Текст книги "Далеко от Москвы"
Автор книги: Василий Ажаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 47 страниц)
Вот Умара стремительно идет к очередному стыку. Ему пора сменить электрод, и он делает это на ходу – достает стальной стерженек из боковой сумки – колчана – и закрепляет в держателе. Подсобные рабочие уже зачистили фаски на краях труб, отцентрировали их и ждут старшого. Он безмолвен – его понимают без слов, и все молчат тоже: сейчас идет работа, и ничто не должно отвлекать внимания. Умара надвигает на глаза щиток и нагибается, приближает электрод к стыку труб. Звонкий хлопок, будто лопается что-то, с характерным потрескиванием летит сноп золотистых искр, и возникает дуга – ярко-голубое пламя, плавящее металл.
У Батманова в руках секундомер – так лучше следить за работой обоих звеньев. Бегущая по кругу стрелка помогает понять разницу между хорошим, старым и опытным сварщиком Кедриным и отличным мастером-художником Умарой Магометом. Батманову кажется, что склонившийся над трубой Умара всей силой своей давит на само время и оно покорно сжимается. Секунда к секунде, секунда к секунде! И вот Умара сварил уже шесть стыков, а Кедрин только начал пятый.
Начальник строительства торопливо уходит с площадки – его волнует работа Умары, он ловит себя на том, что ему хочется рукоплескать. А это вовсе ни к чему. Работать надо! Надо работать, не теряя времени...
На второй день соревнования Кедрин и сам не поверил, что его так быстро опередили.
– Ошибка какая-нибудь, а может этот Умара не беспокоится о качестве, – возражал он.
Умаре передали слова Кедрина, и он не поленился пробежать километр вдоль секции, взял упиравшегося сварщика под руку и привел в свое звено.
– Смотри мой стыки. Смотри качество! – шумел Умара.
Кедрин придирчиво осмотрел сварку, не обнаружил пузырьков на металле и, ни слова не сказав, пошел к себе. Умара догнал его:
– Что молчишь? Скажи, какой сварка?
– Что ты пристал? Нашел время смотрины устраивать!
– Зачем плохой слово на ветер кинул? Теперь хороший слово говори.
– Ладно, ладно, согласен, – отступился Кедрин, улыбаясь– – Твоя взяла. Но мы еще потягаемся!
Батманову очень не нравилось, как Умара и его товарищи ведут «потолочную» сварку. Все шло хорошо, пока сваривались лежащие на подкладках одиночные трубы – сварщик стоял с огнем над стыком. Когда же приходилось вести сварку труб, уже связанных между собой в тяжелые звенья, которые нельзя было поворачивать, сварщику приходилось ложиться на землю. Так, лежа на спине в выкопанной под стыком канаве, он и вел работу, направляя электрод вверх, в «потолок».
Холод промерзшей земли быстро пробирался сквозь ватную одежду. Батманов замечал: поднимаясь с земли, сварщики дрожали. Выработка их постепенно снижалась. Уже на третий день двое сварщиков заболели воспалением легких. Батманов забеспокоился, потребовал от инженера облегчения работы.
...Поднявшись с земли, Умара начинал бегать вокруг костра – старался быстрее согреться – и вдруг замечал возле себя Батманова.
– Как работа? Сварка мой – какой, ничего? – спрашивал он.
– Хорошо варишь, молодец! Такую работу со сцены показывать надо, как искусство, – искренне хвалил Батманов. – Придется тебе красное знамя присуждать.
– Могу теперь письмо двум брат на фронт и невеста Казан писать?
– У тебя и невеста есть?
– Конечно. Жена либо невеста каждый должен иметь. Мой невеста Казан работает. Красивый девушка, скромный. Любит меня, ждет. Война кончится – жениться будем.
– Надо ли ждать конца войны? Вызывай ее сюда и женись.
– Она наборщик, типографий работает, газета печатает. Нужна тебе наборщик – вызывай.
– Подумаю.
– Эх, не думай... Все равно не поедет. На фронт хочет она. Фронтовой газета печатать будет.
Умара снова ложился на землю, чтобы соединить две половины огромной секции.
