Текст книги "Далеко от Москвы"
Автор книги: Василий Ажаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)
Глава тринадцатая
Утро седьмого ноября
Голос Сталина возник внезапно, застал врасплох, хотя выступления ждали долго. Люди замерли на своих местах.
Сталин говорил спокойно, неторопливо, с огромной внутренней силой. Некоторые слова его, преодолевая тысячеверстные пространства, терялись в эфире среди шума и треска. Собравшиеся в клубе не услышали начала. Создалось такое впечатление, будто радиоузел запоздал включить передачу.
– Прозевали, растяпы! – звонко прошептал Гречкин и умолк – стоявший позади Алексей толкнул его в спину.
Не отрывая глаз от репродуктора, побледневший Ковшов впитывал каждый звук, подчас скорее угаданный, чем расслышанный. Вся сознательная жизнь поколения Алексея была неотделима от Сталина, от его деятельности, от его книг и выступлений. Со школьных лет, с того дня, когда прозвучали слова: «Клянемся тебе, товарищ Ленин...» для Алексея Ковшова и его сверстников Сталин навсегда стал тем единственным учителем, чей авторитет был неизменно ясен и непререкаем. Когда началась война и у многих, даже самых испытанных и мужественных людей дрогнули в тревоге сердца, мысли их с надеждой обратились к Сталину. И они услышали его проникновенные слова: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои».
...Теперь Сталин снова говорил с народом... В эти минуты для Алексея ничего не существовало, кроме сталинского голоса. Этот голос вливал в него веру и волю.
Сталин не успокаивал. Он знал, что народу не нужны утешения, ему нужна правда. И, как всегда, народ услышал эту правду от Сталина: «...опасность не только не ослабла, а наоборот еще более усилилась. Враг... угрожает нашей славной столице – Москве...»
Он, утвердивший в стране сознание, что самым ценным капиталом на свете является человек, мужественно сообщал народу о гибели в боях за Родину сотен тысяч советских людей. Глубокая боль слышалась в его замедленном голосе.
Не стыдясь окружающих, вдруг заплакала Женя, совсем по-детски, всхлипывая и причитая. Горячий ком подкатил к горлу Алексея, стеснил дыхание. Батманов, стоявший возле Жени, поднял руку и безмолвно погладил ее по голове; казалось, он приласкал всех, находившихся тут, будто одна за всех горевала эта веселая и полная жизни девушка.
«Наше дело правое, – победа будет за нами!»
Несколько минут в рупоре бушевала буря аплодисментов. И здесь – далеко от Москвы, среди глубокой ночи – три сотни людей, собравшихся в деревянном клубе на берегу Адуна, также неистово рукоплескали Сталину.
Гул репродукторов внезапно прервался, его сменили торжественные звуки гимна. Потом наступило безмолвие...
– Какое счастье, что у нас есть Сталин, товарищи! Что было бы с нами без него? – звонко крикнула Таня в тишине. И снова все зашумели, захлопали в ладоши.
Алексей выбрался из толпы. Его остановил Беридзе – взволнованный, бледный, с воспаленными глазами:
– Пойдем ко мне, Алексей. Надо поговорить...
– Извини меня, Георгий Давыдович, не могу. Должен побыть наедине. Отложи разговор до утра. Да оно уже началось, утро. Потерпишь часа три?
– Потерплю, – буркнул Беридзе, резко повернулся и ушел, не оглядываясь.
Ковшова окликнул Гречкин:
– Подожди, Алексей Николаевич! Пойдем вместе, найдем двести...
Инженер ускорил шаги, будто не услышав окрика. Слова Сталина жили в нем, и он не мог допустить, чтобы значительность пережитого растворилась в пустяках, в малозначащих обыденных разговорах. Запахнув полушубок и надвинув шапку на уши, он побежал по укатанной и скользкой дороге домой. Луна высоко стояла в небе; капли звезд неисчислимо усыпали чистый небосвод. Снег, снег простирался вокруг, зеленоватый и фосфоресцирующий под луной.
