Текст книги "По земле ходить не просто"
Автор книги: Вениамин Лебедев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)
– Простите меня, но я должен вам сказать, что вы ничему не научили их на этом уроке. Вы очень хорошо разобрали задачу, все разжевали и в рот положили. Вам не кажется, что вы перестарались, что вы отняли у них возможность думать самим? Ведь им оставалось только цифры подставить и произвести четыре действия арифметики.
– Это я не сама выдумала, Сергей Петрович, – напористо возразила Мария Федоровна. – Так указано в методических разработках. Так рекомендуют.
– Возможно. Не возражаю, – ответил Сергей. – Но скажите, Мария Федоровна, вы всегда так разбирали задачи?
– Раньше как-то меньше. Требования были не те…
– Теперь давайте подведем итог. Пять лет назад у вас не было второгодников. Разве вы тогда были опытнее?
– Дополнительные занятия будут.
– Вы, конечно, очень трудолюбивы. А ученик? Ему двенадцать лет. На занятиях он пять-шесть часов, а потом дополнительные занятия по математике, по русскому языку. Да еще надо выполнять домашние задания. Сколько на все это уйдет времени?
– Вы, что же, дополнительные занятия хотите отменить?
– Я хочу, чтобы они не были нужны.
– Вы… Вы просто придираетесь ко мне, – вспыхнула учительница. Губы ее задрожали, и на глазах появились слезы. – Я пойду в районо…
– Мария Федоровна, – остановил ее Сергей. – Меня это все время мучает, и я очень много думал, прежде чем высказать это. И я докажу фактами, что вы не правы. Пять лет назад вы провели за год два дополнительных урока, а второгодников у вас не было. В прошлом году вы провели семьдесят восемь дополнительных занятий, а на второй год осталось десять человек. Все это взято из ваших же отчетов. Почему же так получается?
– Вы отрицаете методику… науку…
– Да нет, не всякую… Ваш урок хороший, но, понимаете, только для тех, кто разрабатывает методику. А для учащихся от такого урока мало пользы. Им надо жить, а в жизни за ними не будет ходить учитель и подсказывать. Самим придется решать сложнейшие задачи. Давайте обсудим это. Созовем педсовет. Готовьтесь к нему. Доказывайте, убеждайте. Если я не прав, так и скажите мне: «Вы, товарищ, хоть и директор, а ничего не понимаете». Убедите – спасибо скажу. Но учтите, что я буду отстаивать свою точку зрения… И согласитесь, Мария Федоровна, что надо ведь как-то выйти из этого заколдованного круга. И выйдем!
Мария Федоровна, задумавшись, разглядывала осунувшееся лицо молодого директора.
В коридоре звенел звонок. Кончились уроки.
Глава седьмая
– Больной приходит в сознание.
– Хорошо, – ответил басистый голос. – Пульс? Женщина ответила, но Николай не расслышал. Он открыл глаза: хотелось узнать, кто больной, почему без сознания. Сам он боли не чувствовал. Только тело было словно скованное, придавленное тяжестью. Трудно было дышать.
– Больной смотрит. Он пришел в сознание, – докладывала женщина. – Как вы себя чувствуете, больной?
– Я не больной, – с трудом выговорил Николай.
– Да. Да. Вы – не больной. Вас немного ранило, – спохватилась женщина.
– Куда?
– Что? Воды вам?
– Куда ранен?
– В грудь ранены. Да вы не беспокойтесь. Рана не опасная. Недельки через три мы вас вылечим, а пока лежите спокойно. Вам вредно говорить.
Николай больше не слушал. Его ничего не интересовало и не тревожило. Он лежал, ощущая в груди ноющую боль.
– Пульс хороший, – продолжала женщина.
– Превосходно. Сейчас подойду, – ответил тот же басистый голос издали.
Николай коснулся рукой груди. Вместо гимнастерки пальцы нащупали мягкую марлю.
– Документы где? – спросил Николай, вспомнив о последней атаке на седловине.
– Что «где»? – переспросила женщина.
