Текст книги "Далеко от Москвы"
Автор книги: Василий Ажаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 47 страниц)
– Прочти! – поинтересовался Залкинд.
– «...С месяц провалялся в госпитале. Фрицы пробили в моем организме небольшую дырку. Лекаря заделали ее, и теперь я возвращаюсь в часть. Представляю, как ты пожимаешь плечами, читая мое письмо. Признаюсь, что часто думаю о тебе, дорогой товарищ. Уезжал я с обидой, не сразу она рассосалась. Потом по-другому стал вспоминать – с чувством вины, что ли. Понял, что хозяйствовал плохо. Требовательности нехватало, к поддакиванию и подхалимству привык, таким людям, как Грубский, доверился слишком, от коллектива отдалился. Если не трудно, напиши, как выкрутился ты, -как пошло дело. Не пойми, что интересуюсь из праздного любопытства. Верится мне, что еще встретимся с тобой...»
– Здорово! – сказал парторг и пояснил, . отвечая на вопросительные взгляды собеседников: – Здорово, что у нас все помогает человеку найти свое место в жизни. Где-нибудь в Америке, скажем, оступившийся или потерпевший в своем деле поражение человек не найдет поддержки, он неизбежно покатится вниз. Там один другому – соперник в борьбе за богатство или за кусок хлеба. А у нас даже война – вы только вдумайтесь – война! – оказывает на людей какое-то благотворное влияние, быстро формирует и возвышает характер.
– С удовольствием посмотрел бы сейчас на Сидоренко, – сказал Батманов и глубоко задумался, отвернувшись к окну. Ветерок от вентилятора играл шелком его рубашки.
Беридзе расспрашивал о рубежанских новостях, и Залкинд, посматривая на озабоченного, погруженного в свои мысли Батманова, рассказал, что арестована группа лиц, занимавшихся шпионской деятельностью на крупных стройках. С ними был связан и некий геолог Хмара.
– Кстати, помните Кондрина, застреленного нивхами? – спросил Залкинд. – Настоящая фамилия его – Сомов. Он имел отношение к диверсиям на проливе. Действовал он не сам, а через подручных, которые растворились среди строителей. Мне о Кондрине напомнили товарищи: оказывается, это мой старый знакомый. В двадцать втором году наш отряд уничтожил карательную сотню белогвардейца и крупного зейского кулака Федора Сомова. Кондрин – его сынок. Есть все основания полагать: гибель Панкова – дело его рук.
– А Константин Родионов не имел отношения к шпионской деятельности? – спросил Беридзе.
– Сейчас трудно сказать, что собой представлял этот позорно умерший человек. Но уже одно приятельство с Хмарой характеризует его.
– Мы с Алешей на днях просматривали тетрадки Родионова с записями, – сказал Беридзе. – Этот, с позволения сказать, доктор занимался «научными исследованиями», сочинял бредовые теории. В одной из теорий он убеждает, будто все человеческое в человеке есть непрочная оболочка, а сущность де его – звериные инстинкты. Другая теория посвящена доказательствам того, что нормальных людей якобы не существует: все люди более или менее сумасшедшие. Какой тип, однако! Можно порадоваться за Ольгу, что она освободилась от него.
– Знаете, друзья, меня история с Кондриным и Хмарой сильно огорчила, – задумчиво сказал Михаил Борисович. – Ленин предупреждал не раз, что старое подыхает, смердя и заражая атмосферу вокруг нас. Подчас мы относимся к этому мудрому предостережению Владимира Ильича только как к замечательному изречению. Нам надо глубоко знать своих людей, тогда чужие среди них будут резче выделяться.
Батманов встал, взглянул в окно – что-то привлекло его внимание – и спросил Залкинда без всякого перехода в разговоре:
– Значит, насколько я понимаю, из Рубежанска нам, Михаил Борисович, людей не след ждать?
– Вопрос обсуждался на бюро крайкома. Судили и рядили по-всякому. Меня сначала активно поддерживал Писарев. Но и он, и я убедились: людей неоткуда взять. Рабочей силы нехватает и в промышленности края, и на транспорте, и в сельском хозяйстве. Нам рекомендовали поднимать строителей на соревнование. Писарев и Дудин намерены приехать сюда на подмогу.
