Текст книги "По земле ходить не просто"

Автор книги: Вениамин Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Глава восьмая

В вестибюль медицинского института вошел сутуловатый военный. Он был высок, худощав, в больших армейских сапогах, обыкновенной красноармейской хлопчатобумажной гимнастерке. На узком ремешке через плечо висела разбухшая потертая полевая командирская сумка. На петличках виднелись две шпалы.

У широкой лестницы на второй этаж его остановил швейцар:

– Вам куда, товарищ военный?

– Не узнал, Влас Иванович?

– Батюшки! – воскликнул швейцар. – Дмитрий Петрович! Со счастливым возвращением!

– Спасибо.

– Вы с Востока? Из Монголии? Вот обрадуются Вера Васильевна! Они наверху. Говорили сегодня, что долго нет от вас известий. Идите. Идите. Не смею вас задерживать. Обрадуйте Веру Васильевну. Я уж другой раз… расспрошу.

Швейцар проводил Колесниченко, почтительно следуя за ним в двух шагах.

В коридоре второго этажа было пусто: шли занятия. Из лаборантской вышла женщина в белом халате. Колесниченко не видел ее лица, но, нисколько не сомневаясь, тихо окликнул:

– Вера!

Женщина посмотрела на него, остановилась и растерянно, как-то боком навалилась на дверь. Что-то со стуком упало на пол. По лицу ее пробежала жалкая улыбка, а в глазах застыло сомнение: неужели ошиблась?

– Я, Верочка, я! – пробормотал он, подбегая к жене.

Весть о приезде Колесниченко моментально облетела институт. Деканат заполнился научными работниками и сотрудниками института. Вера Васильевна, оттесненная сослуживцами в сторону, помолодевшая и красивая, стояла у окна. Она не могла скрыть, да и не скрывала своего счастья.

Колесниченко поздравляли, расспрашивали. Последним пришел доктор Пронин. Он поправил перед зеркал лом жидкие волосы и только тогда пошел навстречу своему ученику, приговаривая:

– Ну-ка, ну-ка, отважный военный врач, дайте-ка на вас поглядеть. Говорят, медалью «За отвагу» награждены? Долгонько, батенька, задержались, долгонько.

– Японцы раньше не отпускали, – ответил Дмитрий Петрович, вставая навстречу своему учителю.

– Что нового привезли для медицины? Опыт, опыт работы в полевых условиях нужен…

– Привез немного. Хотелось бы посоветоваться с вами. Если можно, я завтра…

– Ишь ты, какой прыткий! – засмеялся Пронин. – Отдых, батенька, полагается! Не встречали там наших питомцев?

– Не приходилось. Был у меня один знакомый студент педагогического института. Коля Снопов. Убили парня.

Что-то заставило Колесниченко оглянуться назад.

– Нина! – воскликнул он, увидев бледное, как бумага, лицо студентки.

– Я все слышала, Дмитрий Петрович, – глухо ответила Нина и медленно пошла к выходу. Перед ней расступились. У дверей она остановилась и, взглянув в глаза Колесниченко, спросила:

– Это точно, Дмитрий Петрович? Колесниченко молча выдержал ее взгляд. Нина наклонила голову и вышла.

– Н-да, – неопределенно произнес Пронин.

– Ух, как жестоко! – Колесниченко стукнул себя кулаком по лбу. – Дернул же черт за язык!

* * *

Около общежития Зину догнал Федор.

– Где сегодня Нина? – спросил он с ноткой нетерпения в голосе. – Она сказала, что будет ждать в общежитии.

– Не знаю. Я ее с утра не видала. У нас практические сегодня.

– Я уже два раза наведывался сюда. И сейчас у вас в комнате нет света. Я зайду? Подожду ее.

Зина промолчала. Она не хотела отвечать. К чему вмешиваться в чужие дела?

Ключа у швейцара не оказалось. Значит, кто-то дома. Но почему нет света? Спать в такое время никто никогда не ложится. Не заболела ли Клава?

С недобрым чувством шла к себе в комнату Зина. За ней следовал Федор.

В комнате, освещенной бледным светом луны, падающим в окно, Зина увидела тень человека. Кто-то из подруг сидел, уронив голову на стол.

– Кто тут? Почему света нет? – спросила Зина. Ей не хотелось включать свет при Федоре. – Нина, ты? Что случилось?

