Текст книги "По земле ходить не просто"
Автор книги: Вениамин Лебедев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)
Глава вторая
С утра над городом нависли тяжелые тучи. Поднялся прохладный влажный ветер, а под вечер хлынул дождь. Потом выглянуло солнце, улицы стали неузнаваемы: листья деревьев, обмытые ливнем, блестели, как обновленные; дома будто помолодели; воздух стал чище, прозрачнее.
Еще во время дождя у витрины местной газеты начали толпиться люди. Витрина висела низко, и читать сообщение могли одновременно лишь те, кто стоял совсем близко от нее. Но и те, что уже прочитали, не спешили уходить: вновь и вновь перечитывали они сообщение. Толпа росла. Одни старались пробиться к витрине, другие заглядывали через головы, но им ничего не удавалось прочитать, кроме заголовка: «Провокации японской военщины»…
Группа студентов-выпускников вышла из института.
– Что это? Что там такое? – спросил Сергей Заякин у человека, который боком выбирался из толпы.
– Японцы провокации устраивают в Монгольской Народной Республике, – мрачно ответил незнакомец. – Бои сильные идут. И наши тоже там…
– Наши войска?
– Ну да. Так и сказано: советские и монгольские войска.
– Не может быть!
– Прочитайте сами.
К студентам подошел декан факультета.
– Что это, Владимир Александрович? Война? – спросил Сергей. – Так, пожалуй, и госэкзамены не успеем сдать.
– А кому ты там нужен? – насмешливо и зло спросила Аня. – Чтобы под ногами у добрых людей путаться?
Сергей обиделся и торопливой скороговоркой выпалил:
– Воевать так воевать! Пиши в обоз на самую последнюю повозку! Там наверняка пригожусь!
– Вместо пугала? Смотри ты, как расхрабрился!
– Не знаю, что и сказать. Очередной шантаж, как на Хасане, или что-то посерьезнее? – Профессору хотелось прекратить неприятную перебранку. – Думаю, что начать войну они не посмеют. Теперь не девятьсот четвертый год. Японцы уже имели возможность в этом убедиться.
– Реакционная военщина никогда умом не отличалась, – заметил Геннадий Иванович.
– Так-то оно так, – неопределенно пробормотал кто-то и замолчал.
– Пошли в общежитие, – предложил Дедушкин. – В семь часов по радио будут последние известия.
По дороге Аня и Сергей отстали. После долгого молчания Сергей заговорил, будто размышляя сам с собой:
– Из-за этой проклятой близорукости я скоро окажусь никому не нужным человеком!
– Перестань! – оборвала Аня. – Городишь всякую чепуху, а потом разыгрываешь трагедии! Какой ты неуравновешенный, право. Раскричался, как петух на навозной куче!
– Аня!
– Как тебе не стыдно? – продолжала она наседать на Сергея. – Начал хвастаться перед Владимиром Александровичем.
– Я сказал то, что думал. В случае войны я не останусь в стороне.
– Ходишь мешок-мешком, а мечтаешь о военной службе!
– Так я же ничего такого не сказал…
– Глупо получилось! Очень глупо…
Но это уже было началом примирения. Вскоре они сидели на скамейке около общежития, укрывшись одним пиджаком.
* * *
Всего четверо суток оставалось Нине отдыхать. Она уже с грустью думала о том, что придется вернуться в опустевшее на лето общежитие. Другие уезжают домой, а ей некуда. Хоть бы найти на лето какую-нибудь работу…
На выходной день в дом отдыха из города приехали гости, а из соседних колхозов и с пристани пришла молодежь. Под вечер начались танцы.
Нина смотрела на танцующих. К ней уже подходили несколько парней и приглашали, но она отказалась – ждала Колю. Сегодня они вдвоем ходили в лес и только недавно вернулись. Он пошел переодеться, но как долго его нет! «Заснул, наверное, хороший мой», – подумала Нина и чуть не засмеялась. Мой! Странно. Она уже называет его своим…
Потом она начала сердиться. Его ждешь, потому что без него – все не так, а он опаздывает!
Подошел Федор. Он только что выкупался. Его волосы, черные как смоль, остриженные под бобрик, были мокрыми; не успела просохнуть и рубашка с короткими рукавами.
Еще издали он крикнул:
– Приглашаю на три вальса, Ниночка!
