Текст книги "По земле ходить не просто"
Автор книги: Вениамин Лебедев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
Девушка не успела ответить. В коридоре послышался смех, а затем с шумом отворилась дверь и на пороге показалась хохочущая Зина. Не замечая Николая, она кинулась в угол, к вешалке, и зарылась лицом в белую штору, которая покрывала одежду. За ней вошла Клава и замерла на пороге.
– Ой, Коля! Ты? – жалобно спросила она.
Зина резко подняла голову и, увидев Николая, побледнела, испуганно закрыла рукой рот, словно стараясь сдержать крик ужаса.
– Живой! – наконец сказала она, все еще не веря себе.
– Ну, конечно, живой. Какой же еще? Только почему вы так неласково встречаете меня? Или не рады моему приезду? Скажите хоть «здравствуй».
– Колесниченко же говорил, что ты… что… Боже мой! Как я рада твоему возвращению! – Зина бросилась к Николаю, обняла его и тотчас же отпрянула. – Похудел как! Изменился!.. Но такой же!
– Что же говорил Дмитрий Петрович? – насторожился Николай.
– Он сказал, что ты погиб, – проговорила Зина, почему-то волнуясь и запинаясь, – что ты взорвал японский танк, а сам погиб. Привез твою записную книжку и письмо…
– Так это же Снегирев – товарищ мой! Герой Советского Союза Снегирев! – воскликнул Николай и после небольшого молчания спросил с каким-то ожесточением: – А Нина? Она тоже поверила? Где она?
– Она в оперном…
– Почему одна?
– Она не одна, – ответила Клава, пряча глаза.
– Понятно, – сказал Николай. – Понятно, – повторил он и несколько раз провел ладонью по коротким волосам.
– Разве ты не мог сообщить о себе?.. Хотя бы, что жив и здоров, – осторожно спросила Зина.
– Писал я… Сразу отправить не хватило сил. В наступлении было…
– Гордость не позволяла! Ждал, когда тебе напишет девушка.
– Не гордость, Зина. Не гордость!
– А что?
– Не смел я…
– Не смел! – рассердилась Зина. – Хотя бы одно слово! Хотя бы одно слово! Теперь уже поздно. Эх, Коля!
– Она вышла замуж?
– Пока еще нет. Регистрироваться хотят в следующую субботу.
– Так. За Федю?
– Да, – коротко ответила Зина.
Николай точно окаменел. Зине хотелось подойти к нему, прижать к груди его стриженую голову, успокоить…
– Она очень страдала, – вставила незнакомая девушка.
– Может быть, – ответил Николай каким-то отсутствующим голосом.
– Ты не имеешь права так говорить о ней! – заступилась Зина.
– Я не имею никаких прав. Никаких! – повторил Николай и, вздохнув, поднялся.
– Она не заслужила такого упрека.
Николай не ответил. Он надел шапку, перекинул за спину вещевой мешок и оглядел комнату, словно прощаясь с ней.
– Ну, я пойду, – сказал он. – Передайте Нине, что я им желаю счастья. Сам я встретить их не смогу. Временем не располагаю. Пожелайте мне, девушки, как говорится в песне: «Если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой». Смерти я не боюсь. Верю, что буду жив. Есть такая солдатская примета: кого похоронили раз, того не убьют. Это, конечно, пустяки. Просто верю, что буду жив.
– Куда ты, Коля? – всполошилась Зина.
– Пока на вокзал, а оттуда на фронт. Через два часа придет наш эшелон.
– Два часа! – почти вскрикнула Зина, загораживая ему дорогу. – Слушай, так нельзя! В твоем распоряжении около двух часов!.. Клава, одевайся и беги в театр! Пробейся любой ценой, но скажи Нине!
– Не надо, Зина! – запротестовал Николай.
– Молчи! Не твое дело! Раздевайся и садись. Мог же ты написать пару слов? – упрекнула она.
– Мог. Вначале думал: пройдут большие бои, а там можно будет… Но так получилось… Опомнился в госпитале через три недели… Лежал… Из госпиталя написал, а тут карантин начался.
