Текст книги "Далеко от Москвы"
Автор книги: Василий Ажаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 47 страниц)
Сзади, одна за другой, спускались с берега автомашины, наполовину груженные лесом. Выдерживая между собой интервал, они пошли колонной по только что пробитой дороге. Ритмично гудели их моторы, скрипел под колесами раскрошенный лед. В кабинах возбужденно шумели шоферы. Колонна, все убыстряя ход, двигалась к острову.
Над проливом спускались сумерки. Ледяная ширь его была теперь неразличима. Издалека, то замирая, то усиливаясь, несся навстречу многоголосый шум. Бригады Умары Магомета и Карпова, завершив прокладку дороги, в эту пору сошлись на льду, в километре от острова. Люди обрадованно бросились друг к другу. Кто-то, отшвырнув кирку и лом, обнимался. Карпов и Умара расцеловались.
– Маменька родная! Как трогательно – поцелуй на морозе! – насмешничал Либерман, взволнованный, однако, не меньше других. – Внимание! Слушайте решение арбитра: первенство в соревновании заняла колонна товарища Карпова!
На стороне Карпова шумно захлопали в ладоши, на стороне Умары засвистели, запротестовали.
– Почему Карпов первый? – возмущенно спрашивал Умара. – Мы сделали больше, меня не обманешь! На нашем участке много торосов было. А Карпов два километра прошел совсем без торосов. Неправильный решенье! Надо пересматривать!
– Слушайте меня, товарищ Умара! – старался перекричать его Либерман.
– Неправильный решенье! Будем жаловаться Батманову!
Кто-то опять свистнул. Умара оглянулся на своих людей и развел руками, словно ища у них поддержки. Карпов, будто спор этот его не касался, посмеивался, обводя всех веселыми глазами.
– Смотри, паря, машины! – вдруг крикнул он, встрепенувшись.
Из мглы сумерек показалась на дороге одна машина, другая, третья. У людей взметнулись кверху руки – дружные аплодисменты разнеслись над проливом. Пока подъезжали машины, – а им, казалось сейчас, не было числа, – аплодисменты не затихали. Они усилились, когда из второй машины показался Батманов. Он шел и тоже хлопал – Умаре, Карпову, всем им, построившим эту дорогу.
– Товарищи! – сказал он, выждав тишину. – Ну что ж, поздравляю! Дорога теперь у нас есть! Завтра с утра начнем возить на остров трубы и механизмы. А сейчас Сморчков и Махов продолжат рейс до конца, свезут на остров две бригады и продовольствие. Остальным – разгружать лес, это дело срочное. Затем на отдых. Согласен? – спросил Батманов Умару.
– Не согласен! Я и мой люди обижен!
– Обижены? Кем же?
– Он обидел! – показал сварщик на Либермана.
– Вы присудили первенство Карпову? – догадался Батманов.
– Неправильно присудил! – зашумели вокруг.
– Не волнуйтесь, товарищи, минутку! – Батманов задумался. – Я понимаю Либермана. Он исходил из того, что бригадам Карпова было вначале труднее. Но я думаю, арбитр на нас не обидится, если мы коллективно пересмотрим решение. По-моему, ни одну из колонн нельзя назвать второй. Обе первые! Значит, они как бы делят между собой первое и второе места. Верно или нет?
– А ведь, паря, верно! – согласился Карпов.
– Верно, арбитр? – повернулся Батманов к снабженцу.
– Соломоново решение, – согласился Либерман. – Мой котелок этого не сварил.
Но Умара еще не был удовлетворен, он по-прежнему смотрел недоверчиво и беспокойно.
– Ну что ж ты сердишься? Недоволен? – спросил его Батманов. – Ведь оба вы на первом месте. Оба хорошо поработали.
Умара засмеялся наконец:
– Уй, хитрый ты, начальник! Хорошо. Давай премия! – Он деловито осведомился: – Что дашь?
– По два ящика махорки на колонну, каждому дополнительное блюдо и хорошую чарку! – немедленно отозвался Батманов и покосился на Либермана – не переборщил ли он? Снабженец кивнул в знак согласия.
