Текст книги "По земле ходить не просто"

Автор книги: Вениамин Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Николай не понимал, почему Сметанин с первого же дня начал к нему относиться неприязненно и подозрительно. Может быть, потому что Сметанину не нравится быстрое продвижение Николая? Ведь еще осенью он был только старшим сержантом, а теперь уже старший лейтенант. Не раз Сметанин намекал, что он в армии прослужил больше двадцати лет.

Все это можно было бы терпеть, но вчера Николай сам сделал Сметанина своим заклятым врагом.

Шло совещание командного состава. Прочли приказ о наступлении. Николай недоумевал. Почему его батальон должен был передвинуться километров на пятнадцать и остановиться на отдых в бывших блиндажах противника, хотя они замяты бойцами другой дивизии. Об этом доложил и начальник разведки.

Слушая приказ, Николай посматривал на подполковника Сметанина. Неужели он не обратит на это внимания?

Но Сметанин сидел за спиной начальника штаба и с безучастным видом разглядывал свои отполированные ногти.

– Разрешите уточнить? – поднялся Николай, когда кончили читать приказ. – Блиндажи будут освобождены для второго батальона?

– Вы, старший лейтенант, где служите? – ни с того ни с сего разозлился Сметанин. – Я спрашиваю, кто у вас командир полка? Сметанин? Сметанинцы никого не спрашивают. Возьмите взвод автоматчиков и выгоните всех, кто там есть. Тут должны жить сметанинцы н больше никто.

Подполковник был пьян.

– Я вас не понимаю, товарищ подполковник…

– Интеллигент безмозглый! Слюнтяй с высшим образованием! – вскочил Сметанин со стула. – Я сказал: выгнать всех откуда к чертовой матери! Приказываю! Попробуйте не выполнить!

Николай вспыхнул. Промолчать? А как же бойцы?

– Разрешите доложить. Мы служим не подполковнику Сметанину, а Советскому Союзу. И себя считаем советскими командирами. Если уж называть полк по имени его командира, то лучше бы называть соловьевским. Это – первое. Во-вторых, бойцы второго батальона на своих людей оружия не поднимут. А обзывать подчиненных всякими словами – это далеко не признак большого ума.

Вызов был брошен, и Николай ждал ответной вспышки, но Сметании только побагровел от злости.

– Вопрос о блиндажах решим в рабочем порядке, – поспешил сказать начальник штаба.

Николай кое-как дождался конца совещания. Он знал, что наговорил лишнего, но не жалел.

– Я вас понимаю, – сказал ему начальник штаба. – Может быть, сумеете договориться на месте? Вдруг уступят…

Николай почти не слушал его. Это же бесполезный разговор. Какой дурак согласится оставить обжитое помещение и ночевать под открытым небом? Так просто, за здорово живешь? Ведь сейчас не лето…

– Ну и рубанул ты. Сметанин тебе это не простит до самой могилы, – уже на улице похлопал Николая по плечу командир третьего батальона.

– А ты молодец! – с горячностью поддержал Николая командир первого батальона капитан Куликов. – Подумаешь, наполеончик нашелся. Скоро батальоны назовет именами своих шлюх!

– Анархист какой-то, – сказал Николай. – Да ну его!

Ему было не до Сметанина. Он спешил поскорее добраться до места сосредоточения батальона и принять меры, чтобы люди накануне боя могли выспаться в тепле.

Конечно, блиндажей никто ему не уступил. Людей пришлось разместить где попало, вплоть до овощных ям. Даже свой командный пункт Николай устроил в обыкновенном погребе.

Уже в четвертом часу он засел за составление схем. Чадила коптилка, сделанная из гильзы противотанкового ружья. Было сыро и душно.

Снаружи послышались голоса. Через несколько минут в узком спуске прохода показался широкоплечий человек в шубе и в папахе.

– Товарищ генерал! – соскочил Николай, узнав командира дивизии.

– Тихо! – остановил его генерал и, осторожно ступая через спящих, подошел к столику. – Спал?

– Нет еще. Только что вернулся с рекогносцировки.

