Текст книги "По земле ходить не просто"

Автор книги: Вениамин Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

– Два года. А он что: в партизанском отряде?

– В том-то и дело, что нет. Должен был в Никифоровку привезти медикаменты. Исчез вместе с машиной и грузом. Связные уверяют, что он уехал в сторону Смоленска, но я не могу этому поверить. Что-то очень неправдоподобно. Опасаюсь, не попал бы он в плен.

– Укатил, сволочь, в тыл. Ищите на Урале.

– Не очень ли вы пристрастны к нему?

– Опять! – возмутился Сергей. – Думаете, я из ревности, что ли? Не я же исключал его из партии.

– Как? Он был в партии?

Сергей рассказал о прошлом Карпова. Ванин еще больше забеспокоился. Сергей встал.

– Так куда же вы меня определите? Где же мне быть?

– Вместе будем воевать, Сергей Петрович. Антона Антоновича оперировали час тому назад. А перед операцией, опасаясь, что ему не выдержать, оставил вам рекомендацию в партию.

– Правда? В такой момент обо мне подумал? А как он? Плохо ему?

– Худо. Очень худо нашему Тон Тонычу. Без него будет очень трудно, Сергей Петрович!

У Сергея словно что-то оборвалось в груди.

Глава вторая

С двадцать второго июня сорок первого года весь мир с величайшей тревогой следил за событиями на советско-германском фронте. Грандиозная битва, развернувшаяся от Ледовитого океана до Черного моря, приковала внимание всего человечества. Враги советского государства были уверены, что немцы покончат с Советским Союзом в четыре-шесть недель, а друзья были уверены, что Красная Армия разгромит фашистов за два-три месяца. Первые потом не в состоянии были понять причины провала плана молниеносной войны, а вторые – почему советские войска отступают.

Никто в мире не мог упрекнуть советского солдата: мужество, готовность к самопожертвованию советских людей были беспредельны. Никогда история не знала такого массового героизма. И все же советские войска отступали.

* * *

Капитана Гусева, находившегося на наблюдательном пункте батареи семидесятишестимиллиметровых орудий, на рассвете позвали к телефону.

Звонил командир полка. Он предупредил, что в первой половине дня следует ожидать мощного наступления немцев на широком участке фронта. Командир полка посоветовал передвинуть минометную батарею поближе к балке, чтобы можно было обстрелять мертвое пространство под обрывом.

– Старую свою родню держи поближе к себе, – сказал полковник, подразумевая батарею семидесятишестимиллиметровых пушек. – На нее придется возложить основную тяжесть по приему гостей.

– Понятно, товарищ ноль сорок пять. Будет выполнено.

Закончив разговор, капитан вызвал к телефону командиров батарей сорокапятимиллиметровых орудий и минометной и отдал распоряжения. Лейтенанта Лаченко не стал будить: пусть поспит, пока есть возможность. Лаченко снова теперь командовал батареей. Мирошниченко пришлось убрать.

«Неужели опять отступать будем?» – с тоской думал капитан. Каждое отступление он воспринимал тяжело, как собственную вину, хотя ни в чем не мог себя упрекнуть. Но как объяснить это тем, кто надеется на тебя, кто не понимает, почему так победно двигаются немцы? Как сказать людям о той страшной тяжести, что гнетет душу?

В первые дни Гусев надеялся, что немцы будут задержаны на линии границ 1939 года. Не вышло.

Гусев долго искал среди немцев классово сознательных людей. И не по наивности, а потому, что верилось в разумность германского народа. Но жизнь оказалась куда сложнее. Немецкие солдаты дрались с убежденной напористостью, они ненавидели все советское.

Временами капитана одолевали сомнения: удастся ли дожить до того времени, когда последний сантиметр советской страны будет очищен от врагов? Слишком много приходилось хоронить товарищей, которые только вчера шагали рядом. В полку не осталось и половины личного состава.

Но сейчас было не до этих мыслей. Капитан прислушивался к тому, что происходит на вражеской стороне.

Было тихо. Вот-вот должно взойти солнце. Как в мирное время, щебетали птицы, и от этого тишина казалась еще большей. Но Гусева она не обманывала. Он чувствовал, что противник ведет перегруппировку войск. Эх, если бы на этом участке было полка три артиллерии с достаточным количеством снарядов да танковая дивизия! Вполне можно было бы сорвать наступление. Но что делать, если их нет! Все равно надо биться!