Ночь наступала быстро. Разгрузка леса проходила уже в сумерках.
– Быстрее, товарищи, быстрее! – подбадривал Батманов.
Он все оглядывался на остров, тревожась за Сморчкова и Махова. Вот оттуда донесся шум приближающихся машин – они возвращались.
К Батманову подошел Карпов.
– Не хотелось расстраивать, паря, а надо, – сказал он нерешительно. – Складно все у нас вышло сегодня. Однако не нравится мне погода, как бы за ночь не занялась буря. Кости рыбацкие мозжат у меня. Вишь, небо заволокло, ветер поднимается.
Батманов огляделся. Над проливом изредка проносились чувствительные порывы ветра. Что-то недоброе слышалось в их завывании, но столько надежных людей было кругом и такая хорошая дорога под ногами, что беспокойство Карпова показалось преувеличенным.
– Мнителен, ты, Иван Лукич – сказал Батманов.
– Не мешает поостеречься. – не сдавался Карпов.– Пусть на ночь все со льда уберутся. Я бы и с острова забрал людей. И лес обратно на берег перевез бы.
– Поостеречься на всякий случай можно. Людей и машины оставлять на льду не будем. На острове нашей бригаде ничего не сделается – я им отправил туда продовольствия на месяц. А лес тащить обратно незачем – мне настроение людей дороже леса. Пойдем-ка отдыхать, старый рыбак. Завтра у нас дела будут посерьезней!..
Был уже поздний вечер, когда Батманов, Рогов, Алексей, Либерман и Карпов вернулись на участок. Редкие огни фонарей тонули в черном мраке, нависшем над площадкой. Возле дома, где жил раньше Мерзляков, при тусклом свете из окон Батманов заметил Таню Васильченко и ее помощника Смирнова.
– Смотри-ка, – оглянулся он на спутников. – Наша Красная Шапочка уже здесь!
– Товарищ начальник строительства! – зазвенел голос девушки, увидевшей его. – Докладывает начальник колонны связи Васильченко. Ваше задание – провести временную связь от Новинска до Джагдинского пролива – выполнено. Все вверенные мне люди здоровы и находятся сейчас на отдыхе.
– Молодцы! Вот это подарок! – обрадовался Батманов и, притянув к себе Таню, расцеловал ее в обе щеки. – Рогов, Либерман! Приготовить угощение связистам! Вечер наш должен состояться. Шоферов и строителей дороги пригласить тоже. Действуйте! – Он снова обернулся к Тане: – Аппарат еще не успели поставить?
– Аппарат установлен! Связь работает! – отчеканила Васильченко. Она была сейчас как струна – чуть тронь и зазвенит.
– Красота! – воскликнул Батманов.
Он влетел в дом и, сбрасывая на ходу полушубок и шапку, кинулся к столу. У селекторного аппарата сидел Беридзе – он разговаривал с Залкиндом.
– Поговорил сам, дай другому поговорить! – с шутливой свирепостью сказал Батманов, отстраняя главного инженера.
Он удобно уселся на табурете, надел наушники и со счастливой улыбкой притянул к себе микрофон.
– На линии – слушай меня! – закричал он чуть хрипловатым, голосом, озорно подмигивая Алексею. – Я – Батманов, нахожусь на проливе. Всем начальникам и парторгам участков слушать мой разговор с товарищем Залкиндом! – Он перевел дыхание. – Михаил Борисович, здравствуй! Хочу отчитаться за сегодняшний день, похвастаться первыми маленькими успехами!..
– Вот хорошо! – откликнулся Залкинд. – А тут на линии как раз и Темкин, и Мельников, и Хлынов. Разговаривали про вас, когда Беридзе подал голос. Слушаем тебя, Василий Максимович!
Все утомились за день до изнеможения – и связисты, и шоферы, и строители дороги. Но людьми владела сила необычного душевного подъема, никто и не помышлял идти на отдых, всем хотелось принять участие в вечере.