– Комсомольский билет…
– В сохранности все. Показать вам? Принесу, принесу…
Она вернулась нескоро. Ожидая ее, Николай разглядывал свои руки. Они стали худыми, пальцы были морщинистые и желтые, а кожа неприятная, липкая.
– Вот ваши документы. Пожалуйста.
Женщина развернула марлевый платок. Николай едва узнал свои бумаги. Они были залиты чем-то бурым. У комсомольского билета вырван правый верхний угол…
– Пуля это. Она ранила вас. А это кровь…
– Платочек где? Платочек…
– Какой платочек? Никакого платка я не видела… Не было…
Начался кашель. Он мешал дышать. Слова вылетали обрывистые, хриплые… Впадая в забытье, он будто видел Нину. Она грустно смотрела на него…
Проснулся под утро. Между спящими больными ходила женщина в белом халате. Сунул руку под подушку. Документы были там. Сам или кто другой положил, вспомнить не мог.
Увидев, что он проснулся, женщина подошла к нему.
– Платочек нашли? – спросил Николай.
– Какой платочек?
– Шелковый… В кармане гимнастерки был, – с большим трудом выдавил он из себя длинную фразу.
– Не понимаю ничего…
– Разыщите, сестра…
Николай старался говорить только те слова, которые были крайне нужны. – Разыщите, прошу…
– Успокойтесь. Все будет в порядке.
Было досадно и обидно, что она не понимала простой вещи: платочек надо найти. Ему казалось, что, потеряв платочек, он потеряет Нину; казалось, вместе с исчезновением кусочка шелка оборвется последняя нитка, связывающая его с Ниной. А сестра упорно не хотела понять это.
Николай устал и впал в то безразличное состояние, когда ничего не надо, ничто не интересует. Сквозь полудрему он опять слышал разговор. Женщина докладывала, что больной приходил в сознание, но немного погодя начал бредить каким-то платком. При этом женщина несколько раз произнесла слово «тяжелый».
К койке подошел кто-то и наклонился над ним. Николай открыл глаза. Это был доктор.
– Как дела, молодой человек? – спросил доктор, присаживаясь на край койки.
– Превосходно.
– А настроение?
– Оптимистическое.
– Однако чем-то недовольны?
– Доктор, там… В кармане гимнастерки… Николаю казалось, что этот человек должен понять, что значит для него платочек. И стоит только попросить его убедительнее, он найдет…
И вдруг Николай увидел эмалированный таз. Платочек, легкий, чистый, не хотел тонуть в окровавленной жиже, а сестра в белом халате уносила таз… Не сестра это, не сестра, а Нина. Почему она скрывает от него заплаканное лицо? Почему сама уносит свой тайный подарок? Ах, да… Она думает, что…
– Доктор, остановите! Остановите! Прикажите! – закричал Николай и рванулся с постели. Что-то ударило тупым и тяжелым по груди, и он, обессиленный, свалился на руки хирурга и сестры.
– Что ты делаешь, человече! – нежно прикрикнул на него хирург.
* * *
Дни шли за днями. По утрам Николай отмечал ногтем на неокрашенном косяке окна лучи восходящего солнца – и со временем мог безошибочно определить, куда они дотянутся завтра и послезавтра. Длиннее становились темные осенние ночи.
В конце сентября Николаю разрешили сесть на койку. Сестра помогла подняться, обложила подушками и дежурила около него.
В тот день он узнал, что недавно к нему приезжал Андрей Куклин, но его не пустили: опасались, что лишнее волнение может ухудшить положение. Почти целый день вертелся Андрей около госпиталя, стараясь хотя бы в окно увидеть друга, но уехал, ничего не добившись.
Боли теперь Николай почти не ощущал, мог смеяться и шутить. Он подружился с больными и медицинскими работниками. Особенно привязался к нему начальник госпиталя военврач первого ранга Сокольский. Началось это во время одного обхода. Сокольский вслух произнес какую-то фразу по-латыни. Заключение звучало не очень бодро: хирург был недоволен процессом заживления раны.
Николай, следивший за каждым движением и словом врача, вдруг подбодрил его, и притом по-латыни.
