Текст книги "Далеко от Москвы"
Автор книги: Василий Ажаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 47 страниц)
– Я вряд ли сумею обрадовать вас какими-нибудь откровениями, – засмеялся он, смущенный напряженно пытливым ожиданием Тополева. – Я так себе представляю: нам просто надо высказаться, раз мы так долго молчали. Потом нам будет легче работать. – Алексей сделал паузу, и старик согласно кивнул головой. – Мне только хочется сказать слово в вашу защиту от ваших же нападок. Я не знаю, что произошло однажды в вашей жизни, отчего вы с некоторых пор замкнулись в себе. Но и я, и Беридзе, и Залкинд, и другие товарищи понимали: мы видим сейчас перед собой не настоящего Тополева, а какого– то подмененного человека, не в форме, что ли. Если вы хотите, то и Петя Гудкин понял это, иначе он не тронул бы вас. И мы не ошиблись: есть разница между Тополевым и Грубским!..
Алексей протер глаза – бессонные ночи, давали себя знать, ему было трудно смотреть, будто глаза его были засорены.
– Скажите все же, дорогой Кузьма Кузьмич, какие же практические выводы вы сделали для себя? Ведь, если не понять вашего сегодняшнего состояния, то можно предположить, что вы разочаровались в своей специальности инженера-строителя, в своем призвании, отдав ему без малого сорок лет. Почему же?
Тополев дернулся в кресле.
– Не надо обо мне. Из такого столетнего деда уже ничего путного не смастеришь. Я хочу только, чтобы мой печальный опыт послужил уроком для вас, человека, начинающего жить.
Алексей упрямо качнул головой, прядь волос свесилась ему на лоб.
– Не возражайте, Кузьма Кузьмич, и не сердитесь, если я буду касаться именно вас. Иначе от нашей беседы толку не будет.
Кто-то опять заглянул к ним и сейчас же исчез. Ковшов подошел к двери, притворил ее. Кузьма Кузьмич с нетерпением следил за ним.
– Мы установили главную истину: у нас нет ничего важнее наших обязанностей перед родиной. Труд ради нее есть то, чем надо мерить каждого. Хорошо. Вы сказали: время летит стремительно, жизнь наша похожа на бурный поток. Справедливо. И надо ли объяснять, почему это так? Но если это справедливо, то надо стремительность нашей эпохи принять безоговорочно. Надо персону свою подчинить этой стремительности, воспринимать ее как нормальную обстановку жизни.
По коридору прокатился шум голосов – сотрудники пришли на работу.
В кабинет вошла Муза Филипповна, поправила пенсне на носу и поздоровалась сдержаннее, чем это она сделала бы, не будь здесь Тополева, – она побаивалась и недолюбливала старика.
– Главный инженер просил меня проверить, здесь ли вы, Алексей Николаевич. Ровно в девять он ждет вас у себя.
Ковшов взъерошил волосы и придвинул к себе записку. Кузьма Кузьмич поднялся:
– Придется отложить беседу.
– Нет, не будем откладывать, – не согласился Алексей. – Вы поставили правильное условие вначале: разговор этот первый и последний, и нужно до начала рабочего дня закончить его.
Кузьма Кузьмич послушно сел.
– Вы говорите: «Задыхаюсь. Не поспеваю за временем, разменял талант на медяки. Не выполнил клятву юности – остыл, угасла инерция движения...» Верно ли, Кузьма Кузьмич? Это превосходно, что вы самого себя судите так свирепо – значит, совсем не склонны почить на лаврах и благодушествовать... Но не наговорили ль вы в запальчивости напраслины? Мы, молодые инженеры, всегда знали Тополева как крупного советского строителя и в нем видели пример для подражания. Этот Тополев умер, что ли? Что с ним случилось? —Алексей заметил, что резкие жесты выдают его волнение, и немедленно сунул руки в карманы полушубка. – И я тоже по-своему давал клятву юности – может быть, так же трогательно и забавно. У меня, знаете, была составлена даже собственная пятилетка – учебы, работы, всяких достижений. С тех пор прошло лет десять. За это время я понял: многое складывается не так, как я предполагал... Ведь то, что вы назвали клятвой юности – это же некий чудесный тезис. Жизнь вносит поправки в наши схемы и тезисы. И хорошо! Нельзя же втиснуть ее как школьное расписание в деревянную рамку. Важно только не забыть этой своей клятвы, этой своей собственной пятилетки – среди сложностей и неожиданных испытаний жизни!..