– Вот один секций готов,– вылезая из-под трубы, говорил Умара. – Двести пятьдесят процентов выработка.– Он сочувственно спрашивал Батманова, морща посиневшее лицо: – Замерз, наверно, Василь Максимич? Зачем варежка не носишь?
– Мне-то что, – досадливо отвечал Батманов. – Вот тебе и другим сварщикам приходится тяжело, лежите подолгу на земле.
– Мы крепкий, ничего.
– Как ничего! Смотри, ты весь трясешься. Я велел сшить толстые ватные матрацы – будете их подкладывать под себя. Перерыв почаще придется делать. И костры надо сильнее палить.
Умара снизу вверх посмотрел на Батманова и с грустью сказал:
– Говорили, уедешь скоро? Жалко, привыкли к тебе.
– На проливе останется Беридзе, он хозяин хороший, дельный, все будет в порядке, – говорил Батманов. – А мне пора ехать: строительство большое, кроме твоего участка – еще десять. Посмотрю, как инженеры погрузят в воду эту вот «дуру», и поеду...
«Дура» – толстая труба, в половину километра длиной, раскинулась на сварочной площадке, как гигантская черная змея, обращенная головой к проливу. Громадину эту в пятьдесят с лишним тонн весом надо было затащить на лед и спустить через майну в траншею на дне пролива.
Задача эта оказалась чрезвычайно трудной, она поставила инженеров в тупик. В Новинске, когда разрабатывался проект работ на проливе, возникли два варианта сварки и передвижки труб на лед. Ковшов предлагал сваривать на берегу звенья из трех труб, перевозить эти звенья автомашиной на лед и там соединять их в длинные плети. Беридзе с предложением Алексея не согласился. Потолочная сварка звеньев на льду была, по его мнению, немыслима: для того чтобы сварщики могли вести сварку под трубами, требовалось или поднимать их на высокие подкладки, или долбить канавы в толще льда.
Ковшов согласился с доводами главного инженера и принял его предложение: сваривать полукилометровые плети на берегу и тракторами передвигать их на лед.
Попробовали сделать это – и не вышло. Два шестидесятисильных трактора не смогли даже сдвинуть трубопровод с места. Алексей хотел пустить в дело третий трактор и, если нужно, четвертый, но Беридзе остановил его. Он справедливо опасался, что при волоке секции сваренные стыки подвергнутся недопустимо сильному напряжению, а это губительно отзовется на их прочности. Приходилось считаться и с тем, что при передвижении тяжелая металлическая плеть могла разрушить лед.
– Плохо мы с тобой придумали, Алеша, – сказал Беридзе. – Нужен другой способ.
– Будет и другой, – пообещал Алексей. – С одной «дурой» помучаемся, зато остальные пойдут как по маслу. Я вот что думаю...
Он предложил провести от сварочной площадки узкоколейку, чтобы передвигать трубопровод на вагонетках. Рельсов хватило лишь до кромки берега. Тогда решили тащить секцию до кромки берега по рельсам, а дальше, по льду – на санях. Двое суток ушло на прокладку узкой колеи. За это время плотники, под наблюдением Карпова, сделали сани.
Эластично изгибающуюся колоссальную трубу, с помощью талей, соблюдая различные предосторожности, взвалили на тележки... Два трактора, ведомые Силиным, потащили этот необычный поезд к проливу. У берега трубопровод был перемещен на тридцать саней. Тракторы, двинувшись по льду, рванули этот прицепленный к ним хвост.
– Стой! – закричали все хором...
Добрая половина саней поломалась, и труба свалилась на площадку. С одной секцией возились два дня. Весь участок с тревогой следил за передвижкой трубопровода. Батманов объявил конкурс: кто даст лучшее предложение, чтобы трубопровод быстрее доставить на место.
Муся Кучина, находившаяся со своим ларьком на острове, выбегала к подъезжавшим шоферам с неизменным вопросом:
– Как труба?
Солнцев отвечал ей:
– С трубой дело труба.
Пареньки из бригады бетонщика Петрыгина затеяли спор: затащат секцию на лед или нет? Петрыгин их услышал и отругал:
– Какие могут быть сомнения? А разум на что дан? Что-нибудь изобретем...