– Да скоро ли ты? – прикрикнула Зина на Клаву, которая, одеваясь, прислушивалась к разговору.
Зина отобрала у Николая вещевой мешок, шапку. Незнакомая девушка тоже засуетилась. Она достала из тумбочки масло, хлеб, сахар и расставила все это на столе.
Когда она возвратилась с чаем из кухни, Николай уже сидел за столом. На поношенной суконной гимнастерке она разглядела тусклый блеск ордена Красного Знамени и рядом с ним орден с золотыми лучами, выходящими из круга.
Клава скоро вернулась из театра. Нину и Федора она не нашла, но узнала, что они ушли из театра после первого действия.
Николаю было пора возвращаться на вокзал. До прихода эшелона оставалось около часа.
В трамвае, кроме Николая и кондуктора, ехали еще парень лет двадцати пяти и девушка. Они сидели друг против друга и шептались о чем-то. Николаю стало завидно. Есть же люди, которым и в такие годы улыбается счастье! Ему никто не прошепчет на прощание милую чепуху…
Было холодно. Николай смотрел на улицу сквозь маленькую круглую проталину на затянутом толстым слоем льда оконном стекле. Проталина быстро затягивалась, и он время от времени горячим дыханием восстанавливал ее.
На остановке Дальней Николай вышел из вагона: трамвай этого маршрута поворачивал к заводу «Чекист». Не дожидаясь нужного трамвая, он пошел пешком.
На пустыре между городом и вокзалом он замедлил шаг и вполголоса затянул старую песню:
Кольцо красотка подарила,
Когда казак пошел в поход.
Она дарила, говорила,
Что через год буду твоей.
Вот год прошел – казак стрелою
В село родное поскакал…
Человек шел с войны на войну, шел во имя долга.
Во имя долга… Долг человека, гражданина, комсомольца… О своем долге думали рыцари свободы: Рылеев, погибший на виселице, изгнанник Герцен, тосковавший на чужбине, Чернышевский, томившийся в тюрьмах и ссылках, народовольцы, шедшие на отчаянные, хотя и бесплодные подвиги.
А колесо истории неутомимо катилось вперед… Двадцатый век родился под грохот орудий. Англо-бурская, испано-американская войны и зверское подавление народного восстания в Китае – были детскими шалостями Только что родившегося империализма. Но новый век породил и другую силу – пролетариат с его партией;. Те; кто называл себя большевиками, загнанные в глубокое подполье, звали пролетариат к революции. Это они, когда империализм бросил мир в море страданий и горя, указали путь освобождению: превращение империалистической войны в гражданскую Это они в памятные дни октября семнадцатого года повели на штурм Зимнего революционные полки и отряды Красной гвардии.
В самые трудные дни гражданской войны большевики устами своего вождя Ленина бросили тревожный клич народу: «Социалистическое отечество в опасности!» По их призыву солдаты, только что вернувшиеся с осточертевшей войны, вновь уходили защищать Отечество. Народ, одетый в старые потрепанные шинели, матросские бушлаты, рабочие куртки и крестьянские армяки, остановил полчища германских захватчиков под Нарвой и Псковом. Эти люди, голодные и тифозные, гнали орды Колчака на восток, Деникина – на юг и прочих – на север, на запад…
Это был их долг…
Пятилетки! Разве и это не подвиг народа? Человек советской страны штурмовал самую страшную опасность– отсталость.
Вырос советский народ, вырос долг человека, й теперь народ вновь шел по дорогам войны, чтобы укрепить безопасность северо-западных границ.
Вместе с молоком матери входит в нас любовь к Отчизне, гордость ее героическим прошлым, великим настоящим и прекрасным будущим. Вместе со сказками бабушек впитываем мы в себя любовь к своему народу за его справедливость, трудолюбие и силу.
Каждый мечтает быть достойным человеком своей страны, быть таким, чтобы мать могла гордиться тобой, чтобы отец мог разговаривать с тобой как с равным.
Как ты, Николай Снопов, сын и внук солдата, получивший высшее образование в стенах советского вуза, сумеешь выполнить свой долг? Хватит ли силы и мужества прожить так, чтобы потом, когда пройдут годы и наступит время больших мирных дел, ты со спокойной совестью мог взглянуть людям в глаза?