Алексей говорил возбужденно, Тополев тепло и не без удивления смотрел на его похорошевшее лицо.
– Давайте разберемся, в чем разница между нами. Вы говорили что-то о новом и старом человеке, о Моцарте и Сальери и еще о многих предметах. Только не надо, Кузьма Кузьмич, сбиваться на мелкий и устаревший разговор о старых и новых специалистах. По-моему, разница у нас только в возрасте и привычках, в остальном мы одинаковые хозяева. Привычки, надо думать, – дело второстепенное. Вот с возрастом положение серьезней, вы в невыгодном положении. Сердце, мышцы, желудок – они поизносились. В этом пункте я могу лишь выразить вам сочувствие. – Алексей улыбнулся добро и весело. Тополев провел рукой по усам и тоже улыбнулся – впервые в присутствии Ковшова. – Преклонный возраст! Ну что же, ведь и мне в конце концов предстоит нечто подобное. Мы – инженеры, и уж кто-кто, а мы-то с вами доподлинно знаем: ничто не служит вечно. Стоит ли делать круглые глаза, если в сердце появится шумок и врач объявит артериосклероз?.. О старости, конечно, неприятно думать. Но разве помеха – ваш преклонный возраст? Нет! Не тот стар, кому стукнуло шестьдесят, а тот, кто скис в тридцать. А вы же не такой! Я слишком хорошо представляю себе вас в минуты, когда вы работаете с вдохновением. Вдохновение и опыт, ваш опыт – те самые драгоценные миллионы мелочей, о которых вы говорили...
– Позвольте мне, Алеша, – поднялся старик, с тревогой глядя на дверь, за которой шумели голоса.
– Не позволю! У меня есть еще один вопрос к вам... Все сказанное вами о недостатке опыта у нас, о повышенной требовательности к себе – справедливо. Говорите об этом чаще и резче. Каждый из нас, молодых, поймет ваши претензии и не обидится на них. Но вы сегодня должны иметь основания, чтобы так разговаривать с нами – и отсюда мой к вам вопрос...
Телефон все-таки зазвонил. Алексей, не обращая на него внимания, смотрел на Тополева уже без улыбки, строго и взыскательно.
– Какой вопрос хотите вы задать, Алексей Николаевич? – волнуясь, спросил старик и даже привстал со стула.
– Да, хотел и хочу, – подчеркнуто сказал Алексей. – Я должен знать: какой же в итоге практический вывод сделали вы для себя? Чего ждать от вас?
Тополев обошел стол и, приблизившись к Алексею вплотную, положил ему руки на плечи.
– Голубчик, я тоскую по настоящему делу и хочу наверстать упущенное. Я теперь, кажется, вышел из тупика, в который попал. Взвалите на меня столько работы, чтобы я согнулся под ее тяжестью. Помогите мне, наконец, войти в ритм жизни.
Алексей обрадовался, хотя и ждал этих слов. Он крепко стиснул руку старика.
Опять затрещал телефон. В кабинет вбежала запыхавшаяся Муза Филипповна.
– Алексей Николаевич, главный инженер сердится. Он говорит, что пора идти к товарищу Батманову.
Алексей начал торопливо собирать бумаги со стола.
– Ох, попадет мне от Беридзе: не готова записка. Но я доволен, очень доволен!
Он бросился вслед за выбежавшей секретаршей, Тополев задержал его. Старик достал из папки аккуратно подшитую стопку бумаги, испещренную четким округлым почерком.
– Я в одиночестве много раздумывал над возможным способом рытья траншеи в проливе. По-моему, у нас есть подходящий выход: траншею делать взрывами. У меня был когда-то похожий случай, правда, в малом масштабе. Захватите с собой записку, в дополнение к своему докладу. Это, так сказать, мой пай в товарищество.
Алексей на пороге перелистал записку. Еще не вникнув в подробности, он чутьем инженера понял, что в его руках, кажется, именно то, чего не хватало в проекте.
