Текст книги "Далеко от Москвы"
Автор книги: Василий Ажаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 47 страниц)
Глава восьмая
Печальные вести
Таня Васильченко недаром гордилась делом своих рук – селектором. Недаром колонна связистов перенесла столько лишений в зимней тайге. Металлический провод, протянутый от управления до последнего пункта трассы на острове, как бы врос живым нервом в тело коллектива. Если бы теперь отнять селектор у строителей, они сразу же лишились бы слуха и языка.
Селектор непрерывно, днем и ночью, нес потоки человеческой речи и многообразнейшие отголоски жизни: очень важное и совсем маловажное, общественное и личное, трагическое и смешное. Радио тревожно сообщало о наступлении немцев на Изюм-Барвенковском направлении. Фельдшер с пролива читал врачу Родионовой акт о несчастном случае с механиком Серегиным – он был при смерти. Залкинд поздравлял шофера Сморчкова: нашлись, наконец, его родители, они вовремя эвакуировались из Орла в Канск на Енисей. Инженеры участков по очереди докладывали Беридзе о том, как в первые дни шли сварочные работы. Либерман из Новинска распекал своего подчиненного на восьмом участке: «Маменька родная, куда вы девали такую уйму крупы? Медведей кормите кашей, что ли?» Экономист с десятого участка монотонно перечислял управлению цифры выработки за день. Девушка-диспетчер с седьмого участка спрашивала у диспетчера-парня со второго: «Голос у тебя хороший, но интересно, каков ты собой?» – «Я рыжий»,– отвечал парень. «Не верю». – «Приезжай, посмотришь». Начальники участков Темкин и Хлынов обменивались опытом прошедших суток. Пущин из Новинска расспрашивал Карпова о положении на острове, рассказывал ему, в свою очередь, о весенней путине в крае и в заключение просил на минуточку позвать к проводу Махова.
– Жив? – спрашивал редактор у своего однокашника.
– Кажется.
– Вымпелок на радиаторе? Не отбили еще?
– Вымпелок у меня наглухо припаян, не оторвать никому.
– Что Муся?
– Хлопочет, кормит бутербродами и потчует кофеем, улыбается интересным парням.
– А тебе?
– И мне, поскольку я интересный.
– Когда свадьба? Свадьба, я говорю, когда?
– Загса тут еще не завели. Вот скоро заведем.
– Долго ждать. Долго ждать, говорю.
– Ничего, мы терпеливые. Ходили в нивхское стойбище, шамана искали, чтобы обвенчал.
– Отказался?
– Вывелись, оказывается, шаманы. Последнего недавно похоронили.
– У меня вопросов нет. Целую и обнимаю. Не выпускай из рук баранку. Жму мозолистую.
– Жму холеную редакторскую. Крепче держи перо.
После Батманова самым большим хозяином на проводе считался главный диспетчер Гречкин. Он говорил часто, по нескольку раз в день, всегда что-нибудь выяснял и постоянно чем-нибудь был недоволен. По цифрам он угадывал изменения на участках и привязывался по любому поводу, его настораживало как повышение, так и понижение выработки. Отправив ругательную телеграмму за подписью Батманова, он спустя короткое время звонил на участок и справлялся, понравилась ли она.
На острове с главным диспетчером часто разговаривал Алексей. И на этот раз Гречкин вызвал Алексея к селектору.
– Я спрашиваю: что у вас на проливе? Лед все идет?
– Идет. Дьявол его знает, откуда берется столько, – отвечал Алексей. – Нам с Беридзе пора выбираться с острова.
– Вы мне зарядили туфту, товарищи островитяне. Туфту, говорю, зарядили.
– Не понимаю вашего жаргона, товарищ главный диспетчер.
– Прекрасно все понимаешь, не притворяйся. По вашей сводке выходит, что вы за день сделали девять километров лежневой дороги. Это не укладывается ни в какие нормы. Набрехали?
– Никак нет, мы люди честные. За день сделано девять километров. Скоро пришлем рапорт об окончании. Не слышишь? Я сказал – скоро дорога будет готова.