Ответа не было. Только сильнее стали вздрагивать плечи. Федор включил свет.

За столом, укрывшись шалью, горько, беззвучно рыдала Нина. В руках она судорожно сжимала обкусанный шелковый платочек. Глаза ее, полные слез, не мигая смотрели в одну точку.

– Что случилось? Может быть, я чем-нибудь сумею помочь, Нина? – несмело спросил Федор.

– Оставь меня! – проговорила Нина сквозь рыдания и в отчаянии еще ниже наклонила голову.

– Извини, я не хотел обидеть.

– Федор! Уйди! Я не хочу тебя видеть! – почти крикнула Нина и выбежала из комнаты.

Федор пошел было за ней, но в дверях появилась Клава.

– Не трогайте ее! – строго сказала она. – У нее и без вас горя хватает.

– Что происходит? Не раздеваясь, Клава в пальто села на кровать.

– Коли больше нет, Зина, – сказала она, и маленькие сжатые губы ее вздрогнули.

– Что? – почти простонала Зина. Глаза ее стали круглыми, а сама она побледнела и схватилась за спинку стула.

– Ах вот в чем дело! – вырвалось у Федора. Он стоял посреди комнаты и мял в руках свою шапку. – Не может быть!

– Приехал из Монголии Дмитрий Петрович… Говорят, что Коля взорвал японский танк и сам погиб. Труп обгорел так, что живого места не осталось. Дмитрий Петрович привез его записную книжку. Там было письмо к Нине…

– Эх, Коля! – вздохнул Федор. – Кончилась твоя аспирантура. Нужно ли было сломя голову кинуться туда такому человеку?

Никто ему не ответил: Он постоял немного и ушел.

– Вот его последнее письмо, – сказала Клава, протягивая Зине листок бумаги.

– Не могу я читать чужие письма.

– Теперь это не имеет значения, – возразила Клава. Николай писал:

«Нина!

Бывают в жизни минуты, когда надо подытожить свою недолгую жизнь и, не заглядывая вдаль, сказать себе хорошее, если оно было, и плохое. Может быть, это потому, что завтрашний день будет иной, чем предыдущие. Завтра мне держать экзамен перед страной, перед своей гражданской совестью. Для некоторых из нас это будет последний экзамен. Результаты ты сама узнаешь из газет. Было бы досадно ставить на этом точку, но если обстоятельства сложатся так, заранее только остается пожалеть, что слишком мало я сделал на земле.

Нина! Я люблю тебя. Было между нами недоразумение. Виноват в этом я, но в самые трудные минуты у меня было одно желание: сохраниться, чтобы вернуться к тебе достойным. Это мне придавало силы. Поэтому я часто думаю: тем, что живу, обязан тебе. За это мне не стыдно. Но поверь, ради жизни я не уклонялся от своего долга, не прятался за спины других. Пока мне не приходится краснеть за свою работу здесь. Я всегда думал: это я делаю так, чтобы Нина могла гордиться мной. Иначе бы я не имел права вернуться к тебе.

Я хорошо помню тот день, когда мы стояли на Пугачевской горе. Там я особенно остро почувствовал, что мое место здесь, где я сейчас нахожусь. Это потому, что я люблю тебя. Я знал, что впереди предстоит жестокая борьба, но ведь это за жизнь! И я счастлив, что нашел в себе мужество.

Дорогая! Странным покажется тебе это письмо. То, что я написал, не пишут. Прости. Мне так хотелось поговорить с тобой перед большими событиями, что не удержался. Да, я разговариваю с тобой, словно ты здесь, рядом со мной. Мысленно называю тебя невестой. Остаюсь твой, такой же Николай.

Ночь на 20 августа».

Внизу была торопливая приписка: «Слишком слабы слова, Нина, чтобы выразить все. Пожелай мне мысленно быть достойным человеком. Родная! Уже светает, а там – экзамены – трудные, жестокие. Выдержим!»

– Это все, что от него осталось, – вздохнула Зина, закончив чтение. Губы ее дрожали.

* * *

Рано утром к Колесниченко постучались. На лестничной площадке стоял молодой человек в коричневом кожаном пальто с дорогим меховым воротником. Колесниченко с трудом узнал Федора Токмарева.