В коридоре послышался дробный стук каблуков Музы Филипповны, она опять бежала. Алексей заглянул Кузьме Кузьмичу в глаза, притянул его к себе, звонко поцеловал в обвисшие, по-домашнему пахнущие табаком усы и выскочил за дверь.
Телефон звонил непрерывно. Тополев впервые в этом кабинете взял трубку. По щекам его текли слезы, он морщился, как от боли, и улыбался. Он забыл сказать «слушаю» или «алло», просто поднес трубку к уху – и услышал страстную ругань Беридзе. Главный инженер возмущался безответственностью Ковшова, до сих пор не явившегося к нему. Тополев поспешно вышел в коридор, чтобы нагнать Алексея – ему захотелось как-то защитить молодого человека от гнева Беридзе, принять этот гнев на себя. Но тут он увидел группу людей, толпившихся у двери. Среди них были Петя Гудкин и Женя Козлова. Тополев не смог пройти мимо них.
– Кого вы ждете? – спросил он.
– Алексея Николаевича, – ответил Гудкин и добавил с явным удивлением: – Он нам сказал, чтобы со всеми вопросами обращаться к вам.
– Так чего же вы торчите здесь, времени вам не жаль? – громко сказал старик, стараясь не выказать волнения от мысли, что договор его с Алексеем уже вступал в силу. – Заходите-ка все сразу, будем разбираться!
Он уселся за стол, вынул из ящика карандаши, разложил бумаги, искоса наблюдая при этом за посетителями. Они не могли скрыть своего любопытства – и спокойная Женя, и смущенный Гудкин, и другой техник из группы Кобзева, и еще четверо не знакомых ему работников.
– Кто первый? Дорогу женщине, не так ли? – весело спросил Кузьма Кузьмич и обратился к Жене: – Прошу вас, товарищ экономист.
– Я могу подождать Ковшова, – неуверенно сказала Женя.
– Зачем же его ждать? Да и занят он, вы его сегодня вряд ли дождетесь, – твердо и с некоторой иронией возразил Тополев. – Давайте, что у вас?
Женя разложила на столе таблицы.
– Во-первых, оперативная сводка о ходе работ, – докладывала она. – Во-вторых, расчеты по труду к квартальному плану. Товарищ Гречкин просит Алексея Николаевича еще раз посмотреть, нет ли замечаний.
– И в-третьих? – спросил старик.
– Перед выходом на трассу Алексей Николаевич поручил мне изменить нормы и пересчитать потребность рабочей силы для зимних дорожных работ.
– Ну-ка, интересно! – Тополев взял у нее из рук расчеты и уставился в колонки крупно выписанных цифр. – За счет чего же рассчитывает Алексей Николаевич так резко повысить нормы выработки?
– Не знаю.
– И зря не знаете, должны знать. – Старик отложил расчеты и взялся за сводку. – Ого, как подвинулась развозка труб! Нет ли у вас ошибки по пятому участку? Многовато получается.
– Ошибки нет, – уверенно сказала Женя. – У Рогова дела идут лучше всех, сводки от него мы получаем каждый день.
– Та-ак, – протянул Кузьма Кузьмич. – Попрошу вас, товарищ Козлова, принести мне попозже все материалы плана. И полную сводку о ходе всех работ по всем участкам. Хорошо?
– Есть, – ответила девушка и ушла, кутаясь в свой белый пуховый платок.
Он повернулся к другим посетителям. Один, посланный Федосовым, справлялся, нельзя ли битум номер три, нужный для изоляции трубопровода, заменить битумом другой марки. Кузьма Кузьмич записал вопрос, пообещав срочно проверить в лаборатории, возможна ли такая замена. Другой принес от Филимонова разнарядку на сварочные аппараты и просил окончательно утвердить расстановку их по участкам. Еще два человека пришли из котельной. Оказывается, Алексей еще до выхода на трассу заявил, что по вине котельной мерзнут все сотрудники управления. Кочегары доказывали, что все дело в низком качестве местного угля и в плохой теплоизоляции здания.