– Что-то не верится. Откуда такая выработка?
– Как откуда? Помножь свои нормы на патриотизм строителей. А не веришь – приезжай, проверь.
– То-то и жалко, что не могу приехать. Начальник не пускает на трассу. Каждый день пишу: «поворотная сварка», «потолочная сварка», а сам не видел, что это за штука. Вы там уложите весь нефтепровод, а я его так и не увижу, – жаловался Гречкин.
– Ничего... Лет через десять приедешь сюда на экскурсию, тогда и посмотришь, – насмешничал Алексей. – Я думаю, тебе разрешат взглянуть на нефтепровод. У тебя ведь на широкой груди будет блестеть значок: «Активному участнику строительства».
– Одичал ты на острове, Алексей, острить научился, – вздыхал Гречкин. – Скучно с тобой говорить. Вот Женя Козлова хочет что-то сказать. Интересуешься?
– Очень.
Женя пожаловалась: ей осточертели бумаги, чернила, цифры.
– Весна в разгаре, а я сижу в четырех стенах, запертая Гречкиным.
– Махни на него рукой и приезжай к нам.
– Раньше сбежала бы, – вздохнула Женя. – Теперь не сбежишь. Сама на каждом шагу проповедую уважение к дисциплине. Я теперь комсорг.
– Похлопотать за тебя? Я говорю, похлопотать за тебя?
– Я тебе похлопочу! – вмешался Гречкин. – Нечего мне работников сманивать. Она за тобой на остров Борнео побежит, только позови.
– Ты ее пока на остров Тайсин отпусти. Отпусти, говорю, на остров Тайсин пока.
– Алеша, тут тебе телеграмма пришла! И два письма,– сообщила Женя. – Все сразу подоспело. Будешь ждать оказии?
У Алексея громко застучало сердце.
– Пришли поскорее, – попросил он. – Нет, прочти телеграмму сейчас.
– «Родимый Алешенька мужайся наша Зина погибла...» – быстро прочла Женя, и голос ее сорвался.
Фраза эта, четко дошедшая до слуха Алеши среди шума и неясных голосов, ударила его в сердце.
– Ч-читай! – вымолвил он, собрав силы.
– «...послала тебе письмо видно не получил, – цедила Женя по словечку. – Где взять силы Алеша чтобы перенести такое горе»...
Тихо стало на линии, лишь жалобно ныла морзянка. Строители любили инженера и теперь молча сочувствовали ему.
– Прочти письма, Женя, – сказал Алексей, опомнившись.
Женя не отзывалась. Алексей повторил просьбу.
– Не надо, Алеша. Письма перешлем, через два-три дня получишь, – вместо Жени ответил Гречкин.
– Читай! – потребовал Ковшов.
– Письмо от начальника военной школы, – объявил Гречкин и, сильнее обычного окая, начал: – «Уважаемый товарищ Ковшов! Ваша посылка прибыла после того, как Дмитрий Ковшов выбыл на фронт. Ваш брат был лучшим курсантом, и я полагаю правильным выдать ее лучшему курсанту нового набора. Подтвердите согласие телеграфом...»
Алексей только вздохнул в ответ.
– Что? – спросил Гречкин. – Что делать с посылкой?
– Пошли телеграмму, пусть распорядится по своему усмотрению, – с отчаянием в голосе сказал Алексей. Мелькнула мысль: «Человек был ранен и вернулся в строй... Может быть, он снова ранен, а посылка все никак не может его найти».
Не переводя дыхания, люди в разных местах трассы слушали у провода разговор Гречкина с Ковшовым. Селектор молчал. Затихла даже морзянка.
– Не падай духом, Алексей. Будь мужественным, дорогой мой, – вдруг послышался голос Беридзе.
Он находился в это время в Кончелане и пришел к аппарату, чтобы вызвать Батманова. Притихший Гречкин был рад вмешательству Георгия Давыдовича. Но Алексей не забыл о втором, еще не прочитанном письме.
– Читай! – сказал он неестественно спокойно.
