Текст книги "По земле ходить не просто"

Автор книги: Вениамин Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

– Благодарю, товарищ полковник, но мне надо в свою часть. Товарищи ждут.

Адъютант командующего вызвал Николая. Николай встал и, на ходу одергивая гимнастерку, последовал за ним.

– Направляйтесь в свой полк, – сказал генерал, выслушав Николая. – Правда, отсюда я вам не смогу гарантировать должность командира взвода…

– Для меня это не имеет значения, товарищ генерал. Могу служить и рядовым.

– Зачем это нужно? Кому от этого польза? У вас опыт…

Генерал что-то написал на рапорте.

В приемной Николай прочитал: «Направить по месту прежней службы».

– Ну как? Вышло? – спросил полковник артиллерист.

– Благодарю вас, товарищ полковник. Вышло.

В тот же день он выехал из Ленинграда. В вещевом мешке его был сухой паек на три дня и несколько английских и немецких книг. Он продолжал заниматься языками и строго следовал установленному для себя правилу: в любой обстановке; выучивать за день хоть несколько новых слов.

Утром на одной станции купил свежие газеты. Печатались материалы седьмой сессии Верховного Совета СССР о принятии Литвы, Латвии и Эстонии в состав СССР, о преобразовании автономной Молдавской республики в союзную республику вместе с возвращенной Бессарабией.

Вести из-за границы были тревожны. Мир переживал критический период. Рушились сильные государства, несколько столетий подряд задававшие тон всей Европе и диктовавшие свою волю другим народам, трещали привычные устои.

В апреле гитлеровские войска оккупировали Данию и Норвегию, а в мае захватили Бельгию, Нидерланды, Люксембург. Английские войска, потерпев поражение, эвакуировались из Дюнкерка с колоссальными потерями. Немецкий солдатский сапог топтал французскую землю. Французские войска были разгромлены, а в июне, к изумлению всего мира, стало известно, что Париж, город славы французского народа, город героических традиций, сдается без боя. Но даже тогда, когда гитлеровцы громили англо-французские войска, правящие круги Англии и Франции вели войну, которую недаром прозвали «странной войной». Суть ее заключалась в том, чтобы, воюя с немцами, не причинять им серьезного ущерба. И боже сохрани, чтобы нанести фашистам поражение! Гитлеровскую военную машину оберегали, чтобы натравить ее на Советский Союз.

Поезд шел по белорусской земле. Отложив газеты, Николай долго смотрел в окно. Вот на поле над небольшой полноводной рекой прицепной комбайн убирает пшеницу. Мужчины и женщины накладывают на телеги свежую солому. Возле одного из возов надсадно лает рыжая собака.

Потом начался лес. И поле с комбайном, и лес чем-то напомнили Николаю родное село, и ему страстно захотелось побыть дома, походить по полям и лесам, где он помнил каждое дерево, посидеть с удочкой на пруду, увидеть рассвет. Это не было мимолетное желание, это была солдатская тоска, охватившая и стиснувшая его до боли. И в то же время он хорошо понимал, что сейчас не время думать об этом.

Война, которая, казалось бы, бушует вдали, приближалась к нашим границам.

* * *

Еще издали Николай увидел правильные ряды выгоревших на солнце палаток, расположившихся на опушке леса над рекой. Подгоняемый нетерпением, он перекинул скатку шинели на левую руку и ускорил шаг. Но, пройдя контрольно-пропускной пункт и разыскав палатки своей батареи, он не нашел там никого, кроме двух незнакомых красноармейцев. Полк ушел на трехдневные тактические занятия.

Единственное, что узнал Николай у дневального, это то, что командует батареей теперь не Лаченко, а новый человек – лейтенант Мирошниченко.

С каждым часом становилось жарче. От жары и безделья Николая клонило ко сну, но просить у дневальных позволения поспать в палатке не хотелось.

Часов в одиннадцать за палатками остановилась машина, нагруженная хозяйственным имуществом. Из кабины выскочил первый знакомый человек.

– Старшина! Казаков! – крикнул Николай. Казаков отмахнулся от подошедшего к нему с докладом дневального и кинулся навстречу Николаю.