Ужин пришлось устраивать в двух бараках. Все было обставлено просто, по возможностям: строители со своей порцией вина и закуски сидели, где удалось им приладиться, и никто не желал лучшего. Только во втором бараке были недовольные – им хотелось в первый барак, где собрались главные именинники, связисты, и где председательствовал сам начальник строительства.
Барак был полон людьми. Батманов стоял у стола с железной кружкой в руке и оглядывал нажженные морозом лица, отовсюду обращенные к нему.
– Долго гулять не будем, некогда, – сказал он. – Чуть свет нам снова предстоит тяжелый труд. Длинных речей говорить не надо, сам я обещаю ограничиться всего несколькими словами. – Он поднял лицо к свету. – В чем главное наше сегодняшнее достижение? Оно не в том, что мы за день сделали дорогу на остров, привели в порядок автомашины, дотянули провод до пролива. Главное в том, что мы с вами убедились сегодня: когда ясна цель, когда мы правильно организованы и единодушны – для нас нет невыполнимых задач. Не зря сказано: «Нет предела силе человечьей, если эта сила – коллектив». Вот и выпьем за наш хороший, сильный коллектив!
Он поднял кружку, и за ним выпили все. Потом Тополев, сдерживая бас, прочитал приказ начальника строительства о премировании связистов. Старик заметно волновался. За ним выступила Таня Васильченко. Она успела переодеться в новую темно-синюю вязаную кофту и была очень красива. Алексей, глядя на нее, пожалел, что Беридзе, председательствовавший в другом бараке, не видит ее.
– Среди нас связистов я всех старше – мне двадцать четыре года. А младшему из нас, Генке Панкову, пятнадцать, – говорила Таня. – Честно признаемся вам, товарищи: трудно было пробиваться через тайгу. Но каждым из нас двигала мысль о судьбе родины, о судьбе нашей Москвы. И каждый нес в своей душе образ великого Сталина, а с ним ничто не страшно!.. Мы, связисты, знаем: нам предстоят впереди трудные задачи. И мы заверяем вас, товарищ Батманов, как человека, посланного сюда товарищем Сталиным: комсомольская колонна связи сделает все, что вы прикажете!..
Едва она замолчала, как попросил слово Умара. Потом один за другим вставали и говорили Карпов, Сморчков, Зятьков, Силин. Вопреки намерению Батманова быстро закончить вечер, он затянулся. Строители словно ждали еще чего-то. Батманову и самому не хотелось расставаться с ними.
Кто-то вслух пожалел, что нет музыки, и она, как по заказу, появилась: Махов уже вынимал из футляра великолепный баян. Вокруг него потеснились, освободили ему место, и он, прижав ставшее строгим лицо к баяну, заиграл «Песню о родине». Таня звонко подхватила ее, красивым, сочным баритоном ей ладно подтянул Карпов, за ними грянул и весь барак. Когда спели первую песню, кто-то начал вторую, третью. Потом, еще потеснившись, расчистили круг для пляски.
В стороне, рядом с Колей Смирновым, сидел Генка Панков, с оживлением глядевший на все, что происходило вокруг него. Таня ему сказала, что отца сейчас нет на участке, он выехал на остров. Огорченный паренек вскоре повеселел, захваченный общим настроением. Василий Максимович, наблюдавший за Генкой издали, наконец решился подойти к комсомольцам и почувствовал, как сразу заныло у него сердце. Батманов сел между Колей и Генкой и молча обхватил их обоих за плечи. Немедленно же к ним подошла и Таня. Генка поглядел на их серьезные лица и встревожился.
– Геннадий... Ты уже не маленький, у тебя мужество взрослого человека, – заговорил Батманов среди шума, стараясь следить за тем, чтобы у него самого не дрогнул голос. – Ты должен стойко, как подобает комсомольцу, перенести тяжелое известие... Мы еще не знаем окончательно, но возможно... твой отец... погиб...
Батманов едва выдержал пристальный, напряженный взгляд Генки, у которого сузились глаза. Потом слезы хлынули из них, и паренек рванулся, хотел убежать. Батманов его не пустил. Генка согнулся, спрятав лицо в колени.
Таня, не справившись с собой, поспешно отошла от них. Коля Смирнов держал своего юного друга за руку.