– Товарищ Ковшов поручил мне заняться вами, – сказал Тополев, хотя Алексей и не поручал ему этого. – Сегодня же я спущусь в котельную и там начнем разбираться, куда девается тепло.
Старику доставляло неизъяснимое удовольствие разговаривать с людьми, вникать в дела. Он знал, что теперь с каждым часом их будет все больше.
Петьку Тополев умышленно оставил напоследок. С минуту он в упор с напускной строгостью смотрел на Гудкина. Юноша уверенно выдержал его взгляд.
– С каким вопросом пришли вы к Алексею Николаевичу? – спросил Тополев.
– Относительно инженера Фурсова. – Петька замялся, подумав, что не Тополеву надо решать этот вопрос.
– Что там с Фурсовым?
– Сколько же времени можно его терпеть, Кузьма Кузьмич! – разразился Петька. – Он открыто насмехается над Беридзе и над всеми нами. Грубский ему сказал: «На днях состоятся похороны гениального новорожденного ребенка». Это он про наш новый проект! Грубский получил телеграмму, его вызывают в Рубежанск. Он же протест туда послал! Фурсов говорит: «Петр Ефимович сумел свое доказать»...
Тополева встревожило это горячо высказанное сообщение – он совсем забыл, что его бывший шеф продолжал действовать, сопротивляться. «Мы еще посмотрим, что вы там сумели доказать, почтеннейший Петр Ефимович», – подумал он и вслух спросил:
– Неужели вы всей компанией не в силах справиться с одним Фурсовым, прибрать его к рукам?
– Не в силах? Пусть мне позволят, и я выброшу его в окно!
Старик, сощурившись, рассматривал Гудкина, будто видел его впервые. В тощей фигуре юноши, обтянутой свитером, угадывалась большая сила.
– Пусть его по-хорошему от нас уберут! Мы не хотим, чтобы он своими грязными руками прикасался к нашему проекту! Разве можно так: думать одно, а делать другое, как Фурсов?
– Нельзя, – охотно согласился Тополев. – Вы уже обращались с этим к Ковшову?
– Кобзев должен был поговорить с ним, но вы же знаете Кобзева. Он погорячился и быстро остыл. Этот Фурсов, наверное, разжалобил его чем-нибудь. Или сказал, что изменил свое мнение. Ему ведь ничего не стоит покривить душой. Он при Кобзеве-то тихоньким и послушным прикидывается.
Кузьма Кузьмич молча раздумывал, и Петька уже сожалел, что сказал ему о Фурсове. «Старик тоже заодно с Грубским», – пришло ему в голову.
– Передайте Фурсову, пусть сейчас зайдет, – сказал Тополев. – А Кобзеву скажите, что я зову его с материалами по проекту. И сами возвращайтесь, а также попросите сюда и остальных товарищей, тех, кого Кобзев сочтет нужными...
Фурсов вошел с готовой сладенькой улыбочкой, почтительно пожал руку Кузьме Кузьмичу, справился о его здоровье.
– Что у вас за конфликт с Гудкиным и другими товарищами? – спросил Тополев.
– Вы же по себе знаете, Кузьма Кузьмич, как они относятся к Грубскому и ко всем нам, сторонникам Петра Ефимовича. Они очарованы своим чернобородым Беридзе, и каждое слово правды о нем и о его шарлатанских проектах бесит их. Я в восторге, что Петру Ефимовичу удалось доказать свою правоту.
– Вы и меня, следовательно, считаете сторонником Грубского?
– Не считать же вас сторонником Беридзе, Кузьма Кузьмич? – Фурсов даже рассмеялся. Он не замечал недружелюбного и сердитого взгляда старика.
– Рад вас разочаровать. Я именно сторонник Беридзе и вполне понимаю, почему этот хороший юноша Гудкин и его товарищи не желают больше терпеть вас в своем коллективе, – старик сказал это с волнением и поднялся с места.
– Вы меня удивляете, Кузьма Кузьмич! Я отказываюсь понимать ваши слова! – воскликнул Фурсов. – Вы же самый близкий друг Петра Ефимовича...
– С завтрашнего дня потрудитесь не являться сюда! – повысив голос, оборвал его Кузьма Кузьмич. – Идите в отдел кадров и увольняйтесь. Я позвоню туда.