– Садись и докладывай свой план. Выслушав, генерал усмехнулся.

– Значит, на первом этапе боя поиграешь на нервах немецкого комдива? Дельно. Учти, артиллеристы дважды перенесут огонь в глубину обороны. Не поднимай людей преждевременно.

Генерал пробыл всего несколько минут, но как они были дороги Николаю! Одним своим словом генерал снял с него половину тяжести.

Соснуть в эту ночь так и не пришлось. Сначала пришел представитель артполка: надо было согласовать с ним свои действия. Потом позвонил Сметанин. Николая он обругал за то, что тот далеко разместил кухню, но главная цель заключалась в том, чтобы узнать, зачем приезжал генерал? А там уже прибыл завтрак. Наступило время для подтягивания рот на исходные позиции.

После артподготовки две роты второго батальона сделали бросок вперед. Немцы открыли ураганный огонь. Бойцы залегли, оставив на месте принесенные с собой шинели и плащ-палатки, отделение за отделением скрытно выходили на исходные позиции.

Николай, занявший наблюдательный пункт на маленькой возвышенности, радовался и тревожился. Пока все обошлось без потерь и, судя по интенсивному обстрелу, обман не обнаружен противником. Значит, сейчас в немецких штабах идет лихорадочная работа, а солдаты в траншеях то и дело оглядываются назад: никому не приятно иметь перед собой противника, залегшего для броска вперед.

Усилился ветер. Надвинулись низкие облака. Это к лучшему: не будет донимать авиация. Вот только может засыпать шинели и плащ-палатки.

Николай ждал. Лишь бы выманить немцев на контратаку, а там – бросок всеми силами вперед…

Бой на нервах пока был в пользу Николая. Противник вводил в действие все новые и новые точки. Этим воспользовалась приданная полку артиллерия и систематически уничтожала их.

К ужасу Николая, первым не выдержал Сметании. Вызвав Николая к телефону, он потребовал начать атаку.

– Я жду контратаки, – ответил Николай, не вдаваясь в подробности.

Минут через двадцать Сметании снова вызвал Николая.

– Необходимо хотя бы часа на два раньше срока доложить вверх о выполнении. Вы понимаете, что это значит? – Сметанин намекал на награды. – Прекратите вы там ваши игры с шинелями. На войне берут атакой. Я требую!

– Задача будет выполнена в срок, – уклончиво ответил Николай, а сам решил: пусть хоть под трибунал отдадут, но зря бросать людей под губительный огонь он не станет.

Уже перед закатом солнца командир пятой роты сообщил:

– Немцы стягивают силы для контратаки.

– Готовится контратака, – доложил командир четвертой роты.

Николай и сам видел это, но не торопился. Телефонист, сидевший в глубоком снегу, позвал: – Товарищ старший лейтенант, генерал…

– Как у вас там дела? – раздалось в трубке.

– Все в порядке, товарищ сто девятый: Противник начинает контратаку.

– Хорошо. Не спеши и не опаздывай. С богом!

Николай сунул трубку телефонисту и побежал в четвертую роту. Бойцы ее приготовились встретить врага. Они сами, без команды, выбрались из укрытий и залегли в цепь.

Немцы высыпались из траншей. Немецкий генерал не выдержал, поддался на хитрость и послал своих солдат в контратаку против шинелей и плащ-палаток.

Став на колени в цепи, Николай облизнул пересохшие губы. Он ждал. Еще метров тридцать, еще десять… «Не спеши и не опаздывай», – повторял он про себя.

Когда немцы пробежали больше половины расстояния, Николай сунул в рот свисток майора Кушнарева. Пронзительная трель прокатилась вдоль речушки. В то же время красная ракета, взлетев вверх, продублировала сигнал к атаке.

– В атаку! Ура-а! – закричал Николай, рванувшись вперед. Он бежал не оглядываясь.

Перед ним оказался немецкий офицер. Николай видел его раскрытый рот, обезумевшие глаза. Немец не выдержал и повернул назад, но его срезал из автомата ординарец Николая.

