Текст книги "По земле ходить не просто"
Автор книги: Вениамин Лебедев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
Со средней полки на Дедушкина смотрел молодой смуглый старший лейтенант с лукавыми глазами. Кожа на его лице была водянисто-прозрачная – явный признак долгого лежания в госпитале.
– Свободного места вам не найти, товарищ капитан. Пристраивайтесь ко мне. Отдыхать придется попеременно. Как-нибудь уж промаемся. Часа через три сосед наш сходит… Его место забронируем для вас. Далеко едете?
– Домой. На Урал.
– О, земляки, стало быть. Я тоже туда. Давайте знакомиться. Старший лейтенант Куклин. Звать Андреем.
Назвав себя, Дедушкин спросил;
– На побывку? В отпуск?
Прежде чем ответить, Куклин поднял обрубок ноги.
– Отвоевался я. Оттяпали мою ходовую часть. Даже в обоз не годен. Одним словом, обкорнали меня прилично.
Куклин не жаловался, а говорил даже с какой-то добродушной насмешкой над собой. Он не искал сочувствия, а констатировал неприятный факт. Это понравилось Дедушкину. Такие не бывают в тягость другим.
– Где вы там жили?
Куклин назвал район нового завода и пояснил:
– До Халхин-Гола я работал на заводе. Учился в вечерней школе. А потом на Восток. В финскую тоже успел. И сейчас вот топал по земле, пока не попал на Курскую дугу. Там и закончилась моя служба. Теперь не знаю, где буду работать и жить. У станка мне не устоять.
– А если поступить учиться в институт?
– Сам об этом все время думаю. Да вот боюсь: с иностранным языком у меня плохо. В школе учил английский… Ну да за эти годы все перезабыл. На фронте нахватался немецких слов, но ведь от них преподаватели шарахаться будут. Надо же быть такому ослу..; Ведь была у меня прекрасная возможность учиться хоть немецкому, хоть английскому. Со мной служил земляк мой Коля Снопов. И английский и немецкий прекрасно знал. У него правило было: в любой обстановке в день хотя бы десяток иностранных слов выучить. И знаете, добился прекрасных результатов.
– Как, как вы его назвали? Коля Снопов? – переспросил Дедушкин.
– Вы его знаете?
– В институте вместе учились.
– А я с ним до конца сорок второго был вместе.
– Жив он сейчас? Где он?
– Теперь он майор. Танковым батальоном заворачивает. Человек он замечательный и боец великолепный. Большую школу прошел. Был командиром батальона, в пехоте, потом его перебросили в тыл к немцам. Неудачно приземлился с парашютом и попал в плен. Партизаны его чуть не с виселицы стащили. Там партизанским батальоном командовал, а когда вышел из тыла противника, наградили орденом Ленина. Но нашлись гады, стали к нему придираться. Как же, в плену был. Чуть вовсе не погорел. Потом уже в танковой части оказался. Толковый парень.
Куклин спустился с полки и предложил:
– Ложитесь-ка, товарищ капитан. Видать, вам тоже изрядно досталось. А я пока приму вертикальное положение. Поговорим позже. Ехать нам еще долго.
Дедушкин не стал отказываться. Трудно было человеку, который до сих пор носил в себе десятка два осколков. Он забрался на полку и уснул под убаюкивающий стук колес.
Проснулся он поздно.
Куклин лежал на соседней средней полке с открытыми глазами. На лбу его пролегли глубокие морщины.
– Не спится? – осторожно спросил Дедушкин.
– Не спится. Боюсь явиться домой в таком виде. Отца-то нет. Работал мой старик на заводе, по неделям не выходил из цеха, так у станка и скончался. А вот мать… Как она вынесет несчастье с сыном? Писать я об этом ей из госпиталя не смог… Побоялся. Письма острее понимаются, чем слова.
– А вы зря это. Мать все равно рада будет. Ну инвалид, ну без ноги. Да ведь живой! Это для матери, в конце концов, самое главное! Женаты?
– Нет.
– Это хорошо. А то еще как встретит жена, особенно молодая!
