Текст книги "По земле ходить не просто"
Автор книги: Вениамин Лебедев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)
Две струи пуль одновременно хлестнули по конвоирам. Старший лейтенант на мгновение замер, словно получив удар в спину, потом толкнул ногой шедшего впереди офицера и прыгнул в сторону. Сергею вначале казалось, что старший лейтенант убит, но через несколько секунд он снова увидел его. Стараясь уйти из-под огня, старший лейтенант залег за остатки ограды и переползал к церкви. Видно, это был опытный, обстрелянный человек, способный быстро оценить обстановку.
Сергей сменил диск и, перепрыгивая через трупы, бросился вперед, чтобы оказаться впереди старшего лейтенанта.
Первое ошеломление немцев и полицаев, получивших неожиданный удар, проходило. Началась жаркая перестрелка. Раздались крики офицеров. Немцы начали организовываться.
«Если отряд сейчас не ударит, нам отсюда не уйти», – успел подумать Сергей.
Выпуская очередь за очередью, он пытался собрать вокруг себя товарищей и продержаться хотя бы до общей атаки, но положение складывалось так, что приходилось отступать.
Пули зацокали по кирпичам стены, у которой находился Сергей, и он вынужден был прыгнуть в сторону и стать за углом. Оттуда он послал очередь и заставил перебегающих немцев залечь за каменную ограду.
– Развяжи мне руки! – раздался позади Сергея сдавленный голос.
Старший лейтенант стоял спиной к Сергею, прижимаясь боком к выступу стены.
Сергей выхватил из ножен кинжал и перерезал впившийся в тело узкий ремень.
– Лупи их, сволочей! – крикнул Сергей, подавая трофейный автомат, который ему удалось захватить за углом.
– Есть, Сережа, лупить сволочей!
– Коля? Ты? – крикнул Сергей, не поверив самому себе.
А Николай уже был далеко. Он перебегал от дерева к дереву и обстреливал немцев.
– Назад! Назад! – крикнул Сергей. И вдруг по всей площади раздалось:
– Ура-а-а-а!
Это подоспела группа капитана Гусева. Без единого выстрела удалось ей добраться от исходной позиции до станции. Дезорганизованные ударом партизан в самом центре, немцы не смогли оказать сопротивления на подступах к станции. По огородам, садам и дворам партизаны вырвались к центру, и это решило исход борьбы.
Очищая станцию, партизаны выбрались к вокзалу. Ожесточенная перестрелка завязалась около комендатуры, где немцы пытались задержаться. Оттуда их выбили гранатами.
Сергей, увлекая свою группу к выезду из города, увидел Шрайнера, того самого офицера, который в прошлом году хотел расстрелять Барановского, Захарова и его. Комендант перелезал через плетень и пытался скрыться за огородами во ржи. Одной короткой очередью Сергей прижал Шрайнера к земле, но тот, видимо, был только ранен и на коленях уползал в рожь. Опередивший Сергея партизан Иванцов пинком свалил коменданта, а потом за шиворот поднял на ноги.
У здания вокзала Сергей увидел Барановского и Гусева. Они пришли от здания райисполкома, где уже было тихо.
– В чем дело? Где старший лейтенант? – набросился Гусев на Сергея.
– Сейчас вместе с нами был.
Николай вышел из переулка с группой партизан. Он был босиком и без ремня, зато в обеих руках нес по автомату.
– Упустил! Удрал подлец! – прохрипел он возбужденно.
– Кто удрал?
– Полицай один. Старый мой знакомый. Карпов. Сапоги свои хотел у него отобрать.
– Куда удрал? Э-эх, Коля! Ты понимаешь, кого упустил?
А Гусев в это время стоял за спинами партизан и единственным своим глазом смотрел на Николая. Вот когда и при каких обстоятельствах пришлось увидеть старого друга!
– Коля! Снопов! – позвал Русев прерывающимся голосом.
– Капитан! Товарищ капитан! – воскликнул Николай. – Мне же полковник сам вручил ваш пистолет;.. Оказал, что вас нет…
* * *
На станции партизаны пробыли недолго. После взрыва водокачки и железнодорожного моста Гусев дал сигнал к отходу, и отряд двинулся в леса. Гусев, Николай и Сергей шли вместе.