Он уже внес свое предложение – двигать секцию по льду на деревянных роликах. От этой мысли пришлось отказаться: ролики из дерева не выдерживали тяжести трубопровода, и, кроме того, при движении они, несомненно, сбились бы. Со всех сторон поступали десятки других предложений...
– Может, короткие плети делать и опускать на дно?– спрашивал Батманова старик Зятьков.
Вместе они пришли к инженерам.
– Мы от этого отказались с самого начала, – возразил Беридзе. – Погружение коротких плетей в пролив немыслимо. Только представьте себе это наглядно, и вы сами откажетесь от своей идеи.
– Я бы предложил сваривать на берегу только звенья из трех труб, а поворотную сварку всю перенести на лед, – посоветовал Тополев.
– От этого мы тоже отказались. Такой способ не годится. Посчитайте: сколько придется сварить стыков «потолком»? Тысячи. Мы изроем всю нашу ледяную площадку. Да просто и не выйдет это: лед не настолько массивен, чтобы долбить в нем канавы. И сварщикам будет хуже: тут уж не разведешь костров.
– Какой же выход? – не на шутку встревожился Батманов.
– Выход, кажется, есть,– подошел Ковшов.– Вон Карпов подал дельную мысль: трубопровод грузится на тележки, в промежутках между ними к трубопроводу подвязываются сани...
– Что это даст? – с надеждой спросил Батманов.
– Вагонетки у самого берега с ходу завернут по узкой колее вправо, а труба, на привязанных к ней санях, не приостанавливаясь, скользнет за тракторами прямо на лед.
Мысль Карпова понравилась инженерам. Снова вокруг трубопровода засуетились люди. Алексей махнул Силину рукавицей. Тележки с трубой и подвязанными к ней санями покатились по рельсам. И опять неудача! Едва тяжесть трубы переместилась с передних вагонеток на сани, обвязки порвались и головная часть секции грохнулась на лед. Весь поезд сбился. Залязгали, заскрежетали колеса вагонеток. Затрещали сани. Бежавший сбоку Ковшов нелепо подпрыгнул и упал – его ударило по ногам куском санного полоза. Беридзе вскрикнул и кинулся к Алексею, за ним поспевал Карпов. Но Ковшов уже поднялся и, сильно припадая на правую ногу, шел им навстречу.
– Больно, Алеша? – обеспокоено спрашивал Георгий Давыдович.
Алексей только отмахнулся.
– Паря, иди отлежись. Шибко ведь ударило, – сказал Карпов.
– Ни черта! – со злостью ответил Алексей и улыбнулся. – Теперь этой «дуре» каюк! Иван Лукич, скажи Силину – пусть тащит ее обратно. Повторим все с начала...
Батманов шел к инженерам. Когда трубопровод упал на лед, он в сердцах выругался и повернул назад. По графику переход через пролив следовало закончить в три месяца – не позднее середины апреля, к началу таяния льда. Каждый день был уплотнен до отказа, а тут приходится терять время без пользы.
Трубу на вагонетках потащили назад. Силин сверху, со своего места на тракторе, наблюдал за инженерами и старался догадаться, что они предпримут еще.
– У нас нет координации движения, – шагая рядом с Беридзе, рассуждал Алексей. – Как только тракторы начинают тащить «дуру», мы оставляем ее на произвол судьбы.
– Что с ней, с проклятой, еще делать? – пожал плечами Беридзе. – Приставить к ней тысячу нянек?
– Вот-вот! К каждой тележке и к саням надо приставить одного человека и все движения производить согласованно, по общему сигналу. Людей вооружить вагами...
– Верно, паря. Должно бы так получиться, – согласился Карпов, схватывавший мысли с полуслова.
– Пожалуй, есть смысл попробовать, – сказал Беридзе. – Мне только кажется, что к этой «дуре» хоть сто человек приставь, она не поумнеет...
– Отбери людей, подготовь все и начнем, – повернулся Алексей к Карпову. – Силину я сам растолкую, как действовать.
– Бегу! – сказал Карпов.
Но его остановил Умара Магомет. В десятый, верно, раз сварщик прибежал, чтобы взглянуть, как идет дело, и подстегнуть инженеров.