Фурсов не мог понять, что за перемена произошла в старике, но почувствовал всю серьезность его тона и слов.
– Увольняться? – переспросил он. – Вы меня увольняете? Вы, инженер Тополев?
– Да, я, инженер Тополев, увольняю вас, инженера Фурсова.
– Я добросовестно работал... Выполнял все задания Кобзева – спросите у него. Может быть, я что-нибудь не понимал, я постараюсь понять...
– Довольно. Я вижу, вы готовы перестроиться в одну минуту.
– Но у меня семья, дети... Придется устраиваться на работу, и меня спросят, почему я уволен со строительства, где так нужны специалисты.
– Конечно, спросят. Но об этом вам следовало подумать раньше. Идите, сдавайте Кобзеву дела...
У Фурсова, с его зеленым шарфом, обмотанным вокруг шеи, был жалкий, подавленный вид. От апломба и важности не осталось и следа. Взглянув исподлобья на Тополева и, видимо, сообразив, что на его поддержку он не может рассчитывать, инженер вышел. Кузьма Кузьмич вернул его. Старику вдруг пришло в голову, что еще вчера Беридзе и Алексей вот так же могли отослать в отдел кадров его самого.
– Жалея вашу семью, я, пожалуй, изменю свое решение, – жестко сказал он. – Вы останетесь на стройке, но не на проектировочной работе. Вас переведут на трассу, и вы будете там претворять в жизнь проект Беридзе. Так вы скорее оцените его.
Фурсов хотел возразить. Тополев не дал ему говорить.
– Ступайте! – приказал он.
Оставшись один, Кузьма Кузьмич в нетерпении зашагал по кабинету: хотелось и дальше что-то решать, делать, во что-то вмешиваться. Он услышал попискивание селектора и торопливо надел наушники. Некрасов с третьего участка вызывал Ковшова.
– Здравствуй, старый товарищ! – приветствовал Некрасова Кузьма Кузьмич. Инженеры знали друг друга по совместной работе на других стройках. – Это я, Кузьма Тополев. Не узнал?
– Давненько не слышал твоего баса, вот и не узнал! – Некрасов не скрывал своего удивления.
– Зато сразу обрадую тебя.
– Чем же это?
– Ты жаловался, что не удается тебе использовать твой опыт подрывника.
– Сам знаешь, на этой стройке почти не делаем взрывов, а это главная моя специальность.
– А если нашлась работа для тебя? И еще какая!
– Что-то мудришь ты там, старик. Говори понятнее.
– Садись-ка ты, друг, в машину и приезжай сюда... Все поймешь...
– Как это так, приезжай? На это надо распоряжение Батманова или Беридзе.
– А я для тебя не начальство?! Садись в машину и приезжай! Понял?
Проектировщики вошли в кабинет целым табуном, предводительствуемые Гудкиным, и сложили перед Тополевым кипу листов проекта.
Кузьма Кузьмич склонился над столом и на несколько минут жадно припал к чертежам. Особенно привлекало его все, что относилось к работам на проливе. Не удержавшись, старик начал переделывать один из чертежей с изображением процесса сварки труб на льду. Петя Гудкин подскочил к столу – ему жаль было своей работы, исполненной с предельным усердием. Кобзев остановил техника за руку, все уставились на Тополева. У старика горели глаза, рука с карандашом неистовствовала, от всей преобразившейся фигуры старого инженера словно излучалось электричество. В одну минуту на готовом чертеже появилась сеть поправок, строчка новых расчетов.
– Будем делать иначе! – откинулся Кузьма Кузьмич на спинку стула. – Придется многое переработать.
Кобзев, за ним и остальные проектировщики подошли посмотреть, что начертил старик на ватмане. Но он положил большую, с синими венами руку на чертеж.
– Сюда пока нечего смотреть, это частность. Речь пойдет о перестройке всего сделанного по организации работ на проливе. Скажите мне, какое у вас дано решение по рытью траншеи на этом участке?
– Решения, по существу, нет. Это белое пятно в проекте, – ответил Кобзев. – Я надеюсь, Беридзе и Алексей Николаевич принесли нам что-нибудь с трассы.
