Текст книги "Далеко от Москвы"
Автор книги: Василий Ажаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 47 страниц)
Он провел рукой по горячему лбу, открыл глаза и встретил участливый взгляд Вали – она все время за ним наблюдала.
Когда посрамленного шамана увели и шум в комнате стих, два паренька, по знаку Ходжера, подвели к Беридзе старика Мафу. Старик едва держался на кривых дрожащих ногах. Сто десять лет жизни так высушили его, что его лицо стало похоже на печеное яблоко и на голове не уцелел ни один волос. Инженеры усадили его между собой на скамейке. Ходжер поставил другую скамейку напротив – еще четверо стариков с достоинством расселись на ней и задымили трубками. Вокруг тесно сгрудились остальные.
– Здравствуй, Мафа! – громко сказал Беридзе. – Узнаешь меня?
Старик смотрел маленькими слезящимися глазами, не узнавая и не понимая Беридзе. Алексей внутренне содрогнулся, представив себе, что этот человек начал свой жизненный путь еще во времена Пушкина, видел живыми Муравьева и Невельского, разговаривал с ними. Сколько житейской мудрости, встреч и впечатлений вобрал он в себя, прожив больше столетия, – и вот физическая немощь сделала его бессильным. Словно отвечая на эту мысль, племянник Ходжера, Володька, стоявший за спиной старика, произнес с досадой:
– Даже и рассказать ничего не может. Совсем бестолковый старик стал.
Но Мафа, все смотревший на Беридзе, вдруг заговорил тихим дребезжащим голосом, нараспев, и сухой трясущейся рукой потрогал инженера за бороду. Володька, а за ним и другие парни рассмеялись.
– Тихо, Володька, прогоню! – пригрозил Ходжер, прислушиваясь к словам старика. – Мафа говорит, что у него в юности был друг среди первых лоча – русских на Адуне – с такой же черной бородой. Его звали Федором, очень был сильный и смелый человек. Тогда еще китайцы здесь торговлю вели. Один раз они избили Мафу за неуплату долгов. Федор заступился и поколотил двух китайцев.
Старик плакал, предаваясь воспоминаниям, голос его то усиливался, то падал до шопота.
– Федора этого с черной бородой задрал медведь, – перевел Ходжер. – Они вместе были на охоте – и Мафа потом убил зверя. Он говорит, что тогда молодой был, с тех пор прошло так много лет, что не может сосчитать.
Старик молчал, трудно дыша, и опять что-то невнятно зашептал.
– Теперь он, наверное, вспоминает, была ли борода у Муравьева, – опять засмеялся Володька и озорно крикнул в ухо старику: – Дед, хватит про бороды!
Послушно повинуясь, Мафа умолк. Беридзе обратился к другим старикам, его интересовал вопрос о разливах на Адуне. Он просил вспомнить, до каких самых больших отметок поднималась река в прошлые годы. Мафа безмолвно прислушивался к его словам, потом спросил у Ходжера по-нанайски:
– Кто этот лоча?
– Он наш друг, – ответил Ходжер.
Коротко и просто, чтобы было понятней, он рассказал старику про Беридзе, про строительство и дорогу, которая теперь свяжет стойбище с большим городом. Старик взволнованно зашевелился, глянул зачем-то на висевшую над столом лампу и внезапно запел срывающимся, неверным голосом. Он пел и в лад своей песне раскачивался всем телом.
– Он рассказывает для вас сказку о деревянном человеке, который строил дорогу на небо. Нанайцам не было места на земле, и деревянный человек решил переселить их на небо, – объяснил Ходжер.
Все затихли, слушая Мафу, Максим переводил сказку инженерам. На полуслове старик вдруг замолк. Он закрыл глаза, сразу заснул и стал клониться в сторону. Бесцеремонный Володька немедленно растолкал его:
– Нельзя спать, слышишь? С тобой говорить хотят!
Володька слушал Беридзе и громко, сильным и чистым девичьим голосом задавал старику вопросы то на русском языке, то на нанайском. Мафа опять уставился на Георгия Давыдовича и раздумывал, беззвучно шевеля бескровными сухими губами.