Атака с двух сторон оказалась удачной. Две роты одновременно ворвались в первые траншеи почти на плечах противника, а во вторых траншеях произошла настоящая рукопашная схватка.

И тут наступил момент, когда Николай командирским чутьем понял, что есть возможность развить успех. Впереди в четверти километра виднелись две высотки, которые несомненно являлись ключевыми позициями в обороне противника. Задача взять их была возложена на первый батальон, но он запаздывал. Что было делать? Броситься туда частью оил и на свой страх и риск попытаться захватить их, пока противник ошеломлен и растерян, или ограничиться достигнутым? Не приведет ли это к большим жертвам? Немцы могли опомниться быстро.

И все же Николай решился. Приказав четвертой роте закрепиться в траншеях, он две роты повел вперед. На высотках началась паника. Из-за укрытия вырвались две легковые командирские машины и пытались скрыться через седловину. Одну из них разбил снаряд, а другая удрала.

Высотки были взяты, но зарываться дальше было опасно, и Николай решил занять оборону.

В сумерках пошел снег. Разгоряченный удачей, Николай ходил из взвода во взвод: помогал командирам организовать оборону, предупреждая всех, что с минуты на минуту надо ждать контратаки. Дурак будет немецкий генерал, если не попытается сейчас же вырвать потерянные позиции.

Устроив все необходимое на левой высотке, Николай направился в шестую роту. Но едва он вступил на дорогу, что-то толкнуло его ниже пояса. Не успев сообразить, в чем дело, он ткнулся лицом в снег. Только после этого почувствовал боль.

– Комбата убили! – услышал он крик ординарца.

Зная, как удручающе действует гибель командира на людей, когда захваченные позиции не закреплены, он хотел подняться, но снова упал. Нога, если не перебиты, то ранены основательно.

– Куда? Ложись! – крикнул он командиру роты и ординарцу, которые бросились на помощь.

Новые выстрелы сделали их более послушными.

До своих Николай дополз сам, а дальше его понесли на плащ-палатке. Перевязку сделали в блиндаже, где у немцев был наблюдательный пункт большого начальства.

По дороге к траншеям носилки остановил капитан Куликов. Убедившись, что рана Николая не опасна, командир первого батальона развеселился.

– Зарвался ты, браток, зарвался! – говорил он, наклоняясь к лицу Николая. – Лавры победителя один захватил. Выполнил и мою задачу. Что теперь будем делать?

– Хватит дел и на твою долю.

– Знаешь, сколько взяли твои пленных? Семьдесят восемь фрицев. Красиво получилось с шинелями. Признаться, я очень опасался. В случае провала наполеончик из тебя горячий шашлык сделал бы. А сейчас ликует. Видел его. Еще больше радовался бы он, если бы победу одержал третий батальон. Так и сказал: «Везет интеллигентам». Ну, будь здоров. Поправляйся скорей и обратно. Мало нас осталось теперь халхингольцев. Пойду сменять твоих героев. Их на отдых.

Николаю хотелось сказать что-то этому Малознакомому человеку. Давно они знали друг друга, а вот сблизиться не пришлось.

– Слушай, капитан… Смотри там на седловине. Не напорись, как я, по-глупому.

– Спасибо, друг, учту.

На исходных позициях Николая поджидал старшина батальона с машиной.

Везли долго. Фронтовая дорога была ужасна. Даже малейший толчок вызывал невыносимую боль. Порой Николай впадал в полузабытье. Несмотря на это, он размечтался. Скоро в медсанбат, а потом в госпиталь Сокольского. Там Нина….

В медсанбате на операционном столе его окружили врачи. Несколько минут они молча осматривали раны.

– Считаю возможным оставить в медсанбате… – сказал наконец один.

– Долго пролежит. Серьезное ранение.

– Вылечим.

С этим согласились все.

Николай не понимал в чем дело, хотя уже знал, что его не отправят в госпиталь. Однако нельзя же требовать: я ранен, отправляйте в тыл.

Его огорчение не скрылось от врачей.

– Боитесь скуки в медсанбате? Ничего не поделаешь. Генерал лично приказал: осмотреть вас и, если возможно, то оставить здесь. Он, видимо, очень дорожит вами.