– Это-то верно, – усмехнулся Куклин. – Да у меня хуже получается. Заночевали мы как-то с Колей Сноповым в одной деревне под Москвой. Познакомился я там с хозяйской дочкой. Она тогда только что окончила среднюю школу. Начали переписываться… Потом еще удалось два раза побывать у них. Иногда я в письмах даже обижал ее. Правда, не со зла, а по дурости. А писем ее я ждал каждый день. Вроде как единственный близкий человек была мне. Других знакомых у меня не осталось. Растерял за эти годы… Да, собственно говоря, какая дура будет ждать такого лоботряса, как я? Когда под Курском оторвало ногу, решил не писать. Зачем мутить голову такому созданию, если сам не человек, а только четыре пятых? Пусть найдет себе другого, здорового. А я проживу как-нибудь, раз уж так случилось. Ну вот. В госпитале я начал уже поправляться. К осени стал выходить на улицу. Сижу я однажды на террасе в коляске и до того на душе паршиво: даже, думаю, письмо некому написать. Душу излить. И вдруг смотрю: идет с нянечкой моя ненаглядная. От неожиданности глаза на лоб полезли. Знаете, какие нынешние девушки. Разыскала ведь меня через Наркомат Обороны. Закатился колобок ко мне… И ведь не плакала, не жалела, а только выругала за то, что я перестал ей писать. Словно со мной ничего не случилось. Если бы она меня жалела, я бы прогнал ее. В Ногинске это было. Там она прожила три дня. Хорошо было! Потом еще четыре раза приезжала. Дома родителям заявила, что выходит за меня замуж. А там шум, слезы… Но упрямая девка оказалась. Сказала: если родители не соглашаются – все равно не послушается. Вот мы и договорились с ней: я поеду домой, подготовлю мать, а весной она приедет. Ей богу, отчаянная головушка. Ну на кой черт такой девушке нужен калека? Она же красивая. Безногий инвалид… и Таня! Сам не представляю, как это будет. Ей ведь танцевать нужно.
– Скажи, – осторожно начал Дедушкин, переходя на ты. – Тебе-то самому хочется, чтобы она приехала? Мог бы прожить без Тани?
Куклин помял между пальцами папироску и закурил.
– Не умру, конечно. Не такой я человек… Если бы она плюнула на меня, я бы считал это совершенно нормальным: так и должно быть. Только мне без нее жизнь не в жизнь.
– Ну вот видишь. Так почему же ты думаешь, что она без тебя может?
Куклин задумался. Морщины на лбу исчезли, но грудь его порывисто поднималась и опускалась.
Чтобы не мешать ему думать, Дедушкин замолчал и сделал вид, что задремал.
У него не было никакого желания идеализировать Куклина, но он верил ему, как солдат солдату. Этот старший лейтенант, прошедший такую большую боевую жизнь, не будет спекулировать своим положением инвалида, не будет отравлять жизнь окружающим бесконечным нытьем. Жить, конечно, человек с таким характером, как у Куклина, едва ли будет в полном достатке, тем более в такое время. Не будет он искать легких путей для достижения благополучия. Это ясно. Но люди оценят это и будут уважать.
Через сутки пассажирский поезд прогромыхал по мосту на Каме и скоро остановился у вокзала.
В обычной суете встреч и провожаний никем не замеченные, из вагона спустились на перрон Дедушкин и Андрей. Андрей шел на костылях. У обоих за спинами были обыкновенные зеленые вещевые мешки.
Перед выходом на привокзальную площадь они, не сговариваясь, остановились и огляделись.
Город, залитый утренним солнцем, казалось, звал и манил их к себе.
Они спустились по каменной лестнице на площадь и двинулись к трамвайной остановке.
Глава восьмая
В июне сорок четвертого года танковая бригада, в которой служил Николай, теперь уже майор, была подтянута под Витебск, где зимой велись ожесточенные бои, правда, не совсем удачные.
Начало года ознаменовалось большими событиями на всех фронтах. В январе и феврале части Ленинградского и Волховского фронтов разгромили немцев под Ленинградом и Новгородом. Вслед за этим была освобождена Правобережная Украина. Мощные удары советских войск один за другим следовали от Петрозаводска до Одессы. Военные действия переносились на территории союзниц Германии.