–Ты получше вспомни, дед, – просил Володька. – Чернобородый инженер спрашивает: поднимался ли когда-нибудь Адун до нашего стойбища? Ему это очень нужно знать. Он беспокоится, как бы вода не залила дорогу и нефтепровод в половодье. Не понимаешь? Что ты за человек, я же тебе говорю понятно!.. – Володька в досаде замахал на Мафу обеими руками.
– Не горячись, поспокойнее. Человек в шесть раз тебя старше, – одернул его Максим Ходжер. Как бы оправдывая горячность парня, председатель сказал инженерам: – Старик Володьку слушает больше, чем других, лучше понимает.
Уже совсем спокойно Володька продолжал разговор по-нанайски. Старик что-то отвечал. Огонек сознания мелькал в его глубоко запавших глазах.
– Мафа вспомнил, – с довольным видом повернулся парень к Беридзе: – Только один раз, лет семьдесят назад, Адун подошел в разлив совсем близко к фанзам. Дед говорит: тогда нани провинились перед богом реки, и он рассердился.
– А не было ли такого случая, когда река разливалась, скажем, до того места, где стоят два амбарчика на сваях?
Несколько голосов отозвались сразу. Максим успокоил их, подняв руку.
– На это многие могут ответить, не только Мафа, – сказал он. – В тридцатом, кажется, году Адун доходил до этого места. Нет, не в тридцатом, а в тридцать первом... Я как раз уезжал учиться в Ленинград и плыл на бате до Рубежанска по большой воде.
Беридзе повернулся к Алексею:
– Вот, Алеша, не ошиблись мы. Трасса у нас здесь проходит за стойбищем. Значит, и на этом участке затопления бояться не надо.
Однако всем этим Беридзе не удовлетворился.
– Попробуйте узнать у Мафы, голубчик, – обратился он к Володьке, – сильно ли затоплялся во всех этих случаях левый берег в районе Чомы и Чилму? Там проходят седьмой и восьмой участки трассы...
Володька опять привязался к старику.
– Не спи, а думай! – покрикивал он и, становясь все терпеливее, упорно добивался от стодесятилетнего человека нужных для инженеров сведений.
Совсем усталого Мафу увели домой, Георгий Давыдович перешел к другим старикам. Он задавал вопросы и аккуратно записывал их ответы.
Молодежи все это уже наскучило, парни и девушки отошли в сторону и приглушенно пересмеивались, окружив Володьку. Алексей заглянул через их головы: студент-нанаец в лицах изображал оперетту «Сильва» – он смотрел ее в Рубежанском театре музыкальной комедии. У Володьки оказался приятный тенорок и врожденный дар подражания. Ковшов, вместе со всеми, от души забавлялся этой опереттой, воспроизводимой одним человеком, пока Беридзе не подозвал его. Главный инженер оставил, наконец, стариков в покое.
– Очень дельно, очень, – повторял он удовлетворенно.
Инженеры собрались уходить. Максим Ходжер остановил их.
– Одно важное дело есть. Не знаю, как вы посмотрите, посоветоваться с вами хочу... Мы сегодня на собрании всем стойбищем решение приняли...
Алексей взял протянутый Ходжером лист бумаги и прочел вслух:
– «Ко всем колхозникам русских деревень и нанайских стойбищ на Адуне». – Глаза Алексея скользнули по строчкам, он молча дочитал бумагу до конца. Явно взволнованный, Ковшов передал лист Беридзе.
– «Для войны нужна нефть, поэтому партия и правительство требуют как можно быстрее пустить нефтепровод. Эта стройка даст большой толчок дальнейшему развитию всех селений на нашем Адуне.
Мы, жители стойбища Тывлин, считаем стройку своим кровным делом и обязуемся во всем помогать строителям. Мы обращаемся к вам с предложением: признать стройку народной, чтобы не только строители, но и все население Адуна отвечало перед государством за пуск нефтепровода в срок».
– Плохо написал, сам чувствую! – сокрушенно сказал Ходжер. – Поправьте, товарищ Беридзе.
– Здорово написал, Максим, лучше не надо! – воскликнул главный инженер и обнял Ходжера. – Поправлять такую бумагу – только портить...
– Володька! – закричал обрадованный Максим племяннику. – Тащи сюда машинку, печатать будешь. Однако будь осторожен.
