Текст книги "По земле ходить не просто"
Автор книги: Вениамин Лебедев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)
Глава девятая
Только в лирических кинокартинах со счастливым концом солдаты встречались со своими любимыми сразу же после войны в заветный час – на мосту или у околицы родного села.
В жизни дело обстояло гораздо прозаичнее: демобилизация солдат и офицеров из армии затянулась. Люди ждали очереди месяцами и годами…
Николай по-прежнему был в армии. В войне с Японией он командовал танковым полком. Его машины прошли от Монголии до Порт-Артура через хребты Большого Хингана, сметая на своем пути части Квантунской армии.
Дважды после окончания войны Николай подавал рапорт с просьбой о демобилизации, но каждый раз ему отказывали. А так хотелось осуществить свою юношескую мечту об аспирантуре. С грустью убеждался он в том, что эта мечта рушится. Время идет, и скоро его уже по возрасту не возьмут туда…
Рушились не только эти надежды. Все труднее было рассчитывать на встречу с Ниной. Несколько раз пытался он найти ее, обращался в управление кадров медицинских работников, запрашивал адресный стол родного города, но ниоткуда ни разу не получил положительного ответа.
Он не старался разжигать в себе боль от этих неудач, хотя в голову часто приходили и тяжелые мысли. Жива ли она? Может быть, переменила фамилию?
Одно было ясно: мир велик, дорог на свете много, может быть, на какой-нибудь и произойдет желанная встреча.
Летом тысяча девятьсот сорок седьмого года Николай получил приказ выехать в Москву. По пути ему удалось выгадать неделю, и он решил съездить домой, к семье и в город своей юности. Кто знает, может удастся разыскать Нину, может, она и ждет его. Надежды почти не было, и все-таки…
И все-таки, подъезжая к городу, Николай, как и в январе сорокового года, когда ехал с Халхин-Гола на Северо-Западный фронт, волновался.
Он и сам не мог объяснить причины своего возбужденного состояния. В сороковом году это было понятно: он ждал, он был уверен во встрече с Ниной… И был тогда еще юнцом…
Планы его были скромны: зайти в институт, пройтись по коридорам, заглянуть в знакомые аудитории. Встретить в городе кого-нибудь из друзей он не надеялся: иных, знал он, уж нет в живых, иные разъехались… Хотелось еще разыскать и повидать Андрея Куклина. И попытаться еще раз—в последний, может быть, – узнать что-нибудь о Нине, а потом съездить к отцу, которого тоже не видел семь лет. Вот, собственно, и все… Поезд промчался мимо последнего разъезда. Вдали показался город. Он разросся за эти годы. Окраины вплотную подошли к линии железной дороги. Центральная часть скрывалась в дымке тумана.
– Вам, скучно с нами, товарищ подполковник? – обратилась к нему попутчица.
Николаю было жаль отрываться от окна и от своих дум, но долг вежливости требовал ответа. Эта рыжеволосая женщина, подсевшая к ним в купе в Свердловске, настойчиво навязывалась в знакомые. Уже через полчаса после ее появления в вагоне все знали, что ее зовут Валентиной Сергеевной, что работает она директором столовой, что у нее прекрасная квартира и, самое примечательное, – живет она одна, совершенно свободна, независима ни от кого.
– Смотрю на город. Давно здесь не бывал, – пробормотал Николай.
– Ха, город… То, что было, это пустяки… Тут к пуговице пришили пальто, – многозначительно сказала рыжеволосая, желая, видимо, дать понять, как она осведомлена в новом строительстве. И тут же переменила тему разговора: – Вы свои вещи отправили багажом?
– Какие у меня вещи? Все с собой, – нехотя ответил Николай.
– Рассказывайте! – не поверила рыжеволосая. – Говорили ведь, что воевали с японцами. Сами, наверное, везете не один тюк шелка. Шелк много места не занимает. Я знаю: ваш брат оттуда вагонами везет добро…
Николай с трудом сдержался, чтобы не наговорить в ответ грубостей.
Когда два попутчика из Красноярска, с которыми Николай ехал уже несколько суток, вышли покурить, женщина быстро пересела к нему.