– Вернулся! Вот здорово! А мы боялись, что тебя направят в другую часть. Брат ты мой! – обнял он Николая. – Вот здорово! Эх, жаль, что наших нет. Вечером только будут. Я, Коля, съезжу тут в одно место и потом весь день буду с тобой. Ты отдохни пока. Дневальный! Устройте старшего сержанта в мою палатку! – И, не дав Николаю опомниться, побежал к машине.

Часа через два он разбудил Николая.

– Пойдем-ка отсюда, – сказал он, потряхивая раздувшейся полевой сумкой. – Обед я взял с собой. Дежурному по полку доложил. Сейчас, знаешь, очень строго насчет самоволки.

Когда вышли из лагеря, по выжженному солнцем голубому небу расплывались тощие облака; над полями переливалось бесцветное марево. Даль утопала в синей дымке.

На склоне горы, где тропинка пересекала автомобильную дорогу, перед ними внезапно закружилась воронка мусора и, обдав их горячей струей воздуха и пыли, понеслась к лагерю.

– Вот холера! – беззлобно выругался старшина, гоняясь за своей фуражкой. – Гроза будет!

На реке, разыскав укромное местечко, выкупались.

– Как теперь в батарее? Командир хороший?

– Мирошниченко? Как тебе сказать, Коля. Вроде бы старается, но… Иногда человек как человек, а в другой раз сам леший не поймет его. Сыплет взыскания направо и налево, и виноватым и правым. Ребята нервничают. А впрочем, ну его! Нечего сплетничать. Сам узнаешь. Давай пообедаем.

В лагерь вернулись под вечер. И едва только успели зайти в палатку, как послышался топот ног и возглас:

– Где он, этот лешак? Дайте мне его сюда немедленно!

Вихрем ворвался в палатку Андрей и тотчас накинулся на Николая и стал его тормошить, приговаривая:

– Э-э, до чего же ты бледный, Коля. Но ничего. Мы тебя отполируем здесь так, что будешь блестеть, как медный таз.

– Перестань ты трещать! Скажи лучше, где наши? Почему ты один? – спросил Николай, насильно усаживая Андрея рядом с собой. – Скоро приедут?

– Скоро. Я их обогнал. Тут меня по пути один знакомый генерал подбросил на своей машине, – ответил Андрей как можно более равнодушно и скромно.

– Тебя? Знакомый генерал? Брешешь ты, Андрюша!

– Ну что ты, Коля! – удрученно развел руками Андрей. – Ну чего тут особенного?

Андрей не врал. Вернее, почти не врал.

В течение трех дней тактических занятий Андрей находился в распоряжении «нейтральных», как называли проверяющих из штаба округа. Он таскал с собой взрывпакеты и по указанию проверяющего имитировал «обстрел».

Сегодня занятия начались задолго до восхода солнца, и Андрей исходил много километров. После обеда он попал в распоряжение весьма ворчливого и требовательного майора, поэтому запасы взрывпакетов у него подошли к концу.

В одной из долин их догнал генерал, которого Андрей видел однажды на полковых учениях.

– Взрывпакетчик! – позвал генерал, остановив машину. – Садись назад и будешь бросать пакеты по моему указанию.

Не посмотрев, сколько осталось в сумке пакетов (что и говорить, чуть-чуть растерялся!), Андрей прыгнул в машину и очутился рядом с полковником. Только теперь он обнаружил, что у него всего один пакет, но говорить об этом уже было поздно: машина мчалась вперед. Андрей махнул рукой: будь что будет…

По дороге обогнали батарею. Машина прошла быстро, но батарейцы успели разглядеть Андрея. Он с маршальской небрежностью сидел за спиной генерала.

На беду на излучине речушки показался батальон. Бойцы сходились к опушке леса, где стояла кухня, не то обедать, не то ужинать. Даже Андрею было видно, насколько безрассудно в боевых условиях такое скопление.

– Бросай пакеты! – крикнул генерал, не поворачиваясь.

Андрей швырнул последний пакет. Где-то позади послышался слабый хлопок.

– Бросай еще!

– У меня их нет больше, товарищ генерал! Генерал удивленно посмотрел на Андрея и, не успев рассердиться, крикнул:

– Убирайся отсюда!