Пишущей машинкой здесь, видимо, весьма гордились. Все затихли и внимательно смотрели, как Володька осторожно вынес ее на вытянутых руках, поставил на стол, важно уселся и вложил лист бумаги. Нанайцы окружили парня тесным кольцом, и он под диктовку Максима принялся одним пальцем выстукивать обращение.
Глава четвертая
У Тани Васильченко
Путешествие Беридзе и Ковшова близилось к концу. Уже немного оставалось до Ольгохты, где трасса и Адун расходились в разные стороны. Сегодня инженеры двигались особенно споро и за первые утренние часы далеко ушли от места ночевки.
Беридзе по просьбе Алексея с неохотой согласился сделать остановку. Они устроились на разостланной по снегу плащ-палатке и позавтракали, не разводя костра. Георгий Давыдович вскоре нетерпеливо поднялся, оглядел окрестность и, вынув топографическую карту, начал вносить в нее поправки Алексей собрал пожитки и подошел к нему.
С обрывистого берега им открывалась бескрайняя снежная долина, залитая солнцем. Внизу лежала неподвижная, закованная в броню льда река с серебристыми наметами снега на зеркальной поверхности. Вдали виднелись округлые сопки, поднимавшиеся несколькими ярусами. Среди снежной белизны они казались нарисованными на полотне: те, что ближе, – нежно-сиреневой краской, те что за ними, – фиолетовой, и дальние – густо-синей. Над сопками, на чистом небе скапливались темно-серые облака.
Алексей вспомнил: около трех лет назад вот так же вдвоем с Беридзе, но за десять тысяч километров отсюда, обозревали они другую трассу. Все было иным: жарко и зелено. С тех пор окрепла его дружба с Беридзе и он, Алексей Ковшов, из ученика, из неуверенного выпускника института стал первым помощником главного инженера на крупнейшей стройке.
– Какой простор и какая свежесть! – восхитился Георгий Давыдович. – Право, нигде не найдешь ничего подобного – потому-то и дела здесь просторные. Где, даже и в нашей стране, нашлось бы для молодых инженеров, как мы с тобой, дело такого большого размаха? Вот тебе, Алеша, и Дальний Восток – сталинская новостройка!
– Не агитируйте, товарищ, я давным-давно патриот-дальневосточник, – отозвался Алексей, с удовольствием глядя на оживленное лицо главного инженера. Борода, усы и брови его стали седыми от инея. Алексей понимал, что Беридзе радуется не только светлому утру и простору, но и тому, что сегодня он, наконец, увидит Таню.
– Я знаю, чувствую по себе, Алеша: такой простор делает человека, если он не тряпка, сильным, предприимчивым и смелым. Слабому здесь лучше и не жить. В прошлом недаром на Адун, на свой страх и риск, шли только смелые и сильные люди.
Алексей, не дослушав его, вдруг нагнулся и, раскинув руки, ринулся вниз с обрыва. Рисуя широкие зигзаги на снегу, он скатился на лед Адуна. Проследив за ним, Беридзе тоже скользнул вниз.
Они переходили реку, удерживая разъезжавшиеся на льду лыжи. Острия палок лишь царапали его. В немой тишине отчетливо слышался стук лыж да редкий глухой стон ледяной толщи, разрываемой морозом.
– Выходи, Алеша, на берег, тут плохо идти! – крикнул Беридзе, выдыхая большое белое облако и отряхивая голой рукой иней с усов и бороды.
Алексей послушно повернул лыжи. Инженеры поднялись на отлогий левый берег, поросший редким лесом. Высокие лиственницы стояли тут вперемежку с приземистыми елями. На их ветках грузно лежали хлопья снега.
Сзади них по реке пронесся гул и ровный перестук. Инженеры обернулись и увидели шестерку автомашин, ходко шедших одна за другой. Каждая тянула за собой прицеп, тяжело груженный трубами.
– Наши! – выкрикнул Беридзе и, провожая машины взглядом, сказал: – Торопитесь, родимые, не мешкайте! Что ни говори, Алексей, а трасса – уже на левом берегу. Она живет и с каждым часом набирается сил. Помнишь эти сплошные огни на участке у Рогова? Скоро они осветят весь Адун и перекинутся на остров... Ты не ухмыляйся, скептик! – прикрикнул он, заметив ироническую улыбку Алексея и быстрый, нарочито внимательный взгляд, каким тот окинул пустынные, безлюдные берега. – В конце концов, сейчас нам важно убедиться на практике в правильности наших решений.