Со дня на день ждали приказа о наступлении войск Третьего Белорусского фронта. Во время ночного марша бригады к реке Лучесе получено было известие, что шестого июня англо-американские войска наконец-то высадились в Нормандии.
Гвардейская бригада перед наступлением была остановлена недалеко от станции Лиозно.
В разгар подготовки прорыва обороны противника Николай вышел на передний край вместе с командирами рот и взводов. Познакомив офицеров с обстановкой в предполагаемой полосе действия батальона, он отправил их обратно, а сам задержался с командиром стрелкового батальона. Только вечером ему удалось освободиться и отправиться в батальон.
Чтобы сократить путь, Николай пошел по лесу и оказался в расположении артиллерийской части. Часовые его задержали. Пришлось подчиниться.
Его привели к командиру полка.
– Постой! Постой! Ты разве жив? – поднялся навстречу ему невысокий плотный полковник. – Я же думал, что ты погиб под Прохоровкой. Сам видел, как твой танк сгорел. Потом людей посылал к нему, а там один пепел. Поминки по тебе справили мои ребята…
Николай старался, но никак не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах видел он этого человека, но признаться в этом ему было стыдно.
– А здорово ты тогда разметал немцев. Живем до сих пор благодаря тебе. Понимаешь, окружили штаб наш. Получилось так, что немцы прут как ошалелые, а у нас, кроме пистолетов и нескольких гранат, ничего нет. Знали, что на выручку послали роту танков, а их нет. Нас прижали на пятачке и загнали в блиндажи. А тут вы как налетели и пошли чесать…
Николай вспомнил этот случай. Тогда он не разглядел, кому помог. Посадив раненых на танки, он поскорее отправился в тыл, так как задача была выполнена.
– Мои ребята тогда ни на минуту не выпускали твой танк из виду. Как же ты уцелел там?
– Когда подбили, я перешел на машину командира взвода…
Пока полковник и Николай предавались воспоминаниям, перед ними остановился майор-артиллерист, похожий своим лихим чубом на донского казака. Улыбаясь, он молча тряхнул руку Николая.
– А вы, майор, откуда с ним знакомы? Вас тогда с нами не было, – удивился полковник.
– Имели честь поцапаться на последнем марше. На, переправе…
Николай тоже засмеялся. Встреча была поистине забавной. По понтонному мосту надо было переправиться через реку. На очереди оказались танковый батальон и артиллерийский дивизион. Тем и другим надо было спешить на место сосредоточения. Кроме того, была опасность налета немецкой авиации. Майор артиллерист и майор танкист разругались. Пока переправлялись другие части, оба горячились. А тут налетели немецкие самолеты и разбомбили переправу. Во время бомбежки танкист и артиллерист оказались в одной узкой щели,
– Прячь свою башку! Здесь тебе не в железной коробочке! – кричал артиллерист.
– Сам убирай свою колокольню! – отвечал другой. После бомбежки они посмотрели друг на друга и расхохотались: —Дай закурить! – крикнул артиллерист.
– КУРИ – протянул Николай пачку папирос.
– У;нас пятый день курева нету…
– Возьми пачку. У нас пока дают. Да и трофейные есть.
Потом сели рядом на бревно и от одной спички прикурили,
Никогда люди не курят с таким наслаждением, как после бомбежки.
Разошлись как хорошие друзья. И вот новая встреча. – Ну что же… Если друзья встретились, то полагается вместе поужинать, – сказал полковник. – Сейчас принесут.
– Спасибо, товарищи. Я бы рад. С утра ничего не ел, но нет времени. Отпустите, пожалуйста, – взмолился Николай. – Сами знаете, большой сабантуй ожидается.
– Пока не поужинаете, никуда мы вас не отпустим.
От артиллеристов Николай, вышел уже в темноте. Он даже не узнал фамилии полковника и майора. Спросить было неудобно. Да это и не имело значения. Важно, что в армии много хороших людей и каждый из них готов оказать тебе в нужное время помощь. И Николай, шагая к танкам, думал уже только о предстоящих боях.