Николай был и тронут этим и огорчен.

* * *

Все люди теперь казались Ане злыми, мстительными. Все, казалось, отвернулись от нее. Ее стали избегать даже те, кто раньше набивался в подруги. Любимец Ивлянской, преподаватель военного дела в школе не упускал случая уколоть, оскорбить Аню, хотя сам, говорили, укрывался от мобилизации при содействии Ивлянской.

Аня молчала. Да и что могла она сказать о муже, когда сама ничего не знала о нем.

Но чем больше оскорбляли и унижали ее, тем она сильнее верила, что Сергей вернется и все, что было, рассеется как дым.

Только среди детей в школе и в детском доме Аня чувствовала себя нужной людям. Она знала не только большинство учащихся, но и их семьи, и стояла к ним ближе, чем любой из учителей. Дети постоянно обращались к ней со всеми своими радостями и горем.

А жить становилось все труднее. Няню пришлось отпустить– нечем было кормить ее. Хлеба, что выдавали по карточкам, не хватало. Ничего не вышло из попытки устроить Коленьку в детский сад. Ивлянская категорически заявила ей, что мест нет.

Получив декретный отпуск, Аня отправилась в рай-оно с твердым намерением добиться, чтобы Коленьку все-таки приняли в детский сад, а если Ивлянская будет отказывать, идти в райком партии.

Не успела Аня переступить порог кабинета Ивлянской, как та резко спросила:

– Что вам надо?

– Я насчет сына…

– Я же вам русским языком объясняла, что нет мест.

– Но ведь вы после моего заявления принимали…

– Как вы думаете, кого мы должны прежде всего устраивать в детский сад – детей честных людей или вашего сына, у которого отец неизвестно где и неизвестно чем занимается в такое время?

– Но ведь вы же не знаете, чем занимается мой муж. Да и сын за отца не ответчик… Когда-нибудь отольются вам слезы моего сына.

– Вон отсюда!

– Я уйду! Но этого так не оставлю. Имейте в виду. Выходя из кабинета, Аня услышала голос Ивлянской:

– Ходят тут попрошайки… Еще угрожают. Спускаясь по лестнице, Аня почувствовала гнетущее одиночество и страх за сына и за будущего ребенка. Каким он будет после всего того, что пришлось ей испытать, и что будет с Коленькой?

У здания прокуратуры Аня зашаталась. Внезапно потемнело в глазах. Больше она ничего не помнила…

А минут через двадцать в кабинете Ивлянской зазвенел телефон. Звонил районный прокурор. – Ивлянская?

– О, это вы? Как живем? Я? Нормально. Нельзя в такое время унывать. Не положено по должности, – отвечала Ивлянская, слегка кокетничая.

– Скажите, учительница Заякина работает в средней школе?

– Да. Мы вынуждены пока держать ее на работе, потому что нет учителей. Почему? Разве вы не знаете, что муж ее остался на оккупированной территории? Он вполне мог выехать. Карпов там же был, ко он уже в Красной Армии. Воюет на фронте. Это наш друг…

– Что касается Заякина, я не знаю, что с ним сейчас. А был он в истребительном батальоне.

– Я давно говорила, что Заякин не вызывает доверия, но со мной не посчитались тогда…

– Да? А вот ваш друг Карпов изменил Родине и перешел на сторону немцев, – отрезал прокурор. – А Анну Григорьевну Заякину сейчас увезли в больницу. Она упала без сознания на улице. И это вы ее довели своими преследованиями. Скажите, сколько меду вы получали за то, что Приняли в детский сад сына учителя… не помню его фамилию?.. Одним словом, сейчас же, не теряя ни минуты, приходите в прокуратуру. Иначе я пошлю за вами милиционера…

Ивлянская выронила трубку из рук.

«Не посмеют! Не посмеют!» – хотелось ей крикнуть, но она прекрасно понимала: посмели.