– Почему тебя направили в тыл к немцам? – спрашивал Гусев.
– Командованию стало известно, что здесь действует группа однополчан, хотя немцы уже дважды сообщали из Берлина о том, что наш полк уничтожен. Ну, меня, как одного из старослужащих, рекомендовал, говорят, наш полковник. Много наших здесь, товарищ капитан?
– Вон в чем дело! Значит, я виновен во всем этом. Кроме меня, Коля, здесь никого нет из нашего полка, ни единого человека. Все погибли. Даже раненые– всех немцы добили. Так что, выходит, я ввел в заблуждение не только немцев, но и своих… Помнишь митинг в июле, когда мы в окружение попали? От батареи тогда выступал Андрей. Потом полковник отдал приказ. Я навсегда запомнил его слова: «Пока в мотострелковом полку есть хоть один человек, полк будет жить и сражаться против врага». Мне казалось, что остался один я… И я выполнял приказ нашего полковника… Чтобы отвести удар от мирного населения, я на месте диверсии всегда оставлял записки: запомните, что вас бьет такой-то полк… Как теперь наш полковник?
– Генералом был… Погиб в мае на Калининском фронте.
Гусев опустил голову. Несколько минут шли Молча, покуривая в кулаки.
– Мои тоже погибли. Аня и Коленька… – с трудом выдавил из себя Сергей. – В первый день войны.
– Да ты, что, Сережа! Они же живы. В Островном живут.
– Что? – Сергей вцепился в рукав гимнастерки Николая и жалобно попросил: – Не надо утешать меня, Коля. Зачем?
– Так ведь я же в начале мая получил письмо от Ани. Отец тоже несколько раз поминал их в письмах. Сын долго болел. И дочь у вас родилась. Надеждой назвали. Надеются, что ты вернешься, – выложил Николай все, что знал об Ане. – Она там сейчас директор детдома.
Известие было таким ошеломляющим, что Сергей как-то неестественно засмеялся, а потом, обхватив голову руками, отбежал в сторону и пошел один. Нужно было привыкнуть к радостной вести, поверить в нее.
– До чего же я рад за Сергея Петровича, – сказал Степаненко. – Ведь замечательный же парень.
– Может быть, мои Наташа и Светлана тоже сумели эвакуироваться и живут сейчас где-нибудь в тылу? Я ведь ничего не знаю о своих, – с надеждой сказал капитан.
Николай ничего не ответил. Он дважды за прошедшую зиму посылал запрос в Бугуруслан, где были сосредоточены адреса эвакуированных из западных областей, но оттуда ответили, что такие-то Гусевы среди переселившихся в восточные районы страны не числятся. Но зачем разрушать надежду у человека? Да, может быть, и ответы были неточные? Мало ли что может быть во время войны.
Нагнал всех троих шедший где-то позади Барановский и с удовольствием сообщил:
– Ребята Карпова захватили. Забрался сукин сын в уборную под доски. Вонища от него. Сейчас о пощаде молит, всех провокаторов выдал. А Шрайнер до сих пор уверен, что Снопов—летчик с подбитого самолета.
* * *
В первое время пребывания в партизанском отряде Николай был занят в штабе. Но уже через несколько недель он вполне освоился в тылу врага и сам не раз просился на задания. Однако командование решило иначе. Ему поручили сформировать роту из бывших пленных, вырвавшихся из неволи. Это было тем более важно, что к этому времени, как предупреждали с Большой земли, началось серьезное наступление немцев на район партизанского движения. В этих условиях нужны были крупные подразделения, способные дать бой врагу по всем правилам тактики. Рота Николая действовала успешно. Скоро в одном из лагерей удалось освободить несколько сот военнопленных, работавших за колючей проволокой. Из них сформировали еще две роты, и Николаю поручили командовать целым батальоном. Батальон громил карательные отряды немцев и полицаев, уничтожал вражеские гарнизоны.