Наступление Третьего Белорусского фронта началось двадцать второго июня в третью годовщину со дня нападения немцев.
Николаю не раз приходилось участвовать в прорыве линии обороны противника, этой особенно тяжелой операции, но на этот раз гвардейская танковая бригада в первые же часы боя сломила сопротивление немцев и вышла на оперативный простор на своем участке.
Батальон Николая, освободив город Богушевск, с ротой мотострелков ринулся вперед. С этого момента он целыми неделями действовал почти самостоятельно. Связь со штабом бригады держал по радио, а о согласованных действиях с соседями справа и слева нечего было и думать. С трудом удавалось организовать снабжение боеприпасами и горючим. Где-то по дороге застряла кухня. Колесные машины, как называли танкисты автотранспорт, по бездорожью не успевали за танками. '
Люди, где бы они ни были, тем более на войне, остаются людьми именно потому, что не теряют веры в жизнь й мечтают о будущем. Если бы солдата-фронтовика лишить этой мечты, лишить надежды на благоприятный исход войны; не только вообще, но и для него самого, он не мог бы надолго остаться человеком. Только страстная вера в жизнь и в будущее позволяют выдержать все, чем тяжела современная война.
Ещё в начале войны, когда Николай каждый день видел перед собой грязно-зеленые мундиры немецких солдат, когда у таких, как он, мало было надежды увидеть солнце завтрашнего утра, у него зародилось страстное желание самому участвовать в изгнании последнего оккупанта с советской земли. А с того времени, как он вернулся из немецкого тыла, появилась еще одна мечта: соединиться в наступлении со своим партизанским отрядом и встретить Сергея, Гусева, Барановского и ребят из своего батальона.
Последняя мечта рухнула с самого начала наступления под Витебском:, бригаду нацелили в другую сторону. Так он ничего и не узнал о друзьях-партизанах.
Форсировав Березину, бригада с боями продвигалась к Вильнюсу. Второй батальон действовал на правом фланге. Сбивая заслоны противника, танкисты двигались на Запад.
Николаю смертельно хотелось спать. Хотелось спать с тех пор, как началось наступление. Чтобы не задремать, он выглядывал время от времени из башенного люка и смотрел на двигающиеся за ним танки.
Немецкий фронт на этом участке развалился. Где-то в тылах бродили целые немецкие полки. Поэтому даже на марше надо было быть готовым ко всему.
– Броня! Броня! Я– Кама! Я– Кама. Как меня слышите? Прием, – раздался женский голос.
Николая вызывала штабная радиостанция. Он насторожился: в бригаде женщин не было. Впрочем, могли и прислать. Николай давно не бывал в штабе. Позывные верные.
– Кама! Я – Броня. Слышу вас хорошо. Слышу хорошо. Я – Броня. Прием.
– Броня! Дайте ваши координаты. Дайте ваши координаты.
Николай привычным движением раскрыл планшетку и тут же вспомнил, что у него нет карт этой местности: продвижение бригады было так стремительно, что штабы не смогли их доставить. Сам Николай несколько дней пользовался трофейной немецкой картой.
– Кама! Я – Броня. Бумаги нет. Бумаги нет! – ответил Николай, наспех зашифровав карту под «бумагой».
– Повторите! Повторите! – передали из штаба в ответ.
Это окончательно разозлило Николая. Что тут непонятного? Не ляпнуть же в эфир, что нет карт. И без того немцы подслушивают каждое слово и поэтому хорошо осведомлены о действиях бригады. Надо же было какому-то дураку зашифровать танковый батальон словом «броня». Вот уж действительно: совершенно секретно, а копию на базар.
– Дура небитая! – выругался Николай по адресу радистки и, переключив регулятор на передачу, грубо ответил: – На чем я буду определять координаты?
Штабная радиостанция замолчала на минуту, а потом раздался обиженный голос девушки:
– Бумаги высланы… Бумаги высланы… Николай с досады по-мальчишески высунул язык: ругань его, оказывается, попала в эфир. Рука действовала быстрее, чем он, полусонный, соображал.