Андрею только это и нужно было. Не дожидаясь даже, пока шофер остановит машину, он спрыгнул на землю и, смешавшись с разбегающимися бойцами, убрался подальше от генеральской машины.

Это и называл Андрей «знакомый генерал подбросил на своей машине».

– Ох, Андрюша! Не миновать тебе строгача суток на десять. Будет тогда тебе «знакомый генерал».

– А разве не знакомый? Я же видел его как-то. Он проехал на машине метрах в сорока от нас. Я пушку помогал тащить…

– Товарищ старшина, – доложил дневальный снаружи. – Наши едут.

Казаков, Снопов и Куклин вышли из палатки.

Вдали на горе показались вереницы машин. Поблескивая ветровыми стеклами в лучах заходящего солнца, они подъезжали к воротам лагеря.

Глава пятнадцатая

В вагоне было душно. Ребенок капризничал. Аня, сама измученная поездкой, нагрубила мужу и вышла в тамбур.

За окнами пробегали поля спеющей пшеницы, перелески, леса. Те же леса, те же хвойные деревья, осины, березы, такие же хлеба, как на Урале. Разве только равнины побольше.

Ничто не радовало Аню. Не думала она, что через год после окончания института ей придется с семьей тащиться в Белоруссию.

В конце июля Сергея внезапно вызвали в облоно. Встревоженная этим, Аня не захотела остаться одна с сыном в квартире при опустевшей школе и настояла на том, чтобы Сергей взял их с собой.

Пока он ходил в облоно, Аня продолжала мучительно и раздраженно думать о том, зачем Сергея вызвали во время отпуска. Неужели продолжаются гонения со стороны Ивлянской и опять эта дрянь что-то задумала?

Она одела сына и вышла из гостиницы. Навстречу шел Сергей. Уже по тому, как он широко размахивал руками и глубоко надвинул на лоб серую кепку, Аня поняла, что муж серьезно озабочен. – Ну, я свободен, – сказал он, взяв на руки сына. – Пойдем погуляем. Раз уж приехали, погостим здесь денька три.

– Зачем вызывали?

– Предлагают ехать в Западную Белоруссию. Там в освобожденных районах открываются новые школы. Меня рекомендуют директором…

– И ты… ты согласился? – спросила Аня, истолковав это предложение по-своему: от Сергея хотят избавиться. Не удалось опорочить, снять с работы, так теперь выживают из Островного под благовидным предлогом.

– Я пока с ума не сошел.

– А как они приняли отказ?

– Да что они могут сказать? Ты сама пойми… Какой мне толк оставлять нашу школу и браться за другую? Надо сначала хоть немного научиться работать. А с моим годовым опытом взяться за организацию школы на голом месте… Не знаю, по-моему, надо быть полоумным, чтобы согласиться на это. Я так и сказал.

– А почему именно тебе предлагают?

– Почему только мне? Из области направляют шесть директоров и десятка два учителей.

До вечера они больше не разговаривали об этом, но Аня прекрасно видела: разговор в облоно не закончился, и Сергей все время думает об этом. Значит, вызовут еще раз.

Так оно и случилось. На следующий день в гостиницу принесли записку: Сергея Петровича Заякина вместе с женой приглашали на беседу в обком партии ко второму секретарю.

В обкоме, поднимаясь на второй этаж, Аня шепнула мужу:

– Только не соглашайся…

– Конечно. Ни в коем случае.

В обкоме, однако, их не уговаривали, ни на чем не настаивали, ничем не угрожали, а только напоминали о трудностях, о том, что в Белоруссии нужны знающие и опытные люди.

– Но какой же опыт у Сергея… Петровича. Без году неделю проработал в школе, – несмело вставила Аня:

Секретарь обкома и заведующий облоно засмеялись.

– Ох, женщины! Никогда они не видят работу мужей. Вечно им кажется, что их мужья – самые ничтожные существа на свете, – заметил секретарь. – Вот и моя такая же. А ведь Сергей Петрович за год не только привел школу в порядок, но и вытянул ее в передовые. Себе крови немало испортил, но дело сделал.