Однако пребывание Николая в партизанском отряде завершилось неожиданно быстро. Его вызвали в штаб партизанского соединения и приказали собираться на Большую землю для доклада о положении дел.
Никогда Николай не был склонен преувеличивать роль одного человека в войне, тем более собственную роль, но когда его стали готовить к переходу через фронт, ему стало не то что страшно, но как-то не по себе. Он почувствовал, какая огромная ответственность ложится именно на него.
Его заставили наизусть выучить несколько десятков листов текста доклада. Сведения о противнике, собранные по крупинкам многочисленными разведчиками, даже Николая удивили своей полнотой и точностью. Пришлось заучивать и просьбы партизанского соединения, и сигналы на случай прилета самолетов. Кроме того, по пути Николай должен был побывать на нескольких явках и оттуда тоже забрать нужные для командования сведения. Словом, ему доверялось то, что даже непосредственным исполнителям поручалось по частям.
О выходе Николая из лагеря никто не знал, кроме узкого круга людей из штаба и капитана Гусева. Даже Сергею Заякину разрешили сказать только в последний момент.
Было хмурое сентябрьское утро, когда Николай вышел в дорогу. Одет он был очень легко. На нем был засаленный суконный пиджак, рубашка-косоворотка да хлопчатобумажные брюки. Будто вышел ненадолго местный человек по каким-то делам. Из оружия у него было два пистолета и несколько гранат.
Километров пять провожали его Гусев и Сергей. Гусев всю дорогу хмуро молчал. То ли трудно было расставаться, то ли не верил он в успех перехода через линию фронта. Ведь Николаю надо пройти по тылам немцев несколько сот километров…
Наконец настала самая тяжелая минута – расставание.
– Ну, Николай, – прервал тягостное молчание Гусев, – будь осторожен. Береженого бог бережет.
– Будь счастлив… Да сообщи там моим… Успокой, – попросил Сергей. – Желаю успеха.
Оба на прощание обнялись с Николаем, и он зашагал по дороге, ни разу не взглянув назад. В душе он испытывал такое же чувство, как три года назад на Халхин-Голе в первую ночь, когда командир роты послал его в разведку. Было страшно. И кроме того, после гестаповской обработки он хорошо понимал, что еще раз ему не выдержать такое испытание. Лучше быстрый конец.
Линию фронта он предполагал перейти к концу сентября. Направление держал на участок обороны своей дивизии, где местность ему была знакома. Какое счастье было бы, перемахнув через фронт, оказаться среди знакомых людей!
Четырежды он заходил на места явок, получал пакеты, а потом в лесу выучивал наизусть их содержание и сжигал. Несмотря на наступившие ночные холода, он ни разу не ночевал вблизи жилья – боялся попасться.
Однако он запаздывал. Чем ближе к фронту, тем труднее стало продвигаться не только днем, но и ночью. То и дело натыкался он на немцев. А тут еще кончились запасы продовольствия и приходилось питаться рябиной, зерном, собранным на полях, а чаще всего выкопанной где-нибудь сырой картошкой.
Не раз Николай был на краю гибели. И не забыть ему никогда, как однажды спас его старик колхозник.
Дело было недалеко от Вязьмы у деревни Бабьи Горы. Чтобы выиграть время, он шел днем по лесу. За поворотом одной из тропинок он вдруг увидел человека, сидевшего на земле. Спрятаться было уже поздно. Но человек был один, и Николай пошел напролом. Правой рукой в кармане он взвел пистолет на боевой взвод, а в левой сжимал гранату.
Человек оказался стариком лет семидесяти-семидесяти пяти. В ногах его лежал мешок.
– Далеко ли идешь, отец?
– В Жуково иду за шерстью, да вот полицаи задержали. Партизан ищут. Поди, теперь не успею домой до запретного часа. Ноги вот плохо стали ходить.
Старик-хитрил: если враг—не придерешься к таким словам, а если свой – будет остерегаться.
– А где же они?
– Полицаи-то? У них тут версты за две засада. Да ведь они и не сидят, а по лесу все бродят. Сейчас в сторону Семлева пошли. Курить у вас не найдется, молодой человек?
Николай высыпал старику последнюю щепотку махорки. Старик затянулся трубкой и закашлялся.