«Понасажали девчушек на наши головы», – проворчал он, про себя оправдывая свою грубость, но досада не проходила: дернул же черт показать себя хамом! Но теперь уже ничего не исправишь. Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь.
Он уже собирался сказать что-нибудь, чтобы загладить свою вину, но в это время на той же волне заговорили одновременно несколько радиостанций, и голос девушки потонул в хаосе звуков.
Прозвучал раскатистый выстрел орудия. Николай выглянул из люка. Головная походная застава, открыв огонь, ринулась в атаку на скопление бронетранспортеров и автомашин. В стороне от них метрах в трехстах, прикрываясь кустарником, немецкие артиллеристы торопливо поворачивали пушку. Не подозревая об опасности, командир передового взвода младший лейтенант Зорин рвался вперед.
Николай резко повернул башню и выстрелил из орудия. Сквозь клубы пыли и слабый дымок он успел заметить, как отлетело колесо от пушки и тяжелый лафет, подпрыгнув вверх, скрылся во ржи.
– Вперед! – крикнул он, подав сигнал развертывания колонны в боевую линию.
* * *
Разбудил Николая механик-водитель Баврин.
– Товарищ майор! Товарищ майор! Вас вызывают в штаб.
Николаю очень хотелось поспать хотя бы еще несколько минут, и он сделал вид, что не слышал.
– Вас ждут, товарищ гвардии майор.
Николай увидел высоко над собой толстые ветви старой сосны, голубое, глубокое небо. Проследив взглядом за пролетевшей птицей, он оглянулся и увидел, что лежит на танке за башней. Значит, так и уснул вчера. Он помнил только, что после беспокойного и трудного дня сел вместе со своим экипажем за башню, чтобы покурить. Тут его, видно, и застиг сон.
Было холодно от металлической брони, служившей ему постелью. Ныли колени, подтянутые под подбородок. Сбросив шинель, которой кто-то заботливо укрыл его, Николай вскочил на ноги и, чтобы избавиться от дрожи, пустился в отчаянную присядку; Откуда-то возникла в голове бессмысленнейшая частушка:
Я любила его,
Кари очи у него,
Между прочим, он не очень,
Ну, а все же ничего!
Напевая эту чепуху, Николай вертелся как юла. В такт песенке он то и дело вскидывал руки, выбрасывал ноги: – И-и-их!
И вдруг остановился и даже покраснел: возле танка стояла светлоглазая стройненькая девушка в новой гимнастерке и пилотке. Она с трудом сдерживала смех, но глаза ее явно смеялись. Николай взглянул на Баврина, а тот только ухмыльнулся.
– Вас вызывает начальник штаба, – доложила девушка, не совсем умело вскидывая тонкие пальцы к пилотке.
– Приду, – мрачно ответил Николай, чтобы поскорее отвязаться от этой невольной свидетельницы его мальчишеской выходки, а сам подумал: «Вот что значит жить только среди мужчин. Позабудешь все правила приличного поведения».
– Подполковник приказал вас сопровождать. Иначе вы не скоро найдете штабную машину…
Блондиночка была настойчива.
Наскоро умывшись, Николай пошел с девушкой. По дороге, чтобы не показаться уж вовсе неотесанным медведем, он решил было заговорить, но решительно не знал, о чем. Да и стыдно было за свою выходку на танке. Кстати, не ее ли он по радио обозвал дурой небитой? В смущении он вытащил из кармана платок и начал вытирать лоб. Девушка вдруг прыснула. Не понимая в чем дело, он взглянул на девушку, потом на руку, и его мгновенно бросило в жар: вместо платка он держал в руке тряпку, которой вчера проверял чистоту орудий и механизмов танков.
– Вот черт! Платок-то вон где! – растерянно проговорил Николай, вытаскивая его из кармана комбинезона.
Девушка засмеялась совсем открыто.
– Смейтесь, смейтесь, – с трудом улыбнулся Николай, злясь на себя.
– Извините… Я знаю, что вы все время впереди, – стала оправдываться девушка. – Сейчас в танке такая жара и пыль… . .