– Я могу у вас купить по сходной цене… Сколько угодно, – прошептала она, оглядываясь на дверь. – О цене можно сговориться. Если хотите, в городе можно остановиться у меня…
Николай сделал вид, что ничего не слышал, и встал. Он снял с верхней полки чемодан и стал укладывать вещи.
К счастью, в купе вернулся один из красноярцев. Иначе Николай наговорил бы спекулянтке много лишнего.
– До станции еще далеко, подполковник. Не торопитесь. Жену надо проверять внезапным появлением ночью. Днем ничего не узнаете, – явно пытаясь разозлить Николая, снова заговорила рыжеволосая.
Николай молча надел шинель, взял чемодан и, кивнув головой красноярцам, вышел в тамбур.
Когда закурили по прощальной папироске, один из красноярцев сказал:
– Подсунул же нам на прощанье черт попутчицу.
– Мне сейчас предлагала квартиру со всеми удобствами, – усмехнулся Николай.
Поезд замедлил ход и остановился.
– Ну, счастливо, друзья. Я доехал…
Сдав вещи в камеру хранения, Николай миновал трамвайную остановку и пошел пешком. Хотелось поближе рассмотреть знакомые места.
Город, казалось, постарел. Дома, не крашенные и не ремонтированные много лет, будто устали от собственной тяжести и многих невзгод и стали пониже. Здесь не упала ни одна бомба, но война наложила на все свой отпечаток. На улицах было много инвалидов. Лица людей носили на себе следы недоедания в течение многих лёт.
На повороте трамвая к заводу «Чекист» Николай остановился и посмотрел вдаль. Знакомые и дорогие места! По этой дороге студентами ездили на лыжные тренировки. Дальше за мостом здание химфака, а еще Дальше – главное здание университета.
В центре города возле облисполкома он свернул в театральный сад.
Деревья, посаженные в студенческие годы, подросли, раздались. В середине сада, куда сходились лучами аллеи, виднелась конусообразная клумба, похожая на большой букет.
Со стороны почты, наперерез Николаю, вышел демобилизованный офицер-фронтовик в выгоревшей на солнце гимнастерке и в кирзовых сапогах. За спиной он нес вещевой мешок, в руке маленький чемоданчик. Домой возвращался настоящий труженик войны, для которого никогда не находится обмундирования и снаряжения, предусмотренного для него по должности. Не было на нем даже офицерского ремня.
– Товарищ подполковник! – догоняя Николая, окликнул офицер.
– Сережа! Дорогой мой! Жив? Здоров? – крикнул Николай, узнав Сергея Заякина, и, не давая ему опомниться, сгреб в охапку, расцеловал и потащил к свободной скамейке, продолжая забрасывать вопросами: – Демобилизовался? Домой?
– Домой, Коля. Демобилизовали, как учителя-специалиста. Но сегодня не уехать: не смог достать билетов на пароход.
– Вместе поедем. Ты где остановился?
– У Геннадия Ивановича… Правда, у него с жильем не очень блестяще, но одну-то ночь как-нибудь переночуем.
– Нет, дружище, мне надо разыскать Андрея Куклина. Помнишь его? Еще в Белоруссии встречались в сорок первом…
– А как же… Что с ним? Жив он?
– Жив, – вздохнул Николай, – но без ноги. Ампутировали выше колена.
– Какой красавец был… А ты, Коля, поседел уже…
– Что же… Это понятно. Никому ведь пощады не было. Ну а ты где был все эти годы?
– Еще в сорок четвертом наш отряд соединился с армией… На Вилейке дело было… Я попал в пехоту… Потом ранили в сорок пятом под Варшавой… Провалялся в госпитале несколько месяцев и снова в строй. Стал командиром саперного взвода. До самой демобилизации минами занимался.
– А о капитане Гусеве знаешь что-нибудь? Жив он? В эти годы люди, вспоминая общих товарищей, прежде всего спрашивали: «Жив?»