– Мне никак не верится, Дмитрий Петрович, что Коли нет, – сказал он, проходя в комнату.

Слушая рассказ Колесниченко, Федор не спускал с него глаз. Потом молча посидел несколько минут, а когда Колесниченко пригласил его к завтраку, Федор встал.

– Я пойду, Дмитрий Петрович.

За завтраком Колесниченко спохватился: Федор может знать адрес отца Николая. Надо выслать домой его дневник. Дмитрий Петрович тут же решил разыскать Федора.

Прошло, однако, недели две, прежде чем он собрался в пединститут, где должно было быть общегородское собрание научных работников. Придя пораньше и разыскивая деканат, он увидел в коридоре Федора Токмарева. Федор шел впереди него, слегка размахивая портфелем, как человек, уверенный в себе. Не успел Дмитрий Петрович окликнуть его, как Токмарев скрылся в одной из аудиторий.

Колесниченко пошел за ним и открыл дверь. К его удивлению, аудитория была полна студентов, а Токмарев стоял рядом с кафедрой и начинал лекцию. По внимательно-сосредоточенным лицам студентов видно было, что его лекции пользуются успехом. В самой позе Федора было что-то свободное, легкое.

«Выйдет из него научный работник, – подумал Колесниченко. – Выйдет, но…»

Что скрывалось за этим, Дмитрий Петрович сам не мог определить. Ничего плохого о Токмареве он не знал, но и симпатий этот молодой человек почему-то не вызывал. Не то что Снопов. Тот весь какой-то открытый, а этот вроде себе на уме…

Раздосадованный тем, что пришлось ждать целый академический час, Колесниченко зашел в деканат и сел на диван.

В следующий перерыв Колесниченко собрался выйти и разыскать Федора, но тот сам зашел в деканат вместе с пожилой женщиной.

– Не понимаю, товарищ Токмарев, почему вы отказываетесь от всех поручений? – громко отчитывала женщина.

– А я не вижу в этом особой необходимости для себя, – ответил Федор, не замечая Колесниченко. Он злился. – У меня и без того времени не хватает.

– Мы вашу кандидатуру утвердили на парткоме.

– Напрасно старались.

– Для другого у вас времени хватает, а если с народом поработать, у вас времени нет, – рассердилась женщина и ушла.

Федор заметил Колесниченко и подошел к нему.

– Кто это? – спросил Колесниченко, кивнув головой на дверь.

– Местком, – ответил Федор с иронией. – Хотят пробудить во мне политическую активность, а я не поддаюсь, – засмеялся он, но увидев в глазах Колесниченко осуждение, ожесточился: – Ну на что мне это все нужно? Ходить там по рабочим баракам… Вот никто не спросит, сколько мне приходится работать и что у меня есть. Никто не подумал, что на мне первое приличное зимнее пальто!.. Время, как вы знаете, не баловало нас. Бывало, и недоедали! Стараюсь, работаю… Ну что им еще надо от меня? Что? Профессор Андреев требует от меня иного…

«Этот добровольно на фронт не пойдет, как Коля, – подумал Дмитрий Петрович. – А ведь учились вместе. Кажется, друзьями были».

Записав адрес отца Снопова, Колесниченко пошел в актовый зал. Собрание уже давно шло. Доктор Пронин и Вера Васильевна, занявшие место и ему, издали помахали газеткой, приглашая к себе.

В этот момент Колесниченко еще раз увидел Токмарева. Тот шел вместе с профессором Андреевым, как бы подчеркивая этим свою близость с ним, и сел рядом со своим учителем.

«Все же почему он такой? – задал себе вопрос Колесниченко. – Конечно, дело не только в общественной работе…»

Сам Дмитрий Петрович всегда был занят не только своей прямой работой. Для него всегда хватало дела и в месткоме, и в лекторских группах, и в студенческих общежитиях. Да он я не мог без этого жить. Как же иначе?

– Все же к чему это приведет? – забывшись, пробормотал он, усаживаясь на место.

– Что вы сказали? – переспросил Пронин. Колесниченко растерянно взглянул на своего учителя и понял, что рассуждал вслух. Оба засмеялись.

* * *

Без конца моросил осенний надоедливый дождь. Федору казалось, что промокла не только его одежда, но и сама душа. В эти дни было так пасмурно и сумрачно, что трудно было отличить день от вечера.