Может быть, если бы в обкоме настаивали, Сергею и Ане удалось бы отказаться, но тут Аня неожиданно для себя самой первая сказала:

– Что же, придется, наверно, ехать, Сережа…

– Придется…

Со щемящей душу тревогой ехала Аня на новое место работы. Беда была в том, что она не верила в мужа, не верила в его способность руководить школой. И в Этом своем неверии она даже его положительные качества, которых не могла не видеть, считала слабостями. Это вызывало постоянное раздражение, которое выливалось в ссоры с ним.

Но Сергею и Ане не суждено было попасть в Западную Белоруссию. В Минске, где у них должна была быть пересадка, Сергей решил сходить в наркомпрос. Хотелось разузнать, в каких условиях придется работать.

– Вы едете в Дрогичинский район? – спросили его в отделе кадров. – Должны вас огорчить. Дело в том, что туда уже с весны назначен директор. Там идет строительство и ждать вас не могли.

– В таком случае, я могу выехать обратно на Урал?

– Не-ет. Отсюда мы вас не отпустим. Кадры нам нужны. Вопрос о вашем назначении будет решать сам нарком. Но он приедет только через три дня. Остановитесь пока в гостинице, подождите. А скажите, согласились бы вы работать рядовым учителем?

– С удовольствием.

– Ну тогда с вами решить просто.

Ждать наркома пришлось не три дня, а восемь. Сергея и Аню назначили учителями в восточной части Белоруссии.

– А знаешь, Аня, это хорошо, что просто, учителем, – восторженно говорил Сергей. – Не будет беготни по административным делам. Можно будет по-настоящему заниматься внеклассной работой. Я ведь о ней имею смутное представление, а сам требовал от учителей.

Аня помолчала. «Сергей рад своему падению, – думала она. – Что ж, ограниченный человек и этим доволен».

В Климковичи приехали только к вечеру второго сентября. Около двухэтажного каменного здания школы их встретил директор, человек лет пятидесяти с открытым лицом типичного белоруса.

– Барановский, Антон Антонович, – представился он. – Запоздали вы что-то.

Аня приняла это замечание как выговор, а Сергей простодушно ответил:

– Задержались по дороге.

Сергей вышел на работу на следующий день, а Ане пришлось остаться дома, чтобы подыскать няню.

Третьего урока у Сергея не было, и он остался в учительской, решив почитать свежие газеты.

У окна в конце большого стола проверяла тетради заведующая учебной частью Ядвига Станиславовна Трельская, женщина лет тридцати.

– Вот задала в десятом классе первое сочинение. Ужас как плохо написали, – сказала она Сергею, чтобы завязать разговор с новым человеком.

– После каникул это вполне закономерно.

– Это-то верно, но мне кажется, что дети с каждым годом стали учиться хуже.

– Ну что вы! Старые учителя считают, что наша средняя школа обогнала гимназию по русскому языку, математике, физике, химии.

– Да, пожалуй, вы правы, – согласилась Трельская. – Я весной просматривала экзаменационные работы. Там были такие задачи, что в наше время мы их и не нюхали. И ведь почти все справились…

Разговаривая с Трельской, Сергей изредка посматривал на учителя биологии Кравцова, который сидел на другом конце стола. Он не сказал ни одного слова, но на худощавом болезненном лице его застыла нескрываемая ирония.

Трельскую позвали в библиотеку. Когда она вышла из учительской, Кравцов пересел поближе к Сергею.

– Как вам нравится на новом месте?

– Я еще не успел осмотреться. Кроме школы и квартиры, нигде не бывал.

– Здесь вам понравится. Я бывал во многих местах, но лучше нигде не встречал. Особенно хорошо здесь летом. Вы на Урале работали директором?

«Знает же, что был директором, а спрашивает», – с неприязнью отметил про себя Сергей.

– У вас законченное высшее образование? А наш директор, – таинственным шепотом сообщил Кравцов, оглядываясь на дверь, – даже педтехникум не закончил.

– А давно он работает директором? – Лет Семнадцать. Я еще учился…

– С таким стажем можно работать.

– Научились отчеты писать. Бумага терпит, а райо-но читает.

Сергей недоумевал. Зачем Кравцов все это рассказывает? Хочет прощупать настроения? – Чтобы переменить разговор, он спросил:

– Давно работает завуч?