Не для войны вырастили тебя родители, не для войны ты учился в институте. Да и специальность выбрал сугубо гражданскую. Война для тебя – вынужденная необходимость. Будет время, когда-нибудь и ты, может быть, одетый в гражданский костюм, переступишь порог классной комнаты и скажешь: «Здравствуйте, ребята. Начинаем урок…»
А пока… Иди, солдат, спеши туда, где кипит битва за судьбу человечества. Иди и не оглядывайся.
* * *
Нина спешила. Пробежав двор общежития, она вошла в вестибюль. Комендант тетя Вера что-то сказала ей вслед, но она, боясь остановиться, только кивнула головой и пошла дальше. Коридор второго этажа показался ей бесконечно длинным. Наконец она ухватилась за скобу двери и тут только поняла, что спешить было незачем: от себя не уйдешь и позабыть ничего не удастся.
– Нина, где ты была? – спросила Зина.
– Не спрашивайте, девушки, – сказала Нина, скользя по лицам подружек блуждающим взглядом. – Я сказала Феде все. Он не тот, каким я его представляла! Все кончено! Да, да!
– Давно бы так! – вырвалось у Зины. Она обняла подругу и поцеловала в щеку.
– Ты рада… Я это знаю… – сказала Нина печально. – А я верила ему… Понимаете, он хотел мое заявление через друзей изъять из военкомата! Он мертвых способен осуждать… Хвастаться перед ними.
– Знаешь, у нас для тебя есть неожиданная новость, – начала Зина осторожно. – Радостная.
– Что теперь может быть хорошего?
– Представь себе, Дмитрий Петрович ошибся.
– В чем ошибся?
– Ты понимаешь, Коля жив и здоров.
Нина не выразила даже удивления. Устало опустилась она на стул и грустно сказала:
– Чего не может быть, того не бывает. Мертвые из могил не встают.
– Но живые зато приезжают обратно, – возразила Клава.
– Я бы очень хотела, чтобы он был жив… Для него, конечно… Не нужно утешать, девчата. Зачем? Я же все знаю…
– Честное комсомольское, Нина! Он же только-только здесь был. Заехал всего на несколько часов. По пути на финский фронт.
– К чему вы все это выдумываете? – чуть не со слезами сказала Нина. – К чему? Сами же знаете хорошо, что не так…
– Ну, ладно. В таком случае посмотри вот на это. – Зина шагнула к тумбочке и взяла оттуда помятую фотокарточку в бурых пятнах.
– Что это? Откуда? – с ужасом спросила Нина, увидев портрет Николая.
– Сам оставил. Он был ранен. Писать не мог, а потом все так получилось… Тут следы крови.
– Кровь… Где он? Почему он ушел? Что он сказал?
– Пожелал счастья…
– Ранен… Не мог… – прошептала Нина, уставившись в пол. И вдруг встрепенулась. – Я хочу видеть его. Хоть со стороны, хоть издали взглянуть… Мне больше ничего не надо!
– Давно бы так. Скорей на вокзал, – сказала Зина. – Поезд еще не ушел.
* * *
Ожидая Снопова, ушедшего к командиру полка с докладом о возвращении в часть, капитан Гусев медленно ходил по перрону. Изредка он останавливался и смотрел на огни города. Все здесь было ему знакомо, все напоминало о Светлане и Наташе. Сейчас их тут нет – они уехали к дедушке на Полтавщину. И все же, как много тут близкого! На этой платформе почти шесть лет назад он встретил Наташу. В Ленинграде она твердо сказала, что не выйдет замуж, пока не окончит университет, но на зимние каникулы обещала приехать сюда, в этот город, куда Гусева направили после окончания артиллерийского училища. С каким нетерпением ждал он этого дня! Сколько было приготовлений! Поезд пришел поздно вечером. Из вагона вышла девушка в белой шали и позвала его:
– Павлик!