Он поднял воротник реглана, но и это не помогло: капли воды, скатываясь с кожаной фуражки, пропитали голубой модный шарф с красными крапинками, который теперь мокрой тряпкой охватывал шею.

Федор испытывал мучительное недовольство собой и тем, как сложилась его жизнь, как проходили его вечера. Ровно без пятнадцати десять он закрывал лабораторию, где готовился к лекциям, и уходил из института. Через десять минут он был уже в темном вестибюле городской библиотеки и терпеливо поджидал появления Нины, каждый раз боясь, что, увидев его, она бросит по его адресу что-нибудь презрительное. Что скрывать, бывало и это, но он терпел.

И так каждый день…

Совсем недавно Федор считал себя победителем в соперничестве с Николаем: в доме отдыха Нина, казалось, навсегда порвала с ним, выбросила его из сердца. Но не тут-то было: хотела забыть, считая себя оскорбленной, а когда стало известно, что Николай не вернется, прорвалось настоящее. Федор понял, что Нина никогда не могла заглушить в себе чувство первой любви и Николай всегда оставался для нее первым человеком. Отчаянию Нины не было предела. Она надломилась, поникла, видимо, обвиняя себя в гибели Николая. Она похудела, голубые глаза ее ввалились, стали печальными и, к несчастью для Федора, еще более привлекательными.

В первое время после известия о гибели Николая Нина не хотела даже видеть Федора. С большим трудом ему удалось убедить ее, что он заботится о ней только как друг Николая.

Сегодня Нина долго не появлялась, хотя почти вея публика уже ушла из библиотеки. Отбросив всякую нерешительность, Федор поднялся в гардеробную. Нина была там. Не смея взглянуть ей в глаза, он поздоровался, взял ее одежду, пока она надевала боты.

– Как хорошо, что ты пришел! – устало сказала Нина, когда они спустились по лестнице. – К нам, говорят, сегодня трамваи не ходят. Ремонт какой-то. Я не боюсь, но как-то не по себе бывает, когда идешь одна. А на улице такая темнота… Теперь мы живем далеко… Зина решила, что мы обязательно должны жить со старшекурсниками. А напрасно…

Федор знал, почему Зина настояла на переезде. Она не хотела оставлять подругу в том общежитии, где все напоминало о времени, когда был жив Коля. Но и на новом месте Нина не могла найти успокоения. Каждый день она ездила в читальный зал библиотеки: там никто не знал о ее горе, никто не сочувствовал ей. Домой в общежитие она возвращалась только к ночи.

В новом общежитии Федор не бывал ни разу, хотя каждый день провожал Нину. Ему не хотелось встречаться с Зиной, которая окончательно возненавидела его с тех пор, как у него вырвалось неосторожное восклицание: «Ах вот в чем дело!.. Не может быть!» Зина восприняла это как злорадство. Нет же! Просто он думал тогда только о Нине… Поэтому и получилось так.

Знала бы Зина, что он тоже переживал… Друзьями ведь были…

Теперь Федор окончательно убедился в том, что Зина тоже любила Колю, но, зная, что он любит другую, ничем не выдала своих чувств. Даже Нина и Клава до сих пор не подозревают этого. За нарочито грубой жалостью к подруге она скрывала свои нежные чувства к тому, кто ее не замечал.

– Я сегодня чуть не опоздал! Вначале подумал, что ты ушла. Решил заглянуть в гардеробную.

– Спасибо, Федя. Ты всегда такой заботливый., Добрый…

– Не нужно об этом…

Нина сегодня была разговорчивее, чем обычно. Она рассказала, что в клинике ее похвалил доктор Пронин и заговорил с ней об аспирантуре. Предложил, если у нее и дальше так хорошо пойдет с учебой, подумать об этом.

Дождь перестал.

– В кино можно бы пойти, но мы опоздаем. Не посидеть ли в саду? – предложил Федор, обрадованный тем, что Нина сегодня не так замкнута. Ему хотелось вывести ее из мрачной задумчивости.

– Домой хочу… Устала я.

– В таком случае я провожу тебя до общежития?

– Дождь опять будет, – сказала она, посмотрев на темное небо. – Промокнешь.

– А ты? Разве не промокнешь?