– Жив! Майор теперь, – ответил Сергей. – Демобилизовался по инвалидности. Работает в Белоруссии в одном из райкомов. Тяжело ему. Жена погибла в концлагере в Баварии, а дочь и сейчас в американской зоне оккупации Германии в услужении у какого-то владельца пивной. Западные власти отказались ее возвратить, Был даже суд, но и он отказал в возвращении. Гусев, дескать, не в состоянии прокормить дочь. Сам Гусев сейчас в Швейцарию поехал, действует через Международный Красный Крест.
Известия были потрясающие, и Николай сидел, погруженный в тяжелые мысли.
* * *
В адресном бюро ответили твердо: Никитина Нина Федоровна в городе не проживает с 1941 года.
Николай отправился разыскивать Андрея. На второй этаж дома-коробки, какие очень торопливо строили в годы первых пятилеток, он поднялся с некоторым смутным страхом. Он боялся инвалидности Андрея, страшно и больно было увидеть друга в несчастье. И все время он испытывал какое-то смутное чувство вины за то, что вот он жив и цел, а Андрей… Впрочем, в голове его никак не укладывалось, что Андрей – калека. Весельчак Андрей?!
На стук ответили не сразу.
Кто-то, шаркая кожаными подошвами комнатных туфель, подошел к двери и не спеша вставил ключ в замочную скважину. В полутемной прихожей стояла маленькая седая старушка.
– Андрей Куклин здесь живет?
– Он в своей комнате. Проходите, – сказала старушка, распахивая перед ним другую дверь.
Андрей сидел за столом и что-то писал. Несколько секунд он разглядывал Николая, а потом вдруг побледнел и, тяжело вскочив из-за стола, закричал отчаянным голосом:
– Мама-а! Танюща-а!
Из боковой комнатушки выбежала молодая женщина с толстыми косами, уложенными вокруг головы, а испуганная старушка очутилась между Андреем и Николаем и бросала на него недобрые взгляды.
– Посмотрите, кто приехал! Коля приехал! – продолжал кричать Андрей, пока, наконец, овладев собой, не добавил уже спокойнее – Праздник у нас сегодня! Великий праздник, дорогие мои!
Он проковылял к Николаю и они крепко обнялись и расцеловались.
– Здравствуйте, Мария Егоровна! Извините, что я не признал вас сразу, – обратился Николай к старушке. – Знаю о вас вот уж скоро десять лет, а встретиться не доводилось. Танюша, здравствуй! Вон ты какая стала!
– Растем все шире и свободней, – весело пропел Андрей строчку из распространенной в то время песенки, намекая на беременность жены. Таня смутилась и покраснела.
– И вы тоже изменились, – сказала она.
– Постарел, хочешь сказать?
– Не-ет. До этого еще далеко.
– А ему положено стареть, – вставил Андрей. – Уже, видишь, подполковник. Кто же его, зеленого, будет слушаться. Наверное, теперь командир батальона или заместитель командира полка?
– Ну что ты, Андрюша! – обиженным тоном сказал Николай. – Вечно ты меня недооцениваешь. Когда же это я в заместителях ходил? Подымай выше. Больше двух лет танковым полком командовал.
Николай не хвастался. Просто он говорил в том тоне, какой установился между друзьями за годы совместной службы. Если бы Николай сказал то же самое не так весело, задиристо, Андрей, может быть, даже обиделся бы.
– Елки зеленые! За тебя, выходит, голой рукой не берись. Наш брат, лейтенантики всех мастей, перед тобой должны на задних лапках стоять.
– Положим, ты и солдатом-то даже перед генералами не очень-то стоял на задних лапках, – заметил Николай.
– Слышишь, Танюша, что обо мне говорит большое начальство? – подмигнул Андрей жене. – А ты все считаешь, что я только перед женщинами языкастый.
– Пошел теперь хвастаться. Надолго хватит. По-думаешь, похвалили разок. Пригласи-ка лучше гостя снять снаряжение и отдохнуть.
У Николая сразу отлегло от сердца. Все здесь благополучно. Семья дружная, хорошая.
Как и зимой в сорок первом году в доме родителей Тани, Николай почувствовал себя здесь уютно и спокойно. Нет, видно, как ни трудно Андрею, а он остался прежним бодрым Андреем с его оптимизмом, с его верой в будущее.