– В этом-то я убедился.
Они продолжали путь, задерживаясь, чтобы оглядеть рельеф берега, уточнить данные топографических съемок. Часа через полтора им встретилась та же шестерка автомашин – они возвращались уже порожними. Шоферы, заметив их, остановили машины и, не выключая моторов, вылезли из кабин. Беридзе не упустил случая узнать, сколько машин занято на развозке труб и много ли рейсов за день они успевают сделать.
Пройдя еще немного, инженеры заметили уходившую от реки укатанную грузовиками дорогу и свернули к ней. Такие дороги назывались «усами»: они, действительно, как гигантские усы, расходились в стороны от ледовой магистрали. Лыжники двинулись по этой дороге и вскоре увидели штабеля труб, накрытые брезентом тюки и ящики, домик, сколоченный из досок, и ряды других еще не законченных домов и амбаров. Не меньше сотни человек работали на постройках и укладывали недавно подвезенные трубы.
Для развозки материалов и продовольствия по трассе через каждые двадцать километров были созданы опорные базы. Это и была одна из таких баз девятого участка. Начальник ее Шмелев, спокойный, неторопливый в движениях пожилой человек, встретил инженеров у штабелей.
– Очень приятно. Я жду вас, – сказал он, здороваясь и подводя их к дощатому домику.
– Ждете? Почему? – спросил Алексей.
– Мне Таня Васильченко о вас говорила. Вчера она протянула тут линию, и теперь я соединен с участком. Вот, пожалуйста, – Шмелев указал рукой на провода, подвешенные на деревьях.
В дощатом домике жарко пылала «буржуйка». Инженеры сняли шапки и рукавицы, скинули заплечные мешки. Шмелев угощал их жареной рыбой, лежавшей на большом железном листе, черствым хлебом и чаем в больших железных кружках. Поговорили о последних сводках Информбюро. Были известны сводки лишь трехдневной давности, и Алексей, слушая предположения Шмелева о возможных переменах на фронте, почувствовал, как снова тревожно сжалось у него сердце. Перед выходом на трассу он получил письмо из Москвы. Ни радио, ни газеты не могли передать ему таких живых подробностей, какие содержались в письме. Оно шло почти месяц, да вот уже двенадцать дней они бродили с Беридзе по Адуну. С тех пор – он знал – положение под Москвой не стало лучше. Что могло произойти за последние три дня?..
– У меня теперь здесь вроде гостиницы, – сказал Шмелев тоном гостеприимного хозяина. – Большое движение по трассе, и многие сюда заглядывают. Я уж не считаю тех, что снуют между участками – эти только обогреются и дальше. Из самого Новинска стали заглядывать гости.
– Кто, например?
– Шофер Сморчков. Знаете такого? Ну и кремень парень! Дорогу все время заметает, он тут километрах в семи застрял с машиной. Приплелся ночью измученный, злой. «Помоги, говорит, когда-нибудь услужу тебе и я, разочтемся добротой». Конечно, пришлось оказать ему помощь – и машину вытащили, и горючим снабдили! Сильно он приустал за дорогу. Стал я его кормить, он и заснул у меня за столом с куском хлеба. Даже не слышал, как я его на лавку укладывал. Однако часа через три вскочил, заторопился...
– Хорошо, если он уже до пролива добрался, – сказал Алексей.
– Сомнительно. Девятый участок миновал, об этом я слышал от Панкова. Зато после девятого дорога все хуже, а от Адуна к проливу совсем, говорят, нет дороги. Вряд ли удастся ему довести машину до места, хотя упорства у него много. Громадный труд взял человек на себя!..
– Зато и пользу большую принес, – заметил Беридзе. – На всех участках, где мы были, шоферы упоминают его в своих социалистических обязательствах...
– После Сморчкова явились из Новинска – что вы думаете? – триста человек гостей, – рассказывал Шмелев.
– Колонна Гончарука?