Алексей постоял возле общежития, несколько раз глубоко вдохнул свежий морозный воздух. Из клуба в разных направлениях растекались люди, голоса их звучали стеклянно и отрывисто. Завидев Гречкина, приближавшегося с Таней и Женей, инженер быстро вошел в дом. Одна из дверей в коридор приоткрылась ему навстречу. В нее просунулась голова Лизочки со светлыми редкими волосами. Она взглянула на него острыми глазами и с заведомым недоверием осведомилась:
– Моего-то не видали?..
– Сейчас придет...
– Бегает все! Четырех детей заимел, скоро пятый прибавится, а самостоятельности не прибавляется ни на грош.
– Мы были с ним на торжественном заседании, потом слушали доклад товарища Сталина, – со сдержанным раздражением сказал Алексей.
Лизочка дрогнула и часто заморгала глазами:
– Батюшки! Почему же я не знала? О чем хоть он говорил-то? Скоро ли войне конец?
– Муж придет и расскажет, – буркнул Алексей и торопливо прошел мимо.
Ему хотелось сберечь чувство праздничной приподнятости, владевшее им. Он вошел в свою комнату и заперся. По обыкновению здесь было холодно: дыхание выходило изо рта белым паром, бархатный слой инея проступал на потолке и внешней стене.
Инженер быстро разделся и долго ворочался на жесткой, неровной постели, кутаясь в одеяло и полушубок. Из коридора послышались голоса. Лизочка встретила Гречкина упреками: почему не предупредил ее о докладе и не сказал, что задержится. Гречкин неуверенно и робко оправдывался.
Вмешалась и Женя. Ее всегда возмущало, что Гречкин, решительный и самостоятельный на работе, так по-ребячески боится своей Лизочки. Голоса зазвучали громче. Затем со стуком захлопнулась дверь. Перебранка переместилась в квартиру Гречкина.
Алексей услышал мягкое шарканье валенок и негромкий, уверенный стук в свою дверь. Он не отозвался.
– Спит. Проспит все на свете, – с недовольством сказала Женя.
– Оставь его в покое, что ты его преследуешь? – тихо упрекнула ее Таня.
– Мне надо с ним поговорить. В клубе я подошла к нему, а он не обратил на меня внимания.
– Ты устрой ему скандал здесь, в коридоре, по Лизочкиному образцу, – с насмешкой в голосе посоветовала Таня.
Девушки постояли у дверей и удалились. В доме все стихло, только ветер пел по-комариному, просачиваясь в тонкую щель между двумя соединенными кусками стекла.
Ночь была на исходе, но сон к Алексею не шел. Мысли, тесня одна другую, проносились в голове. Снова и снова слышались слова: «Враг... угрожает нашей славной столице – Москве». Он пытался представить себе: что сейчас там?.. Как родители, Митенька? Где Зина? Увидеться бы с ними, сказать хоть слово, обнять их! Алексей не сомневался теперь, что стройка нефтепровода необходима для войны и сам он нужен стройке. Его место оказалось не менее важным и ответственным, чем то, которое он мог бы занять, обороняя Москву. Залкинд верно сказал: «Воевать надо там, где тебя поставили старшие товарищи. Наше боевое задание – отстаивать Москву на берегах Адуна». Оспаривать это равносильно отрицанию непреложной истины о единстве фронта и тыла.
Все так, все правильно... Эти вопросы незачем перерешать. И все же порой трудно было (сердцу, не уму) признать равноценными роль инженера, проверяющего в тиши кабинета очередной лист проекта, и роль командира взвода, который под грохот артиллерийского огня поднимает своих солдат в атаку. Когда приходили особенно тревожные вести с подмосковного фронта, хотелось быть не строителем, а бойцом.
В коридоре, против кабинета Алексея, висел плакат. С него на проходящего грозно смотрел раненый солдат и строго вопрошал: «Что ты сделал для фронта?» Вот так выглядела бы сама совесть, если б попытаться ее изобразить: «Враг угрожает Москве – а что же ты? Или тебе нечего защищать?..»
Наконец Алексей заснул не то на час, не то на минуту. Снились разные пустяки. Но, пробудившись, он почувствовал, что лицо у него мокро от слез. Сон перенес его на московскую выставку в павильон Севера. Они с Зиной сидели на террасе, ели мороженое с клубникой. Откуда-то доносилась музыка. Зина подняла ложкой крупную ягоду и протянула ее Алексею:
«Это получше вашей дальневосточной голубицы?»