– Постой, постой, приятель, – заговорил Сокольский, услышав бойкую латинскую речь. – Откуда это ты латынь знаешь? И на что она тебе, педагогу?
– Знание, говорил мой отец, в мешке за собой не носить. В жизни пригодится и умение лапти плести.
– Верно! Знание за собой не носить! Умно! В гражданскую войну, когда белых гнали на Восток, у меня от сапог одни голенища остались. Получить сапоги в то время не было надежды. Ну, один товарищ сплел мне лапти. Я отрезал голенища сапог… Вот и шастал месяца три: в лаптях и в голенищах. Товарищ мастерил их быстро. Зайдем, бывало, в деревню, посидит он ночку, и пара обуви готова. Взвод обеспечивал. Узнал об этом комиссар полка и приказал: выделить от каждого взвода по одному человеку и научить их этому хитрому искусству. Научился и я. – Кем вы были тогда, доктор?
– Санитаром в особом конно-пешем летучем отряде ротного командира Болотного, – бодро выпалил Сокольский давно заученную фразу и мелко засмеялся, что-то вспомнив.
– Это не твоя война с японцами, когда везде радио и телефоны. У нас на всю дивизию едва ли пять катушек провода было.
– Однако воевали не хуже, – заметил Николай,
– Воевали, но латинского языка не знали.
– А к чему латинский язык на войне?
– К тому, дорогой товарищ, что вот ты здесь лежишь– рядовой с высшим образованием, – знаешь мало-мальски немецкий язык, а я тогда свою фамилию правильно не мог написать. Как начну, бывало, расписываться, обязательно одну букву потеряю. Командир роты, товарищ Болотный, так и называл меня: «Сокольский – потерянная буква».
– Потом медицинскую академию окончили?
– Окончил и латынь вызубрил.
– Кстати, доктор, скоро вы снимете с меня газетный карантин? А то я ничего не знаю, что творится в мире. Может, за это время земля перевернулась?
– Да, пожалуй, она поворачивается, – задумчиво сказал Сокольский. – Есть в мире кое-что… Тревожно, одним словом.
– Слышал немного. – И что думаешь?
– Э-эх, черт возьми! – выругался Николай с досадой, – Хотел учиться в Москве, а валяюсь на больничной койке… Потом еще какая-нибудь холера навяжет войну. Придется туда. Есть же люди, которые сидят спокойно на месте и занимаются своим делом. Они работают, набираются ума, а я теряю те знания, которые имел. Как уехал, ни одной книги не прочитал. Может получиться так: пока мы ходим и помахиваем оружием, те далеко уйдут. Плевать им потом на нашего брата. Будут смотреть как на неучей и неудачников.
– Досадно?
– Обидно.
– Сознайся, ты имеешь в виду только одного человека? Он соперничает с тобой?
– Да, – признался Николай, усмехнувшись проницательности доктора. – Есть у меня товарищ по институту.
– Чудак ты. Сам же не веришь этому. Правда?
– Может быть…
* * *
Андрей проснулся и вспомнил: он дома.
Приехал ночью. После ранения больше трех недель пролежал в медсанбате. За это время японцы были окончательно разгромлены и выброшены за пределы Монголии. Стремясь предотвратить войну с Японией, Советское правительство приказало войскам не переходить границу Маньчжурии, но воздушные бои происходили каждый день. Андрей, выбираясь на костылях из палатки, сам мог наблюдать за воздушной потасовкой самолетов. Японская авиация, терявшая каждый день несколько боевых машин, продолжала устраивать разбойничьи налеты на монгольскую территорию.
Наконец на политинформации в медсанбате сообщили, что начались переговоры о мире с Японией. Через несколько дней конфликт в районе реки Халхин-Гол был ликвидирован.