– Да. Этим сообща легче путь одолевать... Если дорогу замело, они сходят с машин и сами расчищают ее. И тоже изрядно утомились люди: иногда приходилось пробивать сугробы на нескольких километрах пути. Это, пожалуй, хуже, чем пешком идти. Сам Гончарук больной, еле двигается. Он решил так: если дорога дальше скверная – оставить машины на десятом участке и к проливу идти пешком. И верно, не тащить же грузовики на собственных плечах! Они у меня всего один день побыли, но хлопот много доставили: разместить где-то надо и покормить, ведь триста человек! Зато и помогли они мне хорошо, работали по-стахановски. Потом тракторист Силин прикатил с целым домом на полозьях. Этот тоже крепко помог – дорогу укатал, грузы подтянул.
– Когда Силин проехал?
– Сейчас вспомню... Позавчера! Сразу после него хозяин препожаловал.
Снова инженеры услышали эту фразу, сказанную веско и многозначительно. Беридзе, будто не понимая, о ком идет речь, спросил:
– Какой такой хозяин?
– Да начальник строительства. Кто же еще у нас хозяин на Адуне?
Скинув шапку и обнажив совершенно лысую голову, Шмелев налил себе кипятку и, прихлебывая, рассказывал, как неожиданно приехал Батманов, все осмотрел, поговорил с людьми, выругал Васильченко и его, Шмелева. Воспоминание об этом доставляло Шмелеву явное удовольствие.
– За что попало Тане Васильченко от начальника? – спросил Беридзе.
– За то, что склады не готовы, – не поняв вопроса, продолжал рассказывать Шмелев. – «Собрался, говорит, целый год возиться со своими несчастными амбарами? Мы за год весь нефтепровод построим!.. А если буран трубы и все добро занесет, откапывать будешь?..» Непостижимый он человек: все заметил, на все навел критику! За штабеля тоже ругал – зачем такие высокие: «Что, у тебя места мало, что громоздишь их до неба? Громозди, громозди – тебе же больше работы. Скоро развозить трубы будем в линейку – вот тогда и помучаешься со своими небоскребами!..»
Алексей рассмеялся: даже интонацию Батманова сумел воспроизвести Шмелев.
– За что же все-таки начальник ругал Таню Васильченко? – переспросил Беридзе.
– Ей, конечно, досталось за провод. Медленно, мол, тянет. Он сюда вместе с ней пришел. У меня еще связи с участком не было, а ему хотелось с управлением поговорить и диспетчерское совещание провести отсюда. Не вышло. Он и напомнил Татьяне Петровне, сколько километров провода она обещала тянуть ежедневно. Высчитал, сколько не дотянула: «Обманула, говорит, меня и государство».
– А она? – спрашивал Алексей.
– Она отмалчивалась. Видно, обиделась. Гордая девушка, самолюбивая. Я ведь ее отца, Петра Васильченко, знавал...
– Откуда? – заинтересовался Беридзе. Для него было важно все, что касалось Тани.
– Партизанить привелось в его отряде. Лихой командир был и душа-человек. Татьяна вся в него – и лицом и характером. – О Петре Васильченко старый партизан говорил с какой-то торжественной гордостью. – Вместе с хозяином навестил меня и Панков Степан Кузьмич, начальник нашего участка. Его я тоже издавна знаю. Он очень дружил с отцом Тани. Пока Батманов отдыхал, мы со Степаном Кузьмичом напролет всю ночь проговорили, вспоминали волочаевские дни. Панков из старой гвардии, человек сильный, твердый, его всегда на тяжелые участки ставят, и он справляется. Татьяну-то Панков очень уважает. В управлении, при старом начальстве, у нее были крупные неприятности из-за ее прямого характера. Степан Кузьмич взял Таню под защиту, и она у него на участке работала все смутное время...
– Панков здесь начальника встречал, что ли?
– Его хозяин в Новинск вызывал, вот он и поехал. Ну, встретились на полпути, где-то на седьмом участке. Батманов вернул Степана Кузьмича обратно: «Покажи мне, говорит, своего заместителя и сдавай дела. Посылаю тебя своим представителем на пролив, наводи там порядок, потом и я подъеду, помогу». Они, видать, хорошо сошлись, душа в душу.