И Алексей не смог удержать слезы.
«Почему, Алеша, ты плачешь?» – забеспокоилась Зина и нагнулась к нему, чтобы вытереть глаза кружевным платочком.
«Какими мы были! Как жили мы, счастливые дети!» – сказал Алексей.
«Были? – удивилась Зина. – Разве мы умерли? Я тебя не понимаю, Алеша».
«Мы теперь не такие», – сказал он. Хотел добавить, что война покончила с их безмятежностью, и удержался: «Не надо ее преждевременно тревожить, пусть она еще немного поживет в мирном времени»...
После речи Сталина начальник строительства и парторг вернулись из клуба в управление.
– Иметь бы провод до острова, со всей трассой сейчас связались бы и побеседовали всласть, – сказал Батманов, входя в кабинет.
На столе у него стоял селекторный аппарат. Он связывал только с ближними участками, до Тывлина, где находился штаб Рогова. Василий Максимович сел за стол и привычным жестом подтянул аппарат к себе. Залкинд в задумчивом молчании бродил по кабинету.
– Надо Беридзе найти, пусть придет, – сказал Батманов. – Наверное, он не спит.
– Не вызывай его, Василий, – возразил Залкинд. – Я ему дал слово, что именно сегодня, седьмого ноября, мы разберем его заявление о приеме в партию. Сейчас не надо его тревожить.
– Верно, я забыл. Хотя сам давал ему рекомендацию. А ты что не раздеваешься? – спросил Василий Максимович. – Раздевайся, садись, будем вызывать участки. Узнаем, какими делами решил наш народ ответить на выступление товарища Сталина.
– Я приму участие в разговоре с Ефимовым, потом поеду на Старт. Там тоже решили считать седьмое ноября рабочим днем.
Залкинд присел на ручку кресла, расстегнул пальто и снял шапку. Батманов включил селектор. Кто-то на трассе монотонно передавал сводку погоды. Женщина-диспетчер со второго участка отрывисто и немного нервно сообщала о пропаже автомашины, вышедшей в Новинск три дня назад. Громче остальных звучали два мужских голоса: низкий, глухой – инженера Некрасова с третьего участка, и высокий, звонкий – инженера Мельникова с четвертого. Мельников пересказывал содержание доклада Сталина. Некрасов все не мог успокоиться, что у них на участке поздно узнали о сталинском выступлении. Кроме голосов, селектор доносил неясные сложные шумы.
– Дышит наша трасса, живет и борется, – тихо сказал Батманов.
Он неподвижно сидел у аппарата, подперев щеку рукой, и внимательно вслушивался. Слушать трассу было его излюбленным занятием.
– Товарищ Мельников, я Рогов. Прежде всего поздравляю с наступившей годовщиной Октября и с подарком, который всем нам сделал Иосиф Виссарионович, – послышался хрипловатый голос начальника пятого участка.
– Спасибо. Примите мои ответные поздравления, – отозвался Мельников. – Порадовал нас Иосиф Виссарионович.
Батманов молча переглянулся с Залкиндом.
– На митинге мы решили вызвать на соревнование ваш коллектив, – продолжал Рогов. – Завтра у вас будет с договором секретарь нашей парторганизации Котенев, пока сообщаю предварительно. Вы слушаете меня?
– Слушаю, – подтвердил Мельников. – Опередили вы нас! Мы тут все никак не договоримся: кого вызывать – вас или третий участок.
– Обязательства наши такие, заметьте себе, – четко выговаривал Рогов. – Срочно закончить работы по зимней дороге, за две недели привести ее в полный порядок. Самые необходимые помещения, бытовые и служебные – склады там, жилье, гараж, пекарню, баню – построить до конца этого месяца.
– Слышишь! – повернувшись к Залкинду, воскликнул Батманов.
– Кроме того, наши шоферы Махов, Солнцев и другие, после встречи со стахановцем Сморчковым, приняли отдельное обязательство: теперь же начать развозку труб, не дожидаясь, пока дорога будет совсем хорошей. Отметили себе? – Тон у Рогова был наставительный, он говорил, как старший с младшим.