– Хорошо, – согласилась она, продолжая сердиться на Колю. Опаздывает – пусть подождет.
– Только чур! На три вальса.
– Согласна на пять!
– Ох и потанцуем, Ниночка!
Нина не понимала, почему Зина «не переваривает» Федора. Он же остроумный и по-своему красивый. Учился хорошо. Оставлен при институте. Значит, заслуживает этого. Чем же Федор не угодил Зине? Может, у Зины так начинается любовь? С ненависти? Говорят, и так бывает. Вот было бы славно! Сразу две пары: два друга и две подруги.
Николая она увидела неожиданно. Он сидел рядом с баянистом и улыбался им. Федор тоже заметил его. В перерыве между вальсами он умышленно вывел Нину на другую сторону площадки. Она не стала противиться: пусть Коля позлится. В следующий раз не будет опаздывать.
Николай подошел к ним, когда баянист снова заиграл.
– Потанцуем, Нина? – спросил он.
Федор отстранил его локтем и громко, чтобы слышали окружающие, сказал:
– Обождешь еще, молодой человек. Тут пока занято.
Николай неловко потупился и отошел в сторону, делая вид, будто ничего не случилось, но так неумело, что Нине стало жаль его.
Подошла сотрудница дома отдыха и что-то сказала Николаю. Не дослушав ее, он резко повернулся и широко зашагал к зданию дирекции.
– Молодой человек решил поревновать наедине, – сказал Федор. – Ничего, пусть привыкает. В жизни пригодится.
«В самом деле, почему, почему Николай ведет себя так глупо? – рассердилась Нина. – Ревнует? Пожалуйста!»
Николай быстро вернулся. Он был озабочен,
– Нина, мне нужно поговорить с тобой. И ты, Федя, мне нужен, – сказал он взволнованным голосом.
– Какие там разговоры! – отрезал Федор. – Вальс «Дунайские волны»! Прошу!
– Подождите! – почти крикнул Николай. Он добавил еще что-то, но Нина не расслышала. Теперь она танцевала назло ему.
– Ух, ревнивый черт! – шепнул Федор и засмеялся. Это не понравилось Нине, но она ответила:
– Глупости мальчишеские! Я сама знаю, с кем мне танцевать!
Николая она увидела вновь, когда тот шел к главному корпусу.
Ссора была замечена. Нина чувствовала на себе изучающие и любопытные взгляды: ведь их дружба ни для кого не была секретом.
Вскоре подбежала Зина.
– Дура! – шепнула она, вырывая Нину за руку из круга танцующих. – Что ты делаешь? Он же уезжает.
Это уже слишком. Нина никогда не думала, что Николай может быть таким капризным. Это ли не глупость? Приревновать, и к кому? К Феде! И еще уехать!
Не веря, что Николай может решиться на такой шаг, она все же пошла в главный корпус. Постучалась в комнату Николая, заглянула в красный уголок и библиотеку. Нашла она его у кастелянши. Стоя на коленях, он укладывал вещи в чемодан.
– Коля!
– А, это ты! – Николай откинул назад волосы и пристально посмотрел на нее. – Разве танцы кончились?
– Не глупи, пожалуйста, – попросила она тихо. – Не будь смешным.
– Я? Нисколько. Мне надо уехать. Только поэтому я беспокоил вас. Извини, пожалуйста. Помешал.
– Коля!
– Пожалуй, это даже к лучшему. Дороги, видишь, разные.
– Глупый ты, вот что!
– Разве? Спасибо за откровенность. Буду знать.
Он встал, взял пальто, чемодан и глубоко вздохнул. По лицу его пробежали глубокие тени. Помолчав немного, он подошел к ней.
– Нина, я уезжаю, – начал он тише. – Прошу тебя…
– Скатертью дорога.
– Выслушай, пожалуйста…
– Я же сказала: скатертью дорога, – ответила она, как бы не замечая протянутой руки.
– Ну, прощай, если так.
Он постоял немного, потом, резко повернувшись, выбежал из корпуса.
Нина вышла вслед, Николай был уже далеко. Навстречу ему бежали двое сотрудников из дома отдыха и передали какие-то бумаги.
Из-за поворота дороги вывернула полуторка и остановилась. Николай забросил чемодан в кузов и, став ногой на колесо, перемахнул через борт. Машина тронулась. На мгновение Нина увидела его лицо, его печальный и грустный взгляд.