– Я, если и промокну, то за себя…

– У меня реглан…

Хотя дорога и была знакома, но по разрытым улицам, где строили водопровод, пробираться было трудно.

– Вот и дошли. Дождя нет и как будто не предвидится, – сказал Федор, останавливаясь у железной калитки. – Спокойной ночи, Нина. Иди, поспи. А то, я гляжу, измучилась ты вся. Нельзя так. Надо поберечь себя.

– Не знаю, – сказала она, потом, помолчав, спросила: – Ты очень любишь меня, Федя?

– Сама же видишь. Если бы… Он недоговорил. Молчала и Нина.

Она вспоминала все свои встречи с Федором, как бы со стороны, глазами постороннего человека, оценивала все его поведение и не находила ничего плохого. Особенно запомнился день возвращения из дома отдыха.

Она не торопилась с парохода. Не все ли равно, где проводить время: в общежитии или в дороге? Почти последней она сошла по трапу на берег.

Поднимаясь по крутой лестнице в набережный сад, она увидела Федора. Он стоял, на верхней ступеньке и озабоченно смотрел на шоссейную дорогу, по которой шли последние пассажиры с парохода.

«Меня ждет», – догадалась Нина.

В это время Федор посмотрел вниз, увидел ее, что-то крикнул и побежал, перепрыгивая через две-три ступеньки.

– С приездом, Нина! – радостно крикнул он. – Я ведь с утра поджидаю тебя!

Федор подхватил ее чемодан и пошел вперед.

– Как экзамены, Федя?

– Хорошо! Очень хорошо! Диплом с отличием получу. Это уже обеспечено.

– Поздравляю.

Федор остановился и с чувством пожал протянутую руку Нины.

– Коля тоже сдал все на отлично. Его уже нет в городе. В день приезда сдал экзамен и ушел в казарму. Я еще раз видел его перед отправкой. Удалось немного поговорить.

– Ну и пусть едет, если ему нравится, – сухо ответила Нина, зная, что Федор обязательно передаст что-нибудь от Николая, – Я прошу тебя никогда мне не говорить о нем. Он меня не интересует.

– Не буду, – осекся Федор. – Ладно. Никогда не буду…

Нина не узнавала Федора. Куда делась его неизменная веселость, умение легко разговаривать на любую тему и не теряться ни при каких условиях? Он вдруг стал стеснителен и от этого немного неловок.

– Славный ты человек, Федя, – невольно вырвалось у нее. Но, спохватившись, будто наговорила что-то лишнее, сказала: —До свидания. Я пойду.

Федор не стал удерживать ее. На сегодня хватит, да и со стороны общежития появились три фигуры и послышался голос Зины:

– Почему ты так засиживаешься в библиотеке? Мы два раза выходили встречать! А тебя все нет и нет. По дороге всякие люди могут встретиться. И почему ты в общежитии не занимаешься? Ведь занимаются же люди…

– Там обстановка заставляет засиживаться. Работаешь и не замечаешь, как время идет. И беспокоиться нечего. Меня Федя провожает.

– Опять он около тебя вертится? – В голосе Зины прозвучала злая нотка. – Как он только может!

– Ой, Зина! Какая же ты жестокая! И за что ты его так ненавидишь? Что он такого сделал?

– Рано же ты позабыла…

– Зина! – На глазах у Нины сверкнули слезы. – Хоть бы ты меня не укоряла! Федя – очень хороший человек. И, в конце концов, не все ли равно теперь?

– Ну что ж… Дело твое. Только знай: если ты когда-нибудь выйдешь за него замуж, я никогда не переступлю порог твоего дома!

– Это я знаю. Это-то и было бы ужасно, – обреченно сказала Нина.

Зина привыкла к тому, что подруги считались с ее мнением, а тут она чувствовала свое бессилие, хотя понимала, что Нина идет по ложному пути. Эх, если бы был жив Коля! Но мертвые на помощь не приходят. Зина готова была разрыдаться, но, сделав вид, что она просто сердится на Нину, отвернулась.

– Не сердись, Зина, – умоляла Нина. – Я сама не знаю, что со мной.

– С чего ты взяла, что я рассердилась? – с трудом улыбнулась Зина. – Дурочка ты моя маленькая!