– Начальства-то у нас достаточно, – проворчал Батманов и энергично хлопнул ладонью по настольному стеклу: – Ладно. Вернемся к приказу. Мы условились беречь каждую минуту. Пиши, Гречкин.
Василий Максимович снова принялся диктовать приказ о заключительном этапе стройки, введении суточного и часового графика работ, организации трех районов и восемнадцати боевых участков на трассе.
Глава двенадцатая
Беспокойное утро
Поздней ночью Батманов вызвал к селектору начальников трех соревнующихся между собой боевых участков: Рогова – на острове, Филимонова – на проливе и Ковшова – на материке.
– Здравствуйте, полуночники, – сказал Василий Максимович. – Рядом со мной – парторг. Мы хотим проверить итоги соревнования за пятидневку. Вы готовы?
– Готовы, – быстрее всех ответил Рогов.
– Ты что за троих отвечаешь? Разве тебе с острова видно, что делается у Филимонова или у Ковшова?
– Видно, Василий Максимович, – с хрипотцой в голосе весело отвечал Рогов. – Я знаю каждый их шаг. Например, могу вам доложить, что Филимонов не выходил из насосной семьдесят четыре часа, а Ковшов живет в машине и совсем перестал есть, целую неделю обходится без обеда. Трудовой энтузиазм, прошу отметить.
У Алексея в его тесной каморке – очередном жилье, менявшемся теперь очень часто по мере удаления сварочных бригад в глубь материка, – находились Карпов, Умара Магомет и прораб Грубский. Они пристально смотрели в трубку селектора, будто хотели разглядеть в ней лицо начальника строительства, голос которого слышался ясно и в полную силу, не заглушённый и не искаженный расстоянием.
Алексей мысленно представлял себе у селекторных аппаратов: немного усталого, но бодрого Батманова – он облокотился на руку, прядь волос упала на лоб; Залкинда – полулежащего в мягком кресле с неизменной папиросой; Филимонова – у него опавшие щетинистые щеки и красные глаза; рядом с ним Беридзе, с рассеянным видом поглаживающего бороду; широколицего Рогова и группу людей вокруг него, с которыми он перебрасывается шутками, предварительно отпустив рычажок селектора.
– Ваши коллективы взяли на себя дополнительные обязательства,– продолжал Батманов. – Товарищ Рогов, раз ты самый бойкий, докладывай первым.
– Есть! – по-военному отчеканил Рогов так, что зазвенело в трубке. – Мы обязались к завтрашнему, виноват, поправляюсь, к двенадцати часам сегодняшнего дня закончить развозку труб до конечного пункта трассы, то есть до нефтепромыслов. Результат таков: осталось развезти сто штук, точнее сто две трубы. Сейчас все трубовозы участка стоят нагруженные и чуть свет тронутся в путь. Затем они сделают второй рейс, и с развозкой пошабашим.
– К двенадцати? – спросил Батманов.
– Нет, к одиннадцати, – сказал Рогов.
– Филимонов! Как у тебя?
– Монтаж дизелей и насосов закончили буквально сию минуту. Я дал бригадам отдых – шесть часов. Люди давно уже не спали. С утра со свежими силами примемся за испытания.
– Ковшов! А ты? Подкачал или нет?
– Никак нет, за нами такого не водится, – отвечал Алексей. Взоры помощников и Умары устремились теперь на него. – Наше обязательство: закончить к сегодняшнему дню, к восемнадцати часам, сварку первых тридцати километров нефтепровода головного участка на материке, уложить его в траншею и провести гидравлическое испытание. У меня сидит Умара Магомет, он докладывает, что два часа назад собственноручно сварил последний стык тридцати километров.
– Верно, Василь Максимич, тридцать километров сварил, совсем готов, – не выдержал и пододвинулся к селектору Умара.
– Не дожидаясь, пока Умара закончит сварку, мы перекрыли место его работы задвижками и начали подготовку к испытанию, – продолжал Алексей. – Установили контрольные краны для выпуска воздуха, начали наполнять трубопровод. Качаем воду двумя насосами – и уже давно, часов двадцать, так что к утру трубопровод должен быть наполнен.
– Что будут делать люди на участке, они предупреждены? – выяснял подробности Батманов.