– Отметил, почему же не отметить, – уже ворчливо сказал Мельников.
– Значит, могу сообщить управлению, что вы приняли наш вызов?
– Вот вопрос! Я еще не слышал, чтобы кто-нибудь отвергал вызовы на соревнование. Присылайте вашего Котенева.
– Слышали, товарищ парторг? – повторил Батманов и удовлетворенно откинулся на спинку кресла.
– Меня беспокоит третий участок, этот Ефимов, – поднялся Залкинд. – Вызывай его и Темкина.
Но тут Рогов стал выкликать Новинск. Он обрадовался, когда отозвался Батманов, – по голосу было слышно, как Рогову приятно в этот час поговорить с начальником строительства.
– Сегодня мы работаем. Через два часа всем коллективом станем на вахту, – докладывал Рогов. – Хотим с помощью стахановцев сделать за день два дела... Пробить соединительные пути от ледовой дороги на Адуне до трассы и начать постройку городка для автоколонны. Обещаю, Василий Максимович, к вашему приезду на участок оборудовать образцовое общежитие для шоферов.
– Не обещай, вдруг я завтра же нагряну. Спасибо скажу, если построишь обыкновенное общежитие, чтоб людям тепло было и чисто.
Залкинд нетерпеливо прохаживался взад и вперед, и Батманов заспешил.
– Александр Иванович, ты видел людей Гончарука. Тех, что направлены мной на пролив? – прервал он Рогова.
– Они ночевали у меня и позавчера двинулись дальше.
– На машинах?
– Да. Боюсь, с шестого участка им придется пешком топать, дальше не проехать.
– Как их настроение? Все ли здоровы?
– Больных не было. Хотел я задержать их на праздник – не согласились. Там у них один горячий парень есть – Умара Магомет, он торопится на пролив, словно его там пряниками будут угощать. Вообще жаль, что отпустил их, они сегодня мне пользу принесли бы.
– Еще вопрос, – торопился Василий Максимович. – Я эстафетой послал пакет на девятый участок – Панкову. Срочно вызываю его в управление. Получил?
– Получил и успел передать Сморчкову. Он парень надежный, доставит на место.
– Отлично! У меня пока все, Александр Иванович. Отдохните часок, и на вахту!
Управленческому диспетчеру не сразу удалось вызвать Ефимова. Залкинд хотел уже уходить, когда резкий голос начальника третьего участка послышался среди общего шума. Батманов отошел от стола и жестом пригласил Залкинда занять его место. Ефимов в патетическом тоне начал поздравлять начальника стройки и парторга с праздником. Залкинд не дослушал его...
– Вы с какого берега говорите? – спросил парторг.
– Пока с правого, – замялся Ефимов. – Мы почти уже перебрались. Имущество все на той стороне. Я тоже собираюсь.
Залкинд покраснел, глаза у него сузились и потемнели.
– Вы еще так год прособираетесь! – крикнул он. – Я вижу, по-хорошему с вами не дотолкуешься. Разговор на этом кончаем и возобновим в полдень, когда вы уже будете на левом берегу. Где Темкин? Наверное, помогает вам «собираться»?
– Он на той стороне. С утра проводим митинг, и прямо с митинга все пойдут на работу.
– Скажи этому человеку, – подошел к Залкинду Батманов: – Если он немедленно не прикроет свою шарашкину контору и не перескочит на левый берег, то может вообще не торопиться. Я прикажу, чтобы его просто не пускали на левый берег.
Выслушав парторга, Ефимов с минуту еще сидел у селектора в каком-то оцепенении, потом быстро собрал бумаги, взял со стола календарь, часы и письменный прибор, окинул прощальным взглядом кабинет и вышел к машине, чтобы ехать на левый берег.
...Рабочий день – седьмое ноября – начался в шесть часов.
Темкин стоял на поваленном дереве и тихим своим голосом рассказывал сгрудившимся вокруг него строителям третьего участка о выступлении Сталина. Темнота раннего зимнего утра скрывала и площадку на берегу, и полотняный поселок из палаток, и самих людей. Красный свет фонарей «летучая мышь» в руках Некрасова и Ефимова освещал лишь тех, кто был поближе.