Глава девятая

Карантин сняли. Николай прошел врачебную комиссию и явился к начальнику госпиталя.

– Куда теперь?

– В часть, товарищ военврач первого ранга.

– Может быть, сначала домой?

– Нет. Сначала в часть, а потом можно будет махнуть домой.

– Ну что ж. Так и запишем.

Сокольский присел к столу и быстрым, торопливым почерком начал заполнять документы. Николай посмотрел в окно. В степи бушевал песчаный буран; Степь казалась бесконечной и унылой.

– Да, браток, в жизни всякое бывает, – рассеянно проговорил Сокольский. – Вот и готово… Да… Езжай. В части не задерживайся. Так и записал в заключении, что нуждаешься в отпуске. Надо съездить домой.

– Спасибо, товарищ военврач…

– Слушай дальше. Организм у тебя ослаб. Надо закалять постепенно. Поэтому я записал: два месяца отпуска… Ну, и убирайся отсюда! – вдруг мягко улыбнулся он. – Не советую больше попадаться в госпиталь. Не советую!

Распростившись с Сокольским, Николай вышел из госпиталя. Больше здесь нечего было делать: с остальными простился раньше.

Закинув за спину вещевой мешок с продовольствием на четыре дня, с добавочной банкой консервов – подарок от Сокольского, – пошел на степную базу автомашин. Дорога предстояла немалая – около четырехсот километров.

К счастью, ветер ослаб. Ослаб и мороз. Было не больше двадцати градусов. Тяжелые бесконечные тучи начали дробиться, обнажая голубое небо. По поблекшей степи тащились кое-где большие тени разорванных облаков. Земля была твердая, потрескавшаяся от морозов.

Выйдя на косогор, Николай остановился, снял шапку и помахал в сторону госпиталя: там, конечно, смотрят на него. Может быть, у окна стоит Сокольский.

На вершине сопки Николай еще раз остановился и крикнул:

– Значит, живем еще! Живе-е-м!

По дороге он во весь голос горланил песню о жаворонке. Было радостно оттого, что вырвался из госпиталя, что нет боли в груди.

Наконец он подошел к трем юртам, в которых размещалась автобаза. У крайней юрты два шофера разжигали костер из аргала и перекати-поля. Николай спросил, куда идут машины.

– Обратитесь к начальнику, – ответил один. – Он в юрте.

Лейтенант, начальник колонны, состоявшей из трех машин, охотно согласился взять Николая с собой: в случае аварии в степи лишний человек не помешает.

– Доедем. В кабинах тепло. Свободных мест хватит, – сказал он.

– Через сколько дней рассчитываете прибыть на место? – спросил Николай.

– Зачем так много? Если с машинами все будет благополучно – завтра к вечеру. Вот если авария… Тут на сотни километров ни черта нет.

Скоро тронулись в путь. Николая посадили рядом с шофером. И замелькали сопки и долины, снова сопки и долины – серые от высохшей травы.

Одна из долин удивила Николая тем, что была совсем черной.

– Что это? – спросил он шофера.

– Пожар был, – ответил тот и с гордостью пояснил – Наша часть тушила.

– Отчего загорелось?

– Говорят, дело рук японцев. Монголов в то время здесь не было, да и не стали бы они поджигать. А наш полк по тревоге подняли… Было дело! Если бы не. потушили, пошло бы чесать на сотни километров. Сушь такая…

К вечеру следующего дня прибыли в населенный пункт, где разместился полк Николая.

В штабе, длинной землянке, было темновато. Дежурный, незнакомый старший лейтенант, приказал подождать: командир и комиссар полка заняты.

От нечего делать Николай прочитал стенную газету и нашел в ней несколько знакомых фамилий, потом перешел к фотовитрине, висевшей в глубине коридора.

Неожиданно вспыхнула электрическая лампочка и, моргнув несколько раз, ярко загорелась.

– Товарищ красноармеец, вас вызывает командир полка, – позвал дежурный.

Николай не ответил.

– Вы слышите? – повысил голос дежурный, но Николай не шелохнулся. Это удивило старшего лейтенанта. Он подошел поближе и заглянул в лицо приезжему. Мускулы лица его прыгали: он не то смеялся, не то плакал.

Наконец Николай овладел собой. Он ткнул озябшим пальцем в один из портретов и, на ходу поправляя складки шинели, направился к кабинету командира полка.