– Волынка тянете! – кричал он Карпову. – Мы второй плеть кончаем!
– Знаешь, паря Умара, иди-ка ты отсюда, – посоветовал сварщику Иван Лукич.– Инженеры и так обозлились, а ты еще подзуживаешь. Попадет тебе от Беридзе под горячую руку.
... Алексей оказался прав. Пятьдесят человек, поставленных к трубе с вагами в руках, сделали ее как бы одушевленной. Когда Батманов и Залкинд пришли на площадку, труба лежала всем своим длинным телом на льду, уткнувшись одним концом в берег. Василий Максимович только что жаловался Залкинду на неудачу. Сейчас он сразу повеселел и хлопнул Рогова по спине.
– Ты говорил: не пойдет у инженеров! – воскликнул он, хотя Рогов ничего подобного ему не говорил. – Русская смекалка плюс высшая математика с физикой – это, милый мой, сила! Теперь «дуры» пойдут легко, лиха беда начало. Вот посмотреть бы, как эту игрушку опустят на дно морское, и можно отсюда уехать.
Глава четвертая
Батманов говорит комплименты
Батманов с глубоким вниманием и интересом наблюдал за людьми, которые его окружали. Забыв о себе, отрешившись от всего, они видели перед собой только тяжеленные плети трубопровода и думали лишь о том, как бы скорее передвинуть их на место. Исступленная настойчивость инженеров и рабочих, их чистая самоотверженность позволяли делать невозможное.
Руководивший работами на льду Ковшов словно постарел за эти дни – лицо заросло щетиной, глаза покраснели от постоянного пребывания на ветру и под слепящим солнцем, щеки втянулись. Но в прикушенной губе его, когда он смотрел на не подчиняющуюся ему трубу, в быстрых нетерпеливых жестах, в резковатых шутках, сердитых коротких командах было столько упрямой силы, что Батманову хотелось сказать инженеру: «Правильно, парень! Вот так и надо жить – с упрямством, не поддаваясь лиху». Василий Максимович остановил Беридзе и показал на Ковшова: «Что же, Георгий Давыдович, тогда в Москве вы были правы: заместитель-то у вас подходящий. Думается мне, что на фронте он только вдохнул дыма порохового, а воевать научился у нас, на стройке».
Батманову часто попадался на глаза Силин. Телеграмма Сталина сделала праздником его рабочие будни. Он целыми днями не слезал с трактора и первым кидался выполнять самые трудные задания.
Начальник строительства замечал и Генку Паккова. В своей ватной куртке и штанах паренек озабоченно метался от дома связистов к площадке и обратно. Он не хотел в работе отставать от товарищей и, вместе с тем, боялся пропустить что-нибудь из того, что происходило на льду.
Старик Тополев простудился и сильно кашлял. Ему было строго приказано лежать в тепле, но Кузьма Кузьмич не мог и не хотел оставаться в бездействии. Украдкой убежав из дому, он целыми днями работал с подрывниками или появлялся на постройке насосной, или у связистов – везде, где был полезен его опыт.
А Зятьков, этот пятидесятилетний человек, способный перекидать столько земли, сколько четверым впору? Да, сверх того, он ломал голову, чем бы помочь инженерам в их неудаче с этой большой трубой...
Начальник строительства подметил и необычное беспокойство Рогова – слишком часто он подходил к нему, видно, хотел что-то сказать и не решался.
– Что мнешься, юноша? – спросил, наконец, Батманов, совершая с Роговым десятый рейс от сварочной площадки до пролива и обратно. – Привязали тебя ко мне, что ли, не отстаешь?
– Пока вы еще не уехали, хотел просить вас... – Рогов покраснел. – Боюсь, ругать будете.
– Раз боишься – молчи, – подчеркнуто строго сказал Батманов. – Кстати и меня избавишь от ругани.
Рогов махнул рукой: эх, была не была!
– Скучно мне на участке, Василий Максимович.
– Вечером попросишь Махова, он тебе фокстрот сыграет на баяне.