До ужина Николая почти насильно уложили в постель. Он не думал, что уснет, а задремал крепко.
Проснувшись, он услышал шум примуса за перегородкой на кухне. Жарили рыбу: запах проникал в спальню. То и дело поскрипывал протез Андрея.
– Слушай, Танюша. Как ты думаешь, хватит вина? – услышал Николай шепот друга.
– Не твоя забота. Все будет, как надо…
– Ты понимаешь, мы с ним не один пуд соли вместе съели. В таких случаях, говорят, сам Михаил Архангел леживал пьяный у райских ворот, а нам-то уж богом положено. Все-таки фронтовики…
– Ну что ты болтаешь зря? Мне ведь твои друзья тоже дороги. Всего у нас хватит. Не беспокойся, пожалуйста.
Слушая эту воркотню, Николай улыбался. Ему не хотелось ни подслушивать, ни тем более вмешиваться. в разговор, но он невольно вмешался.
– Таня! – позвал он. – Там у меня в чемодане консервы есть и две бутылки китайского. Достань, пожалуйста.
– Ты разве не спишь? – недовольно проговорил Андрей. – Этого еще недоставало. Фронтовой товарищ пришел в гости со своими харчами… Ты об этом позабудь…
– У меня продуктов достаточно. Куда их беречь?
– Домой увезешь, – решительно сказал Андрей, появляясь в спальне. – Там, брат, сгодится больше, чем здесь. А меня, как инвалида, снабжают хорошо. По нынешним временам даже слишком… Иногда совестно становится. Получаю наравне с профессорами. Утешаю себя только тем, что Тане надо получше питаться. Не хочу, чтобы ребенок родился рахитиком.
– За дорогу у меня много накопилось талонов. Я на них и взял. Так что за меня не беспокойся.
– Ну, в общем сказано: домой увезешь! – настойчиво повторил Андрей и, считая разговор оконченным, спросил: —Ты сейчас из Порт-Артура?
– Был там. А последние полгода – на Курилах.
– Здорово… Да, ты знаешь, тебя Закир Мухаметдинов разыскивает. Я письмо от него получил.
Николай достал толстую записную книжку, чтобы записать адрес. Увидев на обложке иероглифы, Сергей спросил:
– Это еще что? Уж не изучаешь ли ты ко всему прочему китайский язык?
– Читаю, пишу, разговариваю понемножку. Я ведь в Китае прожил больше года. Не упускать же такую возможность. Я специально на квартиру встал к учителю-китайцу. У китайцев есть хорошая поговорка: знание, что лодка против течения. Перестал грести – и тебя понесет назад. Вот и приходится грести против течения.
– Это верно, конечно. И знаешь, мы с Таней тоже учимся. Она на физмате, я на историческом.
Андрей лег рядом с Николаем и раскрыл письмо.
– Начало я не буду читать, общие фразы… А вот… «После ранения под Курском мы с Володей Казаковым пролежали в одном госпитале более месяца, а потом оказались в одном батальоне на Крайнем Севере. В ноябре сорок четвертого Володя со своим взводом ушел в тыл противника. Война там была рейдовая. Когда возвращались назад, взвод его напоролся на засаду. Немцев было около роты. Володя погиб в рукопашном бою. Из его взвода вернулся только один связной… В тот же день мы разгромили тех немцев. Володю похоронили под скалой. Сам я вернулся здоровым, но выпали почти все зубы. Жена зовет меня стариком. Учусь заочно в сельхозинституте. Работаю председателем колхоза. Трудно, но унывать некогда…»
– Вот и Володя… Мало нас осталось из батареи.
– Я насчитал в живых пять человек. Да, досталось нашему поколению. А все же мы не потеряли себя. Вот Закир… До чего же хорош мужик. Один стоит многих. Лишь бы войны не было: все построим, все перестроим, с нашим народом все можно сделать.
В комнату зашла Таня. Увидев обоих друзей на постели, она скомандовала, подражая голосу институтского преподавателя военного дела:
– Подъем, товарищи офицеры!
– И тут командуют нами, Андрюша, – сокрушенно сказал Николай.