– Эта старая дева? Около десятка лет. Хорошо сработались. Рука руку моет:

Сергею было противно слушать все это. К счастью, в учительскую зашел долговязый человек в узком сером костюме.

– Ого! – воскликнул он, увидев Сергея. – Нашего полку прибыло. Будем знакомы. Преподаватель физики Захаров; Иван Семенович. Слышал, что с Урала. Вот у вас, наверное, охота! Бывал я там в гражданскую войну. Хотя, вы ведь директором работали, так что, наверно, и дня свободного не было. Вот наш Антон Антонович, на что был заядлый лесовик, а теперь в год едва ли раз выберется с ружьем.

Что-то было простое и добродушное в этом человеке, и Сергей с удовольствием пожал ему руку.

* * *

На работе незаметно проходили дни и недели, В октябре в Климковичах было отчетно-выборное комсомольское собрание: прежний секретарь уходил в армию.

Аня и Сергей немного запоздали из-за уроков. Когда они вошли в библиотеку, где проходило собрание, выступал инструктор райкома Гришин. Его они знали: каждый, раз, когда он приезжал в Климковичи, он ночевал

У них.

Слушая доклад, Сергей украдкой разглядывал невысокого человека лет тридцати пяти, который сидел в стороне у стеллажей с книгами.

– Кто это? – спросил Сергей соседа по скамейке. – Первый секретарь райкома партии Ванин. Ванин чем-то был похож на Барановского. Такое же открытое светлое лицо, спокойные, ясные глаза. Такие же густые темно-русые волосы, зачесанные набок. Полной неожиданностью для Ани и Сергея было, когда при обсуждении кандидатуры будущего секретаря назвали фамилию Заякина.

– Да что вы, товарищи! – взмолился Сергей. – Нельзя же подходить к этому делу так несерьезно. Какой из меня секретарь? Я же только-только приехал, да и людей здесь не знаю.

– А разве люди рождаются с качествами секретарей? – бросил Ванин, не отрываясь от книги, которую он не то читал, не то просто разглядывал. – Знаю, что не рождаются, но…

– Расскажите биографию!

– Какую общественную работу раньше выполняли?

– Нет ли репрессированных родственников? Досадны и надоедливы были эти вопросы.

– Товарищи, не справиться мне…

– А вы работайте всей организацией, – посоветовал Ванин, – наверняка справитесь.

Сергея выбрали единогласно.

Принимая дела от прежнего секретаря, Сергей задержался в библиотеке.

– Вот вы и попали в самую гущу, товарищ Заякин, – сказал ему Ванин. – Вам придется взять на себя еще одну нагрузку. Райком утвердил вас пропагандистом. Будете заниматься изучением истории партии с сельским активом. Знаний у вас хватит.

Возвращаясь домой, Сергей встретил у крыльца школы Барановского. – Ну, секретарь, желаю успеха в работе.

– Боюсь я, Антон Антонович. Не по мне эта работа.

– Ничего. Народ вы молодой…

Поговорить как следует не удалось. Со второго этажа школы с шумом сбежали учащиеся старших классов и окружили Барановского.

– Тон Тонч, мы до вас! Разрешите литературный вечер до двенадцати.

– Завтра же выходной, Тон Тонч. – Хотя бы до одиннадцати, Тон Тонч.

– Тон Тонч! Тон Тонч! – передразнил их Барановский, прищурив смеющиеся глаза. – Нельзя! Понятно?

А ну, брысь отсюда! – крикнул он, топнув ногой, и, обняв несколько человек, толкнул к лестнице.

Учащиеся с шумом кинулись вверх.

Сергей позавидовал Барановскому. Какому-нибудь постороннему человеку такое обращение с учащимися показалось бы слишком свободным, запанибратским. Педантичного инспектора оно привело бы в ужас. А ведь сколько теплоты и сердечности заключалось в его обращении с ребятами. Дети чувствовали это и платили ему тем же.

Сделай то же самое Сергей или кто-нибудь другой, ничего, пожалуй, кроме досадного и неприятного конфуза, не получилось бы.

Сколько лет понадобится Сергею, чтобы завоевать такое отношение к себе со стороны учащихся? Не каждому ведь дано заслужить их любовь.