Зато на Западе вторая мировой война развернулась в полную силу. Фашистская Германия первого сентября напала на Польшу. Англия и Франция, которые обещали «гарантировать» целостность Польши, под напором общественного мнения вынуждены были объявить войну Германии. Но и в этой обстановке правящие круги этих стран надеялись сговориться с главарями фашистов и толкнуть Германию против Советского Союза. Поэтому Польша стала жертвой гитлеровского разбоя. Ввиду развала панской Польши Советское правительство отдало приказ Красной Армии отстоять земли Западной Украины и Западной Белоруссии, отторгнутые от Советского государства в годы гражданской войны. 17 сентября начался освободительный поход Красной Армии.
Куклин, мечтавший попасть на Западную Украину, недолечившись, выписался из медсанбата и, получив отпуск, приехал в полк. Прежде чем направиться домой, он съездил в Ундурхан в госпиталь, где находился Николай. Правда, к Николаю ему не удалось попасть, но Андрей достоверно узнал: Николай жив, поправляется и, если будет все благополучно, вернется в часть. Особенно радовался капитан Гусев.
Послышались легкие шаги. Так могла ходить только одна женщина на свете – мать. Андрей притворился спящим. Мать подошла, постояла немного и осторожно поправила одеяло.
– Мама! – сказал Андрей, поймав ее теплую и мягкую руку. – Мама! – И, устыдившись своей нежности, торопливо спросил: – Мне пора вставать? Поздно уже?
– Спи! Спи! – зашептала мать. – Потревожила я тебя. Выспись хоть дома-то.
– В армии люди тоже спят, мама, – успокоил он. – Отец не пришел с работы?
– Нет еще. Он знает, что ты приехал. Я звонила на завод… Чуткий ты стал, Андрюша. Раньше, бывало, не добудишься… Я бегу!.. У меня там пирог… Гости будут у нас, – сказала она уже в кухне.
Андрей встал, почистил сапоги, умылся и не нашел на месте гимнастерки.
– Товарищ студентка, мне гимнастерка нужна, – крикнул он через перегородку.
– Андрей, иди сюда! – послышался в, ответ голос сестры.
Андрей вышел в соседнюю комнату. Люся пришивала белый подворотничок к его гимнастерке.
– Так ладно будет? – спросила она.
– Не годится. Старшина даст два наряда вне очереди.
Андрей взял из рук сестры иголку, быстрыми движениями пришил подворотничок и подмигнул сестре.
– Учись, пока я жив.
– На что это мне нужно?
– Вдруг муженек будет военный?
– Сам пусть пришивает. Да, Андрюша, я могу тебе кое-какие новости сообщить, – сказала Люся, таинственно взглянув на брата.
– О Гале?
– Да. Она вышла замуж за инженера.
– Давно пора, – ответил Андрей, разглядывая сестру.
– Тебе не жаль?
– Кого? Галю? Жаль, конечно, ее… мужа. Досталась прелестная.
– Ну тебя! – обиделась Люся. – Иди, встречай папу, – сказала она, взглянув в окно.
Отец пришел в той же рабочей куртке, в которой ходил и раньше. От него пахло машинным маслом, железом и родным заводом. Черные усы его заметно поседели, но глаза были те же – внимательные и пронизывающие.
– Приехал… Здравствуй, сынок, – сказал он, на ходу протирая усы. – Мать беспокоилась.
– Что нового на заводе? – спросил Андрей, помогая отцу снять рабочую одежду.
– Есть кое-что. Заказы новые получаем. Срочные. Раньше на освоение давали полгода и больше, а теперь – месяц. Приходится спешить. Поточный метод стали вводить.
Направляясь к умывальнику, отец остановился против Андрея и тихо, чтобы не услышала мать, возившаяся на кухне, спросил:
– Как раны?
– Ничего, папа. Прихрамываю вот только немного.
– Пройдет, – сказал отец, утешая не то сына, не то самого себя. – Потом куда?
– Хотел бы на Запад попасть, но… как удастся.
– Не успеешь. Знаешь, Андрюша. Не старайся уходить из своего полка. Худо ли, хорошо ли, но там тебя знают и сам ты многих знаешь. По себе скажу, как плохо, когда переходишь в другой полк.
– Я я решил вернуться в свой полк. Товарищи там.
– Ладно, – согласился отец. – О делах поговорим там, за столом. Гости у нас будут.