– Мы тебе перешлем письмо. Потерпи, Алеша, – просительно сказал Гречкин. Письмо, может быть, несло новое горе товарищу.
– Не мучай же, читай, будь другом! – надрывно сказал Ковшов. – Это письмо от матери Зины... Я должен знать.
Наступившую тишину разорвал чей-то плач, кажется, женский – и опять все стихло.
– «Алешенька, я молчала сколько могла, хотела уберечь тебя от горя, – опять закричал Гречкин. – Все ждала, что придет новое известие, которое опровергнет первое. Но я уж не могу больше, не имею права скрывать от тебя. Все твои телеграммы и письма получила... Очень мучилась и переживала за тебя. И отец твой мне говорил не раз: «Напишите ему всю правду, молчанием дела не поправишь». И я пишу тебе. Были оттуда товарищи, они рассказали...»
– Не слышу, повтори! – крикнул Алексей, когда Гречкин сделал паузу, чтобы перевести дыхание.
– Пишет: «Были оттуда товарищи, они рассказали, – повторил Гречкин. – Зина не вернулась с боевого задания. Ей поручили очень трудное дело. Ей и еще четверым. Они все сделали, но погибли. Пытались найти их и выручить, но не удалось...»
– Что? – переспросил Алексей, не в силах пропустить хотя бы слово.
– Выручить, пишет, не удалось, погибли. – Надсаженный в ежедневных разговорах по селектору голос Гречкина звучал как сигнал бедствия. – «Осиротели мы с тобой, голубчик. Нет у тебя жены, а у меня милой дочки. Что же теперь делать-то, Алеша? Не перенесу я, наверное...» Не слышишь? «Что теперь делать-то, не знаю. Горю моему нет конца и меры...»
– Алексей, ты слышишь меня? Сейчас в любой семье горе. Не утешить тебя хочу, а помочь найти в себе твердость. Помни: ты не один, с тобой друзья, с тобой много друзей, – это Залкинд подал свой голос из Новинска, и все, кто слышал его, были, рады, что он за всех сказал нужное слово.
Долго сидел у селектора Алексей. По линии в обоих направлениях несся многоголосый шум. Над Алексеем стоял Карпов, он терзался, желая чем-нибудь облегчить страдания товарища.
– Крепись, паря. Не сгибайся, – шептал он.
Алексей поднялся и, шатаясь, как пьяный, вышел на улицу, побрел бесцельно. Ему никого не хотелось видеть. Он обошел стороной Карпова, Тополева и Таню, бросившихся к нему. Миновав площадку участка, он сразу очутился в безлюдной тайге. Карпов догнал его и потянул за руку.
– Ты куда, паря? Не пущу! Иди домой.
– Не мешай, Иван Лукич. Мне надо побыть одному, – кротко, но твердо сказал Алексей.
Лицо его, искаженное душевной мукой, поразило Карпова. Он отступил.
Маленькая речка Октанка бежала узким и чистым потоком среди сияющего березового лесочка. Скоро березки растворились среди лиственниц, густыми рядами подступавших прямо к воде. Под ними буйно и цепко разбросался кустарник. Какой-то зверь, ломая кусты, кинулся прочь от Алексея. Непрестанно трещали кедровки. Белка– летяга, раскинув перепончатые лапы, как на крыльях пролетела над головой инженера с берега на берег, обыкновенная белочка завистливо застрекотала ей вслед. Лениво гогоча, поднялись с воды тучные гуси.
Алексей ничего не замечал, только механически раздвигал руками кусты. В отдалении с карабином в руках брел Карпов. Он видел: из кустов выглянула усатая морда большой дикой кошки. Иван Лукич вскинул ружье, но зверь сверкнул круглыми желтыми глазами и скрылся.