– Старайся взять себя в руки, – продолжал увещевать Батманов. – Жаль отца... Утешить тебя нельзя. Но головы не теряй. Будешь учиться. У тебя хорошие товарищи, Коля, Таня, целая семья...
– Мы всегда будем с тобой, Гена, – сказал Коля. – Ты ведь мне как брат младший...
– Ты хозяин своей судьбы, и никто не будет тебе ничего навязывать. Но, если согласишься, я буду вторым отцом тебе, – Василий Максимович говорил, низко пригнувшись к Генке. – И у меня вот... сын погиб. Подними голову, голубчик, будь молодцом...
Батманов обнял Генку, приподнимая его, и паренек стал покорным Василию Максимовичу, вдруг приник к нему, жалобно всхлипывая.
Никто не заметил этой сцены, в бараке продолжался праздник строителей. Кто-то вытолкнул на середину Мусю Кучину. Подбоченившись, она задорно пошла по кругу, поводя черными лукавыми глазами. С поклоном задержалась возле Рогова, и он, семеня ногами, последовал за ней.
– Веселей давай, Махов! – крикнул Солнцев, спрыгнул в круг откуда-то сверху и под учащенный ритм музыки завел такую дробь, что все заулыбались.
За пением, за шумом голосов и топотом ног никто не слышал, как разгулялась непогода на улице. Ветер за стенами ревел все сильней, яростней. И когда барак неожиданно содрогнулся от первого порыва бури, все тревожно прислушались.
В наступившей тишине явственно раздавалось завывание бушующего ветра. Заглушая его, обрушился грохот, похожий на гром. В тот же миг в бараке погас свет и в полной темноте раздался чей-то вопль:
– Лед оторвался от берега! Лед пошел в проливе!
– Вот тебе и дорога! – горько вздохнул Карпов.
В бараке поднялись суматоха, крики. Все устремились на улицу, но дверь оказалась запертой снаружи. Ее стали ломать. Во тьме замелькали яркие лучики фонарей в руках шоферов.
– Возможно, это злой умысел!– услышал Батманов над ухом голос Рогова. – Отойдите чуть в сторону.
Рогов рванулся к окну, сильным ударом выбил раму и выбросился на улицу. Батманов, прижимая к себе Генку, почувствовал, как вокруг него молча стеснились люди. Он угадывал их по прикосновениям: Коля Смирнов, Алексей, Карпов, Умара, Сморчков, Силин, Филимонов. Он выждал секунду и зычно выкрикнул:
– Что вы всполошились, товарищи! Нам не пристало поддаваться панике!.. Призываю всех к спокойствию, к выдержке. Неужели вы испугались бурана! Дорогу сделаем снова. Найдем обход полынье и все повторим сначала. И опять за один день – силы у нас хватит на все!.. Объявляю ночной аврал! Все коммунисты, руководители, бригадиры – ко мне!..
Слова эти, произнесенные с властной силой и убежденностью, всех остановили. Из разных углов барака мятущиеся лучики света скрестились в одном месте и выхватили из темноты энергичное, волевое, спокойное лицо Батманова.
Глава вторая
Да будет свет!
Жизнь на проливе начиналась теперь задолго до рассвета и кончалась только после полуночи. Сотни электрических солнц, освещавших площадку, широко раздвинули рамки зимнего дня.
На участке был введен жесткий распорядок военного лагеря: поднимались по гудку, с умыванием и завтраком укладывались в считанные минуты, обедали и ужинали все в одно время, «отбой» ко сну объявлялся тоже гудком. Этот распорядок строители приняли с полным одобрением, а Рогов, большой любитель военной дисциплины, постарался, чтобы никто не нарушал его. Он говорил, что только один человек остается вне правил нового режима – тот, кто ввел эти правила – Батманов.
Начальник строительства спал мало, как это подчас бывает с людьми, которые днем и ночью чувствуют ответственность за судьбы многих людей и большого дела. Просыпался он всегда в одно и то же время – задолго до гудка... Тихонько, стараясь не потревожить спавших рядом товарищей, одевался почти наощупь, умывался ледяной водой и выходил на улицу.