Сидя на табуретке, Андрей смотрел на большую усталую фигуру отца. Нелегко, видимо, и на заводе во время войны. А что еще будет впереди?
Гости начали собираться около девяти часов. Первым пришел мастер цеха Запаров с женой, обучавший когда-то Андрея токарному делу.
– Хо, вот он! – закричал мастер, увидев Андрея. – Вот уж никогда не думал, что мой подручный получит орден боевого Красного Знамени! Давно, Андрюша, я тебя посылал в магазин? «Пахать—мал, боронить – велик. Беги за табаком в киоск». Теперь, небось, не побежишь, а?
Запаров порывисто прижал Андрея к широкой груди и троекратно поцеловал.
– Побегу. Почему не побежать? – несмело ответил Андрей, всегда робевший перед этим великаном с лысой головой.
– Побежишь? Горжусь тобой. Первый на нашем заводе орден. – Запаров похлопал Андрея по плечу и еще раз обнял. – Моя школа.
– Смотрите-ка на него, – сказал только что вошедший инструментальщик Литейщиков и оттолкнул мастера плечом. – Всю заводскую славу себе приписывает. Забыл, что он и у меня в инструментальном работал? Забыл?
Маленький, черноватый и узколицый Литейщиков едва доходил Запарову до плеча.
– С приездом сына поздравляю, Мария Егоровна! – крикнул Запаров.
– Дождалась, Егоровна, сына, – поддержал Литейщиков.
Отец и мать вышли встречать новых гостей.
* * *
Андрей вышел из трамвая и, стараясь не хромать, пошел к управлению завода. Впервые Андрей не мог попасть туда без пропуска. Раньше, бывало, иногда и забудет пропуск дома, но обратно никогда не возвращался: проходил всякими правдами и неправдами. А теперь– нельзя. Не совсем удобно. Вроде бы посторонний человек на заводе.
Пропуск для него был уже выписан: кто-то позаботился.
Андрей хотел сразу пройти в свой цех, но его задержали в бухгалтерии. К его удивлению, все знали о его приезде и даже сам главный бухгалтер, которого считали сухим и черствым человеком, отложил работу, чтобы поговорить с ним. А у крайнего окна, как показалось Андрею, необычно низко наклонясь над столом, сидела Галя…
Проходя через площадь около проходной, Андрей почувствовал, как учащенно бьется его сердце. Не думал он, что так дорог ему завод, в котором работал почти с детства.
Здесь все было знакомо. Давно ли это место, где сейчас блестит промытый коротким дождем твердый асфальт, было дремучим лесом? Десять лет назад, когда отца, кадрового рабочего, перевели с Исетского завода на новое строительство, тут стояли сосны в два обхвата. Андрей сам ходил сюда за грибами.
Помнил Андрей и первых рабочих, прибывших по направлению со старых заводов. Но больше всего было новичков из деревни. Они приходили сюда с громадными котомками, в которых лежали сухари, портянки и запасная пара лаптей. У многих к котомкам были приторочены жестяные чайники.
Сильно изменился с тех пор завод. Он слился с городом и теперь блестел в лучах солнца, только что обмытый дождем.
Выйдя из проходной, Андрей направился к новому зданию ТЭЦ. На повороте асфальтированной дороги, по краям которой росли акации, Андрей вспомнил один случай из своей жизни и чуть не засмеялся.
Это было в том году, когда он начал ухаживать за Галей. Вместе с другом своим Костей Смирновым, закончив смену, они вышли из цеха и побежали к проходной. По дороге обогнали Галю и ее подругу Надю. И вдруг ему захотелось сделать что-нибудь выдающееся, сильное и удивительное. Впереди валялся брошенный, видно, кем-то большой проржавевший железный чайник. Андрей разбежался, изо всех сил пнул его, как футбольный мяч, но, чуть не вскрикнув, заскакал на одной ноге: чайник был полон льда. Девушки смеялись над ним…
В новой котельной Андрей увидел каркасы котлов новой незнакомой конструкции. Только первый из них был наполовину замурован.
Андрей спросил у какого-то незнакомого монтажника о Косте.