– У меня серьезный разговор, Василий Максимович. На участке начальства много, моя роль маленькая. И вы, пока здесь находитесь, самую тяжесть берете на себя. Сейчас – дело почти налаженное. Уедете – хозяев много еще останется: Беридзе, Ковшов, Филимонов. Я, конечно, понимаю – на проливе именно инженеры должны командовать...
– Ну? – поторопил Батманов. Он приостановился и заинтересованно посмотрел на Рогова.
– Мне нужно потруднее задачу получить. Потруднее, чем был пятый участок. Вот бы такой участок, как здесь, только без вас. Хочу испытать себя на очень трудном и большом деле.
– Как бы поконкретнее?
– Отдайте мне Тайсин! Пока инженеры занимаются переходом через пролив, я навалюсь на тайгу.
– Рано нам на остров, – сразу ответил Батманов. – Тайсин надо брать, основательно подготовившись. Ну что ты сейчас сунешься? Прежде всего надо перевезти туда трубы, материалы, продовольствие – возить придется еще долго. И людей нельзя оторвать отсюда, иначе выйдет, что ни тут, ни там, ни два, ни полтора. Я твою психологию понимаю. Ты думаешь так: «На пятый участок я попал в хаос и создал порядок собственными руками». Но, во-первых, остров – задача в десять раз более трудная. И, во-вторых, я не хочу повторять историю пятого участка. Коли угодно знать, на пятом участке проявилась наша слабость. Разве это хорошо, что ты оказался предоставленным самому себе? Подумай, что здесь вышло: Панков был не слабее тебя мужик, однако ничего не смог сделать на проливе.
– С Панковым другое дело: несчастный случай. Он не успел поработать.
– Ничуть не другое дело. Ты ведь не знаешь, что ждет тебя на острове. История Панкова тоже признак нашей слабости. Я не могу больше допустить ничего похожего. Знаешь, как мы двинем на остров? Мощно, сокрушающе! Мы на тайгу не с топориками пойдем. Посмотри на проект инженеров, и ты поймешь – остров будет взят штурмом.
– Когда же это будет? Надо просеку рубить, и дорогу делать, и за зиму успеть трубы развезти, обстроиться...
– Я не собираюсь откладывать на весну штурм острова. Мы перепрыгнем на Тайсин, когда забросим хотя бы половину грузов и проложим трубопровод в проливе за середину.
Они пришли к сварщикам. Батманов остался доволен, увидев Кедрина лежащим не на голой земле, а на ватном матраце. Такие же матрацы были и у остальных сварщиков. Кроме того, на площадке стояли два домика, где сварщики могли греться. Василий Максимович повернул обратно.
– С некоторых пор вы изменили свое отношение ко мне, – заговорил, не отставая от него, Рогов. – Я тяжело это переживаю.
– Так и тянет тебя сегодня на излияния,– сказал Батманов с досадой. – На морозе надо поменьше рот открывать, горло можно простудить. Говорят, мужчинам полагается быть сдержанными в выражении своих чувств.
Рогов был подавлен словами Батманова и тоном, каким они были произнесены.
– Ты не опускай головы. У тебя такая крепкая шея, что не идет тебе опущенная голова, – добавил Василий Максимович, пряча улыбку. – Чтобы раз и навсегда все было ясно между нами, рискну и я пойти на излияния. Вопроса с островом ты, пожалуйста, не связывай с моим отношением к тебе. К острову у меня другой подход, чем к пятому участку и даже проливу. Мы как строители растем, и тактика наша изменяется, не правда ли? Теперь о тебе, о моем отношении к тебе. Я еще до нашего разговора с тобой, посоветовавшись с Залкиндом, решил ставить тебя на остров.
– Я оправдаю ваше доверие! – быстро, с чувством воскликнул Рогов.