...Сколько раз по ночам в Новинске, и зимой на Адуне, и здесь, на острове, снилось тебе, Алексей, одно и то же, родное и близкое, что делало тебя детски счастливым: ты вернулся в Москву! Ты идешь по знакомым улицам, издали увидел этот горбатенький переулок, музей твоего детства, гордо названный теперь именем знаменитого конструктора. Наконец ты подходишь к перекрестку, сворачиваешь – и перед тобой заветный отчий дом. Ты прибавляешь шагу, навстречу торопятся, спешат они, самые близкие твои и родные люди:, старый, но еще бодрый отец, низенькая мамаша, долговязый братец, поднявший в знак приветствия обе руки. А впереди бежит она, самая нетерпеливая... Этот сон всегда обрывался: переполненное радостью сердце начинало стучать так, что ты просыпался...
– Мы с тобой говорили, Зина, нас ничто не разъединит. И вот я остался один, – шептал Алексей.
Сколько успела в себе вместить недолгая жизнь с Зиной! Теперь, когда ее уже не было, все вспоминалось по-особенному свежо. Он видел ее пред собой, прикасался к ней руками, явственно слышал ее голос.
...В один из вечеров своего отпуска после южной стройки Алексей пошел к приятелю, который жил на той же улице. Поднимаясь по лестнице, встретился с девушкой. Она изумленно остановилась и внимательно, с какой-то жадностью всмотрелась ему в лицо. Алексей, удивленный, остановился тоже. Ее ясные голубые глаза не отрывались от него.
– Вот вы, наконец, и вернулись, – с нескрываемой радостью сказала она и свободно, легко пошла вниз.
Он смотрел ей вслед – на ниспадающие на плечи светлые волосы, на маленькую фигурку в простом и хорошо сшитом платье – и чувствовал острое сожаление, что эта девушка прошла мимо него и через мгновение исчезнет.
Алексей крикнул:
– Вы обознались? Да постойте же!
Она обернулась с улыбкой, от которой лицо ее еще больше похорошело.
– Нет, не обозналась. Я не могла обознаться. Вы меня не помните, Алёша?
– Я вас впервые вижу.
– А я вас знаю давно. Очень хорошо знаю, – убежденно ответила она и пошла своей дорогой.
Алексей рассеянно поздоровался с приятелем, познакомился с его молодой женой (пока Ковшов был на стройке, многое переменилось в Москве) и сразу начал расспрашивать про девушку, встретившуюся на лестнице.
– Это Зина. Ты ее в детстве дергал за косички и дразнил: «Зинка-корзинка», – напомнил приятель. – Она раньше жила в нашем доме и теперь часто ходит сюда к подругам. Если хочешь, познакомлю тебя с ней. Так сказать, заново.
«...Осиротели мы с тобой, Алешенька. Нет у тебя жены, а у меня милой дочки», – снова услышал он голос Гречкина.
Спасаясь от него, Алексей ринулся в чащу. Бежал не глядя. Ветви кустарника цеплялись за его руки и плечи.
– Не верю этому, не верю! – крикнул Ковшов, и голос его гулко прокатился по лесу.
Он видел Зину живой, только живой! Память как бы листала страницы его прошлого. Отрывочные эпизоды, встречи... Несвязные слова, восклицания, смех. Мучительно захотелось вспомнить самое важное, самое дорогое в их жизни, но все – и большое и малое – сливалось в одно общее, и это общее было счастье.
...Единственный день они провели за городом. Земля и деревья только что зазеленели. Весна. Зина и Алексей долго бродили, пока не вышли к большому запущенному пруду. До сумерек они сидели на траве. В потемневшей воде дрожали звезды. Где-то очень славно пели девушки.
– Что у вас сейчас на душе, Алеша? Вам грустно?
Она посмотрела на него долгим взглядом. Лицо Зины было таким же славным и печальным, как песня девушек вдали. Алексей нагнулся и поцеловал ее.
– Тише, – сказала она, когда он хотел ей что-то сказать. – Помолчим и запомним, Алеша, навсегда эту минуту. Это неправда, что мы знакомы всего несколько дней! – заговорила Зина, прерывая минутное молчание. – Я знаю вас всю жизнь. Всю жизнь! С детства привыкла думать о вас и росла под незаметным вашим влиянием. И я всегда чувствовала – всегда, слышите? – что мы будем вместе, обязательно будем.