Как мальчишка, кинулся он тогда к ней, помог сойти на перрон, подхватил багаж, а потом, когда они вышли за носильщиком на площадь, она остановилась и сказала ему:
– Какой ты вредный, Павлик! Не дал университет закончить! Не могу жить без тебя. Навсегда приехала… Теперь твоя душа довольна? Но ты не думай, что я бросила университет. Я перевелась сюда…
Как он тогда был доволен, что оказался таким «вредным»! Словно крылья выросли.
Город вдали засыпал. Редели огни в квартирах. Вспоминая о прошлом, о семье, капитан думал о Николае. Похоже, что Николай совершил большую ошибку, полюбив эту девушку. По-видимому, она была только красивой пустышкой, каких немало встречается на жизненном пути. Настоящее чувство никогда не слабеет из-за ссоры.
У штабного вагона показался командир полка. Значит, Снопов уже доложил.
Капитан ждал Николая, хотел поговорить с ним, рассеять мрачное настроение.
А Николай стоял в голове эшелона. Он курил и смотрел на город.
– Завидуете? – спросил Гусев, остановившись рядом с ним.
– Чему? – спросил в свою очередь Николай, пряча папиросу в рукав шинели.
– Курите, – сказал капитан. – Тому, что там в городе… Там ведь лучше… – Он не решился сказать: «Тем, кто имеет возможность встречаться со своими подругами», и лишь добавил: – Лучше, чем ехать в теплушке…
– Эх вы! – упрекнул Николай, оглянулся по сторонам и сердито швырнул окурок. Описав дугу, непотушенная папироса упала и, рассыпая мелкие искорки, покатилась по площадке, подгоняемая ветром. – Я больше, товарищ капитан, не курю… А свое место в теплушке никому не уступлю! Другой, может, и захотел бы ехать, да его не пустят. Здесь тоже нужны люди. А то, на что вы намекаете, – спокойно закончил он, – перемелется.
– Признайся: не так уж весело на душе?
– Не отрицаю. Хотелось бы, чтобы и меня кто-то провожал.
– И всплакнул бы на прощание?
– Если это от души… Разрешите идти, товарищ капитан? – вдруг резко спросил он.
– Идите, – ответил Гусев, досадуя на себя за то, что не сумел поговорить с человеком как следует, да еще вдобавок обидел его.
Снопов козырнул и, круто повернувшись, пошел разыскивать свой вагон. Дойдя до середины эшелона, он остановился и еще раз посмотрел на дальние огни города.
Капитан наблюдал за Николаем. Разыскав вагон батарейцев, Снопов потянул на себя скобу от задвижной двери теплушки. Не осилив тяжелое полотно, он уперся ногами в обшивку. Из теплушки показался свет.
– Разрешите доложить, товарищи? – крикнул Николай. – Красноармеец Снопов прибыл из краткосрочного отпуска. Здоров и не женат. – Слова его прозвучали весело и задорно.
– Ого-го! – раздался изнутри вагона обрадованный голос.
– Прибыл!
– Залезай скорее!
«Они успокоят лучше меня», – решил капитан.
* * *
Батарейцы готовились к ужину. Андрей подбросил угля в маленькую круглую печь и присел рядом с Николаем.
– Ну, что выездил?
– Все в порядке. Видел отца и брата.
– Еще?
– В городе? Там тоже все в порядке. Влюбляются и женятся. И Нина выходит замуж… В конце концов, какого черта меня ждать? Так что, дорогой ефрейтор, не строй насчет этого никаких иллюзий. Ждать нас не будут.
– Балда! – закричал Андрей и отодвинулся от Николая, как от заразного.
– Ладно, Андрюша, не ругайся. Ты прав… Меня там считали убитым. Создали целую легенду. Никто в этом не виноват. Записная книжка ввела в заблуждение…
– И она поверила этому? И так быстро позабыла одного и выходит замуж за другого? Ну, знаешь, такую любовь я не представляю. Избави меня боже… Чем она сама объясняет?
– Я ее не видел. Не пришлось.
– Так какого же ты черта? Так бы и сказал, что не видел. И запомни, пока сам не увидишь, сам не поговоришь, не верь никому!
– А, не утешай меня! Что я – маленький, что ли?