– Да, – уныло признался Андрей. – И тут нами командуют, браток… Всю жизнь…
– Распусти-ка вашего брата – никакой дисциплины не будете знать. Живо! Через пять минут чтобы сидели за столом, – начала распоряжаться Таня. – Пока другие гости подойдут, немного закусим…
Вечером к Куклиным пришли Сергей Заякин и Дедушкин с женой. Дедушкин еще не совсем оправился от ран.
За столом Мария Егоровна сказала сыну:
– Начинай, хозяин. Тост за встречу…
– Погоди, мама, – остановил ее Андрей. – Первый тост у нас, солдат, полагается в таких случаях за тех, кому не довелось вернуться оттуда.
– Боже! Сколько они перенесли! – прошептала Таня, наклоняясь к жене Дедушкина. – И тут не могут забыться.
Но солдат не может долго находиться в мрачном настроении. Вскоре за столом уже смеялись, шутили, вспоминали всякие случаи из армейской жизни.
Поздно ночью, когда вышли на балкон покурить, Николай спросил:
– В институте должен работать Федор Токмарев… Там он?
– У нас не работает, но часто бывает. Популярные лекции всякие читает.
– Не хочешь ли встретиться с ним? – спросил Дедушкин.
– Не знаю. Пожалуй, скорее даже нет. Очень уж мы разные люди. Боюсь, что если я пойду к нему, он подумает, что я заискиваю перед его научным гением, а может, и наоборот, постарается использовать мое посещение для укрепления собственного авторитета: вот, мол, смотрите, каковы мои друзья. Ни то ни другое что-то меня не устраивает.
– Слышал я его популярную лекцию, – сказал Андрей… – Демагог он… Мне показалось – сплошное тре-пачество.
– Подлец он, – медленно сказал Дедушкин. – В городе обвинил целую группу научных работников в космополитизме. Часть уже с работы сняли, а некоторые ждут: вот-вот переместят их в «места не столь отдаленные».
– Где Нина? – спросил Андрей. – Ты с ней переписываешься?
– Не знаю. Ничего не знаю о ней. Договорились мы встретиться здесь после войны, но ее нет. Хочу завтра зайти в мединститут. Может, быть, там знают хоть что-нибудь.
– Да, – вспомнил Дедушкян. – Я недавно лежал в госпитале. Раны у меня опять открылись… Там о тебе спрашивал начальник госпиталя полковник медицинской службы Колесниченко. Он еще что-то говорил о твоей знакомой…
– Дмитрий Петрович? Колесниченко? Что он говорил?
– Да он только о вашей дружбе с сотрудницей его госпиталя на фронте говорил. Больше ничего особенного. Она, кажется, майор медицинской службы…
Николая бросило в жар. Неужели Колесниченко знает что-то о Нине?
С этого момента Николай не был уже в состоянии думать ни о чем другом, кроме того, что надо разыскать Колесниченко, узнать у него хоть что-нибудь.
Андрей посоветовал:
– А ты позвони в госпиталь. В нижнем этаже есть телефон. Узнай у дежурного, когда и где можно найти полковника.
Николай и Андрей спустились на первый этаж.
– Доктор Колесниченко ушел час тому назад, – ответили из госпиталя. – Сюда он приходит обычно в одиннадцать.
Утром, едва дождавшись одиннадцати часов, Николай снова позвонил.
– Начальник госпиталя Колесниченко слушает, – отозвался в трубку далекий голос.
– Здравствуйте, Дмитрий Петрович. Говорит Николай Снопов. Возможно, вы меня не помните. Давно ведь мы с вами не встречались. В последний раз на Халхин-Голе.
– Коля? Ну что ты выдумываешь. Как это не помню? Но откуда ты взялся? Я полагал, что тебя давно в живых нет. Писал к тебе…
– Дмитрий Петрович, вы знаете что-нибудь о Нине? – Знаю, дорогой, знаю. Рассказывать надо долго, но у меня сейчас нет времени. Иду на операцию. Для вас война кончилась, а нам долго еще придется воевать с ее последствиями.