– Ох, давно не курил такую. Моршанский табак.
– Вот бумажки у меня нет. Свернуть не из чего, – сказал Николай, хотя табаку у него уже не было.
– Бумажки не держу. Увидят – греха не оберешься. Вон тут деревня. Там сейчас саперы стоят немецкие. Говорят, застрелили человека за картинку на обложке тетради.
Николай и верил и не верил. Черт его знает, что у старика на уме. Оставив его, он прошел несколько десятков метров, а потом круто свернул в лес и побежал обратно. Вернувшись к опушке, выглянул на луг. Метрах в ста от себя увидел группу конных и пеших полицаев. Они о чем-то совещались, покуривая. В это время появился из лесу старик.
«Подойдет он к ним или не подойдет? – лихорадочно думал Николай. – Если подойдет – явный предатель».
Но старик не подошел, а постарался уйти от полицаев. подальше. Значит, действительно происходит облава.
С величайшей осторожностью выбрался Николай из леса и двинулся дальше к фронту.
Под утро третьего октября, миновав второй эшелон немецкой дивизии, он вышел к переднему краю. Наступал последний и самый опасный момент многодневного пути. До своих оставалось не больше двухсот метров, но тут на каждом сантиметре его ожидала смерть. Вся эта полоса простреливалась с обеих сторон многослойным огнем, а под тонким пластом земли могли притаиться коварные мины.
Весь остаток ночи и весь день Николай пролежал в мелком ельнике вблизи немецкого блиндажа, изучая систему огня противника, порядок охраны постов, смены часовых.
Лес на переднем крае был измолочен войной. Деревья со сбитыми вершинами, редкими уцелевшими ветками и ободранной корой тянулись вверх, словно призывая к справедливости и возмездию. С вечера заморосил дождь. Часовые сменялись каждые два часа. В офицерском блиндаже бренчала гитара, слышались пьяные голоса.
Около полуночи, когда темнота особенно сгустилась, Николай поднялся и прислушался. В это время из блиндажа вышли три офицера в накинутых на плечи шинелях. Постояв несколько минут, они ушли обратно.
– Пора! – шепнул себе Николай, ступил на тропинку и сразу услышал за собой топот ног. Николай оглянулся. К нему приближались две тени.
«Вот оно! Вот оно!» – пронеслось в голове.
– Хальт! – окликнул передний.
Николай швырнул под ноги солдатам гранату. Перебегая через насыпь офицерского блиндажа, спустил вторую гранату в железную трубу, откуда вырывалось пламя. Позади раздались два взрыва. Мимо него пролетел кусок железной трубы да с треском раскрылась дверь блиндажа. Последнюю гранату он бросил в траншею и кинулся в сторону своих.
«Лишь бы не мины!..» – думал он, чувствуя свинцовую тяжесть в ногах.
Первые струи пуль, пролетевшие рядом, заставили его упасть на землю и двигаться дальше ползком. Со всех сторон взлетали ракеты. К счастью, малинник, выросший за лето, скрывал его от немцев и своих.
К ужасу Николая, больше всего стреляли свои. Вспышки выстрелов показались совсем рядом.
– Свои, ребята! Свои! Не стреляйте! – закричал он, но никто его не услышал. Стрельба усилилась.
– Ребята! Товарищи!
С воем прилетели первые мины. Николай свалился в воронку от снаряда и решил переждать. Он хорошо знал, что в воронке не страшно: может поразить только прямое попадание. И все же каждый разрыв заставлял его вздрагивать.
Прошло минут двадцать. Стрельба постепенно начала утихать.
Николай снова пополз вперед, негромко призывая:
– Ребята! Товарищи!
Рука неожиданно нащупала насыпь, а затем провал: траншея! В то же время свирепый голос раздался снизу:
– Бросай оружие! Руки вверх!
На него уставились дула автоматов и винтовок.
– Возьми! Черт с тобой! – отозвался он и свалился в траншею.
Когда его стали обыскивать, он предупредил: – В правом кармане браунинг.
– Документы где?
– В разведотделе армии.