– Там он, – сказал монтажник, показывая вверх, где змеями извивались смонтированные трубы, и, подойдя к идущему куда-то в сторону концу паропровода, вынул деревянную заглушку и крикнул:
– Костя!
– Что надо? – раздался голос из трубы.
– К тебе пришли!
– Сейчас.
Из отверстия большого барабана показалась электрическая вальцовка, а затем кепка Кости. Лицо его было изрядно измазано ржавчиной.
– Кто там? – крикнул Костя. – Андрей!
Через минуту он уже вылез из люка, с ловкостью кошки пробежал по балке каркаса и, ухватившись за веревку, свисающую сверху, соскользнул вниз с высоты двухэтажного дома.
В это время к Андрею подошел бригадир монтажников Курилов.
– Что, Андрюша, удивляешься?
– Здоровые котлы!
– Да, теперь не тридцатый год. Такие чайники, – он кивнул в сторону старой котельной, – из-за границы не привозим. Прошло то время.
Из-за каркасов выбежал Костя и не дал договорить Курилову. Он налетел на Андрея и закружился, схватив его за руку.
* * *
По утрам трава на газонах под окнами общежития покрывалась сизым инеем. Наступала осень.
С каждым днем в городе появлялось все больше людей в выгоревших добела гимнастерках, в необычных для военных людей головных уборах – панамах. Все они были смуглые, обветренные, с жесткими потрескавшимися от зноя и ветра губами и с твердым взглядом. Это были участники боев в Монголии.
Однажды, возвращаясь из института, Нина чуть не вскрикнула: навстречу ей, прихрамывая, шел человек, похожий на Николая. Часто-часто забилось сердце. Но тут же она увидела: не он, однако уже не могла оторвать взгляд от его лица. Военный, увидев шедшего впереди Нины лейтенанта, не торопясь, но четко и, видимо, не без удовольствия, вскинул руку к обвислым полям панамы. Глаза его, карие и немного жгучие, строго и торжественно смотрели на лейтенанта.
– Андрюша! Куклин! – воскликнул кто-то около Нины. Военный в панаме оглянулся.
Нина прошла дальше.
Около трамвайной остановки ее ожидала Зина.
– Как вчера прошел вечер? – спросила она.
– Замечательно! – ответила Нина.
Вместе с Федором она была на вечере в педагогическом институте.
– Концерт был?
– Да нет. Это вечер научных работников только… Сами выступали. Замечательно пел один доцент! Его несколько раз заставляли повторять… Хорошо было, не-принужденно… Мне очень понравилось.
– Федор тоже выступал?
– Куда ему! – снисходительно ответила Нина, улыбаясь и как будто издали любуясь Федором. – Недорос еще для выступления в таком обществе.
– Я тоже так думаю, – почти со злорадством ответила Зина. – Он знает, где и как держаться.
– Почему ты так не любишь его? – спросила Нина с искренним огорчением. – Он же хороший человек!
– Хорошие так не поступают.
– О чем ты? Ни о ком никогда доброго слова не скажешь, только себя любишь! – рассердилась Нина.
– Эх, человек! Четыре года жил вместе и не мог разглядеть душу своего товарища! – воскликнула Зина.
– Ты о Коле?
Зина не ответила. Не дожидаясь трамвая, она пошла пешком.
* * *
С каждым днем меньше оставалось людей в госпитале. Кто уезжал в свою часть, кто домой. В середине октября выписался сосед Николая по койке пожилой красноармеец Устюгов. Раненный в руку, он никогда не лежал в постели и оказал много мелких услуг Николаю.
Утром Устюгов ушел в канцелярию в приподнятом настроении. Вернулся уже в красноармейской одежде, подтянутый и немного смущенный.
– Вот, уезжаю, – сообщил он с виноватым видом. Ему, здоровому человеку, было теперь неловко перед
больным, и это угнетало его.
– Счастливого пути, Иван Петрович, – подбодрил его Николай. – И я здесь долго не задержусь. Скоро за тобой покачу…
– Приезжай ко мне, если будет возможность. Семья у меня, слава богу, живет хорошо. От Кунгура совсем недалеко. Приедешь на станцию – там рукой подать.