– Коля! Подожди! – вырвалось у нее. Машина, оставив сизый дымок, умчалась.
Вечером перед отбоем в комнату девушек постучал Федор. В руке его была бумажка.
– Удружил этот друг, черт бы его побрал! Полюбуйтесь! – И он бросил на стол бумажку.
Это была телеграмма на имя Николая. «Приезжайте институт девять утра вас вызывает директор», – прочитала Зина.
– На обороте прочитай, – сказал Федор, поглядывая на Нину. Она сидела на койке с опухшими глазами.
«Дружище, – читала Зина, – время пришло, и меня зовут. Желаю счастья.
Р. 3. Да объясни, почему до сих пор я молчал об этом. Не хотел, чтобы обо мне говорили: «Пустая бочка громче гремит». Напишу, если буду жив. Николай».
– Что это? О чем он? – не поняла Нина.
– Коля давно подал заявление в военкомат с просьбой отправить в действующую армию в Монголию. Ответа не было, а сегодня…
– О, господи! – вырвалось у Нины. – Он так просил его выслушать…
– Четыре года прожили вместе, – возмутился Федор, – а не захотел даже попрощаться по-человечески!
– Он же два раза подходил к вам, меня посылал, – резко заметила Зина, враждебно взглянув на Нину. – А вам не до него было. На нервах решили поиграть! Радовались, что он за вами по площадке бегает!
– Да брось ты разыгрывать трагедию! – перебил ее Федор. – Если бы умел ценить…
– На коленях должен был стоять перед вами? Мало вам того, что люди над ним смеялись?
– Ну и язык у тебя… – огрызнулся Федор и хлопнул дверью.
В комнате стало тихо. Зина взяла полотенце и вышла. Когда она вернулась из умывальной, Нина плакала навзрыд, уронив голову на подушку.
Часы в коридоре пробили двенадцать. Стрелки отсчитывали уже минуты и часы нового дня.
* * *
В дни подготовки к госэкзаменам выпускники занимались с утра до поздней ночи. Они сидели в круглой аудитории рядом с лаборантской, закрыв на замок дверь в коридор. Напрасно звонил звонок, призывая на перерывы: никто не обращал на него внимания.
В аудитории было жарко: в большие окна, обращенные на юг, потоком лились солнечные лучи.
Зная, что никто из посторонних в аудиторию не зайдет, сидели по-домашнему, сняв галстуки, расстегнув воротники. У многих были засучены рукава. Федя Токмарев, только вчера вернувшийся из дома отдыха, сидел в одной майке. Он с трудом переносил жару и часто менял место в поисках такого уголка, куда не попадали бы жгучие лучи солнца. Даже классной доской загораживался.
Во второй половине дня, когда жара стала особенно невыносимой, через лаборантскую бесшумно зашел декан.
Студенты встали.
– Не изжарились вы тут? – улыбнулся профессор, разглядывая студентов через пенсне. – Как дела? Успеете повторить все, что нужно?
– Постараемся, – весело ответил за всех Геннадий Иванович.
– Когда вы отдыхаете? Остается на это время?
– Сейчас не до этого. Потом уж – после экзаменов отдохнем.
– Я уже часа два в лаборантской. Ни звука. Думаю, дай взгляну. Может, ушли?
Студенты оживились. Только Катя Ванеева смущенно старалась спрятаться за спины Сергея и Ани. Федор Токмарев, заметив это, толкнул локтем Аню и показал глазами: заведем, что ли?
Едва скрылась седая голова декана, Федор начал:
– Черт знает что такое!
– Ты что? С чего это?
– Вы только подумайте, какие могут быть чудеса на свете! До чего дожили! – продолжал возмущаться Федор.
– Да о чем ты? – спросил Сергей, не понимая в чем дело.
– Вы ничего не замечаете? – удивился Федор и подмигнул Дедушкину, что означало: «Поддержи!»
– Дела, дела, – буркнул Геннадий Иванович, будто полностью согласен с Федором.
– Вы что, не видите, что ли, что творится с Катей? Она же влюблена в нашего декана! Может быть, даже неудачно объяснялась. Как увидела его, так и зарделась как маков цвет!
– Недалекий же ты человек, Федя! – подзадоривала Аня. – Главного-то ты не заметил.