На коренастых ветках сосны, свесив ноги, сидел наблюдатель. Гусеву снизу показалось, что он задремал, навалившись на искривленный ствол дерева.

– Что там? – негромко спросил капитан.

– Засек четыре батареи… – тотчас же откликнулся Николай. – За тридцать минут прошли четыре автокухни. Часа два назад в районе рощи был сильный шум моторов и лязг гусениц. Сегодня пойдут, товарищ капитан.

– В штаб доложил?

– Доложил, товарищ капитан. Нанес цели на планшетку.

– Хорошо. Слушай, Коля. – Капитан перешел на неофициальный тон. – У тебя бритва с собой?

– Бритва? Под сосной. В полевой сумке. Зеркало тоже там, а мыла нет.

– Найду. Хочу перед делом побриться. Успею… Капитан взял полевую сумку и пошел по склону к роднику, который он заприметил еще вчера. Капитан не сомневался, что сегодня будет один из самых жестоких боев. Его не избежать, конечно, и потому мысли были сосредоточены на том, как бы не допустить лишних потерь В людях и нанести противнику побольше урона. Планы возникали в голове один за другим но что-то мешало сегодня ясно представить себе действия немецкого командования, чтобы принять контрмеры. Вчера, когда он докладывал командиру полка, все, казалось, было ясно. А теперь… Неужели так повлиял на него сон, приснившийся под утро?

Гусев помнил, будто проходил через реку по тонким жердям. С каждым шагом он все глубже и глубже погружался в мутную бурлящую воду. Он уже тонул, а на берегу стояли и хохотали Снопов, Куклин и все батарейцы. Потом он видел новую квартиру без окон и дверей, церковь в родном краю…

«Фу, стыд какой! – встряхнул плечами капитан, чтобы избавиться от дурного предчувствия. – Вбил в свою дурацкую башку суеверное представление и мучаешься. Блажь! Партийный билет носишь в кармане, а сам хуже неграмотной бабы. До чего обабился!»

У ручейка капитан достал из полевой сумки бритвенный прибор и, прежде чем намылить лицо, взглянул в зеркало. Он увидел обросшего человека с глубокими морщинами на лбу. Красноватые усталые глаза казались обесцвеченными. Что же, война не красит солдата.

После бритья и умывания капитан почувствовал себя гораздо бодрее, и мир уже не казался таким мрачным. Перед ним из расщелины каменной глыбы под горкой с шумом вырывалась прозрачная и чистая как хрусталь вода. Над ним, чудом цепляясь за косогор толстыми корнями, разметала ветви старая корявая верба. Налетевший ветерок, взъерошив ее листья, пронесся вдоль по склону, покачал по пути вершинки молодых березок и умчался дальше шуметь колосьями зеленой пшеницы.

«Вот бы приехать сюда после войны на денек с женой и дочерью», – размечтался он и сразу поник.

Светлана и Наташа… Что теперь с ними?

Еще в прошлом году, когда стало известно, что полк перебрасывается в Западную Белоруссию, они уехали к дедушке на Полтавщину. Теперь там немцы…

На наблюдательном пункте лейтенант Лаченко с тревогой доложил:

– Не выполняется заказ номер пять.

– Что? Снаряды не привезли? Почему?

– Старшина вернулся без машин. Машины отобрали по приказу Военного Совета для эвакуации госпиталей. Правее нас фронт прорван.

– Снаряды должны быть во что бы то ни стало. Хотя бы еще один боекомплект. Позвоните старшине Казакову – пусть немедленно выезжает в тыл. Машины пусть возьмет из-под орудий. Отсюда пошлем Снопова. Позовите его ко мне.

– Слушаюсь.

Николай слез с сосны и, захватив с собой скатку шинели и полевую сумку, подошел к капитану.

– Пойдемте, – строго, как будто даже сердито, сказал капитан. – Я вас провожу и по пути объясню, в чем дело.

Николаю с первых же слов стало ясно все, что надо сделать, но капитан продолжал говорить и говорить. Николай не понимал, откуда у начальника артиллерии такое многословие? Что с ним? Спросить, однако, не решался.