...В это же самое время трепещущие огни множества берестяных факелов ярко осветили нанайское стойбище Тывлин. Огромная толпа строителей и нанайцев запрудила широкую улицу селения. Люди переговаривались, окликали друг друга, смеялись, запевали песни. К Адуну несся мощный гул слившихся воедино голосов. Из дома правления колхоза вышел Рогов, председатель сельсовета Максим Ходжер, инженер участка Прибытков, Котенев и помощники Рогова – Хлынов и Полищук. Стоя на крыльце, они любовались игрой пляшущих факелов.
– Разводите бригады, – сказал Рогов. – Повторяю еще раз... Твой объект, Максим, – дорога от трассы через Кривую протоку к Адуну. Полищук поведет своих людей по реке до Шаманьего острова и от этого места будет пробивать путь к трассе по снежной целине. Я, Прибытков и Котенев идем с остальным народом готовить площадку под городок автоколонны.
Ходжер, Хлынов и Полищук сошли с крыльца и слились с толпой. Она зашевелилась, зашумела еще больше, и вскоре от нее отделились и потекли в противоположные стороны два огненных потока.
Рогова остановила группа шоферов. В руках у них были лопаты, кирки и факелы – вздетые на палки консервные банки с паклей, смоченной в керосине.
– Куда же нам все-таки податься? – спросил начальника участка шофер Махов, молодой парень с красивым и нежным, как у девушки, лицом.– И дороги – наше шоферское дело, и к постройке своего общежития хочется руки приложить.
– Ладно, пойдемте со мной, – снисходительно позволил Рогов. – Дорогу за вас, так и быть, сделают другие.
Алексея разбудили хлопоты Лизочки в коридоре. Своенравная соседка нисколько не считалась с окружающими. Один из четверых отпрысков Гречкина ревел басом, и Лизочка полным голосом бранила его.
Пригладив заиндевевшие, едва не примерзшие к подушке волосы, инженер откинул одеяло и полушубок и, стараясь не обращать внимания на холод, включил свет. Он взглянул на часы: рабочий день – седьмое ноября – начался и для него.
Как бывший фронтовик, Ковшов, едва рука его окончательно зажила, был назначен командиром взвода всевобуча.
В нижней сорочке и ватных брюках он выскочил из комнаты, побежал умываться. В коридоре, в ряд по ранжиру, стояли трое мальчиков и девочка, похожие друг на дружку одинаковым румянцем на пухлых щеках, льняными волосами и светло-голубыми глазами. Старший, лет шести, с важностью держал в руках красный флажок. Перед маленьким строем возвышался шарообразный, в ватнике Гречкин. Он топал на месте большими серыми валенками:
– Раз, два... раз, два...
Лизочка выглядывала из полуоткрытой двери и незлобиво ворчала:
– Спектакли устраиваешь, боец всевобуча!
Алексей поздоровался с каждым из детей за руку, поздравил с двадцать четвертой годовщиной Октября.
– Шоколад за мной, – пообещал он девочке.
– Невеселый нынче праздник у нас, – подхватила Лизочка. – Даже ребятишек нечем порадовать.
– Дядя Алеша, дай мне флажок, как у Коли, – попросила девочка.
– Флажок тоже за мной, – сказал Ковшов, поднимая пухлую, тяжелую девочку и целуя ее в похолодевшую щеку.
Гречкин шел за Алексеем, за ним гуськом шествовала детская шеренга.
– Что с тобой вчера стряслось, Алексей Николаевич? – поинтересовался Гречкин. – Ты убежал от меня, будто несчастье случилось какое.
– Ничего не случилось... Спать захотелось.
– А к тебе девушки стучались...
Гречкин остановился около умывальника, ребятишки тоже. Семейство в десять глаз пристально наблюдало за умыванием Ковшова, потом прежним порядком проводило его до комнаты. В коридор выбежала Женя, одетая в зеленый лыжный костюм. Причесываясь на ходу, она торопилась к умывальнику:
– Не опоздала? У меня часы с загадкой, то вперед скачут, то отстают.