Зимняя черная ночь плотно укрывала мир. Нигде ни огонька... Безошибочно угадывая дорогу к проливу, Василий Максимович шел не спеша, но уверенно. В излюбленном месте, на скалистом мысу, он останавливался...
Темнота была полна шумов. Глухо стонала вода пролива, замурованная льдом. Насвистывал то тихо, то громко ветер. Вот, ритмично стуча копытами по льду, промчался в отдалении сохатый.
Батманов прислушивался, размышлял. В эти предутренние минуты, когда голова особенно свежа, возникали у него те мысли, которые затем в течение дня формировались в распоряжения и советы подчиненным. Перед самим собой Батманов проверял правильность сделанного за минувший день. Деловые мысли мешались с мыслями отвлеченными, приходившими иногда нивесть почему.
Василию Максимовичу нравилось думать, что он и все строители участка здесь, на крайнем востоке, первыми в стране встречают свой трудовой день, деля эту честь разве только с пограничниками. Странное и чудесное ощущение силы приходило к нему, и он, едва сдерживая безотчетный счастливый смех, расправлял грудь и плечи. Эта сила, словно теплый ветер, шла к нему от всей родной земли. Василий Максимович Батманов, советский человек, не был Иваном, не помнящим родства. Он любил вспоминать, что здесь побывали некогда русские землепроходцы, что в этих водах плавал Невельской. С уважением и невольной грустью думал Батманов о землепроходцах. Какими одинокими были они в схватке с дикой природой и многочисленными врагами! К уважению примешивалось чувство превосходства над далекими предшественниками, и Василий Максимович считал его вполне уместным и законным. Чувство это было свободно от самомнения и тщеславия и выражало гордость за новый строй жизни, за советский народ, за новую Россию – какой могучей стояла она за каждым своим сыном! Досадно было вспоминать, что Невельской с его исторической миссией явился к этим берегам на свой страх и риск, и с ним была небольшая горстка людей. Насколько же сильнее его был он, Батманов, посланный сюда во главе огромного коллектива, вооруженного знаниями и средствами передовой техники века!
Рядом с адмиралом представлялась Батманову Екатерина Ивановна Невельская, героическая русская женщина, не побоявшаяся тягот и разочарований, сумевшая мужественно пренебречь удобствами привычной светской жизни ради трудного подвижничества во славу родины. В Рубежанском краевом музее Батманов видел портрет Невельской... Воображение рисовало ее почему-то в образе Анны Ивановны...
На его призывные телеграммы она, наконец, прислала письмо и фотографию сына:
«Вот все, что осталось от Кости, война отняла его у нас. Осиротели мы, Василий Максимович, но должны держаться мыслью, что горе миллионов отцов и матерей столь же безутешно, как и наше... Я не знаю, от сердца ли идут ваши теплые слова, однако часто, во сне и наяву, вижу вас перед собой – строгого, с укором в глазах. Да, не уберегла я сына, не уберегла! Вы зовете меня к себе... Могу ли я сейчас приехать? На мне шинель, и я считаю себя воином, как все. Мой долг – быть здесь. Сын наш погиб, и мы не должны облегчать себе участь. Я хочу верить, что к тому времени, когда мы встретимся, мы оба будем готовы начать совместную жизнь лучше, чем она была до сих пор... Лучше, умнее и без разлук...»
Как мучительно тосковал он в эти минуты, как хотел, чтобы она вдруг очутилась здесь, рядом с ним! «Анна! – беззвучно кричал он. – От тебя зависит прервать разлуку. Так оборви же ее! Нам надо быть вместе. Наша жизнь будет иной теперь, клянусь тебе...»
Вздохнув, словно освобождая себя этим от тяжких раздумий, Батманов смотрел на ручные часы: светящиеся зеленые стрелки показывали двадцать минут шестого. Еще минуту он выжидал с напряжением, затем мысленно провозглашал: «Да будет свет!»