* * *

В ночь под Новый год Аня родила девочку. Но после родов ей стало хуже. Начался какой-то период полуяви, полубреда. То она видела тетю Лушу, как звали акушерку, которая еще два года назад принимала Коленьку. То ей казалось, что сам Коленька возле нее. Потом Еидения расплывались. И только Сергея она не видела, хоть ей очень хотелось этого.

Однажды она долго лежала с открытыми глазами, рассматривая ледяные узоры на оконном стекле. Подошла тетя Луша.

– Слава богу! – улыбнулась она, поправляя одеяло. – Мы очень опасались за вас. Дочка растет бойкая, здоровая. Старший у вас здоров. Сегодня проведала его. В садик ходит.

«Старший… Старший… О ком это она? Почему старший? Да ведь это она о Коленьке? Боже мой, что с ним? Как он там? Он ведь голодает, наверное».

Аня рванулась с кровати.

– Но, но! Нельзя! Нельзя вставать! – прикрикнула на нее тетя Луша. – Куда?

– Сын! Коленька ведь там.

– Так я же говорила, что он здоров и сыт. Днем ходит в садик, а ночью с ним соседка.

Успокоилась Аня только вечером, когда сына привели повидаться. С этого дня она начала быстро поправляться. Одно только было очень обидно: никто из школы ни разу не пришел ее проведать. Зато не забывали соседки-колхозницы, Каждый день кто-нибудь заглянет. И каждая приносила Ане «на кашу» – кто молока, кто – теплых шанежек.

Утром, в день выхода из больницы, когда Аня кормила дочь, она долго, всматривалась в нее, пытаясь найти черты Сергея. И ей казалось, что, конечно же, она очень, очень похожа на него.

– Ну, что? – говорила она дочери. – Не хочется спать? Домой надо? К братику? Скоро, доченька. Скоро. А папа нас не встретит. Он сейчас далеко. Жив ли, нет ли, не знаем. Но мы ведь надеемся и верим ему, правда? Поэтому и назовем тебя Надеждой, и будешь ты Надежда Сергеевна…

И вдруг Аня заплакала: ей даже не с кем посоветоваться, как назвать дочку.

– Это еще что такое? – набросилась на нее тетя Луша. – Радоваться надо, а она…

Забрав ребенка, тетя Луша унесла его в детскую спальню. Аня поплакала и задремала.

Приснился сон, будто они с Сергеем еще в Климковичах. Домой к ним пришел первый секретарь райкома Ванин и приглашает на собрание.

– Заякина Сергея Петровича, – вычитывал он из большого списка.

Голос звучал так реально, что Аня проснулась. За стеной из репродуктора раздавался голос диктора.

«Много думаю о Сереже. Вот и приснилось», – решила она.

Когда она позвонила в школу и попросила прислать за ней подводу, ей ответила Анастасия Максимовна:

– Лошади возят дрова. Может быть, доберетесь как-нибудь. На попутных…

– Доберусь. Извините, – ответила Аня и повесила трубку.

Ей было стыдно встретиться взглядом с тетей Лушей, которая тут же возилась около шкафа с медикаментами. Было унизительно объяснять этой доброй женщине, что за ней не приедут.

«Ну что же… И это надо пережить… Так говорил в трудные минуты Сережа».

Нет, она не будет плакать. Она никому не покажет свою слабость. Никто не должен даже подумать, что она может унизиться до этого.

– Анна Григорьевна, – позвала ее сестра из палаты. – Врач пришел. Вас можно выписать. За вами скоро приедут?

– Это не ваша забота, когда за ней приедут, – грубо оборвала ее тетя Луша. – Достаньте лучше из гардероба ее одежду.

Ошеломленная непонятным ей окриком, девушка покраснела и ушла.

– За нами не приедут, тетя Луша, – сказала Аня. – Мы с дочерью пойдем пешком. Только мне сначала надо сходить за одеялом.

– Люди же у вас там в школе… Я им скажу как-нибудь. Скажу. И тому рада, что хоть одна подлая попалась. Выключили вчера из партии Ольгу Захаровну. За взятки. Меду и денег, видишь, ей захотелось. Да что там взятки! Собирали осенью для фронтовиков теплые вещи. Она в комиссии была. Бабы наши связали свитер из кроличьей шерсти. Носит, подлая, и сейчас. Бабы хотят ее на улице раздеть. Принародно. Была она в девках Ольгой Долговязой, такая и осталась.