– Маленький, не маленький, а дурной. Я думал, что у тебя голова на плечах, а у тебя одна шапка, – рассердился Андрей. – Да не могла она выйти замуж! Наболтали тебе!
– Брось, Андрюша! Не будем об этом говорить. «Будем!» – сказал себе Андрей, но возражать не стал: сегодня ничего путного от Николая не добьешься.
«Сыграй, Коля, что-нибудь,» попросил Казаков. – С тех пор, как ты уехал, у нас появилось столько музыкантов, что всю душу вымотали, скоро до расстройства желудка доведут. Макаренко, подай баян!
– Есть подать баян! – отозвался Макаренко. – Давай, Коля, старую, солдатскую.
И Николай начал:
Вы поля, наши поля,
Как на тех на полях
Битва грозная была…
Солдатская песня! Сколько их, лихих, как разгоряченный боевой конь, веселых, как бурный весенний поток, грустных, как шелест осенних увядающих листьев? Не наемник-ландскнехт, идущий в бой ради наживы, как безродный бродяга, а народ, которому на протяжении всей его многовековой истории пришлось кровью и жизнью лучших своих сынов отстаивать Родину от захватчиков, сложил эти песни о славных делах своих предшественников, песни, передававшиеся из поколения в поколение, как сокровище народной мысли, как его духовное богатство. Где, на какой стороне не пел их задушевно солдат-юноша в казенной грубоватой одежде?
Николай любил, как поют солдаты. Пусть голоса не как в театре, пусть обветрены губы, но кто еще поет их с таким чувством? Даже старшина Казаков, которого все побаивались в батарее, старательно выводит:
Конь, вороной ты мой,
Побеги-ка домой
К отцу, матери родной…
Опираясь рукой на чемодан, он смотрит куда-то вдаль. Может быть, видит он в эту минуту родную свою сторонку. Знают батарейцы: ждет его в Поволжье большеглазая Настенька, заканчивающая в этом году десятый класс. На верхних нарах Семен Макаренко и Закир Мухаметдинов, обнявшись, раскачиваются в такт песне. Красноармеец Журба, устремив взгляд на прыгающее в печурке пламя, заливается высоким тенорком. Алексеев, ставший вдруг строгим, еле шевелит губами, прислушиваясь к словам…
Эшелон медленно и плавно тронулся с места. Журба спрыгнул с нар и приоткрыл дверь.
– Эй, ребята! Смотрите! – крикнул он.
На перроне стояли красноармеец и девушка. Девушка что-то говорила ему, показывая на двигающиеся вагоны, а он порывисто обнял ее и поцеловал.
Из открытых дверей вагонов неслись крики:
– Эх, знай наших, не поминай других!
– Горько!
– Пропала головушка!
– Прилип солдат к дивчине!
– Сильнее, дружище!
– Отстанешь, дурень!
Девушка отшатнулась от солдата. Ее полуоткрытые губы страдальчески морщились, ловя воздух.
– У-ух! Полжизни отдал бы за такие проводы! – не выдержал Казаков.
– Да, посчастливилось служивому. Красноармеец побежал к ближнему вагону. Навстречу ему потянулись десятки рук, готовые помочь.
Внимание Андрея привлекло необычное движение. На перроне появились четыре женские фигуры. Увидев двигающиеся вагоны, одна из них вытянула руку и сразу беспомощно опустила ее.
– Коля! – послышался надрывный крик. – Коля!
– Снопов! Снопов! – отчетливо донеслось из мглы. Николай кинулся к двери и, растолкав товарищей, повис на поручнях.
Вагоны, набирая скорость, катились дальше и дальше…
* * *
Почти полсуток эшелон стоял на станции. Батарейцы ушли в баню. Николай и Андрей, бывшие дневальными и успевшие уже помыться, остались в вагоне. Андрей подметал пол. Но как он ни старался, сор почти не убывал. При каждом взмахе от веника отлетали сухие листья. Андрей чертыхнулся, выскочил из теплушки и с ожесточением заколотил веником по обшивке вагона. Через несколько минут он вернулся с голиком. Закончив приборку, вытер вспотевший лоб. Николай снял с печки ведро с кипятком и поставил чайник с заваркой. Увидев, что Николай подобрал баян, Андрей сердито спросил:
– Опять на баяне пилить? – А что? Мешаю?