– Для испытания выделены только те, кто совершенно необходим. Остальные будут продолжать работу дальше, на тридцать первом – тридцать втором километрах.
– Значит, к восемнадцати часам управитесь?
– Управимся, все рассчитано и подготовлено.
– Главный инженер, им можно поверить? Они не увлекаются, эти молодые люди? – спросил Залкинд. – Вы у кого сейчас находитесь? Наверное, у Ковшова.
– Не угадали, я у Филимонова. Не могу оторваться от дизелей и насосов. Подтверждаю, Василий Максимович и Михаил Борисович, – все трое докладывали сущую правду.
– Коли так, благодарим вас, друзья! – сочно и с чувством сказал Батманов. – Предварительно, конечно. Погорячей будем благодарить после восемнадцати.
– Служим Советской Родине! – опять быстрее всех отозвался Рогов.
– Знамя пока у Ковшова? – спросил Залкинд, хотя отлично знал, у кого находится знамя управления, присуждавшееся раз в пять дней лучшему боевому участку.
– Знамя у меня. И не пока. Оно так и останется у меня, – отозвался Ковшов, окинув загоревшимся взглядом Умару Магомета, Карпова и Грубского. Те согласно закивали головами.
– Думается мне, что завтра повезете знамя на остров, – заметил Рогов, и возле него, слышно было, одобрительно зашумели люди.
– Зачем затрудняться, везти знамя на остров? Я задержу его на проливе и поставлю в насосную, – сказал Филимонов.
– Не будем торговаться! Зачем торговаться! Знамя никуда не повезем! Она наша до конца стройка! – азартно выкрикнул Умара прямо в трубку и рукой схватился за древко стоявшего в углу знамени, будто его уже собирались отсюда уносить.
Батманов и Залкинд дружно захохотали. Их поддержал и Рогов. С минуту по проводу разносился смех от Новинска до острова.
– Хорошо, паря, начальник смеется. Прямо от души. Насмешил ты всех, Умара, – широко улыбаясь, заметил Карпов.
– Что ж, Умара Магомет, посмотрим, придется или не придется отдавать знамя. Мне-то все равно, у меня этого знамени нет, а вам, конечно, обидно, – добродушно сказал Василий Максимович, и Алексей живо представил себе, как он в этот момент подмигнул Залкинду. – Договоримся с вами так, друзья: кто доведет дело до точки, пусть немедленно звонит об этом нам и вслед посылает официальную телеграмму. Беридзе, как всегда – арбитр, он отвечает за достоверность сообщения. Теперь, Георгий Давыдович, хотя вы и не в двух лицах, я прошу вас лично руководить испытаниями и у Филимонова и у Ковшова.
– Конечно, – согласился Беридзе. – Вы не беспокойтесь, все сделаем честь честью.
– Мне кажется, товарищи, что вы не совсем уясняете необычность и значительность наступающего, то есть уже наступившего дня, – вмешался Залкинд; провод не скрыл его возбуждения. – У Ковшова и Филимонова не просто окончание какого-то объема работ. У них испытание первых, совсем законченных объектов нефтепровода. Это же новая эпоха на строительстве! И от успешности испытаний зависит очень и очень многое.
– И еще учтите, – добавил Батманов. – Этими испытаниями интересуются и Рубежанск, и Москва.
– Они не подкачают, – солидно заверил Рогов с острова. – Я за них ручаюсь.
– Ну, ни пуха вам, ни пера! – крикнул Залкинд. – Спокойной ночи не желаем, так как она уже прошла и наступает беспокойное утро. Желаем вам троим наилучшего успеха.
Ковшов продолжал обсуждать с Грубским и Карповым подробности предстоящего испытания. Умара давно мог бы идти спать, но, увлеченный приготовлениями, сидел и настороженно поглядывал то на одного, то на другого, ловя каждое слово.
– Алло, Георгий Давыдович! – снова заговорил Батманов. – Сразу же после испытания уложите Филимонова спать. Срок – двадцать четыре часа. К Ковшову приставьте няньку, чтобы кормила его с ложечки.
– Вот это правильно, – одобрил Рогов. – А то я волнуюсь: не умер бы товарищ от истощения. С кем мне тогда соревноваться?