– Откуда вы меня знаете?
– Я же «Кама», – многозначительно назвала она позывные штабной радиостанции.
– Вот как! – Николай сделал вид, что удивлен, а про себя отметил: «Запомнила дуру небитую». – А как вас звать?
– Ольга Кадубенко, – просто ответила девушка.
Это понравилось Николаю: не кокетничает, держится просто.
Второй раз он увидел ее уже после освобождения Вильнюса, хотя слышал ее голос почти каждый день. Штаб бригады, видимо, постоянно интересовался действиями второго батальона,
Преде уличных боев в Вильнюсе, в которых участвовал только второй батальон, бригада была выведена на несколько дней на отдых в район деревни Жижморы.
Было сухо. Поднимая облака пыли, колонна второго батальона проходила по опушке леса мимо места, где остановился штаб бригады. Под сосной стояли штабные офицеры, приветствуя знакомых ребят. Николай, стоявший, над люком механика-водителя, поискал среди них Ольгу Кадубенко, но там ее не было.
Она стояла в стороне, под березой. Ухватившись рукой за тонкий белый ствол, пристально смотрела на запыленные лица танкистов.
– Кама! Кама! Я – Броня! Как живем? Отвечайте, как живем? Прием!:—озорно крикнул Николай, проезжая мимо.
Девушка что-то крикнула, помахала ему рукой, но лязг гусениц и шум моторов заглушил ее голос. Потом, оглянувшись назад, он увидел, что Ольга так же приветствует и другие экипажи, и это как-то задело его, чему он сам удивился.
«Вот еще новости… Не хватает только ревности… Не думаешь ли ты за ней поухаживать? – спросил он себя. – Дурак! Нашелся лучше всех. Из сотен людей только тебя она и заметила…»
На другой день на полянке в мелком березняке состоялось комсомольское собрание. Николай тоже пошел туда и сел позади всех на траву.
В перерыве Ольга сама подошла к нему.
– Здравствуйте, товарищ гвардии майор.
– А, Кама. Здравствуй, землячка.
– Разрешите вас поздравить, товарищ гвардии майор.
– С чем же это, Оленька!
– С орденом Александра Невского. Пришел приказ. Завтра полковник будет вручать.
– Вот это новость! Спасибо за поздравление. Комсомольское собрание закончилось поздно вечером. Николай проводил Ольгу до штаба.
Возвращаясь назад, он остановился, чтобы зажечь папиросу. Небо на западе еще алело, а восток уже светлел. На душе было непонятное тепло. Закурив папиросу, Николай отбросил потухшую спичку и решительно зашагал к танкам.
* * *
Отдых у деревни Жижморы оказался непродолжительным. Уже через два дня был форсирован Неман.
Наступление с неманского плацдарма началось в конце месяца. Сломив оборону немцев на этом участке фронта, наши войска освободили часть территории Литвы и вышли к государственной границе. На рассвете шестого августа танковая бригада вступила в Восточную Пруссию.
Ничем не примечательной и невзрачной показалась ее земля. Скучная всхолмленная равнина и разбросанные кое-где небольшие усадьбы – фольварки – такой представилась она Николаю. И странно: сам немало претерпевший и переживший в этой войне, он не чувствовал в себе ненависти к тем, кто живет в этих фольварках, только за то, что они немцы. Кажется, то же самое чувство испытывали и его товарищи, которые, разглядывая незнакомую землю, обменивались короткими замечаниями:
– Достанется и этим теперь…
– Да, брат, рано или поздно, а шкодливый кот наскребет на свой хребет.
Вскоре после перехода границы бригада остановилась. Танки закопали в землю и превратили их в огневые точки.
Вечером Ольга Кадубенко передала по радио приказ командира бригады: всем командирам батальонов явиться в штаб. А когда Николай был примерно в километре от штаба, она встретила его.
– Почему вы всегда ходите один, товарищ гвардии майор? – спросила Ольга после первых приветствий. – Мало ли что может случиться по дороге…
– Вот ты меня и проводишь до штаба. Лучшего сопровождающего мне и не надо, Оленька.