Батманов поморщился:
– Опять эти восклицательные знаки! Еще так скажи: «Беру на себя следующие обязательства». Надо понять: многое между людьми ясно и без слов. Не понимаешь отношения к себе? По-моему, все понятно. Комплименты тебе говорить за все хорошее? Ты не барышня. На плохое показывать пальцем? Могу, конечно, если желаешь. Возьмем самый свежий пример. Я от тебя не раз слышу: дайте мне задачу грандиозную. Сила молодецкая, богатырская играет? Предположим, хорошо, что она играет. Однако зачем тебе обособляться, превращаться в Ваську Буслаева? Не модный ведь образец. Ты Махова обозвал индивидуалистом, получилась забавная штука. А знаешь ли, что к тебе это длинное слово больше подходит? Инженеры, видишь ли, уже мешают тебе! Сдается мне, что и на коллектив ты смотришь как на материал, из которого вьют веревки. – Рогов издал бессловесное восклицание в знак протеста. – Если не так, я рад. Ты что-то говорил об уважении ко мне. Неужели не разглядел при всем своем уважении, что я без инженеров и коллектива – ноль без палочки? Я это признаю без всякого огорчения. Наоборот, доволен, что мне дано понимать это. Не понимать этого – значит, уподобиться человеку, подрубающему сук, на котором он сидит. – Батманов закашлялся, слишком широко глотнув студеный воздух. – Ты меня, признаться, огорчил, Александр Иванович, своим разговором. Посмотри, сколько здесь достойных людей, и никто не ершится, не выхваляется силой, не требует сверхъестественных заданий – вовсе забыли про себя, впряглись и тянут изо всех сил.
– Разве я отстаю, не тяну вместе с ними? – обиженно спросил Рогов.
– Тянешь, не о том речь. Ты многое можешь и многое делаешь. Меня интересуют средства, методы твоей работы. Вон американцы тоже, поди, умеют работать, между тем их способы нам не подходят. Я приглядывался к тебе еще на пятом участке.
– Вы никак не можете забыть те машины! – с горечью сказал Рогов.
– Опять не угадал! В том-то и беда, что ты сам запомнил только эти машины. Я о них сейчас и не вспомнил бы... На пятом участке мне важно было понять, как ты добился успеха. И я понял: ты сумел оценить силу наших людей, сплоченных в коллектив, сумел опереться на коммунистов и привлечь к стройке нанайцев. Я рад был убедиться, что в тебе есть задатки настоящего руководителя... Все-таки выжал из меня комплимент! Однако есть в тебе и кое-что нехорошее. Машины те самые, и рыба, черт ее побери, и пробивающееся подчас этакое высокомерие по отношению к людям – откуда это у тебя? И пренебрежение к инженерам не очень умное – ведь они, чудак ты, законодатели советской науки! – Трудно было Рогову слушать Батманова, он даже отшатнулся от него. – Не пугайся, Александр Иванович, мы ведем резковатый разговор, но ты волен не принимать его близко к сердцу. Ты мне возразишь: об инженерах де сказано было шутя, а историю с машинами вы преувеличили... Поверь же мне: если человек тебе не безразличен, то для тебя важно и выполненное им крупное задание, заслуживающее ордена, и как будто невзначай брошенное им словечко. Хочешь, буду откровенным до конца? Да не озирайся ты как прибитый! Тебе известно, я работаю без заместителя и очень хотел бы его иметь. Мне прислали одного – ты его не видел и никто не видел,– Писарев сразу отозвал его. Человек он неплохой, только еще не созрел для такой должности. Вот и ты не созрел. Я хочу сказать, что с удовольствием взял бы тебя в заместители, но понимаю – преждевременно. Зачем тебе подниматься на третий этаж с тем грузом, который лучше оставить на первом?
Так, беседуя, они незаметно дошли до поселка. Залкинд стоял на крыльце конторы. Увидев его, Батманов прибавил шагу.
– Я пойду, Василий Максимович, – упавшим голосом сказал Рогов. – У меня голова кругом пошла от всего, что вы сказали. Хочу наедине разобраться...
– Иди, иди, разбирайся, – усмехнулся про себя Батманов.
Пока Батманов отогревался, парторг рассказал ему: из управления прибыл Пущин с типографией, оборудованной на двух машинах.
– Отправил его отдыхать и наказал, чтобы завтра была первая листовка. Он должен выпускать короткие, метко бьющие в цель газетки в ладонь размером. Пущин был редактором заводской многотиражки и знает, что это такое. А здесь очень нехватает коллективного организатора и пропагандиста. Как ты считаешь, товарищ начальник?