– Помнишь, Николай, на Халхин-Голе я давал тебе адрес жены. Теперь мои, по всей вероятности, на оккупированной территории. Запиши-ка на всякий случай адрес. Понадобится, может быть, – проговорил наконец капитан, запинаясь от неловкости.

– Записки могут потеряться, товарищ капитан. Я запомню. Память у меня хорошая.

– Да, да, – обрадовался капитан. – Это лучше. Пока Николай повторял адрес, Гусев смотрел на него настороженно, будто боялся услышать что-то другое. «Что с ним? Неужели о смерти стал думать?» А Гусев, словно завершив трудное дело, заговорил о другом:

– Вот я смотрю на тебя, Коля, и удивляюсь: до чего не понимают нашего брата в штабах. Почему бы тебе не присвоить хотя бы звание младшего лейтенанта? По анкетам смотрят… Раз Снопов не учился в военном училище, значит, он не может быть средним командиром. Чепуха! Сейчас вот есть краткосрочные курсы. Поучится человек месяц-другой, и готов лейтенант. Ну что он знает на первых порах? А тебе сегодня дай батарею– справишься прекрасно. Недавно я говорил об этом с полковником. Он-то согласен со мной. Дал распоряжение оформить аттестационные документы. Ну, вот… Разговорился, – остановил Гусев сам себя. – Иди! Снаряды нужны. Да что тебе рассказывать!

Капитан неловко пожал руку Николаю и повернул назад. Он шел, как всегда, размашистым легким шагом, но то ли гимнастерка заправлена была неудачно, то ли двигался он против ветра, только Николаю показалось, что капитан сутулится.

Николай не понимал: зачем понадобилось капитану отослать его от себя? Худо ли, хорошо ли, а самое лучшее в бою иметь рядом друга. Будь у Николая своя воля, он догнал бы капитана и сказал: «Незачем меня отсылать в тыл». Но приказ есть приказ…

Гусев и сам понимал, что его затея направить Сно-пова в тыл бессмысленна. Пока он дойдет до огневой позиции, Казаков давно будет на дивизионном складе.

«Ну и что же? – спорил он с собой. – Я отослал его, чтобы уберечь, сохранить. Сделал это сознательно. Если смогу, отошлю и Лаченко».

Но придумать повод для того, чтобы до начала боя отправить командира батареи в тыл, не удалось, и он махнул рукой: всех не отошлешь, кем дорожишь.

«Да что это я сегодня всех жалею и спасаю! – со злостью подумал он. – Нашелся ангел-хранитель!»

На наблюдательном пункте он хотел свернуть к сосне, где оставил шинель, но его предупредил Лаченко:

– Не ходите туда. Снайпер бьет!

Гусев не послушался. Он пригнулся и пробежал открытое пространство. Схватив шинель, прыгнул в сторону. Пуля просвистела рядом.

– Вот гад! – выругался он. – Надо его выкурить отсюда. Не даст ведь работать.

– Опытный… Я пробовал уже.

В это время со стороны немцев прокатился грохот залпа, похожий на раскаты грома.

Началась артподготовка.

Капитан мгновенно преобразился. Теперь уже для него не существовали тревоги и заботы. Прильнув к окуляру стереотрубы, он искал, засекал и уничтожал цели. Вычисления получались мгновенные и точные. Лаченко командовал батареей. Понимая друг друга с полуслова, они изредка перебрасывались короткими фразами:

– Ориентир пять. Батарея.

– Перехожу на подавление.

Когда снаряд рвался совсем близко, они инстинктивно приседали, а потом бросали друг на друга беглые взгляды: «Как ты? Цел?»

Над передним краем волна за волной пролетали бомбардировщики.

– Танки!

Они выползли из-под горки без сопровождения пехоты.

«Пехоту они выдвинули раньше!»—мелькнула мысль. Было ясно, чем это грозит полку. Танки и пехота одновременно ворвутся в траншеи. А остановить их нечем: нет сильной противотанковой группы артиллерии.

– Приготовить связки гранат и бутылки со смесью! – скомандовал Гусев. – Назад ни шагу, товарищи!