– Дмитрий Петрович, – взмолился Николай. – Я в четыре уезжаю. На пароходе…
– В четыре? – переспросил Колесниченко. – Хорошо, я приеду на пристань в три. Идет?
– Идет, Дмитрий Петрович.
Николай не понял, что означали слова Колесниченко «рассказывать надо долго». То ли обнадеживал в чем-то, то ли что другое. Сказал как будто бодро…
Провожать Николая на пристань пошли Андрей и Таня. Ходить Андрею было еще нелегко, но он не унывал и даже старался идти впереди других. – Пока до пристани дойдете, будете богатейшими людьми, – шутил он, поворачиваясь к Тане и Николаю.
– С чего бы это?
– А слышите, как скрипит протез? Что ни шаг – «пять-рупь, пять-рупь». Не ленись, подбирай.
На пристани облюбовали свободное место на скамейке между речным вокзалом и входом на дебаркадер.
– Коля, пиво продают! – крикнул Андрей, увидев на площади перед вокзалом очередь у киоска. – На прощанье по кружке. Таня, помоги!
– Сидел бы ты, хромоножка! – пыталась остановить его Таня, но Андрей уже ковылял через площадь. Таня побежала за ним.
Николай все время осматривался по сторонам. Колесниченко не появлялся.
Подошли Дедушкин и Сергей, но сразу же ушли в камеру хранения за багажом Сергея.
Ровно в три на площади остановилась легковая машина с красным крестом на лобовом стекле. Оттуда вышел Колесниченко.
– Вот и ты, – сказал он, подходя к Николаю. – Здравствуй, дорогой. Дай обниму. Значит, в огне не сгорел и в воде не утонул, как вы пели с Ниной в доме отдыха. Танкист. Грудь как иконостас. Сядем, – предложил он.
Такое вступление ничего хорошего не предвещало, и Николай молча, с сильно бьющимся сердцем ждал, что скажет дальше Колесниченко.
– Нины нет, Коля. Нет ее в живых, друг мой. Похоронили мы ее пятнадцатого апреля сорок пятого года… В Германии… Она была послана от госпиталя помочь медсанбату… Не успела туда доехать, и вот – мина на дороге… В госпиталь привезли умирающую. Спасти уже нельзя было. Умирала она мучительно. Несколько раз приходила в себя… Просила написать тебе… Она только за день до этого получила твой адрес. Как она радовалась, что ты жив, что разыскиваешь ее. Даже умирая, уже в бессознательном состоянии, она звала тебя и разговаривала с тобой. Так-то, Коля… Николай молчал.
– Я знаю, что не должен бы рассказывать тебе подробности, – продолжал Колесниченко, – но я верю в твое мужество. Писал я тебе в День Победы, но письмо вернулось обратно… Я понимаю, что тебе очень тяжело. Но что поделаешь?
– Дмитрий Петрович, – выйдя из какого-то оцепенения, неожиданно сказал Николай. – Можно воспользоваться вашей машиной? Минут на десять всего. Я хочу съездить к городской библиотеке. Там мы встречались с Ниной много лет назад и там мы условились с ней встретиться после войны… Под часами, – криво усмехнулся он.
– Езжай, Коля. Я подожду. Это твои вещи?
Николай сел в машину. Не доехав немного до библиотеки, он попросил шофера остановиться и пошел дальше пешком.
Часов, которые были до войны на углу, не было. От каменной стены сиротливо тянулся тонкий металлический кронштейн, никому теперь не нужный, никчемный. Асфальт износился, кое-где обнажился старый булыжник. Только молодая липа, под которой они любили стоять, как будто раздалась вширь, но и она почернела и, казалось, преждевременно постарела.
Совершенно опустошенный стоял Николай под этой липой. К горлу подступал давящий комок.
На пристань он вернулся, когда, пароход, стоявший у причала, дал второй гудок.
– Нам пора, Коля, – сказал Сергей, поднимая чемодан,
– Давай, Коля, на прощание, – поднес ему кружку пива Андрей.
– Ну что же… Выпьем. И в дорогу.
– Только прощаться не на долгие годы…
На дебаркадере Колесниченко обнял Николая и передал ему пакет, завязанный в марлю.