– Ты не перебивай, я не договорил, – продолжал Батманов. – Постарайтесь, Георгий Давыдович, побыстрей побывать у Рогова. Имею подозрение, что он ест и спит сверх всякой нормы.
– У меня тоже такое подозрение! – воскликнул Алексей. – Он разжирел, как паша.
– Соседи дорогие! Поскольку завтра вроде праздник, приглашаю вас к себе на остров, – сказал Рогов и, очевидно, вполне серьезно. – Угощение будет наславу – выставлю все, чем богат мой остров.
... Спать уже не ложились.
– Участок обязан работать весь день нормально: испытание не должно снизить нашу выработку. Повысить выработку можно, не возражаю. Перерыв в работе разрешим сделать лишь к финалу опрессовки, – Алексей сказал это, заметив праздничную приподнятость Умары. – Слышишь, Магомет? Тридцать километров ты сварил, пойдешь теперь дальше. Участок у нас большой, будь здоров! Ступай-ка ты спать и выходи на смену бодрым. Покажи пример выдержки.
Умара сердито таращил глаза и вздыхал, жесткие волосы его взъерошенно торчали, он теребил ворот рубахи.
– Какой ты человек, не понимаю! – возмущенно сказал он, схватил фуражку и выбежал.
Уже за дверью он крикнул:
– Выдержка! Откуда выдержка? Сам спать ступай! Сам выходи бодрый!
С рассветом, еще до восхода солнца, участок поднялся на ноги. Бригады в сосредоточенном молчании быстро расходились по местам.
Лес по обе стороны трассы был в густом тумане, завеса его поднималась медленно и освободила пока лишь нижний ярус тайги. В кустарниках шевелились, как живые, расползаясь и всплывая кверху, белые клочья. От тумана и серого неба было сумрачно.
Алексей с непокрытой головой, в клетчатой ковбойской рубахе с засученными до локтей рукавами и в бриджах, вправленных в сапоги, стоял на пригорке, поросшем орешником. Зачесанные назад волосы его выцвели за лето и были почти пшеничного цвета; среди них потерялась седая прядь. Лицо, руки, шея стали темно-коричневыми. Алексей успел побриться, и по лицу его, свежему и юному, нельзя было предположить, что он давно уже не отдыхал по-человечески. От озерка легкий ветер приносил холодноватую сырость. Инженер поеживался и отмахивался от налетавших на него комаров и мошкары.
Два насоса нагнетали по толстым шлангам воду – из озерка в трубопровод. Трактор, тарахтя, подтащил изготовленный заводом Терехова опрессовочный аппарат на железной раме. На его манометрах скрестились сейчас взгляды всех строителей нефтепровода.
Вытянувшись за горизонт, гигантский трубопровод, полузасыпанный землей, мирно покоился в глубокой траншее, будто сказочная черная змея. Трубопровод тянулся отсюда на тридцать километров, до самого пролива. Окинув мысленно сотни раз исхоженный им путь по трассе, Алексей подумал, что эти три десятка километров – только малая часть всего сооружения; он как-то особенно ясно осознал грандиозный масштаб строительства.
Оставив подготовку опрессовки на Грубского, Алексей поехал на пикапе вдоль траншеи. Сейчас главная задача Ковшова состояла в том, чтобы добиться полного удаления воздуха из трубопровода. Испытание нельзя было начать, пока нагнетаемая вода не вытеснит воздуха до последнего пузырька.
Алексей останавливал машину возле каждого контрольного пункта и, не довольствуясь рапортом линейного десятника, лично проверял, начала ли течь из крана вода или еще выходит воздух.
Наполнение трубопровода шло к концу – уже и на крайних пунктах показалась вода.
У блокпоста на тридцатом километре – последнем километре готового участка нефтепровода – Ковшов вылез из машины, чтобы поговорить по селектору с Беридзе, все еще сидевшим у Филимонова. Пришлось подождать, пока Георгия Давыдовича разыскивали на площадке.
– Здравствуй, друг Алеша, именинник! – послышался, наконец, голос Беридзе. Он был явно в приподнятом настроении. – Большой день у нас сегодня. Я по-праздничному чувствую себя, а ты?