Лаченко первым выскочил из траншеи и кинулся наперерез переднему немецкому танку. Бутылка, брошенная им, разбилась за башней. Из решетки над радиатором вырвалось пламя. Вторую бутылку Лаченко не успел бросить: она разорвалась в его руке, и сам он упал, объятый пламенем. Гусев бросился к нему и почти из-под гусениц нового танка оттащил отяжелевшее тело лейтенанта. Подбежавший к Лаченко Садовников кинул на него шинель.

– Унесите лейтенанта! – крикнул капитан телефонистам, а сам бросился на помощь группе пехотинцев, отбивавшихся от немцев штыками и гранатами.

Он не помнил, каким образом и когда в его руках очутилась винтовка с примкнутым штыком. Он вертелся в центре горсточки бойцов и орудовал штыком так, как только способен человек, страстно желающий жить.

Упал старшина, действовавший правее капитана. Застрелили верткого красноармейца слева. Силы вокруг таяли, а к немцам подходили новые и новые подкрепления.

Решительная схватка произошла за траншеей под сосной, где был наблюдательный пункт. Вместе с капитаном дрались теперь только шесть человек. Немцы стремились взять капитана живым.

– Держись, Гусев! Держись!

Подходила резервная группа. Впереди ее бежал комиссар полка.

– Держись, Гусев!

В этом было одобрение и обещание помощи.

Выхватив пистолет и прислонившись спиной к стволу сосны, Гусев начал разряжать его в гитлеровцев.

Сильный толчок в висок… Все завертелось в кровавом водовороте. В последний момент он увидел жену, дочь, родник из расщелины скалы и развесистое дерево…

Завтрак на огневую позицию батареи привезли до восхода солнца. Андрей и Закир Мухаметдинов только было пристроились в орудийном окопе, чтобы поесть, как над позициями появился «костыль». Так называли бойцы немецкие самолеты-корректировщики.

Пролетев низко над батареей, «костыль» оставил за собой разноцветный хвост. Это были листовки. Несколько штук опустилось прямо в окоп. Не бросая ложки, Андрей поднял одну из них и расправил на коленях. Ничего нового. Обыкновенная брехня. Ругают Красную Армию. Хвастаются своими победами. Тут же приложен пропуск на русском и немецком языках для перехода в плен. Такой геббельсовской чепухой на фронте были засорены все поля и леса.

Андрей отложил листовку в сторону: пригодится потом вытирать котелок.

Одна листовка на желтой бумаге опустилась с запозданием. Андрей на лету разглядел на ней какие-то схемы и рисунки.

– Дай-ка сюда, – сказал он Закиру.

С любопытством разглядывали они схему небольшого участка Западного фронта. Участок был обведен жирной линией, и вокруг нарисованы танки, пушки. Не забыли даже нарисовать немецкого солдата с автоматом. Листовка доказывала, что советские войска окружены, и даже предлагала сдаться в плен «во имя избежания кровопролития».

– Ох и брешет доктор Геббельс.

– Что верно, то верно, – согласился Андрей. – Но листовка-то с доставкой на дом. Так что пора нам закрывать здесь лавочку. Менять надо позицию.

– Может, пойдешь и скажешь об этом старшему на батарее?

– Попробую.

– А с каким настроением вернешься? – пытался отговорить Закир.

Андрей знал, что лейтенант Федотов самолюбивый и вспыльчивый, но, в сущности, неплохой человек. С таким можно служить.

Командиры завтракали. Младший лейтенант Рыжов и политрук Иванов, лежа на плащ-палатке, доедали кашу, а Федотов бренчал на гитаре.

– Хочешь вина, Куклин? Андрей отказался.

– Пей, Куклин! Все равно война! – сказал Федотов и запел:

 
На заре ты ее не буди…
 

Казалось, что Федотов в добродушном настроении, поэтому Андрей обратился прямо:

– Товарищ лейтенант, разрешите переместить батарею левее метров на двести. Поближе к мосту. Батарея обнаружена противником. Кроме того, позиция неудобна для стрельбы прямой наводкой: мешает гребень высотки…

– Молчать! – крикнул Федотов, багровея от злости. – Если у вас грудь в орденах, так вы считаете себя вправе распоряжаться мною?

– Дело не во мне. Нас с воздуха разобьют…

– Трус!