В тот же миг запевал свою бодрую песню гудок и вспыхивали слепящие огни. Раз! – и освещался жилой поселок. Два! – становилось светло на всей площади. Три! – огни разбегались по берегу и вдоль двадцатикилометровой ледяной дороги – до самого острова. От прожекторов на сопках и на береговых вышках, от фонарей на столбах, расставленных повсюду на участке, сразу наступал день, а ночь отшвыривалась прочь, в глубь тайги.
«Сказал – и готово, как у бога, – смеялся про себя Василий Максимович! – А то жди, когда оно проснется, это ясное солнышко».
Батманов замечал: не один он бодрствовал в темноте. Под каким-нибудь предлогом поблизости слонялся Карпов... И Рогов... только его трудно было заметить, он исчезал, как привидение. В первый раз Василий Максимович громко высмеял Карпова, чтобы и Рогов услышал это:
– Что ты ходишь за мной, паря? Тоже мне добровольная охрана!
– Почему охрана? Разве запрещено гулять на досуге, дышать чистым воздухом? – невинно отвечал Карпов.
Назавтра они снова были возле него, и он решил не обращать на них внимания.
...Василий Максимович торопливо возвращался в дом, где жил со всей бригадой. Он запретил называть это жилье домом Мерзлякова:
– Помещение продезинфицировано, пора забыть бывшего хозяина.
Батманову нравилось смотреть, как спят его помощники. Алексей – всегда с ясным лицом, спокойно и тихо, на правом боку. Либерман – с непривычным для него в бодрствующем состоянии выражением забот и тревоги на лице, с всхрапом и странными восклицаниями. Таня Васильченко – он заходил в ее комнату – с милым, трогательным поворотом головы, с разметавшимися волосами, с ладонью под щекой. И совсем как малое дитя, раскидавшись, упоенно чмокая губами и надувая щеки, спал Беридзе.
Василий Максимович с минуту любовался на спящих, затем безжалостно будил их.
– Лодыри, просыпайтесь! Дрыхнуть сюда приехали? Работать надо! – гремел его голос.
Вместе с Роговым и Либерманом Батманов каждое утро заходил в общежитие к рабочим. Поздоровавшись, он шутливо справлялся, какие сны кому снились, придирчиво осматривал помещение и непременно находил недостатки, обращаясь с претензиями к новому начальнику участка и Либерману.
– Почему холодно?
– Маменька родная, откуда холодно? Взгляните сюда: пятнадцать градусов! – подбегал Либерман к термометру.
– Какой научный сотрудник нашелся: термометр показывает! У тебя должен быть один термометр: чтобы люди после рабочего дня на морозе спали в одном белье и млели от тепла. Вон смотри, дневальный сам кутается в полушубок, куда это годится!
– С вечера и ночью просто жара была, – вступался дневальный. – К утру посвежело. На меня вы не глядите, я всегда кутаюсь, после Средней Азии мне большая температура нужна.
– А вы топите печи больше, усерднее. Не жалейте дров, не будьте мерзляковыми.
Рабочие быстро привыкли к этим утренним посещениям. Во время обхода к Батманову можно было обратиться с любой просьбой, с любым вопросом. И просто – людям нравилась его забота. Обычно невысказанная, а если и высказанная, то грубовато и сурово, эта забота трогала их, и они старались чем-нибудь на нее откликнуться. Тут же в бараках к Василию Максимовичу подходили шоферы и давали обязательство сделать лишний рейс. Рабочие, копавшие котлованы, предлагали установить транспортер для механической выброски земли из глубины на поверхность.
Обычно никто не жаловался на неудобства быта. «Живем чисто, в тепле, пища сытная – чего же еще надо?» Только Умара Магомет, к досаде Либермана, всегда высказывал недовольство и чего-нибудь требовал:
– Начальник, портреты вождей сюда надо, скажи им. Угол бы хорошо отделить, зеркало повесить, бриться будет удобно. Музыкальный инструмент просим, у Махова баян, у нас ничего нету.
И Либерман с Роговым получали распоряжение найти портреты, оборудовать отдельную комнату под парикмахерскую, добыть музыкальный инструмент.
– Вот вам критерий требований моих и товарищей, – говорил Батманов. – В общежитии должно быть чисто, как в больнице, тепло, как в бане, уютно, как в комнате девушки.