– Это – письма. Нина просила передать их тебе. И еще она просила, чтобы ты не хранил их, а уничтожил, когда прочтешь.
Старый пароход медленно отвалил от пристани и, развернувшись, пошел вниз, оставляя за собой полосу сизого дыма.
Сергей, раскладывая вещи, задержался в каюте и вышел на палубу, когда пароход проходил под мостом через Каму. Николай один стоял на корме и напряженно смотрел на удалявшийся город. В руках его был распечатанный конверт и кусок грубых обоев.
– Что это? – спросил Сергей, чтобы как-то начать разговор и отвлечь Николая от его мыслей.
– Это? – повернулся к Сергею Николай. – Это мое послание из церковной сторожки… Когда узнал, что меня должны казнить, очень хотелось написать товарищам и Нине хоть несколько слов. Отодрал кусок обоев, написал на нем несколько слов и приклеил на место. Сам не знаю, на что надеялся. Партизаны потом, уже после освобождения Белоруссии, обнаружили и переслали ей. А это – письмо, она продиктовала его перед смертью…
Перед закатом солнца резко изменились очертания берегов. Горы, стиснув могучую реку, казалось, играли с ней, как с маленьким ручейком. Над тихой гладью воды нависали красные и серые скалы. Кое-где горы отступали от берега, давая место заливным лугам. За ними горбатились цепи холмов.
– Будем спать? – спросил Сергей.
– Ты ложись. А я еще постою, посмотрю на знакомые места.
Сергей ушел в каюту. Проснувшись ночью, он обнаружил, что друга все еще нет. Это встревожило его. Он вышел на палубу.
Николай по-прежнему стоял на корме. Он старательно разрывал письма. И когда в руках у него остались только мелкие клочки бумаги, он перешел на наветренную сторону и, вытянув руку, разжал пальцы. Ветер, подхватив обрывки, закружил их и рассыпал по поверхности воды. Несколько секунд они раскачивались на красноватой реке, словно не желая тонуть, но волны, расходившиеся от кормы, подмяв их под себя, затянули в глубину.
– Нина так хотела, – сказал он, встретив непонимающий взгляд Сергея. Потом, когда оба закурили, добавил: – Светает.
Старый пароход бойко шлепал по спокойной реке. Когда проезжали мимо дома отдыха и пароход, миновав изгиб реки, вышел на простор, Сергей чуть не ахнул от изумления: гора впереди светилась мягким золотистым светом. На фоне темноватого неба она, казалось, излучала во все стороны матовый свет.
– Что это? – сказал Сергей.
– Рожь, наверное, спеет, и лучи солнца, – ответил Николай и грустно добавил: —Восемь лет назад так же вот под утро мы были на вершине горы с Ниной…
В Островное приехали к полудню. Когда пароход причалил к дебаркадеру и пассажиры хлынули по трапу на берег, Николай и Сергей увидели Аню. Она бежала с горы вместе с сыном и дочерью.
Чтобы не мешать радостной встрече, Николаи отстал от Сергея. Аня кинулась к мужу, позабыв обо всем на свете. В руках Сергея очутились мальчик и девочка. Потом их окружили друзья и знакомые.
Вечером, несмотря на горячие уговоры Ани и Сергея заночевать у них, Николай выехал на попутной подводе домой. Повез его председатель колхоза «Ударник» Старцев, вернувшийся из армии еще в сорок четвертом году без левой руки. По дороге вспоминали односельчан, погибших на войне. Много их оказалось, ох как много!
На Вязовском угоре Николай попросил:
– Завези мой багаж домой, а я пешком дойду. Хочется посмотреть на знакомые места.
– Ну что ж. Я и сам из армии отсюда пешком пошел… Дома как раз успеют опомниться…
Николай спрыгнул с подводы, без дороги направился по склону горы и скоро вышел на тропинку. Она вывела его к переходу через речку. У ключа он умылся, попил воды и присел на старую колоду.
Было тихо. Тускло блестела курящаяся вода, отражая светлую полоску ночного неба.