– Да это же комбат два! – крикнул кто-то.
– Снопов? – удивился майор Куликов. Он шел по траншее. – Ты откуда? От немцев? Куда тебя черт носил? Как же ты прошел? Тут же у немцев минное поле. Да и наши саперы кое-где заминировали.
– Не знаю, товарищ майор. Я ни одной мины не задел.
Николая охватила буйная, истерическая радость. Но тут он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание от голода.
– Ребята, нет ли кусочка хлебца, а? – Вопрос прозвучал неуверенно. Он знал, что на переднем крае мало у кого от ужина до завтрака сохраняется хоть что-нибудь. – Я давно не ел…
– Был кусочек у одного… Да и тот вечером поделили. Сейчас ничего недостать.
– Ко мне пойдем Там найдется, – сказал Куликов. – Пошли. В штаб я доложил. Там передали вверх. А много у немцев войск против нас? Ты где был? В партизанском отряде?
Николаю трудно было отвечать на все эти вопросы. К чувству голода прибавилось ощущение гнетущей усталости. Ноги дрожали. Стало холодно.
Едва он успел поесть в блиндаже Куликова, пришла машина. Николая срочно требовали в штаб армии.
Глава шестая
Шофер остановил машину у канавы.
– Спасибо, дружище! – сказал Николай, выпрыгивая из кузова. – Счастливо доехать!
– Вам тоже счастливо, товарищ старший лейтенант. Будьте здоровы.
Закинув за спину вещевой мешок, Николай без дороги двинулся на запад.
Стояла холодная сухая осень. Листопад не закончился, и лес словно горел огнем желтых, красных и оранжевых цветов. Только ольха и ива в низинах зеленели, как летом. Николай любил такую осень: многоцветную, бодрую.
Прошло почти две недели с тех пор, как он вышел из тыла противника. Сейчас он возвращался в свой родной полк.
В штабе армии, в том же самом блиндаже, где он получил задание, его встретил Опутан, теперь уже полковник.
– Ба-а! На кого же вы стали похожи! А мы уже начали беспокоиться. С последней точки нас предупредили, что прошел.
– Пить! – проговорил Николай, увидев на столе графин с водой.
– Вы что, больны?
– Нет, – только и мог вымолвить Николай. Потом, напившись, счастливо засмеялся. – Наелся…
Три дня и три ночи Опутин и Николай готовили доклад для командующего. Когда работа была завершена, Николай сам удивился полноте сведений о противнике, которые он доставил через фронт. Огромная карта-двухкилометровка в конце их работы покрылась ромбами, кружками и другими значками, показывающими расположение танковых, артиллерийских, пехотных и других частей.
– Гм, – удовлетворенно проговорил Опутин, разглядывая карту. – Расхождений с другими данными нет. Полнее стала картина. А гренадерская дивизия, – постучал он по карте согнутым пальцем, – исчезла. Уволокли ее на юг. Однако и память же у вас! Нигде, слава богу, не подвела, – один-единственный раз похвалил он Николая. – Ну, хватит. Идите, поспите.
Два дня после этого Николай провел в полном неведении: что же дальше?
Наконец Опутин вызвал его к себе.
– Ступайте сейчас же к начальнику вещевого снабжения и получите новое обмундирование. Велено прибыть на доклад. Выезжаем в час.
Когда сели в машину, Опутин спросил:
– Волнуетесь?
– Есть немного.
– По дороге можете волноваться сколько угодно, а там не полагается, – жестко предупредил полковник.
Ровно в три часа дня Опутин и Снопов переступили порог большого светлого помещения. За длинным столом сидело несколько генералов и полковников. Рассказывая о партизанском соединении, Николай не прибавил от себя ничего, а доложил только то, что было поручено штабом соединения. Это не ускользнуло от внимания командующего.
– А ваше личное мнение о партизанском соединении? – спросил генерал. – Можно им поручать большие дела?
Николай ответил не сразу. Перед глазами его встали Барановский, Гусев, Сергей, Степаненко, бойцы из его бывшего батальона.
– Люди это крепкие… Они не будут отсиживаться в болотах, дожидаясь прихода Красной Армии.