* * *

– Трудолюбивый ты человек, как я погляжу, – говорил Сергею старик, сосед по дому, сидевший на опрокинутом ведре. – И, видно, надолго решил осесть в наших краях, если вздумал сад заложить.

Сергей, пользуясь осенними погожими днями, каждую свободную минуту отдавал работе на участке при квартире – закладывал сад. Сегодня было воскресенье, и он работал с утра.

Воткнув в землю лопату и вытирая пот, Сергей ответил:

– Не знаю, как придется. Во всяком случае, не пропадет. Другой попользуется…

Сосед дал несколько полезных советов и, покурив, ушел на свой участок. Сергей рассадил яблони и начал копать ямы под крыжовник. В это время его окликнули из-за забора:

– Здоров, пан профессор! Не ожидал меня встретить здесь?

Сергей чуть не онемел от удивления. Перед ним на тропинке, опираясь на оградку, стоял бывший председатель райисполкома в Островном Карпов.

– Какой я профессор, да еще пан? – ответил Сергей, не зная, как отнестись к этой встрече.

– А это вашего брата, людей с высшим образованием, так называют на территории бывшей панской Польши. – Не ожидая приглашения, Карпов открыл калитку и вошел в садик.

Одет он был в светлый плащ и голубой костюм. Фетровая шляпа сдвинута на затылок. Он заметно изменился после Островного: лицо потеряло прежнюю водянистую одутловатость и выглядело здоровее, но под глазами остались красноватые мешки, признак неуемного пьянства.

– Не думал я, что придется встретиться, – холодно сказал Сергей.

– Гора с горой не сходится, а мы люди… Я ведь здесь с апреля. Торгашом заделался. Кому-то и этим надо заниматься. Недавно узнал, что Заякины в районе. Сначала не поверил. Позвонил в районе Точно. Сегодня представился случай заехать. Пригласи, что ли, в гости.

– Пойдемте…

В комнате Карпов, не раздеваясь, прошел к столу.

– Не скучно здесь после Островного? – спросил он.

– На нашей работе не приходится скучать.

– Да, дел на свете хватает. Вот что… Дай-ка сюда стаканы. И если найдется – закусить. Отметим встречу. А Анна Григорьевна где?

Карпов вытащил из карманов две поллитровки водки и поставил их на стол.

– Зачем это? – возразил Сергей. – В своем доме я бы должен угощать.

– Это успеется. И хватит вам дуться на меня, Сергей Петрович, – уже несколько другим тоном заговорил Карпов. – Знаю я, о чем вы сейчас думаете. Конечно, много наприятностей мы доставили друг другу. Ну, да ведь служба была такая. Должность! А вот и Анна Григорьевна, – сказал он, увидев ее, вышедшую из спальни. – Здравствуйте. Извините, что я врываюсь к вам со своей водкой.

Аня, не сказав ни слова, вышла из комнаты и, тотчас вернувшись, так же молча поставила на стол две рюмки и пирожки, приготовленные к обеду. – А вы, Анна Григорьевна?

– Мне нельзя. Ребенок…

– Ну, коли так… А вы похорошели, Анна Григорьевна.

Проводив Аню масляным взглядом, Карлов отодвинул в сторону рюмки и налил водку в стаканы.

– А здорово вы меня разделали там в Островном, – заговорил он после первого стакана. – Как бог черепаху! Вылетел из партии, точно пес шелудивый. Это все, конечно, Масленников старался. Можно было бы обжаловать в ЦК, да подумал: зачем? Раз выставили за дверь, незачем переться обратно. Да и Масленникова не хотелось топить. Не в моих это правилах. Пошли бы расследования, проверки… Не миновать бы и ему исключения. Вы, конечно, представления не имеете, в чем тут дело. В районе-то было плохо с сельским хозяйством. Вот и сделали Карпова козлом отпущения. Ну, а мне не кисло и беспартийным. Остаюсь торговым смертным, с меня и довольно. Водку пью, гуляю и на бюро не каюсь. Вольный казак.