– Не разберу, какое у меня настроение. Гложут всякие заботы, – сказал Ковшов. – Ты скорей приезжай, надо без промедления приступать к опрессовке.
– Я скоро приеду, – обещал Беридзе. – Ты готовь все тщательно. Необходимо избежать неприятных сюрпризов. Я вполне понимаю твое состояние. Подумаешь, какое сложное дело – опрессовка! Но простое ли это дело? Совсем не простое. Это, дорогой, испытание тяжелого труда честных простых людей под давлением в семьдесят атмосфер. Если сваренные стыки выдержат давление – хорошо, очень хорошо. У людей появится уверенность, ощущение успеха. А если стыки не выдержат? Тогда плохо. Совсем скверно!..
Алексей снова сел в пикап и поехал за пределы испытываемого участка – туда, где его люди сваривали и укладывали новые километры нефтепровода. Никто из строителей не мог остаться равнодушным или спокойным сейчас, в томительные часы ожидания опрессовки. Алексей видел и, главное, чувствовал волнение и тревогу людей. Переживаний своих не смогли скрыть от него ни сварщики, напряженно наблюдавшие за огнем, ни вымазанные в битуме чумазые изолировщики, ни голые по пояс рабочие, копавшие траншею.
Сами того не замечая, они сегодня работали в ускоренном темпе, забывая о перекуре, и провожали пытливым взглядом едущего в машине или шагающего вдоль линии труб начальника участка.
– Заверни на минутку, Алексей Николаевич! – окликнул его Зятьков.
Старый землекоп стоял на валу, опершись обеими руками на кривую лопату. Пропотевшая рубаха облепила его сутулые плечи и широкую, выпуклую спину.
– Скоро ли начнете?
– Скоро. Что, не работается?
– Тревожно. И сам, поди, чувствуешь. Большой мост строить мне пришлось однажды – вот уж переволновалися, пока поезд по нему первый раз прошел! И всюду так-то, на любой стройке. Нефтепровод наш, если поглядеть, стальной, прочный, а на душе все-таки не спокойно.
Старик снова скрылся в траншее – Алексей хотел двинуться дальше, но его догнали на грузовике Грубский и Карпов.
Грубский, в помятом костюме, с галстуком, сбившимся набок, совсем почерневший от солнца, вытирал сухонькое лицо и голый череп.
– Опрессовочный аппарат в порядке, со всех контрольных пунктов есть донесения: можно приступать к испытанию. Давайте команду, Алексей Николаевич.
– Нет, команду будет давать Беридзе. Возвращайтесь на свое место. Сейчас главный инженер подъедет.
Однако Беридзе не торопился. Карпов, необычайно тихий, присмиревший встретился взглядом с Ковшовым и без слов понял его:
– Позвонить ему? Передать, что все готово? Паря, уже бегу!
Чтобы не томиться ожиданием, теперь уже праздным, Алексей пошел к сварщикам: они уже работали на тридцать втором километре участка. Возле бригады Умары он остановился. Сварочный аппарат стоял на автомашине, кузов которой был обтянут кумачом с надписью: «Лучшие сварщики строительства». Над кабиной на высоком древке недвижимо висело знамя. С весны, с тех пор, как Батманов вручил его Умаре, оно бессменно сопровождало его и успело уже слегка поблекнуть от безжалостных солнечных лучей.
Умара лежал на земле и вел потолочную сварку двух звеньев труб. Они сращивались на глазах. Закончив стык, Умара поднялся, выключил аппарат и, держа в руке маску, подошел к инженеру. Напарник его – улыбающийся Вяткин в голубой майке, как тень, следовал за ним.
Маленький и очень коренастый, потный, разгоряченный солнцем, пламенем электросварки и волнением, Умара наступал на Ковшова и не говорил, а кричал (после сварки у него шумело в ушах):
– Почему задержка? Давай давить! Чего ждем, кого ждем?
– Главного инженера ждем, без него нельзя начинать, – спокойно ответил Алексей.
– Почему же он не едет? Безразлично ему? Посмотри, все изболелись...
– Никто не болеет, – возразил Алексей, сдерживая кипевшее внутри раздражение на Беридзе. – Только ты один, я вижу, и болеешь. Пожалуйста, не болей за всех. Продолжай сварку.