Николай чувствовал, что ответ получился чуть наивный, даже восторженный, и вроде бы не для этих деловых людей, но он, кажется, удовлетворил присутствующих. Один из генералов в знак согласия кивнул головой. – Переходите к сведениям о противнике.
Карта, которую Николай составлял вместе с Опутиным, уже висела на стене. Оставалось только подойти к ней и давать пояснения. Тут же посыпались вопросы со всех сторон: численность той или иной дивизии, ее состав, моральное состояние частей. Николай отвечал без запинки.
– Ну что же, – сказал командующий. – Я думаю, Мы представим старшего лейтенанта Снопова к очередному званию и правительственной награде.
– Безусловно!
– Достоин!
– Что добавит полковник Опутин? Командующий выжидательно посмотрел на него.
– Я ничего не имею добавить.
– Как вы в дальнейшем думаете использовать Снопова? Я бы на вашем месте не отпустил его из разведки. Как вы сами думаете, Снопов?
– Хочу вернуться в свой полк… к товарищам, – не совсем уверенно ответил Николай.
– Разрешите, товарищ генерал, – начал Опутан. – У Снопова все данные, чтобы стать квалифицированным разведчиком. Стоял под виселицей… Все его связи работают как часы. Но после допросов в гестапо у него появился страх перед пленом. Это ему помешает работать.
Николай стоял рядом с Опутиным и краснел. Как ни стыдно, а полковник прав. Как ему еще было далеко до Опутина. А ведь не так давно он чуть не хвастал перед полковником своими фронтовыми делами, да еще проповедовал теорию о насилии человека над собой во время войны. Идиотство!
– Что же так, Снопов? – мягко пожурил его командующий. – Все выдержал, а после испугался… Можете идти.
После доклада Николай еще несколько суток прожил при штабе армии вместе с работниками разведотдела. Наконец ему дали назначение в полк, не указав, правда, должность.
– Вот вам документы, – сказал Опутин, вручая бумаги. – Можете ехать в полк. Срок явки туда не указан. Не хотите ли заехать в Москву дня на два? Тут рядом…
– Мне бы хотелось заехать в один из госпиталей…
– А, помню. Вы еще просили разрешения отправить письмо. Что ж, можно. А это от меня вам обоим. При встрече распечатайте, – сказал он, передавая Николаю бутылку коньяку.
В город, где находился госпиталь, Николай приехал на попутной машине. Он чувствовал, как учащенно, сильными толчками бьется сердце. Радость предстоящей встречи с Ниной подгоняла его.
Сдерживая волнение, он поднялся на крыльцо главного корпуса. Навстречу ему вышел маленький щупленький врач.
– Товарищ военврач, разрешите к вам обратиться. Вы не скажете, где я могу найти хирурга Никитину?
– Нину Федоровму? Пожалуй, вы опоздали. Она должна была выехать отсюда еще утром.
– Куда? – спросил Николай, не сумев скрыть своего отчаяния.
– Вот как раз это мне неизвестно. Обратитесь к начальнику госпиталя. Он в курсе событий.
– Доктор Сокольский? Где его найти?
– Здесь был. У себя в кабинете. Вас туда не пустят, но я вам помогу, старший лейтенант. Сейчас все устроим, – сказал врач и, вернувшись в вестибюль, позвонил Сокольскому.
Сейчас же поступило распоряжение: пропустить. Врач, сделав свое дело, ушел, не обратив даже внимания на благодарности Николая.
Сокольский стоял посреди кабинета, глубоко засунув руки в карманы халата.
– Письма, молодой человек, полагается писать отовсюду, – сказал он вместо приветствия.
– К сожалению, там, где я был, почта пока не работает… Ее там просто нет.
– Это уже другое дело. Был по ту сторону фронта? А Нина Федоровна уехала. Она очень рада была новому назначению. Надеялась найти тебя там.
– Адреса не могла оставить, конечно…
– Что тут спрашивать? Сам понимаешь, что она не могла знать… Обещала написать.