– Спасибо, Иван Петрович. Обязательно заеду.
– Вот так, Колюшка… Поправляйся давай скорее… Так-то, Коля…
Устюгов без конца застегивал и расстегивал пуговицы халата, наброшенного поверх обмундирования.
– Спасибо на добром слове.
– Скорее поправляйся.
– Счастливо доехать.
Устюгов ушел. Через несколько минут Николай увидел в окно, как он неторопливой походкой подошел к автомашине, направлявшейся к советской границе. Вместе с шофером осмотрел машину и только после этого сел в кабину. Он не откинулся на сидении, а устроился так, как раньше многосемейные крестьяне держались за столом: прямо и немного напряженно. Машина тронулась. Она прошла косогор, поднялась на гребень сопки и скрылась из глаз.
– Разрешите мне подняться с постели? – неожиданно для самого себя обратился Николай к Сокольскому, который стоял рядом с койкой.
Сокольский ответил не сразу. Он положил руку на голову Николая и внимательно посмотрел ему в глаза.
– Не рановато?
– Я только попробую.
– Валяй! – разрешил Сокольский и тут же спросил: – Письма с ним отправил?
– Отцу,
– Мог бы еще кое-кому написать. – По почте отправлю, – ответил Николай, спуская ноги с постели.
Сделав несколько шагов, он почувствовал головокружение и ухватился за спинку койки.
– Смелее! – прикрикнул на него Сокольский. – Вон как разленился. Ходить ему не хочется!
Сокольский был доволен. В этот день, отдыхая несколько раз, Николай обошел палату, а вечером за столом написал несколько писем. Ночью спал хорошо.
– Ну и организм у тебя! – удивлялся на другой день Сокольский. – Две пули влепили, а через месяц женить можно будет. С таким организмом можно прожить две жизни. А привезли умирающего…
Вечером того же дня Сокольский стремительно влетел в палату. Он был зол. В руках держал конверты.
– На, побереги до лучших времен, – сказал он, бросив конверты на одеяло. Это были неотправленные письма Николая.
– Что случилось, товарищ военврач?
– Извольте радоваться: чума в нашем районе! Мы – в карантине!
– Чума-а?
– Чума, да еще легочная! Имеешь понятие об этой прелести?
– Представляю приблизительно. Но откуда в такое время? Сейчас же не лето. Если бы дело было в августе…
– Диверсия. Для господ диверсантов времена года не имеют значения. Подумайте, на какую подлость способны, сволочи! – торопливо заходил Сокольский по палате. – Чуму взяли на вооружение! Это же… Умные люди столетиями искали способы борьбы с ней, собой жертвовали! А тут извольте видеть!
Сокольский задыхался от гнева.
– Доктор, вылечите меня быстрее. Выбираться надо отсюда, – попросил Николай.
Просьба прозвучала наивно, по-детски, но Сокольский понял состояние Николая.
– Что тебя теперь лечить! Сам отлежишься. Время излечит… А писем нам долго не получать.
За окном светило солнце, завывал ветер. По поблекшей степи волна за волной проносились облака рыжей пыли и песка,
Николай завернулся в одеяло и пытался заснуть, но не смог.
Изолированы… Писем теперь не получать… Никто не знает адреса госпиталя. Да и есть ли там те, кто бы очень хотел ему написать?
Николай пытался отогнать горькие сомнения воспоминаниями о родном городе. Что там сейчас? Наверное, выпал первый снег. Он всегда выпадает в это время и лежит денька два. Через месяц обязательно жди настоящей зимы. В институте идут занятия. Звенит звонок по-прежнему. Во время перерыва коридоры заполнены шумными студентами. Но тех, кто с ним учился, нет. Они разъехались. А что было бы, если бы сейчас появиться в институте? Было бы по-прежнему?
Нет, конечно. Ты и сам уже не прежний Колька Снопов. Многое изменилось с тех пор. Война кое-что отняла и дала немало.
Нина… Как бы она встретила его?