Наступило неприятное молчание.

– Слушай, Куклин, – вмешался политрук, чтобы смягчить вспышку Федотова. – Мы сами только что говорили об этом. Нельзя же с такими предложениями обращаться к начальнику артиллерии. Листовки, может быть, попали случайно.

– Никуда звонить я не стану. Буду стоять, где приказано. Я не трус, – выпалил Федотов.

Андрей вскинул руку к пилотке и обратился официально:

– Разрешите идти?

– Но-но! – остановил его Федотов. – Идти можешь, а обижаться нечего. Сам знаешь, какой я бываю…

Куклин повернулся и зашагал к орудиям. Черт с ней, с обидой! Сейчас не до самолюбия. Своему взводу он все равно прикажет, а как повлиять на остальные два?

– Первый взвод! Взять лопаты и приступить к оборудованию щелей! Чтобы у всех через пятнадцать минут были отрыты в полный рост! – крикнул он у орудий.

– Второй взвод, разобрать лопаты! – поддержал Мухаметдинов.

– Третий взвод, поднимайся!

Андрей сам взял лопату и с остервенением всадил ее в дерн. Копать было трудно, но он дал себе честное слово закончить через десять минут.

Андрей по глазам бойцов видел, что его проклинают. С начала войны они наковыряли немало земли, но никогда не приходилось отсиживаться в щелях, а в последнее время, с благословения средних командиров, жалевших бойцов, и вовсе не брались за лопаты.

– За что это попало вашему помкомвзводу? – спрашивал один, чтобы поиздеваться над Андреем.

– Не знаю, – уклонился от ответа наводчик Василенко. – А любят некоторые мартышкин труд.

Андрей копал, делая вид, что ничего не слышит, а сам следил, как работают люди.

Щели были уже отрыты почти в рост человека, и Андрей расчищал дно, когда вдали прокатился дробный грохот. Земля затряслась от взрывов.

– К ор-рудиям!

Андрей подскочил к пушке и вместе с расчетом стащил маскировочные елочки.

Стрельба с самого начала велась в бешеном темпе. Потом наблюдательный пункт начало лихорадить: он непрерывно переносил огонь с одной цели на другую. Это не сулило ничего хорошего.

– Связи нет! – раздался отчаянный голос.

– Исправить!

Двое телефонистов побежали по линии.

– Дон! Дон! Почему не отвечаете? Товарищ лейтенант, там на наблюдательном трубку оставили. Садовников крикнул: «Идем в контратаку!»

Андрей никогда не чувствовал себя таким ничтожным. Впереди шла борьба насмерть, а его расчеты бестолково толпились у орудий.

– Воз-дух!

– Замаскировать орудия! Расчеты, в укрытия! Поздно! Десятка три бомбардировщиков отделились от общей волны и направились в сторону батареи.

Политрук и лейтенант Федотов, задержавшиеся у орудий, заметались, не зная куда спрятаться.

– Сюда! Ко мне! – крикнул Андрей. Но те спрыгнули в яму, подготовленную для приема снарядов.

Андрей потерял счет времени. Прижавшись спиной к концевой стенке и вдавив голову в плечи, он смотрел вверх и видел каждый самолет. Но бомбы падали в стороне. Над головой урчал и визжал металл, летели клочья-земли и деревьев. Все бойцы были засыпаны глиной, мусором и обломками деревьев. Каждую секунду казалось, что наступил конец.

Вдруг перестали рваться бомбы. Гул самолетов стал отдаляться. Наступила неправдоподобная тишина. И Андрей, который считал всех чуть ли не погибшими, радостно закричал:

– Вот да-али нам!

Он радовался, потому что уцелел, потому что бомбы немцев пропали даром, потому что товарищи его были живы. То из одного, то из другого ровика поднимались головы.

– Вернусь домой – первым делом вырою у хаты окоп, – кричал Василенко, оглохший от близкого разрыва.

– А я смотрю: летит на меня такой горшочек килограммов на полсотни… «Эх, – думаю, – не жди меня, милая, домой. Сгиб твой Кузя ни за понюх табаку…» Пронесло-о.

– А у меня в голове все время энзе был. Почему, думаю, не съел?