Как и три года назад, после ранения на Халхин-Голе, Николай чувствовал себя с Сокольским, как с отцом. У отца, наверное, тоже прибавилось морщин…
«Если и удастся когда-нибудь встретить Нину, так, конечно, не скоро… Не везет, так не везет. Теперь-то уже едва ли удастся увидеться до конца войны…»
Нужно было распроститься с Сокольским и уйти, но Николай стоял, не зная, что делать.
– Сядем, – предложил Сокольский. – Расскажи, как ты очутился по ту сторону фронта и что там. Нужно для Нины Федоровны. В первом же письме сообщу ей.
Сокольский уговаривал остаться ночевать, но Николая охватила такая тоска, что заглушить ее могло только действие. И он отправился дальше в путь, к своему полку, к своим старым товарищам.
Тучи поредели. Небо стало глубоким, голубым. Настоящее сухое бабье лето. Земля после первых заморозков посерела, и сапоги мгновенно покрылись пылью.
Поднявшись на косогор, уже невдалеке от расположения полка, Николай остановился, снял пилотку и несколько минут простоял не двигаясь, подставляя голову слабому ветру.
Вдали виднелась рощица, где расположилась батарея Андрея Куклина, а дальше – Чуриловская высота.
Проходило первое ощущение тяжести и горечи от того, что не удалось встретиться с Ниной. И уже мелькали мысли о счастье жить, о радости возвращения к товарищам по боям и еще о том, что все равно он будет вместе с Ниной. Не сейчас, так позже, хотя бы после войны.
Размышляя так, Николай широко зашагал по направлению к штабу.
Заночевал он у инструкторов политотдела. Это были очень близкие ему люди. Когда он принял батальон, инструктора все время толкались около него, помогали ему. Не раз лежали в снегу голова к голове, укрываясь от осколков…
Много разговоров было в эту ночь о партизанах, воспоминаний о зимних боях. К утру Николай знал все новости дивизии. Генерала уже нет: уехал на другой фронт. Нет и Сметанина: его сняли. «Что ж, – подумал Николай, – и прекрасно: худая трава с поля вон».
Утром он отправился к исполняющему обязанности командира дивизии. Его на месте не было, и Николая отослали к работнику штаба, ведающему кадрами командиров. Николай спустился по ступенькам в землянку и, переступив порог, чуть не остолбенел: перед ним сидел за столом бывший командир батареи Мирошниченко, теперь уже капитан.
– Так… Стало быть, в полк? – спросил Мирошниченко, просматривая его документы. – Скажите, почему вас направили именно в этот полк?
– Я сам об этом просил, – резко ответил Николай.
– А не лучше было бы направиться вам в другую часть, где никому не известно ваше прошлое?
– Знаете, товарищ капитан, мне пока еще не приходилось краснеть за свое прошлое, – ядовито ответил Николай.
Мирошниченко проглотил эту колкость.
– Вам нужно написать автобиографию. Подробно. Укажите, где, когда вы были в окружении. Помните, еще в прошлом году, в начале войны… Потом подробно, где вы были в тылу у противника, с кем там встречались, что делали. Одним словом, все.
– Все я не могу написать, потому что многие мои встречи являются тайной, не моей, а государственной, – снова резко ответил Николай и вышел из землянки.
Взбешенный таким оборотом дела, а еще больше встречей с Мирошниченко, который был противен ему, Николай направился к писарям штаба и, выпросив бумаги, сел тут же писать автобиографию. Начал он чуть ли не с Адама: знал, что Мирошниченко, затеявший вокруг него какую-то мышиную возню, будет придираться к каждому слову.
Вскоре он снова пошел к Мирошниченко. Тот, прочитав автобиографию, сказал:
– Вам придется подождать… Еще денек или два. Надо согласовать назначение. Сами понимаете. Были в окружении… Даже в плену. Это, знаете…
Кровь снова бросилась в лицо Николаю. Если бы не армейская дисциплина, он с наслаждением влепил бы этому трусу хорошую затрещину.
Отвратительную ночь провел после этого разговора Николай. Стыдно было перед собой, перед товарищами за то, что за ним потащился хвост недоверия, подозрения. Может быть, отправиться с жалобой в штаб армии? Ведь там же знают о нем все, знают, что он делал и как выполнил поручение. Но он прекрасно понимал, что дело не только в Мирошниченко. Кто-то поважнее этого ничтожного человечка так же относится к нему.