Алексей надел телогрейку, перетянулся широким солдатским ремнем, перекинул через плечо противогаз. Подхватив лыжи, Ковшов и Гречкин поспешили на пункт сбора. На улице было еще темно, их сразу охватил жгучий мороз.
– С двадцать четвертой годовщиной Октября вас, Алексей Николаевич! – крикнула Женя, догоняя их.– Первый раз в моей жизни седьмое ноября – рабочий день.
– Ничего, Женя, – отозвался Алексей. – Припомним немцам этот рабочий день.
Занятия начались с лыжной зарядки. Ковшов шел впереди взвода, прокладывая лыжню по глубокому снегу. Тепло приливало к телу, мороз скоро перестал ощущаться, рукавицы пришлось заткнуть за ремень – руки горели. Алексей, пока единственный, хорошо ходил на лыжах, остальные только учились. Он то убыстрял, то замедлял ход, наблюдая за отстающими. Петлял в реденькой, наполнившейся светом березовой рощице. Забрался на крутую сопку. Раскинув руки в стороны, птицей слетел вниз и заставил бойцов одного за другим спускаться по уклону. Лыжники падали и съезжали сидя, вздымая в воздух легкую снежную пыль.
– Повторить, не падая! – скомандовал Алексей сверху. – А вы? Ждете отдельного приказания? – спросил он Гречкина, топтавшегося возле него.
На занятиях Алексей держался сурово, строго и никому не давал поблажки. И Гречкин, и Федосов, и Кобзев, и Петя Гудкин, независимо от должностей, были для него рядовыми бойцами. На него не подействовал умоляющий взгляд начальника планового отдела. Снова раздалась команда:
– Боец Гречкин, выполняйте приказание!
Гречкин пригнулся и пододвинулся к скату, будто хотел слезть с него. Лыжи рванули его вперед, тело отстало, он шлепнулся и съехал по уклону на спине. Алексей приказал повторить спуск. С почти довольным видом Гречкин во второй раз сносно съехал с горы и упал уже у самого подножья.
Командир объявил перекур. Бойцы курили, держа в покрасневших руках наспех скрученные толстые папиросы. Ковшов выговаривал:
– Еле-еле шевелитесь! Ходите, как по канату, боитесь упасть. В прошлый раз читали с вами передовую «Правды» – требуется умение воевать на лыжах, а мы пока и кататься не научились.
Вернулись в клуб, место сбора, погрелись, послушали последние известия по радио. Вторым часом была строевая подготовка. Ковшов опять не дал бойцам ни минуты покоя. Особенно досталось Гречкину. Он плохо воспринимал команду, никак не мог научиться ходить в ногу, поворачивался не в ту сторону. Ковшов приказал выйти ему из строя и несколько минут гонял одного, тренируя следовавшими одно за другими приказаниями. Напрягаясь изо всех сил, Гречкин старался не сбиться. Люди в строю улыбались. Алексей сам едва сохранял серьезность, следя за неуверенными движениями и мрачным надутым лицом Гречкина. Перед тем, как отпустить людей с занятия, Алексей сказал плановику:
– Нельзя быть неловким. Тренируйтесь больше и помимо занятий. Когда придется иметь дело с настоящими фрицами, на тренировку времени не дадут, и от вас мало будет толку.
– Не беспокойтесь, толк будет, – сердито буркнул Гречкин. – Не хуже, чем некоторые тренированные будем воевать!..
В столовой Алексея поджидала Женя. Она самовольно взяла на себя опеку над ним. И сейчас ему не пришлось ждать захлопотавшейся официантки, обслуживающей половину зала, – завтрак стоял на столе. Сегодня забота девушки почему-то особенно растрогала инженера. Пряча от нее глаза, он склонился к глиняной миске, в которой, на мятом картофеле, лежал кусок ярко-красной соленой кеты.
– Не спалось вам сегодня, наверное, дорогой москвич? – спросила Женя. Прихлебывая чай, она поверх большой глиняной кружки смотрела на него темными беспокойными глазами. Полное лицо девушки еще не отошло от мороза и полыхало розами на щеках. – Сегодня вряд ли кто спал спокойно.