– То-то и оно – принесли! Вот и нет теперь белого пятна! – торжествующе сказал Тополев. – Траншею будем делать взрывами!..
Насладившись произведенным впечатлением, он попросил всех сесть и начал излагать суть своего предложения, не упоминая, что он и есть его автор. На самом интересном месте его объяснения прервал приход секретаря начальника строительства: Тополева вызывал к себе Батманов.
«Ага, старик, ты входишь в моду!» – удовлетворенно сказал себе Тополев. Он догадывался, ждал, что его вот-вот позовут. Он почти бежал по коридору; Кобзев и Гудкин едва поспевали за ним.
– Кузьма Кузьмич, досказали бы до конца, а то теперь и работать не сможем до вашего возвращения, – упрашивал Гудкин.
Тополев не слышал. Он все ускорял шаги. Усы его шевелились, чуть слышно старик напевал басом:
Чтобы тело и душа
Были молоды, были молоды...
Ты не бойся ни жары и ни холода,
Закаляйся, как сталь!..
Его неудержимо влекло желание действовать, бороться, захватывала та полнота жизни, которую можно назвать счастьем.
Глава девятая
Проект одобрен
Перед тем, как выехать с инженерами в Рубежанск по вызову уполномоченного Государственного Комитета Обороны, Батманов созвал у себя большое совещание. Речь должна была идти о новом проекте. Теперь в управлении не нашлось бы, пожалуй, явных противников нового проекта, исключая Грубского. Однако и не всех можно было назвать в полной мере сторонниками предложений Беридзе. Предложения эти опрокидывали обычные представления, они казались настолько смелыми, что некоторые инженеры, не возражая против них и даже восхищаясь ими, не были при этом уверены, удастся ли их осуществить. Кое-кто еще и не понимал Беридзе, считал его инженером талантливым и опытным, но сверх меры увлекающимся, способным на безрассудный риск.
Батманов, воочию убедившийся, как сами строители трассы ратуют за новый проект и, собственно, живут уже по его законам, знал, что отказ от него теперь невозможен. Вместе с тем, предстоящая поездка в Рубежанск и это предварительное совещание не были для него только формальностью. И он и Залкинд, решив столкнуть Беридзе и Грубского в своеобразном поединке, хотели подвергнуть новый проект последнему испытанию. Оба понимали, на какой риск они отважились, дав свободу Беридзе в его практических действиях – ведь новый проект осуществлялся, не будучи еще утвержденным. Если в Рубежанске, а потом в Москве одобрят предложения Беридзе, все встанет на свое место. А если Беридзе в чем-то неправ и верх возьмет осторожная аргументация Грубского? Тогда стройка попала в тупик, и они, ее руководители, понесли бы наказание по всей строгости военного времени.
Все, кого вызвал к себе Батманов, чувствовали серьезность момента. Самый созыв совещания настораживал людей. Гречкин, идя по коридору с Филимоновым, обеспокоено говорил:
– Мы верим в Беридзе, а вдруг он ошибается? В Рубежанск-то недаром вызывают. Да и Москва, наверное, тоже сигнал дала Писареву: разбирайся, что они там натворили!.. Как ни говори, люди годами трудились над проектом, а наш грузин сразу его перевернул!
Гречкину хотелось в разговоре рассеять свои сомнения, но Филимонов, по обыкновению, молчал.
Люди пристально следили за начальником строительства, стараясь по его виду угадать, что их ожидает. Батманов, как всегда, был спокоен и деловит, вступительное слово его и не усилило сомнений, и не успокаивало. Было похоже на то, что он решил не влиять на ход дела. Оглядывая собравшихся, начальник строительства видел, какие чувства ими владели. Эти чувства отражались не только на лице Гречкина, ничего не умевшего скрывать, но и на непроницаемой физиономии Филимонова. Батманов невольно подумал, что никогда еще в его работе не возникало положения более сложного, чем сейчас. Именно теперь, когда его трудовая армия была готова к бою, все могло провалиться.
«Противники» разместились друг против друга. Как-то так случилось, что Грубский остался в одиночестве – никто не сел рядом с ним или даже вблизи от него. Первым, вопреки ожиданию, получил слово Беридзе. У Гречкина удивленно поднялись брови: Батманов словно нарочно ставил главного инженера в менее выгодную позицию.