– Чего это? – насторожился Федор.
– Ты разве не допускаешь такой мысли, что декан мог застать Катю, когда она целовалась? – задал наводящий вопрос Дедушкин.
– С ке-ем? – завопил Федор, швырнув книгу на стол. – Я его… С кем она целовалась?
– С Колей Сноповым, – сказал Дедушкин.
– И вовсе я не целовалась! – оправдывалась Катя. – У меня тогда разболелась голова, я наклонилась на стол вот на этом же месте и не помню как задремала. Рядом со мной был Коля. Он тоже уснул… А эти говорят, что он обнимал меня. Декан будто зашел, посмотрел и покачал головой… Разбудили бы хоть…
– Катя, ты меня предала! Предала! – укоризненно покачал головой Федор. – А Колька тоже хорош. Опять раньше меня поцеловал девушку, которую я люблю…
– И часто случается, что он опережает тебя с поцелуями? – ехидно спросил Геннадий Иванович.
Теперь Федор попал под обстрел товарищей.
После легкой перепалки часа два работали без перерыва. Лишь иногда шелест бумаги да стук пера по дну чернильницы нарушали тишину. Наконец Федор не выдержал.
– Хватит! Перерыв! – сказал он, захлопывая книгу. – А-а! Это тебе не в доме отдыха прохлаждаться, – насмешливо бросила ему Аня, хотя была рада передышке.
– Кто за мороженым? – звонко спросила Катя. – Конечно, ребята, – ответила Аня.
– А деньги у вас есть? – лениво спросил Федор.. – Деньги? – презрительно фыркнула Катя. – Разве воспитанный молодой человек будет с девушками говорить о деньгах? Его долг купить…
– Ну и дурак будет!
– Что? – с притворным ужасом спросила Аня. – Молодой человек, угощающий девушку, – дурак?
– Что же в нем умного? Равноправие? Равноправие. А как до денег дошло – долой равноправие? Нет уж, хватит! Привыкли жить за счет нашего брата. Теперь и девушкам надо раскошеливаться!
– Ха! Была нужда угощать такого лоботряса! Болтовня эта могла бы продолжаться без конца, но девушки сунули в руки Федору графин и вытолкнули за дверь, наказав: без морса не возвращаться. За мороженым отправился Сергей.
– Красноармейцы идут! – вдруг крикнула Аня, подбегая к окну.
Мимо института по направлению к вокзалу проходила воинская часть. Одежда на бойцах была новая, еще не успевшая обмяться.
– Не кадровые, – разочарованно заметила Катя. – Шаг не тот.
– Они же походным шагом идут, – пояснила Аня.
– Эх вы, девушки! – упрекнул их Геннадий Иванович. – Вам бы, четкий шаг, красивый стан да громкую песню. А вы подумали, сколько каждый из них несет? Вещмешок, противогаз, винтовка, лопата. Все это килограммов тридцать шесть будет. А вы – шаг…
– В такую жару, да с такой ношей… Тяжело, – согласилась Катя.
– Жалей, Катя, жалей, определенно нажалеешь себе жениха, – поддразнил Федор. Он стоял за девушками, держа в руках графин с морсом и стакан.
– Тебе бы, толстяку, самому так.
– Мое от меня не уйдет. В случае войны призовут и отправят. А куда вас девать, девушки? Замуж не за кого будет отдавать. Старыми девами оставить? Кошек много разведете. – Федор поставил стакан на стол и озабоченно почесал затылок. – Дела-а. На фронт таких, как Катя, не отправишь. Она там будет стрелять глазками, до по своим…
Рассуждения Федора прервал возглас Дедушкина:
– Катя! Иди сюда. Вон жених твой идет.
Катя сразу вступила в игру: так уж повелось, что ее всегда дразнили военными, в которых она будто бы постоянно влюблялась.
– Где? – закричала она, подбегая к окну. – Где мой жених?
Военный, о котором говорил Дедушкин, издали смотрел на окна третьего этажа. Поравнявшись с углом института, он взмахнул рукой.
– Воздушный поцелуй тебе, Катя, – пояснил Федор. – Слепцы дикошарые! – крикнула Катя. – Это же Коля! Снопов!
Она спрыгнула со стула и побежала. Остальные – за ней.