– Почему так? Я, например, спал спокойно и видел довоенные сны. Будто бы в павильоне Севера, на выставке ел мороженое с клубникой. И никакой войны. – Алексей хотел ответить в тоне возражения, но помимо воли слова о выставке прозвучали грустно. – От мороженого стало холодно, проснулся, и оказалось, что моя голова примерзла к подушке.
– Я тоже не сомкнула глаз, – сказала Женя, не обращая внимания на попытку Ковшова свести разговор к шутке. – Знаете, я родилась в ночь с шестого на седьмое и всегда этим гордилась. В один день совпадало два праздника.
Она дождалась, когда он сделал последний глоток невкусного, почти несладкого чая, и встала. С завтраком они покончили в пять минут.
– Поздравляю вас, Евгения Ивановна, от чистого сердца, от глубины души! – с жаром сказал Алексей. – Напрасно вчера не сказали мне про день рождения. Отпраздновали бы потихоньку.
– Вы слышали, как я вчера разревелась? Сколько народу кругом, и в такой момент я не сдержалась. Как-то уж очень тяжко мне стало. Ведь сколько радостей у нас всегда было припасено к Октябрю! А сейчас и горе, и кровь, и гибель таких вот молодых, как вы и я.
Он дружески взял ее за руку. Они поднимались по лестнице. Женя благодарно ответила на его пожатие своими пухлыми пальцами.
– Я хотела вчера рассказать вам про все это, но не достучалась – должно быть, вы спали. Мы приходили вместе с Таней. Потом она ушла к Ольге, и я вволю наплакалась в одиночестве. – Она помолчала. – Вот сегодня все будут поздравлять меня: «Желаем вам, Женечка, в текущем году найти хорошего мужа». Гречкин уже поздравил – в точности такими словами. Будто все счастье в хорошем муже! Спасибо вам, что вы обошлись хоть без этого пожелания.
Она совсем на себя не походила сегодня: ни улыбки, ни смешка, какая-то необычная для нее серьезность. Ковшов проводил ее удивленным взглядом.
Тополев уже сидел на месте. Он приходил с утра очень рано. По совету Беридзе, Ковшов усадил старика в кабинет – «скорее втянется в поток». Они поздоровались за руку, но сухо и молча. Отношения сложились между ними неприязненные – так захотел Тополев, старший по возрасту. Целыми днями он сидел против Ковшова и, отрываясь от бумаг, изредка, впавшими глазами, равнодушно посматривал на приходивших к Алексею людей. Молодой инженер обходился с Тополевым предупредительно, ни в чем не проявляя своих прав начальника отдела. Задания он передавал старику от имени главного инженера. Тополев выполнял их неторопливо и как-то холодно, хотя и аккуратно. Иногда безучастность старика возмущала Ковшова, и он еле сдерживал возникавшее в нем желание крупно поговорить со своим заместителем. Единственный в аппарате, старик оставался вне треволнений и споров, связанных с проектом.
Просматривая составленную вчера ночью памятку неотложных дел на сегодняшний день, Алексей вздохнул. Перечень был велик и кое-что в нем переходило из памятки в памятку уже несколько раз.
Ему не приходилось больше сетовать на расточительную потерю времени, на то, что начальство медленно раскачивается. Работа хлынула, как наводнение. Руководители строительства словно уговорились всеми способами увеличить его нагрузку. Непосредственным начальником был главный инженер, он часто и ревниво напоминал об этом. Ему все казалось, что Ковшов занимается чем-то посторонним, не имеющим отношения к инженерной работе. Батманов давал ему задания, не осведомляясь – имеет ли он возможность их выполнить. Залкинд тоже не отставал от него, редкий день проходил без какого-нибудь партийного поручения.
Обязанностей и забот было бы, пожалуй, меньше, откажись Алексей от чего-нибудь. Он не отказывался. Он сам хотел как можно больше работы: в хлопотах утихали тревоги. Он улыбался, когда от Батманова, Залкинда и Беридзе в самый разгар рабочего дня получал новое задание – неизменно более срочное и важное, нежели все предыдущие. Залкинд однажды заметил его улыбку и понимающе сказал:
– Интереснее всего жить, когда работы сверх головы. Правильно? Учти, свет-Алеша: чем больше с человека спрашивают, чем больше у него обязанностей, тем, значит, нужнее он коллективу.