Только через три дня Николай получил назначение. Его послали командиром четвертой роты его же бывшего батальона.
В штабе его встретил заместитель командира полка майор Куликов, бывший командир первого батальона. Он никак не мог понять, почему Николаю дали роту.
– Предлог простой: не имею военного образования. А в действительности – решили проверять: не изменник ли я.
– Но это же идиотство, бессмыслица какая-то… А впрочем, теперь оглядывайся, дружище. Любой промах этот подлюга использует против тебя. Постарается, – сказал Куликов и вдруг решительно махнул рукой. – Ну их к черту! Сейчас ко мне должен прибыть твой друг Андрей Куклин. Давай отметим вместе твое возвращение. Пусть там что хотят думают, а мы воины. Я, брат, тоже хлебнул когда-то. Мотали за то, что брат жены арестован как враг народа. А наш покойный Соловьев… Ведь в тюрьме сидел после возвращения из Испании. Иногда хочется кричать истошным голосом.
Все мы сейчас, от рядового, до больших командиров, проводим великое испытание. Крутимся в кровавом водовороте ради своей страны. Каждый день хороним лучших товарищей. Гроба не имеем возможности сколотить погибшим, хотя каждый из них достоин мраморного памятника. А в это время кто-то сеет недоверие, подозрительность. В каждом командире, в каждом человеке, который побывал в окружении или оказался в плену, пытаются увидеть шпионов. Но как же идти в бой, если не верить товарищу? Ох, и сволочи же… А ведь знали, куда назначить тебя. Место прямо-таки проклятое. За лето четырех командиров роты поубивало.
– Ничего. Бог не выдаст, свинья не съест. Кому-то и в четвертой роте надо служить. Если не я – другой. Я ведь не претендую на батальон. Я ведь родине служу.
– Но ты понимаешь, какая тут логика? Тебе не доверяют, а в то же время посылают на передний край, где от немцев шестьдесят метров. А вот Мирошниченко окружен полным доверием и сидит в десяти километрах от фронта. Ты видел, как немцы для тебя строили виселицу, а Мирошниченко бежал с поля боя – в трудный момент. Скажи теперь, какая тут логика?
– Все в конце концов уладится, товарищ майор… А вот и Андрей, – обрадовался Николай, услышав топот бегущего по ступенькам человека.
– Я же говорил, что тебе от нас никуда не уйти! – сказал Андрей и сгреб Николая в охапку. – Наконец-то вернулся. Ей-богу, до чего прекрасно, а?
– Вернулся, да не к тебе. Давайте-ка, братцы, пообедаем вместе, – пригласил Куликов к столу.
– А правда, Коля, что капитан Гусев жив? Ты сам его видел?
– Жив и воюет. И не только видел, а несколько месяцев вместе воевали. Рядом спали, когда поспать можно было. Привет тебе от него. И всем ребятам из батареи.
– Как бы хотелось его повидать. Ради этого готов, как ты, хоть в тыл к немцам.
Николай порылся в вещевом мешке, достал бутылку коньяку и посмотрел на свет.
– Мне это подарил полковник Опутин из разведотдела. Хотел я ее распечатать вместе с Ниной, да не всегда, видно, суждено осуществиться солдатским мечтам. Ну, что ж… Будем живы, разопьем с ней другую.
Часа через два Николай отправился в четвертую роту. Куклин провожал его до речушки. Было уже темно. На переднем крае шла частая перестрелка. Вспыхивали и затухали ракеты.
Андрей молчал, возмущенный тем, что рассказал Николай о встрече с Мирошниченко.
– Знаешь, Коля, после войны я непременно пойду в педагогический институт. Буду учить детей, чтобы не вырастали такие, как Мирошниченко.
– И ты думаешь, удастся?
– Во всяком случае, постараюсь.
– Эх, дружище, для того чтобы стать педагогом, нужно одно непременное условие: остаться в живых. Удастся это, нет ли, только после войны выяснится.