Беридзе, держа перед лицом отпечатанный на машинке доклад, начал излагать его спокойно и размеренно. Но, перейдя к главному – к переносу трассы на левый берег – он разгорячился, отложил доклад в сторону и без передышки проговорил более часа. Алексей по ходу изложения его мыслей тут же демонстрировал листы ватмана с чертежами и схемами. Речью своей, страстной и живой, Беридзе увлек всех и, когда сел на место, собравшиеся не удержались от аплодисментов.
Затем поднялся Грубский. Перед ним грудой лежали тома старого проекта в синих дерматиновых переплетах. Он заговорил, положив на них руку, и этот жест как бы предопределил характер его выступления. Грубский почти не касался старого проекта – нужно ли де говорить о нем, вот они, десять томов, их со счета не скинешь. Он только критиковал предложения Беридзе, и критика его не была лишена аргументов. Он говорил убежденно и с легкостью, это производило впечатление. Беридзе, не сводивший с него горящих глаз, вспыхнул.
– Вам надо защищать свой проект, а не нападать на чужой! – крикнул он. – Можно подумать, вас пригласили на консультацию.
Поморщившись, Грубский попросил избавить его от проявления эмоций, не идущих к делу.
– Нет, мои эмоции идут к делу! И хорошо, если бы у вас тоже были эмоции, если бы вы тоже думали о судьбе нефтепровода и о судьбе родины!
– Я не меньше вас озабочен судьбой нефтепровода и судьбой родины, – серьезно сказал Грубский, не глядя на Беридзе.
– Тогда перестаньте держаться за эти толстые фолианты и скажите, как выполнить задание правительства! – закричал Беридзе. – С фронта мне написал один товарищ, артиллерист, что война показала непригодность некоторых образцов вооружения; ваш проект – старая пушка, требующая немедленной замены. А вы все пытаетесь ею сразить врага! Можете считать себя убитым.
– А вы изобрели новую пушку, которая производит только шум! – окрысился Грубский. – Из нее можно бить лишь по воробьям. К сожалению, эта забава будет дорого стоить государству!..
Деловой строй совещания нарушился. Либерман, кося хитрым глазом на Батманова, уже нашептывал что-то Федосову, и тот ухмылялся. Гречкин возбужденно переговаривался с Филимоновым. Алексей с недоумением смотрел на Батманова, не понимая его безучастности. Действительно, начальник строительства словно и не председательствовал на совещании; он не мешал переругиваться Беридзе и Грубскому и, следя за их репликами, только поворачивал голову то к одному, то к другому.
Когда Грубский и Беридзе умолкли, Батманов попросил главного инженера коротко повторить основные положения нового проекта. Беридзе внимательно посмотрел на Батманова и, будто набравшись от него спокойствия, в десять минут конспективно повторил доклад.
– Мы предлагаем, – говорил он, – вести трассу до Ольгохты по левому берегу. Что это нам даст? Мы укорачиваем нефтепровод на полсотни километров, теперь нам хватит труб – это раз. Мы облегчаем укладку нефтепровода, так как профиль левого берега гораздо ровнее, – два. Следуя по левому берегу, мы обходим правобережную гряду сопок, поэтому нет нужды строить вторую насосную станцию по перекачке нефти на материке – три. Не нужно будет дважды переходить Адун и строить трудоемкие и дорогостоящие дюкеры через него – это четыре! Наконец, есть еще одно преимущество левого берега. Строительство в нем непосредственно не заинтересовано, зато заинтересованы край, город Новинск и жители на Адуне. Как известно, в Новинске обрывается железная дорога, идущая от магистрали. Дальше на север дороги нет. Наша трасса на левом берегу даст эту дорогу от Новинска на север. Город летом и зимой будет хорошо связан со всеми селениями на Адуне, так как лишь отдельные из них расположены на правом берегу. Кроме того, эта дорога подведет нас ближе к реке Ольгохте, которая, по моему глубокому убеждению, станет в будущем источником электроэнергии для индустрии Новинска. Именно на Ольгохте дальневосточники построят первую мощную гидростанцию.