В очередном письме Зине Алексей написал: «Я поставил перед собой и своими людьми задачу: справляться с любой работой. Мне теперь кажется – нет предела силам человека, надо только очень много с него спрашивать. Прямая пропорция: больше нагрузят – больше потянешь. Может быть, я невзначай открыл новый закон природы производительности труда?»
Он посылал такие письма в адрес тещи. Не зная, когда они дойдут до Зины и дойдут ли вообще, он все же не мог не писать время от времени о том, как живет, как работает, о чем размышляет. Это стало какой-то душевной потребностью. С некоторых пор сочинение этих своеобразных отчетов требовало немало ночных часов: чтобы добросовестно изложить события очередной недели, нужно было исписать толстую тетрадь. Однажды он попытался воспроизвести историю одного только дня – получилось непомерно длинно, и он пожимал плечами, перечитывая конспективное перечисление дел, совершенных за сутки. Хлопот этого обычного будничного дня хватило бы, пожалуй, на целую жизнь какому-нибудь скучающему молодому человеку прошлого столетия, из числа тех, что гением великих писателей оказались запечатленными в десятках книг.
И сегодня заботы сразу увлекли Алексея в свой поток. С утра часа два-три он не отрывался от проекта. Эти первые часы были лучшим временем суток – голова свежая, меньше беспокоят посетители.
Ветер пробирался в невидимые щели стен и оконных переплетов, выдувал из комнаты тепло. Посидев с полчаса раздетым, Алексей снова надел полушубок. Взлохмаченный Кобзев и три других инженера сидели вокруг Ковшова и дымили махорочными закрутками.
Наморщив лоб и постукивая карандашом по виску, Алексей проверял расчет пьезометрического уклона, составленный для участка нефтепровода на левом берегу. Этот расчет служил одним из доказательств преимущества нового направления трассы. Беридзе намеревался вместо двух перекачечных станций на материке строить одну. Вторая намечалась по проекту Грубского для преодоления гряды сопок на правом берегу. Поскольку на левом берегу это препятствие не встречалось, отпадала и нужда в дополнительной станции.
– На конечном пункте сколько у вас остается давления? Полторы? – спрашивал Ковшов, не глядя на инженеров.
– Полторы атмосферы, – отвечал Кобзев, ревнивым взглядом провожая каждое движение начальника отдела, то прикидывавшего цифры на логарифмической линейке, то записывавшего их на бумаге.
– И какой же вывод? – спрашивал Алексей.
– Вторая станция не нужна.
– Вывод хороший, – сказал Алексей и посмотрел на Тополева. – Одной станции хватит для перекачки нефти от Джагдинского пролива до самого Новинска.
Кузьма Кузьмич с недовольным видом отгонял наплывавшие на него клубы махорочного дыма и на замечание Алексея не отозвался. Алексею, довольному итогом, хотелось пронять старика, и он громко сказал:
– Одной только электроэнергии экономится сто киловатт-часов на тонну нефти. Здорово! Это сверх того, что мы сокращаем срок строительства, сберегаем рабочую силу и материалы.
Он явно адресовался к Тополеву, и, заметив это, Кобзев тоже повернулся к старику. Кузьма Кузьмич спокойно отсыпал из большой бутылки в табакерку зеленый нюхательный табак и не обращал на них никакого внимания.
В кабинете давно уже позванивал телефон. Звонки учащались, стали продолжительными и резкими. Не поднимая трубки, Алексей посмотрел, прищурившись, на аппарат и усмехнулся:
– Беридзе звонит. Он не отступится! Вашим расчетом, Кобзев, его теперь не успокоить. Будет ругать за пролив. Тащите материалы по проливу, быстро!
Телефон умолк. Кобзев разложил на столе кипу чертежей и таблиц. Во всей работе над проектом переход через пролив между материком и островом оставался труднейшим этапом. Эту двенадцатикилометровую водную преграду нельзя было ни перепрыгнуть, ни обойти стороной. В проливе нефтепровод мог пройти только под водой. Трудная даже на суше, укладка его во много раз усложнялась в проливе.