– Вы совсем не бываете в штабах…
– Не приходится, Оленька. Не вызывают меня…
– А мы вчера смотрели кино… «Василиса Прекрасная» была…
От командира бригады Николай вышел уже в темноте. Около машины радиостанции он увидел неясную тень.
– Оленька! – позвал он.
– Это вы, товарищ гвардии майор?.. Уже отправляетесь обратно? Возьмите сопровождающего.
– Зачем? Вот ты меня проводишь до моста через ручеек, с меня и довольно. Тогда мне нисколько не будет страшно.
Несколько минут шли молча: по дороге маячили часовые.
– Вы устали, товарищ гвардии майор? – Нет. С чего бы?
– Как же, все время впереди. Но ничего, – вздохнула она. – Скоро война кончится, и все будет по-хорошему. Такому человеку, как вы, создадут условия.
– Какие условия, Оленька? Зачем? Никаких особых условий не будет и не надо. Да и от кого нам отделяться? Весь народ же воюет. В тылу порой тяжелее, чем нам. Нас, если не убьет или ранит, так только попугает – и все.
– Да, верно…
У мостика распрощались. Николай отправил Олю обратно.
Странные отношения сложились у них, сложились как-то неожиданно для Николая. Он видел, что Ольга любит его, любит искренне и честно, тянется к нему всей своей светлой душой. Правда, она идеализирует его, он кажется ей героем, а ведь он вовсе не герой, он просто один из ломовиков войны, из которых состоит вся армия.
А он? Ему было приятно встречаться с ней, бывать с ней, и в то же время он ее боялся немножко: чувствовал, что Оля заставляет его забывать Нину и всем своим существом противился этому. Он не может забыть Нину, все его мысли всегда направлены к ней. И его охватывала жалость к этой чудесной девушке. Но как быть? Сказать обо всем прямо? Сказать, что есть у него невеста, что он упорно ждет встречи с ней? Язык не поворачивается сделать это. Нет, не потому, что он боялся потерять дружбу с Олей, а потому, что опасался за ее дальнейшую судьбу. Оттолкни ее совсем – мало ли на что она решится? Оттолкнуть ее от себя Николай не мог еще и потому, что, пока он жив и товарищи знают о их дружбе, никто не посмеет обидеть ее. Даже если он погибнет, товарищи не забудут эту девушку.
Не лучше ли, думалось Николаю, придерживаясь тона чуть ли не старика, тона человека, который годится ей в отцы, тянуть до конца войны?
* * *
Отгремели жестокие октябрьские бои под Гумбинненом.
В середине января сорок пятого года войска Третьего Белорусского фронта перешли в последнее решительное наступление в районе Восточной Пруссии. Гвардейская танковая бригада не выходила уже из боев до самого конца войны.
Прославленные «тридцатьчетверки» с белым кругом и двумя палочками на башне появлялись всегда на том участке фронта, где противник сумел закрепиться и советским войскам приходилось прорывать оборону, сбивать его с позиций.
В начале февраля бригада получила задачу сосредоточиться в районе города Цинтена, прорвать линию обороны противника и занять этот важный узловой пункт.
Еще ночью с марша танковые батальоны выдвинулись на исходные позиции для атаки вблизи разрушенного фольварка. Прикрываясь туманом, во второй половине дня туда же подъехали штабы.
Ольга Кадубенко передала дежурство у радиостанции своей подруге и вышла из машины. Где-то тут должен находиться второй батальон, майор Снопов…..
В последнее время она почти не видела Николая. Порой ей казалось, что он избегает встреч с ней, но тут же она оправдывала его. До того ли теперь? Да и в переговорах по радио он никогда не забывает вставить хоть несколько хороших, теплых слов.
В саду под яблонями стояли замаскированные танки. Танкисты толпились возле полуразрушенного здания и грелись кто как мог.
Николая Ольга увидела в кругу офицеров. Несмотря на пронзительный ветер, на нем был только комбинезон. Прыгая на одной ноге, он и командир роты старались сбить друг друга плечом. Шлем у Николая был сдвинут на затылок, руки заложены за спину. Под общий смех офицеров он столкнул своего соперника и весело крикнул:
– А ну, кто следующий?