Алексей зашагал дальше, Умара кричал ему вслед:
– Зачем так обидно говоришь? Или сам не переживаешь? Или слепой, не видишь, как ждут все? Я болею больше всех – я имею такой право. Мой сварка на участке, мой работа проверяется. Очень просим тебя: давай команда!
Вернулся Карпов и сообщил, задыхаясь:
– С Беридзе не удалось поговорить. Селекторист с узла сказал так: «У нас, паря, идет испытание насосно-дизельной станции. Главный инженер и все остальные там, с тобой никто сейчас беседовать не станет». Вот бы взглянуть на эти дизеля и насосы в работе! Сколько, паря, муки приняли из-за них механики. Без чертежей, без опыта, а собрали. Говорят, Серегину за его труд простят его ошибку.
Алексей злился: Беридзе удружил ему, теперь Филимонов опередит его с испытанием.
– Поезжай, Иван Лукич, на узел и устрой ему там скандал от моего имени.
– Еду, Алексей Николаевич!
На обратном пути Ковшов не мог, как и всегда, пройти мимо Умары. Обиженный сварщик сделал вид, что не замечает его. Алексей несколько минут постоял. Он чувствовал, как от чистого пламени, бьющегося в руках сварщика, от всего облика Умары, который стал ему почти родным, запыленный и взъерошенный, с измазанным милым скуластым и курносым лицом, таял в нем самом лед раздражения и досады.
Алексей не успел отойти от сварщика, как примчался, вздымая пыль до неба, пикап Беридзе. Алексей было обрадовался, но тут же огорчился: машина пришла без главного инженера. Шофер устно передал странное приказание Беридзе: «Инженеру Ковшову немедленно приехать на узел».
– Поезжайте назад и передайте товарищу Беридзе: мы ждем его уже давно, – резко сказал Алексей шоферу. – Пусть он сейчас же едет сюда. Ковшов, мол, ругается, все люди взволнованы, нельзя их держать в таком напряжении.
– Он мне приказал без вас не возвращаться, – растерянно сказал шофер.
– Возвращайтесь и живо! – отрубил Ковшов.
Шофер, пожав плечами, влез в кабину. Машина зарычала и ринулась в обратный путь.
Наконец Алексей вернулся к месту, где стоял аппарат для опрессовки. Волосы Ковшова взлохматились, лицо блестело от пота, сапоги были серы от пыли. Он с удивлением заметил вдруг, что солнце поднялось высоко, воздух накалился. От утреннего тумана и прохлады не осталось и следа. Безоблачное голубое небо сияло. От озерка, к которому Ковшов подошел освежить водой разгоряченное лицо и пересохшее горло, струились легкие испарения.
Возле испытательной установки толпа строителей слушала объяснения Грубского. Инженер, наконец, скинул пиджак и галстук и в полосатой расстегнутой сорочке выглядел необычно, по-домашнему. Среди собравшихся было несколько шоферов – их машины стояли тут же.
Люди заметили начальника участка и переглянулись, – очень уж он был мрачен. Алексей зачерпывал тепловатую воду руками и брызгал себе на голову. От толпы отделились неразлучные Махов и Кучина. Алексей расчесывал пятерней волосы и отряхивался. Взгляд его упал на шофера и Мусю. Одетые в футболки, они выглядели по-спортивному. Девушка за весну похорошела, а у Махова даже глаза посветлели под палящим солнцем.
– Алексей Николаевич, мы с просьбой, – неуверенно сказал Махов. – Разрешите нам остаться здесь, пропустить рейс. Мы потом наверстаем. Обидно прозевать испытание – столько времени ждали! И никогда еще не видели, как испытывается такая громадина.
Алексей подобрел. Он уселся на пригорок.
– Располагайтесь, отдохните. Беридзе подводит нас. Застрял у Филимонова, не едет. Я Карпова послал за ним. Сейчас, наверное, подкатят оба.
– Кажется, уже пылят, – заметила Муся.
Карпов вернулся один – возбужденный и расстроенный.