Часто Василий Максимович напоминал Рогову:
– Хорошее было то «потемкинское» общежитие шоферов, которым ты меня удивил на пятом участке! Когда здешние общежития будут такими же?
Рогов и не ждал напоминаний. Разобравшись вместе с Либерманом в хозяйстве участка, в больших запасах, завезенных сюда, он нашел и половики, и занавески на окна, и гитары, и домино, и шашки, и книги.
Завтракали Батманов и управленцы вместе со всеми в большом складе, который еще не вполне был переоборудован под столовую. Завтрак длился не более пятнадцати минут, но и за этот промежуток времени Либерману и повару Ногтеву всегда попадало. В один из первых дней, отведав жидкого супа из рыбных концентратов и получив на второе омлет – маленький квадратик из яичного порошка, начальник строительства с негодованием уставился на снабженца и повара:
– Это же для пятилетнего ребенка!
– Я исхожу из того продукта, который мне выдает начальник снабжения, – поспешно оправдывался Ногтев, очень боявшийся не угодить Батманову.
– Калорийность строго соответствует нормам взрослого рабочего человека, – заглушая повара, солидно возражал Либерман и протягивал Василию Максимовичу раскладку меню. – В этом завтраке больше тысячи пятисот калорий. Я, например, вполне сыт...
Либерман делал довольное лицо, но отводил взор от глаз Батманова.
– Слушай и не отворачивайся, – строго говорил Василий Максимович. – После войны поступишь на работу в институт пищевой промышленности. Есть такой в Москве. Там будешь каждый кусок и бульон вымерять на калории. А пока работаешь у меня, должна быть одна мерка: совесть. Пусть рабочий человек уходит отсюда с полным желудком. Понял? Пусть Ногтев варит сытную кашу. Картошка есть у вас. Рыба есть. Но не растворяйте ее в воде, как сегодня. Чтобы ясно видно было: это рыба, а не простая водичка.
Снабженец пытался возразить:
– Вы забываете о нормах!
– Зато помню о людях. Советую и тебе: не забывая о нормах, помнить и о людях. Тогда будет толк.
Без пятнадцати шесть бригады расходились по местам, ровно в шесть участок начинал свой трудовой день.
Дорога по всей трассе участка была сделана по-ударному: за четыре дня. Теперь налаживалась перевозка грузов. Соревновавшиеся между собой Сморчков и Махов возглавляли автоколонны с трубами, продовольствием и материалами. Колонна Махова двигалась в обход большой полынье, по «батмановской» дороге на остров, Сморчков вел вереницу автомобилей в противоположную сторону – по материку к Адуну. Перед тем как отправиться в рейс, сосредоточенно серьезный Сморчков и улыбающийся исподтишка Махов сходились и пожимали друг другу руки, как боксеры на ринге перед матчем.
На площадке часто раздавалась трескучая пальба: в котлованах под нефтяные резервуары и под фундаменты будущего здания насосно-дизельной станции аммоналом разрыхляли грунт. Подрывник Куртов и его подручные готовили по нескольку десятков шпуров – «лисьих нор», начиняли их взрывчаткой и уходили, оставив после себя груды мерзлой породы. Тотчас в котлованы спускались землекопы.
Вдоль постройки насосной станции тянулся навес, под ним механики монтировали несколько бетономешалок. Степенный и неторопливый в движениях бетонщик Петрыгин, приехавший на участок с большим выводком учеников-юношей из ремесленного училища, принимал подвозимые на автомашинах бочки с цементом, бутовый камень и песок.
Возле барака стучали топоры и ныла циркульная пила: плотники во главе с братьями Пестовыми строили новые общежития, клуб и столовую с кухней.
В отдалении, на берегу, у пролива, непрерывно стрекотали тракторы Силина и Ремнева; они ровняли катками большую, на два километра длиной, площадку, где предполагалось вести сварку труб. Умара Магомет, Федотов, Кедрин и другие сварщики раскидывали тут же свое сварочное хозяйство.