– Среди связистов Татьяны есть, кажется, сынишка Панкова? Живой такой паренек, Генка, – вспомнил Алексей.
– Точно, это его сын. Степан Кузьмич встретился с ним. Они у меня тут чаи распивали втроем: хозяин, Панков и Генка. Батманов объяснял Степану Кузьмичу: «На свой риск отпустил я его с Татьяной. Очень уж настоятельный малый, не хочет отставать от товарищей». Степан Кузьмич отвечает: «Ничего, пусть к трудностям заранее привыкает, в коллективе он не пропадет». Извините меня, я сейчас.
Шмелев увидел в окно подъезжавшие машины и выбежал встретить их.
– Пойдем, друг Алеша, нечего тут засиживаться, – сказал Беридзе. – Трубку выкурю и тронемся.
Алексей понимал – Беридзе не терпелось повидать Татьяну: до нее было недалеко, всего несколько километров.
Вернулся Шмелев. Посмотрев на распарившихся от жары инженеров, он подчеркнуто сказал:
– Хозяин велел передать вам, что он уже был у меня...
Ковшов представил себе, как сидел и распоряжался в этой каморке Батманов.
– Что сказал вам начальник? – спросил Алексей.
– Чтобы, значит, вы не задерживались. «Они, говорит, до всего жадные, непременно будут ко всему прикладываться. А у них есть дело поважнее твоей базы. Вот и гони их отсюда. Но вежливо, они тоже власть имеют и сами тебя могут выгнать».
Алексей и Беридзе посмотрели друг на друга и молча поднялись. Шмелев, смущенный, вскочил.
– Товарищ главный инженер, да что вы? Я ведь вам только слова начальника передал в точности. Вы здесь и сами везде хозяин.
– Нет уж, раз такой наказ получил – гони нас в шею! – с напускной серьезностью возразил Беридзе.
– Как раз не советую вам сейчас уходить: буран скоро поднимется, – убеждал Шмелев. – Я на Адуне давно живу – знаю, когда погода меняется.
– Мы пойдем, – решительно заявил Беридзе. – Погода ясная, и ты, папаша, на нее туману не напускай.
Они двинулись от базы по неглубокому распадку, похожему на просеку и как бы разделявшему два несхожих между собой леса: справа росли высоченные, прямоствольные лиственницы и ясени, слева – деревья разных пород и высоты. Солнечные лучи едва пробивались сквозь их плотные, запорошенные снегом, кущи. Небо тянулось над распадком веселой чисто голубой полосой. Два лыжника были, казалось, единственными живыми существами в охваченной морозом тайге.
Инженеры шли молча, оба думали о Батманове. Когда они прощались с ним в управлении, он ничем не выдал своего намерения выехать на трассу, только в шутку пригрозил, что нагонит их и будет подстегивать сзади. Теперь он оказался впереди, и на участках все было полно им: что сказал, кого похвалил, кого поругал, какие отдал распоряжения, кому и что пообещал. И хоть многое на трассе оставалось еще неясным, жизнь на участках не вполне наладилась, – уже у всех была спокойная уверенность в своих силах и в своем начальнике.
– Это не плохо звучит – «хозяин Адуна», верно? – спросил Беридзе.
– Хорошо звучит. Теперь люди на трассе узнали Батманова, и это меня радует, – ответил Алексей. Морозное облачко возникало у его губ при каждом слове. – А я, помню, опасался – не кабинетный ли он человек.
– Всему свое время, Алеша. Кабинету – свое, трассе – свое. Ты еще увидишь его на трассе!
Они шли торопливо и ходко, изредка возобновляя разговор. Лес приветливо встречал их, роняя им на головы легчайшие хлопья снега. Потрескивали охваченные морозом стволы и сучья деревьев. Неожиданная встреча за поворотом показала Беридзе и Алексею, что они в этой безмолвной тайге не одни. Из-за широкой ели вдруг выскочила в распадок козуля. В испуге прянув от людей, она сделала огромный и в то же время грациозный прыжок. Беридзе в азарте схватился за пистолет, но не успел даже вытащить его из кобуры – козуля скрылась. Потом какой– то маленький незнакомый зверек шмыгнул мимо и умчался под свист Ковшова, оставив на снегу два узорных следа.