Когда выбежали на улицу, колонна красноармейцев почему-то остановилась. Николай стоял у самого тротуара.
– Здравствуй, товарищ красноармеец, – приветствовал его Дедушкин.
– Здорово, ребята!
– Ой, какой он стал! – не удержалась от. восхищения Катя.
– Какой, Катя? – спросил Николай, широко улыбаясь.
– Суровый какой-то. Серьезный.
– Ошибаешься, Катя. Такой же, – ответил он и повернулся к Федору. – Я думал, ты еще отдыхаешь. Почему так рано?
– Да так, – потупился Федор. – Приехал за тобой, но уже не застал…
Вдоль колонны прошел лейтенант и на ходу подал команду:
– Внимание! На ре-мень!
При первых словах команды улыбка исчезла с лица Николая. Теперь он смотрел вперед – вдоль колонны. Команду он выполнил четко.
– Шагом… арш!
Колонна двинулась. Студенты некоторое время шли рядом с Николаем, а потом, распрощавшись, отстали. Дальше всех провожал Федор.
– Напрасно ты, Коля, так уехал, – сказал он несмело, шагая по мостовой.
– Так нужно было, – ответил Николай, глядя мимо Федора на мостовую.
– Не хотел я вставать на твоем пути. Получилось без всякого умысла. Прошу тебя, не обижайся.
– К чему это ты говоришь?.
– Но я… Я люблю ее, Коля, – тихо сказал Федор. Убедившись, что никто его не слушает и не оглядывается, он продолжал: – Говорю тебе честно. От тебя я не могу скрывать. Тем более, когда ты…
– Я знал это, – также тихо ответил Николай, дружески взглянув на него. – Знал… Ты честный человек.
Несколько шагов прошли молча.
– Что ей передать? – спросил Федор.
– Передай, что… желаю ей настоящего счастья.
– Только и всего?
– Что же еще я могу передать?
Федор порылся в кармане, вытащил авторучку и предложил:
– Возьми на память хоть это… Желаю счастливо вернуться.
– До свидания. Увидимся когда-нибудь. За ручку спасибо.
Федор пожал ему локоть и отошел на тротуар. Колонна свернула к вокзалу.
Федор еще долго смотрел вслед. Вот и разъехались в разные стороны. Годами жили вместе, каждую буханку хлеба делили, а под конец стали чужими. Примирения не получилось. Но разве он, Федор, виноват в том, что тоже любит Нину?
Товарищей он догнал около института.
– Как тебе, Катя, понравился лейтенант? – спросил он, чтобы как-то отвлечься от невеселых мыслей.
– Не тебе чета, – отрезала Катя.
В аудитории молча приступили к занятиям. Федор долго не мог сосредоточиться.
– Вот один уже и ушел от нас, – сказал наконец Дедушкин.
– Учился без шума и без шума ушел, – добавил Сергей.
– А вернется, никого из нас здесь не будет, – сказала со вздохом Аня.
* * *
Стрелковый полк, с гражданской войны бессменно стоявший в городе, утром получил приказ: к вечеру погрузиться в вагоны.
Командир батареи семидесятишестимиллиметровых полковых орудий капитан Гусев за два часа до отправки на вокзал отпросился у заместителя командира полка майора Шилова и вышел из военного городка.
Часы показывали половину четвертого. Было жарко и душно. Расстегнув ворот гимнастерки, капитан широким, твердым шагом кадрового командира пошел по обочине дороги.
Он не замечал ни высоких прямых сосен, ни смолистого запаха, которым всегда восхищался, как уроженец степных районов, полюбивший лесной край.
Мысли его вертелись вокруг последних событий в полку. По тому, как выполнялся приказ, он понимал, что это не обычная поездка в лагеря. Правда, многое напоминало прежнюю: суетню, неизбежную спутницу смены квартир, но в то же время что-то было не так. Уже одно то, что командование, объявив тревогу, как будто позабыло об этом, возложив всю подготовку к отъезду на командиров подразделений, говорило о многом. Не было сегодня ни одного проверяющего, а ведь обычно они с блокнотами в руках следили чуть не за каждым шагом командиров рот, батальонов и батарей. Все это настораживало.
Капитан не боялся войны. Сам он считал себя готовым к ней. Беспокоило другое: сумеет ли он быть в бою осмотрительным, распорядительным, сумеет ли вовремя принимать правильные и точные решения? Бой ведь не тактическое учение.