Подсмеивались над собой, чтобы заглушить непрошедший еще страх.

– Командирам орудий проверить людей и доложить! – приказал Андрей, входя в обязанности помкомвзвода.

– К ор-рудиям! Танки с фронта!

По изрытому полю бежал Николай Снопов.

– Где старший на батарее?

– Там! – показал Андрей в сторону ямы, вырытой для снарядов. Но вместо ямы была большая воронка от крупной бомбы. А под сбитой вершиной ели лежал труп младшего лейтенанта Рыжова, выброшенный взрывной волной.

– Принимай, Коля, на себя батарею, – сказал Андрей тихо.

Николай уже командовал. Уцелевшие пять пушек выкатили из ровиков и на руках перетащили метров на сто левее.

– Андрей! – позвал Николай, когда вдали показались танки. – Командир полка позвонил. Приказал удержать мост, хотя бы два часа… Возьми свой взвод и передвинь еще левее метров на двести. Надо рассредоточиться. Иначе раздавят.

– Давай, ребята, дава-ай! – кричал Андрей, работая одновременно с поворотным и подъемным механизмПодбив большой танк, прорвавшийся к мосту, Куклин подал протянутой рукой назад сигнал, чтобы пушку повернули вправо, но не дождался его выполнения. ад– Правильный! Что такое? – заорал он и повернулся назад, готовый броситься на него с кулаками.

ийПравильный был мертв. Рядом с лафетом на траве сидел замковый и испуганно смотрел на свою оторванную руку. Заряжающий, сам раненный в щеку, стягивал ему плечо ремнем, пытаясь остановить кровь.

я Андрей оттащил мертвого правильного подальше, рывком довернул пушку. Теперь он сам заряжал и стрелял.

л на свою оторванную руку. Заряжающий, сам раненный в щеку, стягивал ему плечо ремнем, пытаясь остановить кровь.

Андрей оттащил мертвого правильного подальше, рывком довернул пушку. Теперь он сам заряжал и стрелял.

От орудия его за плечо оттащил Николай.

– Андрей, бери три орудия и переправляйся на ту сторону моста. Немцы прекращают танковый натиск. Задачу мы выполнили. Два часа сдержали. Теперь жди авиацию. Надо вам успеть. Я с двумя орудиями останусь.

– Здесь останусь я, а ты…

– Старший сержант Куклин! Выполняйте приказ! – крикнул Николай, срывая голос. У него был такой вид, что Андрей торопливо вскинул руку к каске:

– Есть! Есть!

– Торопись. Снаряды на исходе. В случае, если нам не удастся прорваться, уничтожай мост и догоняй своих. Раненых не оставляй.

Только теперь Андрей увидел, как пострадала батарея. Расчеты поредели больше чем наполовину. Да и из гех, кто еще стоял у орудий, мало кто не был отмечен осколками.

Пользуясь, тем, что немцы прекратили натиск, Андрей без труда переправил машины и орудия.

Прошло минут пятнадцать. За рекой снова началась частая орудийная пальба. Андрей не мог видеть, что происходит там, но приближающийся шум моторов и лязг гусениц был очень красноречив. Два расчета во главе с Николаем, если и целы еще, то доживали, наверно, последние минуты.

– Зарядить орудия фугасными! – крикнул Андрей, сбросив каску.

* * *

«Врач должен быть сильнее своих слабостей, – повторяла Нина слова доктора Пронина. – Больному нет дела до того, устали вы или не в настроении. Он обращается к вам потому, что не может обойтись без вас. Мы – человечность».

Шагая за начальником госпиталя военврачом первого ранга Сокольским, Нина Никитина старалась не думать о голоде, о мокрой одежде и мозолях на ногах.

Дождь, начавшийся ночью, после того как они, пять человек, подгоняемые немецкими мотоциклистами, сожгли вышедшую из строя машину и кинулись в лес, не переставая моросил больше двух суток.

На военной службе Нина была с двадцать второго июня. В этот день весь выпускной курс подал заявление в военкомат об отправке на фронт.

До Москвы Нина ехала с подругами, а там пришлось расстаться: Зина и Клава получили назначение на Юго-Западный фронт. При прощании военврачи третьего ранга со шпалами на петличках поплакали украдкой на Белорусском вокзале.

