функционирование которой оборачивается организованным сводом так называемых внешних ощущений. Положительно или отрицательно метящих зателéсную физику мира – в её частях и частностях. Например, тот ощутившийся сильным звук, о котором мы говорили, отрицательным метит место, из которого к нам приходит. А заодно и объект, который его испускает.

А что в порядке второго канала? Ну, допустимо, чтоб физтелесность наша выступала чем-то одним, и недопустимо, чтобы чем-то другим. Сказать иначе, что-то в лице себя являть имéет право, а что-то нет, в смысле что при втором своём виде она портится. Ну, пребывает в процессе порчи, более или менее быстром. И даже можно выразиться третьим образом: при наработке некой дополнительной своей части – физтелесность может быть совместимой с собой, но может быть и несовместимой. Что за части? А дополнительная мышечная масса, к примеру. Не было – и стала! Начал ходить в спортзал, и появилась! А ещё ожирение – когда начнёшь излишне питаться, или костные новообразования – от старости, и прочее в том же духе. И дополнительность может быть другой формы: уже наличный конструкционный элемент физтелесности – берёт да приобретает свойства, делающие его непригодным для всей конструкции. Например, попав в огонь, обуглилась рука. Рука – элемент телесной конструкции, а обугленность – неприемлемое его состояние. При коем он есть так, что фактически его нет.

То есть о чём мы всё это? Наша плоть есть воплощённая физическая ограниченность, подразумевающая количественные и качественные пределы, за которыми её не может быть. За которые, то есть, она не должна собою заходить! Слишком резко взмахнул рукой – растянешь мышцу, а слишком размашисто рукою двинуть – вывихнешь сустав, то есть подобная неограничивающесть себя – оборачивается явной телесной деструкцией. И если не ограничиваться до того, что позволить оторваться голове, то тело оказывается деструктурированным уже полностью. В смысле тем образом, что само не способно уж восстановиться. Так что в телесной конструкции запечатлена необходимость и тáкого выбора, и он тоже должен быть актуализован – особой ощущенческой подсистемой. Работой которой наведётся уже свод так называемых внутренних ощущений. Организованный по вектору свод.

Что значит организованный по вектору? А вот, вывихнутый сустав ощущенчески оборачивается болью. И неприятными (неприятной конструкции!) тактильными ощущениями. И всё потому, что мы специально так сконструировали себе – в своё время – способ развиваемости ощущений. Специально, – чтоб тáк бывало, а не иначе! В развиваемости ощущений на основе контакта рецепторов с физическими происхождениями. Рецепторов как части нашего тела – с такими происхождениями внутри и вне его.