Шагая сейчас по узкой тропинке, вьющейся по обочине дороги, Гусев думал о батарее, о подготовке ее к бою, о ведрах для лошадей, о башмаках для закрепления орудий на платформе…
Дома командного состава вплотную примыкали к городу. У крайнего домика на скамейке сидело несколько женщин. Еще издали капитан заметил среди них Наташу и Светлану. «Трудно им будет без меня», – подумал он и упрекнул себя за то, что за весь день, занятый делами, ни разу не вспомнил о семье.
– Света! – крикнул он. – Света!
Светлана бросила маленькую лопаточку, которой копалась в песке, и побежала к отцу, быстро перебирая ножками.
Наташа поднялась ему навстречу. По ее взгляду капитан понял, что она знает все. Ему хотелось привлечь ее к себе, посмотреть в глаза и сказать «Я вернусь», но он знал, что этого делать нельзя, потому что ей будет еще тяжелее.
– Я уже потеряла всякую надежду увидеть тебя, – сказала она. – Другие успели побывать по нескольку раз, а ты даже не позвонил…
– Работы много было, Наташа, – ответил он, пропуская ее в комнату.
– Скоро? – спросила она. – Пообедать успеешь?
– Успею.
– У меня все приготовлено. Я быстро соберу.
– Папа, ты надолго уезжаешь? – спросила Светлана, когда мать ушла на кухню.
Капитан вдруг увидел в глазах дочери недетскую тревогу.
– А что? – шепотом спросил он. – Может быть, ты огорчила маму?
– Мама плачет…
– Ай-я-яй, большая, а плачет. А папа… уедет и приедет. Разве папа первый раз уезжает?
– Я говорила ей.
– А ты слушайся и люби ее, – сказал Гусев и подумал: «Что это я? Завещание; что ли? Нет, не надо».
– О чем вы там шепчетесь? Что за тайны у вас появились? – раздался Наташин голос. Она стояла в дверях кухни с тарелками в руках. Глаза у нее были красные.
Уже через час, проезжая по городу, Гусев с нежностью думал о жене: в это трудное время она мужественно держалась до последней минуты.
* * *
Новый командир полка, пожилой худощавый майор, прибыл в часть после объявления тревоги. Днем он заперся с комиссаром и больше двух часов беседовал с ним, потом вместе с начальником артиллерии ходил по подразделениям, ни во что не вмешивался, не отдавал никаких распоряжений и даже запретил сообщить о себе командирам подразделений, чем немало удивил сопровождавших его начальников.
– Успеем, познакомимся, – отвечал он на недоуменные взгляды. – Времени хватит. Посмотрю пока со стороны.
Позже, когда полк двинулся на вокзал, он исчез и появился вместе с начальником связи лишь во время погрузки в вагоны.
Проходя вдоль эшелона, в вагонах которого были пока только дневальные, майор вдруг остановился и кивком головы показал начальнику связи в сторону открытых платформ, на которые артиллеристы по бревнам затаскивали орудия. Начальник связи сначала не понял, что так заинтересовало командира полка. Может быть, артиллеристы что-то делали неправильно? Но, кажется, командир батареи капитан Гусев не такой человек. Недаром в полку среди командного состава прозвали его «Семь раз отмерь».
– Не туда смотрите! Под вагоны глядите.
По шпалам под вагонами пробирался красноармеец. У середины состава он вылез и, хромая на левую ногу, добрался до вагона, в котором должны были разместиться артиллеристы. Осмотревшись кругом, он торопливо юркнул в полуоткрытые двери.
Майор движением головы приказал:
– Пойдемте.
С ловкостью юноши командир полка поднялся в вагон. Красноармейца там не было. Майор заглянул под нары и по-молодому звонко крикнул:
– Эй, кто там?
– Молчи! – послышался из-под нар сдавленный шепот.
– А что такое?
– Не выдавай, друг. Узнает капитан – выгонит.
– За что?
– Ящик со снарядами уронили мне на ногу.
– Тогда надо в санчасть. Есть, наверное, где-нибудь поблизости.
– Иди ты… – из-под нары вылетело крепкое слово. – Люди едут…
– Нога-то болит?
– Какое тебе дело до этого? Поболит и пройдет.
– Зайцем все равно далеко не уедешь.