– Хорошо, когда человек целеустремлен, – сказал Алексей.
– Ты о ком? – спросил Беридзе.
– О нем же, о Батманове. На трассе его встретили тысячи людей, множество всяких дел. Он, однако, не забыл и про нас. Я на каждом шагу словно слышу его: «Слежу за вами, голубчики, нечего вам прохлаждаться! Торопитесь, за вами проект!» Признаться, если бы он не побывал до нас на участках, мы и по сей день, пожалуй, сидели бы где-нибудь возле Рогова!..
Провода тянулись от дерева к дереву тонкой, сверкающей на солнце паутиной. Эти провода и блистающие белые изоляторы на деревьях необычно и радостно было видеть в дикой тайге. Обледенелые усы Беридзе раздвигались в улыбке всякий раз, когда он поднимал голову.
– Молодец, Танюша, рукодельница! – не уставал восхищаться главный инженер. – Экую славную пряжу оставила в тайге! Поди, уж голоса ползут по проводам. Тот же Шмелев, небось, спешит насплетничать ей про нас.
– Тише! – поднял руку Алексей.
Они прислушались. В настороженной тишине леса гудели провода – это был рождающий тревогу звук, тоскливый и слабый.
– Словно кто-то жалуется кому-то. Может быть, невеселую сводку передают, или печальное известие.
– Не пугай меня таинственными излияниями. Провода есть провода: металлическая проволока, – сказал Беридзе шутливо, но тоже задумался.
Все чаще попадались им следы костров и площадки с утоптанным снегом – совсем недавно в этих местах работали бригады Тани Васильченко. Показалась передвижная база связистов – четыре палатки на жестких каркасах. В одной из них, у квадратной чугунной печки-плиты хлопотали парень и девушка с темными обмороженными щеками. Они варили что-то в котелках и переговаривались. В палатке стояли складные легкие топчаны, между ними и под ними лежали мотки провода, крючья, изоляторы.
Узнав, где находится Таня, инженеры, не мешкая, двинулись дальше. Вскоре они услышали человеческие голоса, странно звучавшие в тайге, и настигли бригаду, которая подвешивала провода на деревья. Не тревожа связистов, Беридзе и Алексей со стороны наблюдали за ними. Одни из них с земли высокими шестами поднимали провод, растянутый на сотню метров. Другие навешивали его, сидя на деревьях, где уже были поставлены другой бригадой кронштейны с изоляторами.
В парне, командовавшем связистами, Алексей не сразу узнал техника Чернова из отдела Филимонова. Комсомолец растерялся, увидев неожиданно появившихся инженеров. Он торопливо отвечал на их расспросы, продолжая внимательно следить за подвеской. Оборвав свой рассказ, Чернов спросил:
– Свежих сводок не знаете? На нашем проводе три дня одно и то же.
Ответа он уже не дослушал. У крайней пары связистов сорвался и со свистом упал на снег провод. Чернов, извинившись, кинулся туда. Алексей хотел подождать его, но Георгий Давыдович торопился и тянул товарища вперед.
Вторая бригада устанавливала на деревьях кронштейны с изоляторами. Кто-то из комсомольцев заметил инженеров и закричал на весь лес:
– Смотрите, вот они!
Беридзе и Ковшова, должно быть, ждали. Бригада мгновенно приостановила работу. Сбежались и те, что готовили и подносили кронштейны, и те, что насаживали их. Шумной гурьбой они окружили гостей, присевших на поваленное дерево. Со всех сторон посыпались вопросы о положении на фронтах, о городских и управленческих новостях, о знакомых.
Алексей увидел Генку Панкова. Ватные брюки и подтянутая ремнем телогрейка толстили его, отчего он казался еще меньше. Нос у него припух – очевидно, слегка отмороженный. Держался Генка независимо, и когда Алексей подозвал его, подошел не торопясь.
– Как, Гена, привык к таежной жизни? – спросил инженер, привлекая к себе паренька.
– Привык, чего же не привыкнуть, – с некоторой настороженностью отвечал Гена.
– Он стахановец и молодец у нас – лучше и быстрее всех навешивает кронштейны. На деревья забирается, как белка, – похвалила юного Панкова девушка, в которой Алексей узнал Зину, бывшую секретаршу Залкинда.