Алексей взял ее руки – пальцы были холодные, осторожно стал согревать их теплом своих рук.
– Вы и не подозревали, а я душой всегда была с вами. Вы окончили институт и уехали на стройку – так надолго! О вас говорили: «Молодой он, неопытный, ему трудно». Я хотела, чтобы вам было легче, и думала о вас неотступно. Я верила и сейчас верю: человеку помогает, если другой, любящий его человек думает о нем. Вам странно, Алеша, что я вдруг, не таясь, первая вам открылась?
Он хотел возразить, Зина перебила его:
– Все-таки как-то необыкновенно у нас получилось. Я ведь и не знала вас по-настоящему. Алеша Ковшов был создан моим воображением таким, каким я хотела его видеть... Иногда я в страхе думала: вдруг он окажется совсем другим и моя любовь померкнет?
Зина замолчала на минуту, чтобы унять волнение, и потом продолжала еще горячее:
– У меня было много знакомых. Некоторые мною интересовались. Но никто не интересовал меня. В какие-то злые минуты я смеялась над собой: кого ты ждешь? Разве можно дождаться, разве дождешься человека, который тебя не знает, не стремится к тебе, не думает о тебе? Разве его дождешься, если он, может быть, и не существует на свете?
Волнение Зины было так велико, что она уже не могла справиться с ним. Она быстро поднялась с земли и потянула его за руку.
– Минуты сомнения проходили, и опять во мне жило одно: счастливое и чуть грустное чувство ожидания. Наконец мы встретились, там, на лестнице. Я не могла пройти мимо потому, что поняла – теперь мы должны быть вместе. Как хорошо, что ты оказался лучше Алеши, которого я создала в моих мыслях и мечтах! Жизненней, богаче, сложнее! – В порыве она развела руками и воскликнула торжествующе: – Я готова весь мир обнять за то, что мне дано так любить!
«Наша Зина погибла! Что же теперь делать, Алеша? Что делать?»
Ведь действительно ее нет больше, она погибла, как ты не понимаешь! Он медленно побрел дальше, пытаясь представить ее себе в боевой обстановке, выполняющей боевое задание.
И вдруг ему вспомнился один ее поступок – простой и обыденный, но глубоко поразивший его силой самопожертвования и настоящей, большой любви.
...Вскоре после женитьбы, дня за три до войны, мать Зины, глядя на них, спросила в шутку:
– Как думаете жить дальше, молодожены? Какие у вас планы?
Алексей ответил тоже шуткой. Потом они сидели одни. Зина рассказывала об изобретении своего товарища, тоже выпускника института.
– Как же будем жить дальше? – с улыбкой повторил он вопрос. – Какие у нас планы?
– Будем жить хорошо, – сказала она, не задумываясь. – Главный план: никогда не разлучаться, всегда быть вместе. Верно?
– Разумеется, – подтвердил он и задумался. – Учиться тебе осталось полгода. А потом в аспирантуру?
– Ну да, в аспирантуру. Это у нас дело решенное. Фактически я веду уже вторую научную работу.
Зина заговорила о ней и не сразу заметила, что он поднялся и сумрачно зашагал по комнате.
– Я знаю, если постараться, можно найти работу в Москве, в какой-нибудь проектировочной конторе, – сказал Алексей невесело. – Но мне тяжело об этом думать. Ты не была на стройке и не представляешь себе, что это такое. А я всегда мечтал строить в медвежьих углах. После южной стройки мне не ужиться в московской конторе. И в главке уже решено, что я поеду теперь либо на Дальний Восток, либо на север, в район Печоры...
Алексей остановился у окна. Что-то из жизни стройки вспомнилось ему – не то борьба за мост во время наводнения, не то пусковой поезд на новой, построенной ими магистрали.
– Расставаться мы не должны. И не будем. Я поеду с тобой, – услышал он ее голос, спокойный и тихий. – Пошлют ли тебя на Дальний Восток или на Печору, все равно. Куда ты, туда и я. Аспирантуру и Москву оставим. Жаль немного, но ничего. Инерцию привычки надо преодолевать. Научную работу можно вести и на стройке. Ты ведь мне будешь помогать, милый?..