– Кстати, товарищи, проект этой гидростанции создан тоже нашим главным инженером! – возбужденно вскричал Гречкин, увлеченный внешне сухим, но страстным по смыслу перечислением Беридзе.
Филимонов тихонько одернул его. Гречкин огляделся и, смутившись, зашептал соседу на ухо:
– Вот окаянный бородач – прямо загипнотизировал! Как заговорит, как засверкает глазищами, так меня и подмывает. Забыл я уже все свои сомнения!..
– Мы предлагаем, – повысил голос Беридзе, – строить переход через пролив зимой, не дожидаясь лета. Мы намерены рыть траншею на дне пролива не землечерпалками, а посредством взрывов. Предлагаем производить сварку труб на берегу большими секциями, чтобы затем тракторами перемещать их на лед, и со льда спускать в пролив... По новому проекту предлагается далее уменьшить объем работ первой очереди. До пуска нефти по трубопроводу надо делать только то, без чего нельзя пустить нефть, остальное можно сделать после. Так мы сбережем много времени и обойдемся с тем количеством рабочей силы, какая у нас есть... Что мы предлагаем пока сократить? На переходах через реки и через пролив не строить сразу две нитки трубопровода, а обойтись одной. Вторые запасные линии можно построить, когда нефть будет уже идти по первым линиям. Можно смело уменьшить вдвое размеры цистерн на промежуточных пунктах перекачки, а полные объемы построить опять-таки после...
Беридзе обвел всех взглядом и продолжал:
– Известно, что нам предстоит, учитывая характер дальневосточной зимы, зарыть нефтепровод в землю на глубину два метра десять сантиметров. Этим создаются ровные термические условия для трубы, проще говоря – трубопровод предохраняется от промерзания и резких колебаний температуры. Значит, на всем протяжении нефтепровода придется вырыть глубокую траншею и, уложив в нее трубы, вернуть вырытую землю обратно, засыпать траншею. Это не один миллион кубометров! Если мы даже пустим в ход все канавокопатели в придачу к тем, что может нам выделить край, и тогда мы не сумеем перекидать столько земли, не удваивая числа рабочих рук. Поэтому мы предлагаем рыть траншею в один метр, а не в два, чтобы потом, когда у нас освободится главная масса рабочих, сделать поверх траншеи метровый вал из земли. Только таким образом можно выйти из положения, не прося у государства еще несколько тысяч рабочих... Таковы основные наши предложения, если говорить кратко. Их еще раз можно подтвердить техническими расчетами... Разрешите сделать вывод: все мероприятия нового проекта, взятые вместе, позволят нам в срок, то есть к будущей годовщине Октября, пустить нефть с острова к Новинску!
Большинство участников совещания и раньше знало то, что еще раз повторил Беридзе. В курсе всех подробностей нового проекта был, разумеется, и Батманов. Однако и он, и остальные выслушали главного инженера с пристальным вниманием, взвешивая в уме каждое его предложение. Батманов попросил и Грубского повторить свои возражения. Теперь все опять повернулись к маленькому человеку с птичьим лицом.
– Когда человек задумает во что бы то ни стало заняться изобретательством и поставит себе задачу открыть Америку заново, – с кривой усмешкой сказал Грубский, – то он именно так и выглядит, как инженер Беридзе. Трасса намечена на правом берегу – нет, он непременно потащит ее на левый! Я не сомневаюсь, что если бы по нашему проекту трасса проходила по левому берегу, изобретатель предложил бы перетащить ее на правый.
– Предложил бы, если б это решило задачу! – бросил в ответ Беридзе.
– Вот-вот! Все изобретательство инженера Беридзе построено по такому же образчику. Раз надо делать через реки две нити трубопровода, он предлагает обойтись одной. Раз нужны для нормальной эксплуатации сооружения большие емкости под нефть, изобретатель решает их уменьшить. Раз поставлено условие – заглубить нефтепровод в землю на два метра, у изобретателя готов другой вариант: один метр!.. Слишком уж все это примитивно! Жаль, что товарищи воспринимают все это всерьез. Я понимаю – хочется помочь делу, но бесшабашно-безответственные идеи Беридзе принесут один вред.