– В Новинск, говорят, Утесов приехал с джазом? Правда? – жадно спрашивала ее подруга, худенькая девушка в неуклюжем ватном бушлате.
– Отца-то видел? – не отпускал Алексей Генку.
– Видел, а что?
– Звал, наверное, тебя с собой?
– Что ж он будет звать, когда я на работе, – с достоинством заявил Гена. – Его теперь на пролив назначили, и мы туда же идем...
– Нос обморозил все-таки... Осторожнее надо.
– У меня что! У других хуже. Коля Смирнов и то с темными лепешками на щеках ходит.
– А где он, Коля? – огляделся Беридзе.
– Вон бежит!
Длинный Смирнов мчался к ним на лыжах, ловко лавируя между деревьями.
– Мы вчера на берлогу медвежачью наткнулись, Я увидел ее, – похвастался Генка, загораясь. – Разбудили, растолкали его длинными шестами, он и вылез наружу.
– Страшный, ужас! Шерсть свалялась, глаза кровяные, – быстро сказала Зина, поеживаясь.
– А ты и не видела, от меня слышала, – с пренебрежением посмотрел на нее Генка.
– И что медведь? – заинтересовался Алексей.
– Коля Смирнов прикончил его двумя выстрелами.
– Разойдись! – кричал Коля, лихо подкатывая.
Он растолкал ребят, пробираясь к Беридзе и Алексею. И здесь он был одет налегке – не по-таежному, а как спортсмен. Лицо его с коричневыми пятнами на щеках лоснилось, смазанное жиром.
– Татьяна решила, что вы обошли нас стороной, по реке, – сказал он, поздоровавшись с инженерами.
При Коле беседа пошла еще живее. За разговором они не замечали, как текло время. Генка, обмерзнув, стал уже приплясывать. Беридзе все смотрел по сторонам.
– Татьяна-то как, справляется? Слушаются ее? – спросил негромко Георгий Давыдович Колю.
– Будьте уверены! Она кого хочешь заставит слушаться! Хотите, продемонстрирую? – Коля нагнулся к Генке и прошептал: – Татьяна идет!
– Татьяна! – немедленно подхватил Генка, да так неожиданно и голосисто, что Беридзе вздрогнул.
Все в миг разбежались, увязая валенками в снегу. Инженеры расхохотались.
– Пойдемте к ней, – предложил Смирнов.
По дороге он рассказал: их навестили начальник строительства и отец Генки. Батманов говорил с ребятами, побранил Татьяну и его, Смирнова.
Таню они нашли в головной бригаде, которая выбирала направление для прокладки линии. Связисты расчищали себе дорогу на покатом склоне, густо поросшем спутанным буреломным лесом. Таня в белом полушубке, черных валенках и красной вязаной шапочке стояла в стороне возле трех березок, росших как бы из одного корня. У ног ее весело потрескивал костер, желтые языки пламени вскидывались кверху.
Она обернулась, услышав скрип снега, но при виде инженеров не выказала ни удивления, ни радости. Только дрогнули ее длинные заиндевевшие ресницы.
Ковшов, шедший первым, дружески привлек девушку к себе. Она, верно поняв его движение, прильнула к нему и коснулась губами его щеки. Прикосновение ее холодноватых на морозе губ растрогало Алексея.
– Здравствуй, хозяйка тайги... Здравствуй, красавица...
– А что же на мою долю выпадет, Красная шапочка? – спросил, подходя, Беридзе.
Таня взглянула на него и расхохоталась.
– Дед Мороз настоящий! На его долю выпадет простое здравствуйте!
Беридзе с пушистым от инея усами и бородой, с мешком за спиной и впрямь походил на елочного деда. Таня поклонилась ему и протянула руку, вынув ее из неизменной своей красной варежки. Беридзе, бросив на снег лыжные палки и большие рукавицы, бережно взял ее руку обеими руками.
– Ой, уже заморозил! – сказала Таня, когда он сжал ее ладонь. – Дед Мороз!
– Ничего, мы сейчас разморозимся и станем снова кавказским мужчиной средних лет, – сказал Беридзе, наклоняясь над костром и оттирая бороду.