– Дурак ты, я вижу. Как тронемся – вылезу. Дорогой не высадят.
Начальник связи не выдержал и прыснул. Майор укоризненно посмотрел на него и покачал головой, но было уже поздно. Красноармеец заподозрил неладное и замолчал. Потом из-под нар показалась голова со сдвинутой на затылок пилоткой.
– Простите, пожалуйста, – сказал красноармеец, вставая на ноги. – Думал – дневальный.
– Не знал – значит, не виноват. Давно в армии?
– Два дня.
– То-то и видно. Пехотинец, а залез в вагон артиллеристов.
– Нет, я правильно. Нас несколько человек из третьей роты послали на помощь к артиллеристам. В пути будем им помогать.
– Как фамилия?
– Куклин, – и, спохватившись, что в армии так не отвечают, поспешно исправился: – Красноармеец Куклин.
– Ты очень боишься командира батареи?
– Капитана? Он мне приказал идти в санчасть, а я не пошел.
– Значит, не выполнил приказания? Знаешь, что полагается за это в армии?
Командир полка, начав разговор на ты, не изменил тона. Он говорил спокойным голосом бывалого вояки. Начальник связи слышал уже от кого-то, что майор был в Испании,
– Ничего мне не будет.
– А все-таки?
– Судят, – выпалил красноармеец и торопливо заговорил, боясь, что его остановят, не дадут высказаться: – Но я, товарищ майор, не хочу быть последним человеком! Не хочу остаться! Воевать же едем…
– Как же ты будешь воевать? – перебил майор. – Там надо будет бегать, а у тебя нога…
– Пройдет! Вначале было больно, а теперь ничего. К утру и следа не останется. Разрешите, товарищ майор?
– Я не имею права отменять приказание вашего капитана.
– Вы не отменяйте. Вы… Вы просто не видели меня…
Майор улыбнулся. Этот красноармеец с лукавыми глазами и смуглым красивым лицом определенно нравился ему.
– Мне уже пятый десяток, а ты меня толкаешь на такой поступок.
– Не виноват же я…
– Давай-ка лучше ногу посмотрим.
Командир полка заставил бойца разуться. Никаких признаков перелома не было. Пальцы двигались свободно.
– Ну, поедешь, если уж так хочешь…
* * *
В назначенный, срок все было готово. Воинская часть, ставшая эшелоном, двинулась. Капитан Гусев еще раз оглядел платформу и на ходу прыгнул в вагон.
– Смирно! – командовал старшина батареи Казаков и доложил: —Товарищ капитан! Материальная часть погружена согласно вашему приказанию. Люди все на месте, за исключением Куклина.
Капитан поморщился. Все же не обошлось без неприятностей: опрокинули ящик со снарядами.
– Не узнали, что у него с ногой?
– Не знаю, товарищ капитан. Я два раза наведывался в санчасть, но он туда не приходил…
– Старшина! Почему не доложили вовремя?
– Нога ничего, товарищ капитан, – раздался голос из-под нар. – Разрешите выйти? Тут не очень уютно.
Почти у самых ног капитана показалась голова Куклина.
– Вы почему здесь? Почему не ушли в санчасть?
– А что мне там делать? Нога у меня совсем в порядке. – Куклин встал по стойке «смирно». – Зачем мне отставать от своих?
– Подождите, – удивился капитан неожиданному ответу. – Вы в батарее-то всего несколько часов, а уже всех артиллеристов к своим причислили.
Капитан собирался распечь этого новичка, а заодно и старшину, но красноармеец был так добродушно лукав, что рассердиться на него по-настоящему Гусев не мог.
– Ладно, там решим, как быть с тобой, – сказал он и, скомандовав: «Вольно! Садись!», сам сел на нижние нары.
– Ох и дал бы я тебе «своих» за такие проделки, – проворчал старшина, косясь на командира батареи. – Позабыл бы всех «своих» и «наших». Счастье твое, что новичок. Мало каши ел…
Капитан отдыхал. Теперь, когда батарея погружена в вагоны и все на месте, нечего уже суетиться и беспокоить людей. Опытным глазом командира он видел, что бойцы разместились удобно и уютно, а материальная часть – надежно.
Иному неискушенному человеку кажется, что в армии все просто: приказал, подал команду – и все будет в порядке.