Не понимая, в чем дело, старший лейтенант взглянул на витрину. Под невзрачным портретом было написано тушью:

«Красноармеец Н. В. Снопов. После ранения командира взвода управления батареи заменил его. Награжден орденом Красного Знамени и орденом Монгольской Народной Республики».

А Николай в это время постучал в дверь и, получив разрешение, зашел. За столом сидели двое. Яркий свет электрической лампочки ударил Николаю в глаза, и он не мог разглядеть, который из двоих командир полка. Однако молчать было нельзя, и Николай, приложив руку к козырьку, наугад доложил:

– Товарищ майор, красноармеец Снопов после излечения в госпитале прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы.

– Кто? Снопов?

– Так точно, Снопов.

– Ого! Гляди, комиссар. Старая гвардия возвращается!

Николай шагнул вперед и остановился так, чтобы свет от лампочки не мешал ему. Только теперь он увидел, что командир полка сидит за столом, а комиссар встал.

– Как здоровье, товарищ Снопов?

– Здоровье превосходное, товарищ майор, – сказал Николай и запнулся: увидел на петлицах по четыре шпалы. – Простите, товарищ полковник.

– И командир полка у нас полковник, и Снопов кавалер ордена Красного Знамени, – сказал комиссар. – Да и иностранный орден… Знал об этом?

– В коридоре прочитал, товарищ комиссар. До этого не знал.

– Вовремя приехал, – вставил командир полка. – Завтра как раз награды будут вручать. Почему не писали? Мы думали, что не вернетесь в часть.

– Первые месяцы не мог, товарищ полковник. Слаб был. А потом карантин…

Пока полковник расспрашивал Николая, комиссар покрутил ручку телефонного аппарата и приказал спешно вызвать «уголь шесть».

– Отец ваш писал, – сказал он, закончив разговор по телефону. – Беспокоился старик. Ну, ничего. Куклин там все устроил.

Постучали в дверь.

– Заходите! – громко сказал командир полка. Человек вошел и очень знакомым голосом доложил:

– Товарищ полковник, капитан Гусев явился по вашему приказанию.

Николай оглянулся. Капитан узнал его. Черные усы, которых раньше у него не было, дрогнули, он порывисто кинулся к Николаю, обнял, оттолкнул, заглянул в лицо и еще раз прижал к себе.

– Здоров! – пробормотал он. – Красота какая, а? Вспыхнула спичка. Командир полка прикуривал папиросу.

– Простите, товарищ полковник, – извинился Гусев, щелкнув каблуками, – забылся. – И уже тише добавил – Мне он очень дорог, товарищ полковник.

Командир полка с наслаждением затянулся папиросой и чуть улыбнулся.

– Я старше вас обоих, товарищ капитан. Пожалуй, чуть ли не обоих вместе… Горжусь тем, что у меня в полку есть такая дружба… Извиняться за такую дружбу нет надобности. Комиссар вызвал вас, чтобы обрадовать.

– Идите, лобызайтесь, друзья! – засмеялся комиссар. – Боюсь, капитан, отберем у тебя Снопова для другой работы. Есть дела поважнее. – Не дам, товарищ комиссар, никому не дам! – горячо возразил Гусев, но улыбка говорила, что он готов отдать его куда угодно, потому что он жив, потому что здоров и вернулся в строй.

Капитан и Николай одновременно приложили руки к козырькам, повернулись и, нога в ногу, пошли к дверям. Перед выходом Николай приотстал, пропуская своего командира.

В большой казарме капитан чуть подтолкнул вперед Николая. И в это время громовой голос подал команду:

– Батарея, смирно!

Пока дежурный докладывал, Николай искал глазами товарищей. Сначала он увидел Журбу и Алексеева, вытянувшихся около пирамиды с винтовками, потом – старшину Казакова, а вполоборота к нему – Андрея.

– Вольно!

– Вольно! – повторил дежурный на всю казарму, любуясь своим голосом.

– Старшина, принимайте и обеспечьте всем необходимым, – приказал капитан, кивнув на Николая, и, чтобы не стеснять красноармейцев, прошел в маленькую комнатку писаря.

Журба и Алексеев кинулись к Николаю. Старшина на радостях обнял его. Андрей же медленно, вразвалку пошел, навстречу.