Ее слова необыкновенно умилили его. Такая она во всем, – подумалось ему, – ради того, кого любит, не пожалеет и жизни. Он считал себя неспособным на сентиментальные порывы и всякие там красивые жесты, но сейчас подошел к ней, безотчетно опустился на колени и с нежностью стал целовать ее руки...
«Она выполнила задание, но погибла!» – всплыл в памяти глухой голос Гречкина. И тогда Алексей отчетливо увидел Зину стоящей перед командиром.
«Задание очень опасное. Вы идете на смерть. Если не чувствуете в себе достаточно решимости и силы – лучше откажитесь». – «Я решилась. Можете быть уверены, силы у меня хватит», – спокойно и твердо ответила она.
– Паря, берегись! – раздался зычный окрик. Тотчас оглушительно прогремел выстрел. Рядом что-то тяжелое грохнулось на землю.
Алексей стоял, обняв обеими руками дерево, и не шевелился. Карпов подошел, тронул его за плечо. Инженер не сразу повернул к нему лицо, залитое слезами.
– Еще маленько, и она прыгнула бы на тебя, подлая! – сказал Иван Лукич, пиная ногой громадную дикую кошку, распростертую на траве. Остекленевшие глаза ее еще не утратили злобного выражения.
Карпова взволновало равнодушие, с каким посмотрел Алексей на зверя.
– Встряхнись! – сказал Иван Лукич. – Ты как мертвый сейчас. Посмотри – все живет.
Кругом шла не прекращающаяся во веки веков жизнь. Журчал и звенел светлый поток Октанки. Две кабарги вышли на водопой, увидели людей и мгновенно, одним скачком, прянули в чащу. Где-то наверху неутомимо работал дятел.
Карпов насторожился, вскинул карабин: кто-то бежал по берегу. Ухо охотника различило прерывистое дыхание человека, который, видимо, очень торопился. Вот он появился из-за поворота: Кондрин! Иван Лукич показал на него Алексею. Кондрин не заметил их. Он остановился неподалеку напиться из речки. Вскоре он исчез среди деревьев.
– Что он ищет в тайге, паря? – с удивлением спросил Карпов.
– Ступай, Иван Лукич, – устало сказал Алексей. – Я вернусь один. Не опекай меня, не надо. Если можно, оставь карабин.
– Нет уж, – не согласился. Карпов. – Что хочешь делай, но я от тебя не уйду. Коли не желаешь возвращаться на площадку, вместе погуляем в тайге. Если интерес имеешь – можем к геологам сходить, рассеешься малость. Тут идти недалеко. Я твоего знакомого дважды встречал, он все зовет тебя в гости.
Через полчаса они подошли к стоянке экспедиции Хмары. Несколько больших палаток с деревянными стенами и брезентовыми крышками раскинулись на полянке у реки. Возле коновязей две лошади мотали мордами, доставая корм из торб. По берегу виднелись буровые вышки. Людей нигде не было.
– Куда же все подевались? – удивлялся Карпов. – Три дня назад здесь был целый базар.
Они направились к палаткам. Их остановил не замеченный ими среди кустов боец-пограничник. Он начал их опрашивать, узнал Ковшова и успокоился.
– Здесь лейтенант Батурин, товарищ инженер, – сказал он дружелюбно. – Если хотите, можете его увидеть, он в той вон палатке.
Лейтенант, услышав голоса, уже шел к ним. Он рассказал, что геолог Хмара и еще два человека из экспедиции арестованы, отправлены в Кончелан на самолете. Остальные свернули хозяйство и отправились к Чонгру.
– Небольшая драка тут была. Ваш знакомый нехорошо себя вел, и ему слегка помяли бока, – засмеялся Батурин, подмигивая Карпову.
Алексея известие не удивило.
– Жаль, что опоздали. Я с удовольствием добавил бы этому негодяю от себя, – серьезно сказал он и посмотрел на свои кулаки.