– Наш Георгий Победоносец и не помышляет сюда ехать, – докладывал он. – Велел тебе туда приехать. Паря, что-то случилось, видно. Хотя настроение у него славное: улыбается, бороду гладит. Дизеля мне показал и насосы, они работают вовсю. Весь народ собрался. Беридзе речь говорил. Обскакали они нас, паря. С этакой трубой быстро не управишься, а у них все как на пятачке. Ты поезжай, Алексей Николаевич, – он строго наказывал. Вот и на бумажке начертил.
На обороте записки Ковшова жирным синим карандашом было написано: «Еще раз говорю вам: немедленно явитесь ко мне по весьма срочному делу».
Взбешенный Алексей, нещадно ругаясь и придумывая для Беридзе ядовитые фразы, помчался на перекачечный узел.
Машина с подъема влетела на площадку узла, ярко освещенную солнцем. Все тут выглядело по-праздничному. Алексей окинул взглядом большое каменное здание насосной станции. Справа от него стояли в ряд цилиндрические цистерны, от них разносился оглушающий дробный стук пневматической клепки. По всей площадке были разбросаны чистые, свежевыбеленные здания: блокпосты, дом связи, диспетчерская, электростанция, котельная, механическая мастерская и у самых сопок – домики и общежития строителей. Это был целый город, родившийся на глазах у Алексея.
Как и следовало ожидать, главный инженер находился в просторном светлом зале насосно-дизельной станции. Он, Филимонов и вокруг них десятка два монтажников молча стояли у насосов. Тут же был и Серегин. С ключом в одной руке и контрольным журналом в другой он стоял торжественно, как часовой. Глаза его сияли. Огромные лоснящиеся машины работали без шума, без стука. Филимонов, до бровей вымазавшийся в масле, еле держался на ногах от усталости. У Георгия Давыдовича лицо, руки, рубаха и брюки тоже были измазаны маслом. По глазам его, по умиротворенному лицу, по тому, как он теребил бороду, можно было догадаться – испытание прошло успешно.
– Каковы вещички, а? Не налюбуюсь! – крикнул Беридзе Ковшову. Свирепый вид Алексея развеселил его. – Может быть, все-таки поздороваешься с нами, поздравишь с окончанием монтажа дизелей и насосов и пуском их? Поздравь хотя бы вот этого героя, – он положил руку на плечо устало улыбавшегося Филимонова
– Поздравляю! – буркнул сердито Алексей.
Все захохотали. Алексей постоял, посмотрел на работу насосов, прошелся по кафельному чистому полу в дизельный зал и вернулся с посветлевшим лицом.
– Молодец ты, согласен хоть пешком притащить тебе знамя, – сказал он, обнимая Филимонова. – И вас всех поздравляю, товарищи, – обратился Алексей к монтажникам, пожимая им по очереди руки.
– Мы уж тут с Георгием Давыдовичем и Роговым без тебя решили, что знамя за тобой должно остаться, – сказал Филимонов. – Как-никак, а тебе потруднее, чем нам, достался сегодняшний день.
– Ну, останавливай машины – и марш спать! – приказал Беридзе Филимонову. – Срок назначен доктором Батмановым: двадцать четыре часа...
Беридзе вышел на улицу, держа Алексея под локоть. Кабинет и жилье главного инженера на Чонгре по-прежнему совмещались в одной маленькой комнатке дома связи, куда отовсюду просачивались неумолкаемое жужжание и треск. С пролива доносился рокот и плеск прибоя.
– Прошу тебя, Георгий, ни секунды не задерживайся. Поедем на участок. Там все раскалилось докрасна, – решительно заявил Ковшов.
Беридзе снял измазанную маслом рубашку и, обнаружив густо заросший волосами мощный торс, припал к объемистому ковшу с водой.
– Я поеду, сейчас же поеду, – оторвался он, наконец, от ковша. – Но поеду, дорогой, один, без тебя.
– То есть как без меня? – удивился Алексей.
– Да. Один. А ты полетишь в город. Батманов прислал за тобой самолет.
– Ты что, с ума сошел! – возмутился Алексей.
– Не горячись. Взгляни лучше на бухточку, видишь самолет? Он ждет тебя.
– На кой черт мне этот самолет?
– Полетишь на нем, говорю, в город, в управление. Понял?
– Шутник ты, товарищ главный инженер. Понравилось тебе играть на моих нервах. Играй, играй, ничего, я прочный, выдержу, – Алексей говорил с гневом.