Ошибочное мнение. Быть командиром—это не только подать команду громовым голосом. Командовать – это уметь в любых условиях организовать согласованные действия десятков и сотен людей, уметь распознавать и изучать людей, находить в них хорошие черты. Бойцу Макаренко нельзя поручать командирскую лошадь. Он мал ростом, а лошадь капризная, и ему, не очень сильному человеку, трудно справиться с ней. Зато его можно послать к любому командиру. Он пойдет хоть к самому наркому, доложит, выслушает, повторит приказание из слова в слово, да еще с такой лихостью, что залюбуешься. Нельзя посылать к большому начальнику красноармейца Алексеева. Высокий и грузный, он стушуется перед ним и не сумеет выполнить приказ. Но поручи ему что-нибудь другое – сделает так, что лучше и не надо. Худощавый красноармеец Журба из Харькова всегда уравновешенный и спокойный, любит красоту и порядок. Если ему приказали закрепить колеса орудий на платформе, можно не сомневаться: он все продумает, и не только, как закрепить, но и как лучше потом выгрузить.
На первой остановке капитан пересел в пассажирский вагон в голове эшелона. В купе, где было его место с командирами взводов батареи, кроме лейтенанта Лаченко, находился худощавый немолодой майор. Полагая, что это один из штабников, зашедший сюда от безделья, капитан спросил его:
– Вы не будете, товарищ майор, против, если я прилягу?
– Пожалуйста.
Укладывая шинель на верхнюю полку, Гусев по привычке спросил самого себя вслух:
– Кажется, все в порядке? Ничего не забыто, не упущено?
Произнес он это тихо, но майор услышал.
– У вас все предусмотрено, товарищ капитан. А Куклин ваш – молодец. Из таких людей выходят толковые командиры. Правда, в нем пока много наивности, но это пройдет. Парень с душой. – Майор помолчал и добавил – Да, хорошие люди прибывают.
Капитан повернулся: этот майор знал все, что происходит в батарее, и очень смело судит о действиях ее командира.
– Простите, с кем я имею честь разговаривать?
– Я назначен к вам командиром полка.
* * *
Еще не взошло солнце, а в летней мастерской колхозного пчеловода Василия Ефимовича Снопова уже слышался стук молотка, шуршал рубанок и изредка поскрипывал расшатанный верстак. Тихо насвистывая солдатскую песню, старик мастерил ульи. Время от времени, оставив работу, Василий Ефимович озабоченно посматривал на алые полоски неба на востоке, прислушивался к пению птиц, к шороху листьев. Он старался определить, какая будет сегодня погода. А как же иначе? Ведь вся работа его огромной армии маленьких тружеников зависела от нее. В холод пчелы не летают, в жару, когда зной высушит цветы, невозможен медосбор, а в ветер – трудно возвращаться домой с тяжелой ношей и многие гибнут в пути.
Сегодня день обещал быть жарким. Но роса обильная – солнце не сразу ее высушит, а к вечеру на низких местах тоже может быть небольшой медосбор.
Прилаживая леток, Василий Ефимович вдруг вспомнил, что сегодня исполнилось девять лет с тех пор, как колхозники поставили его пчеловодом. Уж девять лет он ни на один день не покидал пасеку.
Колхоз организовали в декабре 1929 года после бурных споров, бестолковой суетни и острых переживаний.
Трудное было время. Страшно было крестьянину переступать порог новой жизни, боязно отказаться от всего, что известно и привычно с детства, что перешло от дедов и прадедов.
Много было передумано и пережито в ту суровую зиму. Какова-то она будет, новая жизнь? У кого не сжималось сердце при взгляде на коня-кормильца? Не раз, может быть, стоял мужик, ухватившись за гриву сивки, погруженный в тревожные мысли. Конь, казалось, понимал своего хозяина и, глядя на него большими умными глазами, тяжело вздыхал.
Пройдешь, бывало, ночью по селу – темно в окнах, лишь где-то в глубине избы вспыхнет и медленно затухнет тусклый огонь цигарки. Тянет мужик-хозяин горький на вкус табак-самосад, пока не сгорит замусленная газетная бумажка и не обожжет пожелтевшие грубые пальцы. Тогда протянется огненная дуга к шестку, рассыплется искрами перед заслонкой. Пройдет немного времени, и опять вспыхнет спичка, прижигающая цигарку.