Когда эшелон отошел от Вязьмы, Нина увидела вагоны, разбитые при бомбежке, и ей стало страшно за Николая. Он-то, конечно, в самом пекле войны.

Нина не могла представить себе, какой теперь Николай. К ужасу своему, она начала забывать его лицо. Если раньше она любила его как-то отвлеченно, может быть даже по-детски, то сейчас в ее чувстве появилось что-то новое, зрелое, беспощадное.

А все всколыхнуло последнее письмо Николая, полученное в институте. Он намекал на возможность отпуска. Нина тогда потеряла покой. Уходя в институт, торопилась – он там. После экзаменов бежала в общежитие – скорее, он ждет ее, он – приехал…

Но все рухнуло в воскресное утро двадцать второго июня. Многие, правда, надеялись, что война скоро кончится, но ведь каждый день войны приносит все новые и новые смерти.

В госпитале Сокольского, куда ее назначили хирургом, Нина каждый день со страхом ждала, что вдруг перед ней на операционном столе окажется Николай… Она пыталась разыскать его, но разве найдешь человека, когда фронт не стабилизировался?..

Три дня назад Нину разбудили ночью и вызвали к Сокольскому. У него уже были все врачи. Сокольский прочел приказ об эвакуации госпиталя. Немцы прорвали фронт. Нину назначили ответственной за эвакуацию больных.

Вертелась она весь этот день с утра до вечера как белка в колесе, ругалась с начальниками автоколонн, с шофёрами, умоляла, просила. И только к вечеру, отправив последнюю партию раненых, удалось выехать и ей. Машину скоро повредил самолет, атаковавший их с воздуха. А тут показались немецкие мотоциклисты. Машину пришлось поджечь, а самим бежать в лес.

Двигаясь на восток по лесам и болотам, группа Сокольского держалась параллельно шоссе. Дважды чуть не натыкались на немецкие части, но благополучно миновали опасность.

На рассвете этого дня они вышли на широкую заболоченную поляну, а потом выбрались на сухой склон холма. Тут они увидели окапывающихся солдат.

– По-моему, это наши, – неуверенно сказал Сокольский.

Их заметили. Навстречу направились четыре человека. Судя по одежде, это были свои, но – кто его знает…

Сокольский с шофером пошли вперед. Нина и две ее сотрудницы спрятались за кустами можжевельника и следили за начальником госпиталя. Вскоре Сокольский замахал фуражкой, приглашая выходить из укрытия.

– Мы у своих, Нина Федоровна, – сказал Сокольский, когда они подошли…

В просторной крестьянской избе за обеденным столом сидел над картой пожилой невысокий худощавый полковник. Его, видимо, лихорадило, и он кутался в казацкую бурку.

– Есть возможность выехать в Гжатск? – спросил Сокольский, подавая ему документы.

– На машине? Нет! – ответил полковник. – Садитесь, пожалуйста. Противник контролирует участок дороги километра в три. А пешком, – полковник вскинул глаза на Нину и ее спутниц, – вам самим не дойти. Да и какой смысл рисковать? Вечером, когда стемнеет, моя машина в вашем распоряжении. Да я гляжу, вам не лишне будет подкрепиться.

– Пожалуй, – признался Сокольский, усмехнувшись.

– Завтрак принесут. Прошу немного подождать.

В помещение стремительно влетел щеголеватый лейтенант и, вскинув руку к козырьку, доложил:

– Прибыла батарея семидесятишестимиллиметровых.

– Наконец-то! – сказал полковник тихо. Он, видимо, очень ждал батарею, и теперь у него отлегло на душе. Он даже сбросил бурку.

– Они вернулись без одного среднего командира. А Мирошниченко у нас без дела…

– Знаю. Ничего вы не поняли, лейтенант, – как выговор, произнес полковник. – Откомандируйте Мирошниченко, чтоб не путался под ногами. Ведь нам всем еще два дня назад можно было бы петь отходную, если бы не Снопов и его бойцы.

Нине показалось, что она ослышалась.

«Слишком много думаю о нем. Ведь так не бывает… Не может быть… Но почему Сокольский смотрит на меня? Что он знает?» – думала Нина, стараясь унять волнение.