Где-то пониже в русле реки по-домашнему крякали дикие утки. Пролетела над головой тупоголовая сова и через несколько минут вивикнула несколько раз за Коровьим бродом. Вдали, где раньше была заброшенная мельница, протявкала собака.
Пора было двинуться дальше, а Николай все сидел и вдыхал в себя холодный, пахнувший цветами и медом воздух родного края.
А дома ждут…
Он наконец поднялся и, пройдя километра два вдоль русла реки, свернул на гору. Отсюда начинались поля. Здесь он учился пахать… Силы не хватало, чтобы повернуть плуг, приходилось залезать под него и поднимать спиной. Березки возле дороги выросли за десять лет и стали настоящими деревьями.
В голове возникла мелодия офицерского вальса. Николай терпеть не мог его, но сейчас как будто некоторые слова и к месту:
Я как будто бы снова
Возле дома родного…
За рекой на противоположном склоне горы зарычал трактор и, ощупывая светом фар борозду перед собой, пополз по косогору.
Утро встает,
Снова в поход…
На гребне горы Николай остановился. Что-то шевельнулось в груди. Впереди в долине речушки показалось родное село. В сумраке рассвета казалось, что дома отдыхают, уткнувшись крышами под сень деревьев.
Из борозды вылетел жаворонок, испуганный шагами человека. Поднявшись ввысь, он залился звонкой трелью. Больно ударила в душу эта картина. Когда-то вместе с Ниной наблюдал он за полетом жаворонка… И вместе пели:
Кто-то вспомнит про меня
И вздохнет украдкой…
Превозмогая свое настроение, Николай быстрее зашагал к селу.
Дома Николая ждали. В окнах горел свет, топилась печка. Когда он вышел из переулка, навстречу первым выбежал брат, а потом и остальная родня.
Отец встретил Николая во дворе. Он постарел, ослаб и показался Николаю совсем маленьким. Троекратно расцеловав сына, он пошел в избу, а у Николая, шагавшего за ним, в голове все вертелась надоедливая фраза из офицерского вальса:
Я как будто бы снова
Возле дома родного…
В избе, когда немного опомнились от первых волнений встречи, отец налил из бутылки медовую брагу и спросил:
– Совсем вернулся?
– Проживу дня два, – ответил Николай. – Из армии меня не отпускают, отец.
– Я так и думал.
– Время такое. Не дают нам жить спокойно. Заскрипела калитка.
Отец оглядел одежду сына, остановил взгляд на орденских планках и спросил, указывая на желтые и красные полоски на правой стороне груди:
– Это какие знаки будут?
– Ранения.
– Да-а-а. Много же их у тебя. – И вздохнув, добавил: – Соседи идут. Иди, встречай.
* * *
Через двое суток рано утром Николая провожали в обратный путь.
Все утро, пока шли сборы, Василий Ефимович был спокоен. Он не проронил ни одного горького слова, и только в пути, сидя на телеге рядом с Николаем, попросил:
– Пиши почаще. Пока жив, хочется знать о тебе… Лошадь шла шагом. Рядом двигалась толпа провожающих.
Отъехав недалеко от дома, Василий Ефимович сказал старшему брату Николая Василию, который был за ямщика:
– Останови. Далеко мне не дойти.
Как при встрече, старик троекратно расцеловал сына, потом сказал: «С богом!» – и подал знак трогаться дальше.
Василий тронул вожжи. Лошадь крупным шагом двинулась под гору. Телега, затарахтев по твердой дороге, миновала мост и поднялась в новую гору.
Василий Ефимович, опираясь на палку, стоял впереди толпы родных и соседей и, почти не мигая, смотрел вслед сыну.
На самой вершине противоположного склона Николай сорвал с головы фуражку и стал махать провожающим. Василий Ефимович снял шапку, подаренную сыном, и низко, почти до самой земли поклонился. Потом оперся на палку и, пока была видна телега, пристально глядел вслед.
– Не увижу ведь я его больше, – сказал он, не обращаясь ни к кому. – Помру.
– Что вы, Василий Ефимович! Вам теперь жить да жить. Вон каких детей вырастили. Гордиться да радоваться надо.
Старик не ответил. Надев шапку, он кивнул головой провожающим и зашагал к дому.