Батманов, придерживая стакан непослушными после мороза пальцами, отхлебывал горячий чай и согласно кивал головой.
За время, проведенное на участке, Залкинд много сделал для укрепления работы партийной организации. На завтра назначалось партийное собрание – его ждали с нетерпением. Собрание должно было избрать новый состав бюро. Залкинд успел хорошо приглядеться к людям, беседовал со всеми членами партии и с беспартийными. Он видел, что преданностью делу, умением трудиться и моральной чистотой коммунисты заслужили в коллективе большой авторитет. Думая о возможных кандидатах в члены бюро, он назвал про себя Карпова, Рогова, Умару, Гончарука, Некрасова – эти пять человек вполне могли быть вожаками коллектива здесь, на важнейшем участке стройки.
– Завтра будем принимать в партию хороших людей, – сказал Залкинд, показывая Батманову несколько заявлений. – Вот Полищук. Мне иногда вспоминается наше знакомство с ним на Старте.
Залкинд рассмеялся, улыбнулся и Батманов.
– Я случайно слышал разговор Алеши Ковшова с Тополевым. Старик не подал заявления? – спросил Василий Максимович.
– Подал. Рекомендуют Ковшов, Рогов и Некрасов. Алексей пишет в рекомендации, что еще студентом знал Тополева как крупного русского инженера.
– Старик молодец! О нем хорошо бы завтра поговорить подробнее. Его пример поучителен для молодых коммунистов и вообще для молодежи.
– А ты и начни этот разговор, – посоветовал Залкинд.
– Ладно. Но я думаю, лучше о нем скажет Алексей. Нравится мне их дружба! Когда смотришь на них, невольно думаешь: такой дружбы еще никогда не было. Старик и почти юноша... Что это – отношения ученика и учителя? Нет. Разве Алеша ученик Кузьмы Кузьмича? Скорее уж наоборот. Родственники они? Соседи по квартире? Или партнеры по игре в шашки-шахматы? Не-ет! Тут дружба посильнее, поумнее... Они друзья потому, что сошлись во взглядах на будущее. Ведь как интересно получилось, подумай! И ты, и я, и Беридзе – все мы были не правы по отношению к старику. Мы не сумели подойти к нему тонко и чутко. Мы, по сути дела, вначале просто «подверстали» Тополева к Грубскому, вернее, почти подверстали. Ковшов оказался проницательнее нас, он увидел, что подчеркнутая лояльность Тополева к Грубскому была типичной позой интеллигента старой закваски. «Ах, новое начальство ругает Грубского! А я буду его хвалить. Я бы и сам ругал его, когда бы он был в силе. Теперь он ничто, и я его буду поддерживать». И мало того, что Алексей разгадал сущность Тополева, он ведь сумел найти ключ к его сердцу. Ведь Беридзе, отступившись от старика, приходил ко мне с требованием откомандировать его. Я поговорил с Ковшовым; он горячо стал защищать Тополева: «Я верю, что он переменится, обещаю вам повлиять на него, только не сразу». И повлиял! Однажды ночью – я спал с ними в одной комнате – они шепотом вели беседу. Старик получил письмо с фронта от племянника Володи. В связи с этим они говорили о войне и о победе. Старик спросил, что Алексей думает о послевоенном мире, будет ли это тишь да гладь? Алексей ему с насмешкой говорит: «Опять насчет покоя и тишины?» Старик поспешно возразил – нет, его просто интересует этот вопрос. Алексей ответил: после войны никакого мира ждать не надо, будет борьба в другой форме... И так до победного конца. Послушал бы ты, о чем и как они говорили!.. – Батманов замолчал, снова принявшись за чай. Василий Максимович любил крепкий чай. – От кого еще заявления, Михаил?
– От Силина. Этот просит перевести его из кандидатов в члены партии. – Залкинд нашел среди бумаг нужную ему: – «Здесь, на Дальнем Востоке, я вырос и научился работать. Сейчас война, мне выпала доля воевать в труде, на нашей стройке. Если я достоин, то прошу принять меня в члены партии. Я хочу быть строителем-коммунистом».
Батманов рассказал парторгу о своей беседе с Роговым.