Навстречу уже скакал на одной ноге младший лейтенант. Но в это время из подвала фольварка, где уже разместился начальник штаба, вышел полковник Белов и позвал:
– Майор Снопов!
– Слушаю вас, товарищ гвардии полковник! – ответил Николай, выбираясь из круга. Проходя мимо радиомашины, он увидел Ольгу и помахал рукавицей.
– Оленька! Землячка! Привет, хорошая моя! Как жизнь, а?
Через минуту он скрылся с полковником в подвале. А вскоре вышел оттуда, на ходу застегивая кнопку планшетки.
– Младший лейтенант! Заводи! – крикнул он одному из офицеров и закрутил перед собой шлемом.
Три танка одновременно зарычали моторами и, сбрасывая маскировку, двинулись к дороге.
Николай надел шлем, натянул рукавицы и легкой походкой побежал навстречу переднему танку, который развил уже приличную скорость. Вот он уже совсем близко от танка. Ольге показалось, что еще мгновение – и гусеницы громадной машины задавят его. Она вскрикнула и закрыла глаза, а когда осмелилась снова взглянуть на дорогу, увидела, что майор Снопов, повиснув на стволе танковой пушки на руках, поднимался уже на башню.
Залезая в люк, он поднял руку, посылая товарищам прощальный привет.
Сквозь туман Ольга видела над башней переднего танка знакомый силуэт, но скоро он скрылся, словно растаял вдали. Шум двигающихся танков начал затихать, зато, казалось, сильнее завыли на ветру телеграфные провода да зловеще грохотал железный лист на каменном здании фольварка, наполовину сорванный взрывной волной.
Николай со взводом танков выехал на командирскую разведку. Через два часа Ольга сама приняла первую радиограмму: «В двух километрах от станции большое скопление танков и самоходных орудий противника. Есть «тигры», «пантеры». Пехота спешно окапывается и строит укрепления. Уточняю».
– Не зарывайтесь вперед. Будьте осторожны! – предупредил полковник, подойдя к микрофону.
– Понимаю, – ответил Николай.
Прошло еще около часа. Николай сообщил: «На окраине станции зарыты в землю тридцать танков, севернее в двух километрах противник сформировал ударную группу из сорока танков, артиллерийского полка и пехоты. На подступах к станции противотанковые рвы и надолбы. Станцию обороняет школа юнкеров».
Командир бригады и начальник штаба переглянулись. Данные разведки были настолько важны, что полковник тут же вызвал машину и уехал куда-то.
– Волга! – позвала радиостанция Николая. – Волга! Имею двух «левых».
– Два танка сгорели, – расшифровал подполковник и торопливо сказал Ольге: – Передайте: немедленно отходить.
– Висла! Висла! Отходите немедленно!
– Я вас понял, Волга! Помогу ребятам…
Николай хотел сказать еще что-то, но связь прервалась. Ольга с ужасом поняла, что в танке случилось что-то страшное.
– Висла! Висла! Почему не отвечаете? Что случилось? Отвечайте, я – Волга. Прием!
Ответа не было.
– Висла! Висла! Как меня слышите? Что случилось? – без конца твердила Ольга.
Напрасно летели в эфир позывные. Танковая станция молчала.
Медленно тянулось время. Наступила ночь. Звонко стучали металлические подковы начальника штаба. Подполковник ходил по цементному полу, заложив руки за спину.
Приходили в штаб и уходили офицеры, солдаты, а Ольга ничего не замечала.
– Висла! Висла! – звала она, как в бреду.
Далекая радиостанция не отвечала. До подвала доносились взрывы снарядов. Дрожали каменные стены, слышался ровный голос начальника штаба.
– Не отвечает? – спросил подполковник, останавливаясь за спиной Ольги. – Н-да… Ничего не поделаешь. Переключите станцию…
– Не надо! Он откликнется, – взмолилась Ольга. – Майор Снопов обязательно скоро вызовет нас.