– Отлежался, лешак тебя унеси! – услышал капитан голос Андрея.

Часа через два, когда все улеглось, капитан вышел к бойцам.

Николай и старшина пришли откуда-то с улицы. Андрей сидел за столом без гимнастерки и пришивал подворотничок.

– Ба! Андрюша! – воскликнул Николай, увидев на петличке Андрея знаки ефрейтора. – Да ты, оказывается, причислен к командному составу!

– Что? – грозно насупился Андрей. – Как ты смеешь называть старшего по званию Андрюшей? Это что за панибратство в армии? Воинскую субординацию не знаете? Да я же тебя могу по команде «смирно» поставить! Не посмотрю, что ты с высшим образованием и на Халхин-Голе командовал мной. Пошлю вот в наряд на кухню полы мыть. – Андрей откусил нитку и невозмутимо пояснил: – Кроме того, ты не точно выражаешься. Что значит «причислен»? Я не причислен к командному составу, а возведен. Это раз и навсегда запомни.

– Понял, товарищ ефрейтор, – ответил Николай, приложив руку к головному убору. – Но нельзя ли поинтересоваться, дорогой товарищ ефрейтор, за что вы сегодня получили взыскание?

– Тю! – свистнул Андрей. – Кто успел наябедничать? Во-первых, тебе не положено знать. Это дело касается только нас, командного состава! Во-вторых, было все это утром, когда я еще был рядовым. В-третьих, взыскание снято самим лейтенантом Лаченко. Он мне приказал найти фанеру для боевого листка. Это в степи-то! А лейтенант одно свое: «Найдите, проявите находчивость». Ходил, ходил по гарнизону – ничего нет. Пойду, думаю, туда, где начальство живет, выпрошу фанерку у какой-нибудь сердобольной жены командира. Куда там! Ни одной женщины не встретил. Одни командиры. Успевай только козырять. Прохожу мимо одной землянки– гляжу: на насыпи стоит ящик. Фанера как раз подходящего размера. Ну, я быстро вытряхнул пожитки, ящик на голову и айда скорее оттуда. Лейтенант привязался: «Где украл?» Дал два наряда. Потом сам же отменил: ящик-то его оказался.

– Жаль, товарищ ефрейтор. Я бы на месте лейтенанта еще добавил.

– Как ты смеешь?.. Впрочем, – сказал Андрей, надевая гимнастерку, – ты еще новичок в казарменных условиях. Мало каши ел…

– Хватит вам, – сказал капитан и толкнул обоих в глубь казармы.

* * *

Вторая мировая война разгоралась все шире. В нее оказались втянутыми в той или иной степени все европейские государства, кроме Советского Союза. Попытка втянуть СССР в войну на востоке провалилась. Сокрушительные удары советских войск отбили у воинственных самураев охоту нападать на страну социализма и ее союзницу – Монголию.

Тогда империалисты организовали нападение Финляндии на Советский Союз.

С нарастающей тревогой следили миролюбивые люди за провокационными действиями белофиннов на границе СССР.

Первого декабря Сергей остался дома один, так как Аня еще с вечера уехала в Ермолаевскую школу и там заночевала.

Утром, наскоро закусив, Сергей ушел в школу. Зимний день был хмурый, морозный.

Без стука в кабинет ворвался учитель Константинов.

– Включайте скорее репродуктор, Сергей Петрович! – крикнул он и, не дожидаясь, когда директор поднимется из-за стола, сам подбежал к этажерке и повернул выключатель. – Что случилось?

– Война с Финляндией!

Оба замолчали, прислушиваясь к голосу диктора. Передавали сообщение Советского правительства.

– Вот оно, началось!

– Да.

– В школе нет ни одного ученика девятых и десятых классов. Ушли в военкомат.

– Их не возьмут, – сказал Сергей, присаживаясь на, край стола завуча. – Я в этом уверен.

А через четверть часа Сергей вышел из школы. В нагрудном кармане вместе с комсомольским билетом лежало заявление с просьбой принять его добровольцем в ряды Красной Армии.

Уже подходя к зданию военкомата, он увидел своих учеников. Окружив плотным кольцом военкома, они что-то доказывали ему, а он, пожилой человек, смехом и шутками пытался отделаться от них.