По обе стороны от них строители заложили два средней величины деревянных дома – один для прибывшей недавно водолазной станции под началом старшего водолаза Смелова, второй – для связистов Тани Васильченко. А еще дальше по берегу спешно возводилось третье здание – для подрывников. Дом еще не был готов и наполовину, но высокий забор вокруг него уже стоял, и внутри инженер Некрасов со своими людьми готовился к большим взрывам на проливе.
Электростанция расширилась: там было теперь шесть передвижных установок. Рядом с электростанцией быстро росли два вместительных здания: гараж и механическая мастерская.
Закладка фундаментов под насосную станцию еще только начиналась, когда Филимонов, доверив шоферов Полищуку и взяв в помощь себе Серегина, впервые попытался разобраться в будущем монтаже насосов и дизелей. На земляном полу электростанции временно, пока закончится постройка мастерской, расставили части и детали оборудования. Машины были новые, никто не знал их устройства. Американская фирма прислала чертежи не в комплекте, деталей как будто нехватало: то ли их затеряли и еще не нашли, то ли фирма «забыла» их упаковать.
Батманов весь день проводил на участке. Его видели в кабине Махова – он отправлялся в очередной рейс на остров проверить, нет ли на трассе брошенных труб, застрявших машин и греющихся слишком подолгу шоферов. То он приходил к сварщикам и внимательно выслушивал возбужденные речи Умары Магомета, очень требовательного к своему инструменту и всегда находившего в нем бесконечные недостатки. То Василий Максимович вспоминал Некрасова и шел к нему смотреть, как готовят мощные запалы. То забирался в котлован к старику Зятькову.
Старик работал споро и неутомимо, редко позволяя себе отдых или перекур. У него были экономные, выверенные годами движения. Бросался в глаза необычный инструмент стахановца – объемистая подборочная лопата с изогнутым в дугу черенком.
Зятьков держал лопату вогнутой стороной вперед, горбом своим черенок упирался в колени старика. Почти не нагибаясь, он нажимал на конец рукоятки, и лопата словно сама подхватывала и поднимала породу. Толчок – и комья земли летели на движущуюся кверху ленту транспортера!
Батманов проверил по секундомеру: Зятьков своей лопатой успевал перекидать вдвое больше земли, чем любой землекоп из молодежи.
– Дайте-ка попробовать. – попросил он Зятькова.
– Зачем руки пачкать? Ваше дело – головой работать, – сказал старик.
– Руки учат голову. На стройке предстоит переместить не один миллион кубов земли, мне ваша лопата пригодится и на других участках.
Василий Максимович поддевал смерзшийся грунт и швырял его на ленту. Лопатой он размахивал часто и уверенно, но резко и неровно. Горбатый черенок не облегчал, а затруднял движения.
– Ровнее... Сильно не нажимай, – подсказывал Зятьков, внимательно наблюдавший за начальником строительства.
Рабочие было потянулись посмотреть, как работает Батманов, но Зятьков жестом вернул их на место.
– Разучился, – сказал Батманов с сожалением. Он сильно запыхался.
– Знаком, вижу, с лопатой? – спросил Зятьков.
– Да, пришлось в свое время с нею познакомиться. Лопата занятная у вас, привыкнуть только надо. – Он окинул взглядом рабочих: – Почти единолично владеете ею, а нужно, чтобы и другие пользовались. Выгода несомненная.
– Плохо перенимают, – не без досады сказал Зятьков. На темном лице старика появилась скупая улыбка. – Просмешники, называют ее верблюдом.
– Отец, я все забываю спросить у вас... Знавал я Зятькова Петра. Учился с ним в академии, дружил. Потом приходилось встречаться в Запорожье, он там директорствовал. Не родственник вам?
– Брат младший...
– Вот как! Где он сейчас? – оживился Василий Максимович.-
– И не знаю... Слух дошел, что партизанит. Растерял я своих. Сын под Ленинградом был, давно уже не отзывается. Старуха с дочерью остались в Свободном, на Зее живут. Сам я с запада, однако после Турксиба завернул на Дальний Восток. На приисках и на разных стройках несколько лет работал.
– Как к нам-то попали?