Тетя Луша вышла из комнаты и тотчас же вернулась с ватным одеялом в руках.

– Я из дому принесла. Для Надюши. Подарок ей от меня. Она у нас красавицей будет. Вырастет – не одному парню вскружит голову.

– Ой, тетя Луша, как принять такой дорогой подарок?

– Берите, берите. У вас же все на западе осталось.

Было очень холодно, когда Аня с дочерью вышла из больницы. Чтобы не застудить девочку, она торопилась, но скоро почувствовала головокружение. Она точно опьянела от свежего воздуха.

– Э-гей! Берегись! – крикнул кто-то позади.

Аня сошла с узкой зимней дорога в глубокий снег.

– Тпру-у! – осадил седок коня, поравнявшись с Аней. – Господи помилуй! Анна Григорьевна! Вы? Не сын ли заболел?

Это был Василий Ефимович.

– Дочка родилась…

– Вон оно какое дело! Ну, дай ей бог доброго здоровья! Садитесь, подвезу.

Старик торопливо сбросил с себя тулуп и укутал Аню.

– От Сергея Петровича нет известий?

– Ничего нет.

– А вы сегодня радио слушали?

– Нет. А что?

– Так, – неопределенно ответил старик, но, встретив непонимающий взгляд Ани, сказал: – Этим же теперь все живем. От известий до известий.

Дома их не ждали. Соседка, которая только что привела Коленьку из детского сада, была на кухне. Из спальни выбежал сам Коленька и остановился, увидев мать с ребенком на руках.

– Мама? Купила сестренку?

Аня засмеялась. Сын помнил ее обещание. А когда она развернула ребенка, мальчик осторожно прикоснулся пальцем к щеке сестры и удивленно сказал:

– Малю-усенькая какая.

Неожиданно зашел гость: тот самый Андрей Егорович, что был при Сергее председателем родительского комитета. Он уже побывал на фронте, вернулся домой с оторванной рукой и работал теперь в райисполкоме.

Он расспрашивал Аню о ребенке, о том, как она себя чувствует, а потом заговорил почему-то о делах детского дома:

– Плохо у нас получается, Анна Григорьевна. Плохо. Все вроде продуктов недостаточно. А ведь дают сколько нужно. И еще подбросить можно. Но что-то слишком уж много вертится вокруг разных людей… Воровства, правда, не обнаружено. А дети недоедают. Или вот сейчас мальчики ходят в каких-то приютских балахонах. Директор полагает: дети не мерзнут, ну и ладно. А ведь балахоны эти постоянно напоминают ребятам, что они в казенном доме, что они сироты… Да, Анна Григорьевна, вы сегодня не читали газеты?

– Нет, не успела пока…

– Посмотрите-ка вот сюда. Тут подчеркнуто, – сказал он.

Судя по разговору, Ане казалось, что статья о детском доме. Но когда она развернула газету, ей сразу бросилось в глаза: «Заякина Сергея Петровича».

– Что это? – испугалась она. – Жив он?

– Награжден орденом Красного Знамени.

В списке награжденных были Барановский, Степаненко, Захаров и еще несколько знакомых из Климковичей.

Уже перед уходом, когда Аня успокоилась от первых волнений, связанных с неожиданным известием о Сергее, Андрей Егорович сказал:

– Я ведь к вам, Анна Григорьевна, по делу. По поручению райкома и райисполкома… Директором детско-го дома хотим вас рекомендовать.

– Меня? Директором?

– Для детей это было бы очень хорошо.

– Но я же не справлюсь, да и не дадут мне работать.

– Это вы про Ивлянскую и ее подхалимов? С нею дело кончено. А детям нужна заботливая мать, Анна Григорьевна. Вас они любят. Сами понимаете, как это важно.

Предложение было так неожиданно, что Аня растерялась и ничего вразумительного в тот вечер не сумела ответить.