– Парень он большой силы, и когда хочешь его повернуть, приходится налегать плечом. Говорю с ним и чувствую, как хрустит его костяк. На этот раз я, кажется, слишком уж нажал. – Помолчав, он с блеском в глазах воскликнул: – До чего же забавно Рогов просил дать ему остров!
По лицу, по взгляду Залкинда Батманов увидел: парторга очень заинтересовал рассказ о Рогове. Даже непонятным был этот повышенный интерес. И Василий Максимович не утерпел.
– Мне только кажется, или ты действительно ко мне приглядываешься? – спросил он.– Отвык, что ли, от меня пока я жил здесь?
Залкинд живо поднялся, прошел к окну. Сквозь чистое, не замерзшее стекло видна была почти вся площадка до пролива, ровно освещенная солнцем. Обернувшись с доброй своей улыбкой к Батманову, Залкинд сказал:
– Я думал о тебе, и твой рассказ о столкновении с Роговым совпал с моими мыслями.
– Думал обо мне? Что же ты мог думать обо мне?
– Да уж расскажу, не торопи... Немного истории... Когда-то, лет пять назад, зашла о тебе речь на бюро горкома. Что ты не очень-то жалуешь критику. Несколько пренебрегаешь маленькими людьми, подавляешь их, что ли, авторитетом своим и положением. Некоторые товарищи наговорили лишнего, не без того. Кто-то назвал тебя даже маленьким наполеончиком.
– Занятно! – откликнулся явно задетый Батманов.
– А ты спокойнее слушай – это же история. Но в какой-то незлокачественной мере ты все-таки носил в себе то, что теперь сам увидел в Рогове. Когда мы снова столкнулись с тобой в Новинске осенью, меня, естественно, интересовало: изменился ли Батманов? Известно и тебе, и мне, – в нашей среде бывает и так: достойный и сильный человек, пользуясь доверием партии, становится руководителем. Какое-то время все идет нормально. Потом этот товарищ перестает ощущать связь с источником своей силы, перестает понимать, что он без народа, без коллектива, без партии – ноль без палочки, как ты говоришь. Ему начинает казаться, что он сам источник силы и единственная причина всяческих успехов.
– Сколько раз мы с тобой беседовали. Помнишь ту ночь на восьмое ноября? Никогда не говорил мне такого... Значит, решил, что я стал наполеончиком? – с удивлением и недоверием спросил Батманов.
– Нет, не решил. Ты зря задаешь мне такие вопросы. Мы сообща стали создавать коллектив нашего штаба. Я, признаться, опасался, что ты преувеличиваешь роль управления, вернее, преуменьшаешь значение участков, где, собственно, и строится нефтепровод. Мне казалось, что слишком ты засиживаешься в стенах управления. Есть же, в отличие от настоящего созидания, аппаратно-бюрократическое созидание. Кипит работа, пишутся бумаги, стучат машинки...
– Ты не хуже меня понимаешь значение руководящего аппарата на стройке и особенно в организационный период!
– Понимаю, конечно, и оценил целеустремленность твоих тогдашних усилий. Все мы рвались на трассу, а тебе и самому хотелось, но ты всех сдерживал. – Залкинд с хитрецой улыбнулся. – Однако, как ты знаешь, я посчитал нелишним столкнуть представителей участков с управленцами на партийной конференции – помнишь выступления Тани Васильченко и Котенева? С удовлетворением я тогда увидел, что ты правильно принимаешь критику. Не боишься ее и не чураешься. Так провели мы подготовку к нашему стратегическому сражению за нефтепровод. Не обошлось у нас без ошибок и упущений. Что говорить, сюда, на пролив, явились мы с запозданием. Я упрекал Умару и других коммунистов, что они не уберегли Панкова, оставили его одного. Они мне в ответ заявили: «Признаем и готовы нести ответственность... Ну, а вы-то где были? Почему вы Панкова оставили одного?»
– Давай хоть не говорить друг другу о Панкове... На пролив мы опоздали, в этом я признался еще у Дудина, в Рубежанске. Чего же ты хочешь? Укорить меня еще раз?
– Ты не даешь мне говорить. Здесь, на участке, меня многое порадовало. Здесь я увидел тебя...