– Играй, если тебе хочется.
– Все же, мешаю?
– Да нет же! – крикнул Андрей. – Только интересно получается: утром ты с баяном, вечером тоже. Поговорить ты можешь с товарищем? Скажи, что у тебя там с Ниной?
– С Ниной? Очень просто. Сегодня у нее свадьба…
– А что за истерические вопли были там на вокзале? Это она?
– Ты слышал, Андрюша? Ты видел? – спросил Николай вдруг тихо и грустно.
– Что я? Не в очках ведь хожу.
– Андрей, ты любил когда-нибудь?
Конечно, Андрей любил. Это было три года назад, когда он поступил в восьмой класс школы рабочей молодежи. Ему тогда пошел восемнадцатый год. Вместе с ним училась полноватая блондинка Галя Сивунова, дочь инженера. Она была страшной тупицей, и когда отвечала у доски, в классе стоял сплошной хохот. Но одевалась она со вкусом и сама была очень красива.
В том году все одноклассники Андрея влюблялись. И было это так заразительно, и так много было разговоров об этом, и так подзуживали все и Андрея, что пришла наконец и его пора. В канун одного из выходных дней Андрей, краснее вареного рака, подошел к Гале, сжимая в руке два билета в кино.
– Галя, можно вас сегодня пригласить в кино? – пролепетал он заранее подсказанную ему товарищами и заученную им фразу, заикаясь и бледнея…
С тех пор Андрей вечером после занятий провожал Галю до дому, а накануне выходного дня они ходили в кино.
Галя оказалась девушкой привередливой. То ей галстук его не нравился, то костюм выглажен не так. Весной следующего года она повадилась на танцевальную площадку и очень недовольна была его поношенным, костюмом. Пришлось Андрею попросить дома денег и заказать в мастерской новый. Галя настаивала на том, чтобы сшить широкие длинные брюки, такие, чтобы закрывали ботинки: так было модно.
– Вот теперь ты настоящий парень! – сказала Галя восхищенно, когда он в новом костюме встретил ее в назначенный час в скверике. – Прелесть, Андрюша!
В тот же вечер они поехали на танцы в городской сад. Танцуя, Андрей разгорячился, быстро закружил Галю и… сам наступил на свою штанину. Галя споткнулась и вскрикнула. Не успел Андрей переступить, как оба они, столкнув кого-то, вылетели с площадки. Поднялся переполох. Андрей помог подняться Гале, и они оба позорно бежали. С тех пор, сколько она ни назначала свиданий, Андрей не шел к ней. Так и рассохлась любовь…
– Тебе легко, Андрей, – сказал Николай, присаживаясь к печке. Отблески горящих углей заиграли на его лице. – А я вот не могу.
– Слушай, Колька… Удивительное дело, почему у таких родителей, как Василий Ефимович, дети такие нюни? – сказал Андрей, присаживаясь рядом.
Николай засмеялся и ткнул Андрея кулаком в бок. Тот ответил, и они, сцепившись, как школьники, повалились на нижние нары. Борьба продолжалась и там.
На перроне послышался топот.
– Батарея-а! – прозвучал рядом знакомый голос капитана.
Топот усилился.
– Стой!.. По вагонам!
Первым в теплушку поднялся Гусев. Николай и Андрей торопливо одергивали гимнастерки, приготовляясь к рапорту.
– Ух, как жарко натопили! – с восторгом крякнул командир батареи. – Не надо, – остановил он Андрея, начавшего рапорт. – Вижу—тепло. С вами поеду, ребята.
В вагон один за другим поднимались бойцы.
– Молодцы, дневальные, – похвалил старшина. – Теперь бы чайку не мешало, товарищ капитан? – обратился он к Гусеву.
– Чай готов. Вскипятили два ведра. С заваркой, – доложил Андрей.
– Приготовь кружки! – весело приказал Гусев. – Старшина, давай сюда все твои трофеи!