– Там есть командир батареи, – продолжал полковник. – Позовите его ко мне. Да не вздумайте вмешиваться в его дела.

– Есть! – ответил лейтенант, покраснев, и выбежал на крыльцо.

– Вы сказали Снопов, товарищ полковник? – осмелилась спросить Нина.

– Да. Знакомы? Нашего зовут Николаем. Сейчас придет.

На крыльце послышались быстрые шаги.

– Разрешите войти, товарищ полковник? Николай стоял за порогом. Он не видел Сокольского и Нины. Глаза его смотрели на командира полка доверчиво и с радостью. Так взрослый мужчина может глядеть на другого только если верит ему безгранично. Голова Николая была перевязана. Из-под пилотки виднелась марля.

Нина стояла ни жива ни мертва. Она не могла двинуться с места. Не могла произнести ни слова.

– Заходи, Снопов, – пригласил полковник, поднимаясь из-за стола. – Не надеялся увидеть тебя…

– Туго было, товарищ полковник. Но вырвались.

– Батарею разверните на опушке леса, на случай танковой атаки… А потом отдыхать… Оформляйте при первой возможности наградные материалы. Заместителем твоим будет Куклин… – Полковник вернулся к столу и, роясь в полевой сумке, спросил: – Знаешь о капитане Гусеве и лейтенанте Лаченко?

– Слышал, товарищ полковник, о Гусеве, а о лейтенанте не знаю.

– Жив лейтенант, но в строй ему уже не вернуться. Не стало у нас и комиссара, Снопов… Возьми, командир батареи, – полковник протянул ему пистолет. – Ты имеешь на него право. Для тебя таскаю в сумке. Это пистолет капитана Гусева. Хорошая у вас была дружба. Я гордился вами…

Принимая пистолет, Николай опустил голову.

– Иди, Снопов. Тебя ждут.

Николай оглянулся и застыл от неожиданности, но тут же стремительно шагнул вперед.

– Нина, ты? Здесь? Нина?

Больше он ничего не в состоянии был сказать, но Нине и не надо было ничего другого. Все ее сомнения и тревоги рассеялись в один миг.

– Город на Каме-матушке… – проговорил Сокольский.

– Здравия желаю, товарищ военврач, – опомнился Николай.

– Здоров, ленивый мой больной? – добродушно пожал ему руку Сокольский. – А я думал, тебя с твоим характером давно уж нет. С Халхин-Гола я тебя выписал с отпуском. Скрыл от командира полка?

– Не скрыл, товарищ военврач. Но война же сразу…

* * *

Батарейцы, которые уже знали о появлении Нины, решили показать ей, что за командир у них и как они к нему относятся. Едва только Николай пришел с ней в расположение батареи, раздалась громовая команда Андрея:

– Батарея, смирно! – И он, подойдя строевым шагом, начал докладывать: – Товарищ командир батареи, вверенное вам…

– Вольно! Брось, Андрей, не дури, – прошипел Николай.

– Вольно! – закричал Андрей и, обращаясь уже к Нине, сказал: – Разрешите представиться: старший сержант Куклин.

– А ведь мы с вами уже знакомы. И давно…

Весь этот день для Нины прошел как во сне. Николай рядом, Николай с нею. И товарищи его такие замечательные и чуткие люди. Вот только хоть на минутку остаться бы вдвоем, чтобы вдоволь насмотреться на него. Николай думал о том же, но его то и дело вызывали к телефону, то и дело приходили к нему с неотложными вопросами.

А когда наконец они остались одни, ей стало страшно и жутко. И стоило только Николаю броситься к ней и крепко, до головокружения поцеловать в губы, она испуганно отшатнулась от него;

– Коля, милый, не надо… Не сейчас… Кругом такое… Верь мне. Я буду ждать тебя. Я буду ждать и, когда вое кончится… Ты же знаешь, как я тебя люблю… Мы встретимся с тобой потом… и уже навсегда…

Николай не успел даже возразить. Его вызвали в штаб полка. Оттуда он вернулся почти бегом. Весь вид его говорил, что случилось что-то очень важное.

– Нина, тебе сейчас же придется отправляться к штабу, – взволнованно сказал Николай еще издали. – Там ждут. Вы уезжаете. Сокольский уже в машине.