– К сожалению, Алеша, я не шучу. Тебе лететь в Новинск, а оттуда в Москву. Докладывать в наркомате будешь. Жалко мне тебя отпускать, помощник ты верный. Однако ничего не попишешь.
– Какой доклад? Какая Москва? – воскликнул Алексей. – Что ты, на самом деле!
– Обыкновенная Москва, столица. Эх, здорово побывать сейчас в Москве! Многие тебе позавидуют, и я – первый.
– Ты что, серьезно? – голос Алексея дрогнул. – Никуда я не поеду, никуда не полечу. У меня участок, не могу я оставить его в такую минуту.
– Участок доверь мне, Алеша, не подведу. Сам буду заканчивать его с Карповым и Грубским. А лететь придется, хочешь не хочешь. В Москву ведь, чудачок, понимаешь? Ты же сам все время стремился туда, у тебя там родители и жена. Забыл, как тосковал зимой?
– Мало ли что стремился! Теперь не стремлюсь!
– Наркомат неожиданно вызвал Батманова и меня. Но ты же понимаешь, мы не можем сейчас оставить стройку. Целый час торговались, кого послать. И решили: ехать тебе, больше некому.
– Нет уж, поезжайте сами с Батмановым! Я человек маленький, ведаю одним боевым участком, за все строительство не ответчик! – бушевал Алексей.
Георгий Давыдович хохотал, плеща воду из ковша на грудь и на спину. Алексей вырвал у него из рук ковш и бросил на лавку:
– Да хватит тебе забавляться! Баню устроил!
– Вот что, Алексей, я тебе серьезно говорю: не теряй времени, до управления лететь три часа. Торопись. Батманов ждет, звонил мне, справлялся, вылетел ли ты.
Ковшов стоял с видом человека, которому немедленно надо куда-то бежать. Однако по мере того, как неожиданное сообщение доходило до его сознания, энергия и решительность покидали его. Алексей поник головой и опустил обнаженные мускулистые руки.
Беридзе, переодевшийся в чистую сорочку, подошел к нему и взял за плечи:
– Тебе же не надо объяснять, Алеша, ты все понимаешь сам. Нужно ехать. Ты самый подходящий для этого человек. О стройке все знаешь, и о технике, и о ресурсах. И ведь в родное место едешь, это мы с Василием Максимовичем тоже учли. Думали – будешь рад без памяти. А ты упираешься. Когда приедешь, вспомни на минуточку Беридзе и скажи ему спасибо. Москве низко поклонись от меня. Скажи ей, что мы на Адуне изболелись душой за нее, за родную. – Он встряхнул товарища за плечи. – Давай здесь простимся. На участок тебе не надо заезжать – времени нет, да и люди без того взволнованы. Ну, прощай! Эх, и до чего же сердце заныло у меня, привык я к тебе.
Крепко расцеловав Алексея, Беридзе первый вышел из дому и, не взглянув больше на товарища, чтобы не показать увлажнившихся глаз, сел в машину и уехал.
Проследив за пикапом, пока он не скрылся из виду, Ковшов огляделся и поднялся на сопку, к могиле Тополева.
Кто-то заботливо ухаживал за последним прибежищем Кузьмы Кузьмича. Серо-гранитный камень-памятник был окружен аккуратной деревянной оградой, на могиле лежали свежие цветы.
– Эх, старик, пожить бы тебе еще немного, – вслух, сказал Алексей и вздохнул. – Вот, уезжаю в Москву. Прощай, дорогой.
Он приложил ладонь к могиле, постоял так с минуту, потом спустился к бухточке, где покачивался на воде гидросамолет начальника строительства.
Забравшись в кабину, Алексей только теперь понял по-настоящему, что ему и в самом деле предстоит далекое путешествие. Он попросил пилота вести самолет низко над трассой.
Со сложным чувством волнения, радости и светлой грусти смотрел он на стремительно сменявшиеся картины созидательного боя за нефтепровод. Трасса жила! Перед ним развертывалась та самая полнокровная жизнь, о которой с такой болью, с такой тоской мечтали они с Беридзе, блуждая зимой по трассе, существовавшей тогда больше в чертежах, чем в действительности.