– У вас семья здесь? – спросил Сергей, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– Нет у меня семьи. Да и зачем она здесь? Ехать сюда со своей женой – что в Тулу со своим самоваром. Шучу, шучу, – засмеялся он, перехватив взгляд Сергея, и, изменив тон, пояснил: – Нет у меня семьи. Когда был там, – Карпов показал глазами на потолок, – нужен был жене. Как же, лестно – жена ответственного работника. А сейчас со мной хлопотно и опасно.

Карпов пил много. Глаза его налились кровью, и сам он становился все развязнее.

– Ты, Заякин, человек с понятием. Жаль, что в Островном мы не сработались. Знаю, о чем сейчас думаешь: «За каким чертом Карпов этот сюда приперся? Не за тем же, чтобы вылакать водку». Правильно. Не за этим. Хочу вас просить обоих не очень распространяться насчет меня. Не люблю каяться на собраниях в прежних грехах. Не был я в партии – и баста. Кому какое дело до моего прошлого? Характеристики у меня неплохие. Дали. Мир не без добрых людей.

Ожидая ответа, Карпов в упор смотрел на Сергея. – Кто меня может спросить?

Карпов понял это как согласие молчать.

– Правильно. Какая корысть тебе топить людей. – Собираясь уходить, Карпов заговорил по-дружески:

– Приедешь на станцию – заходи ко мне без всякого. Спроси там любого. Карпова все собаки знают. А жена у тебя, Петрович, красавица. И по кухне, видать, мастерица.

Проводив незваного гостя, Сергей пошел отмывать руки.

* * *

Аня торопилась уйти из дому до возвращения мужа. Хотя она и была уверена, что держит его в руках, но в душе все же побаивалась. Его нельзя сердить. Он тогда очень уж крут становится.

В Климковичах Аня не засиживалась дома. Удел домохозяйки не прельщал ее. Пусть другие себя запирают в четырех стенах. А она не для этого закончила институт.

У нее появились новые подруги. Особенно ей нравилась Марина Игнатьевна, жена учителя биологии Кравцова.

Рискуя потерять калоши в непролазной грязи, она пересекла улицу и, свернув к реке, вышла в переулок. Ей еще не приходилось бывать у Кравцовых, но она знала, что живут они в доме с мезонином у моста.

Калитка во двор закрыта. Аня нащупала скобу и переступила через подворотню, но не успела отпустить руку и шагнуть вперед, как что-то темное метнулось в ее сторону. Она вскрикнула и кинулась назад. Калитка вовремя захлопнулась. Во дворе злобно залаяла собака, словно досадуя на то, что упустила добычу.

– Полкан! Полкан! Молчать! – раздался голос Кравцова. – Анна Григорьевна, вы? Заходите. Извините, что мы забыли вас предупредить о собаке.

Аня с опаской снова открыла калитку. Во дворе уже было светло: горела электрическая лампочка. Кравцов держал за ошейник большую собаку.

– Сейчас познакомлю ее с вами, и она потом будет как теленок. Ее не трогать! Ее не трогать! Нельзя! – повторил он несколько раз. -

Собака, подойдя к Ане, понюхала воздух и завиляла хвостом, а потом, отпущенная на свободу, пошла рядом, заглядывая ей в глаза.

– Ой, какая умница!

– Другой такой не найдешь, – с гордостью согласился Кравцов. – Теперь вы к нам можете заходить днем и ночью – она вас не тронет.

Большая комната Кравцовых была обставлена богатой старой мебелью, в простенках между окнами висели картины в массивных позолоченных рамах, а на полу лежал большой ковер.

– Милости просим, Анна Григорьевна, – встретила ее Марина Игнатьевна.

– Я ненадолго.

– Никуда мы вас не отпустим. Сначала попьем чайку…

– Нет, нет.

– Кто это так торопится? – спросил добродушный голос.

Из другой комнаты, раздвинув портьеры, вышел Карпов.

Опять! Что ему здесь надо?

Что-то слишком часто встречала Аня в эти дни Карпова. Казалось, он появлялся случайно, но обязательно тогда, когда рядом не было Сергея.

– А, землячка! Посмотрите, Мария Игнатьевна, какие красавицы у нас бывают на Урале.

Ане было неловко. Все это похоже было на то, что ее сватают, на что-то намекают. И, конечно, ее не отпустили: оставили ужинать.

За столом распили бутылку вина. Карпов много шутил, и Аня невольно смеялась, смеялась от души. Не думала она, что бывший островновский председатель райисполкома такой остроумный человек. Ей даже чуточку было приятно оттого, что он ухаживал за ней.

После ужина Марина Игнатьевна вынесла большой кусок тюля.

– Метров двадцать хватит?

– Вполне.

– А вы знаете, тюль-то импортный. Из Франции. Тюль и вправду был великолепен: тонкий, изящного рисунка, он отдавал блестящей голубизной. Аня чувствовала, как у ней разгораются глаза: такого она еще не видала.

– Дорого стоит?

– Чего там! – небрежно ответила Марина Игнатьевна, улыбаясь краешками толстых губ. – Забирайте – и все. Какой размер туфель носите? Карпов, достаньте для Анны Григорьевны туфли тридцать шестого размера. Чтобы скороходовские были…

– Я для нее черевички царицыны достану, – ответил Карпов, еще сидевший за столом с хозяином дома.

– Не знаю вот, как с деньгами… – Деньги не к спеху.

Аня не могла отказаться. Упустить такую возможность… Правда, она опасалась Сергея. Если узнает, что купила из-под полы, да еще в долг, устроит скандал.

Марина Игнатьевна поняла ее замешательство.

– Мужа боитесь? Пусть не беспокоится. Все начальство районное у меня берет. Не брезгует. Не такие шишки, как секретарь сельского комсомола…

Провожать Аню вышли все трое. Хозяева остались у ворот, а Карпов увязался за ней.

– Не ходите дальше, – попросила Аня, когда вышли из переулка.

– Боитесь мужа?

– Не боюсь, но не надо.

– Хорошо, – согласился Карпов. – Завидую я Заякину. Только не умеет он вас ценить.

Аня не ответила. Ей жаль стало почему-то этого человека. Кто знает, может быть, он действительно не виноват во всех тех грехах, какие ему приписывали? Может быть, и несправедливо избили человека, выгнали с работы, поломали всю жизнь.

А Карпов, проводив Аню, долго еще стоял на углу. Он знал, что будет бороться за эту женщину, хотя это приведет к столкновению с Заякиным и, значит, выплывет наружу все его прошлое. Что ж! Значит, надо опередить его…

* * *

Несчастье свалилось на Сергея оттуда, откуда он меньше всего мог ожидать.

Внешне как будто все было благополучно. Посторонний человек едва ли заметил бы какие-нибудь недостатки в его уроках, но сам он понимал: плохо, очень плохо. И с каждым днем становилось хуже и хуже. Трагедия для Сергея заключалась в том, что он не мог понять, что происходит, почему так изменилось отношение к нему учащихся? Где, на какой ступени он споткнулся и потерял авторитет?

Сергей нервничал. После каждого урока он испытывал жгучий стыд. Ночью его преследовали кошмары: то будто на уроке он ничего не знает, то потерял планы, а тут директор с инспектором… Дети ходят на уроке на головах, а он не справляется…

Надо было предпринимать что-то решительное, пока не поздно. Ведь он шел на урок, как на позор, начал ненавидеть учащихся, хотя думал, что не в них зло, а в нем самом. Каждый день ждал неприятного разговора с директором или завучем. Они до еих пор не обмолвились ни одним словом, но ему казалось, что все видят, как плохи его дела.

Изменилось отношение к нему и со стороны учителей. Часто Сергей замечал, что стоило ему зайти в учительскую, как сразу же обрывался разговор. Его сторонились, в чем-то ему. не доверяли.

Решив начать исправление ошибок с десятого класса, Сергей особенно тщательно готовился к уроку. Пока Ани не было дома, он даже прорепетировал перед зеркалом каждый свой жест, каждую интонацию.

В класс зашел уверенно, даже с улыбкой, но стоило ему взглянуть на учащихся, как он сразу сник: такую отчужденность, почти враждебность увидел он в их глазах.

Вяло, без всякого внутреннего подъема провел он этот час. Надо было решиться на что-то: или уйти из школы, признав честно, что нет у него никаких данных для педагогической работы, или, закрыв глаза на совесть и стыд, на собственное самолюбие, продолжать тянуть лямку, надеясь, что не скоро посмеют уволить его по непригодности.