Текст книги "Канареечное счастье"

Автор книги: Василий Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)

Он размышлял о любви и видел Марью Васильевну, улыбающуюся ему вишневыми устами… Профессорша же Киргиз-Кайсацкая, с тех пор как отослала письмецо, уселась у окна с чулком в руке да все глядит на дорогу, поджидает, – скоро ли приедет из города карета «скорой помощи». И тоже про себя мечтала старушка: «Печенки он ему отобьет. Уж дождусь этого непременно. А то и обоих любовников застрелит из пистолета».

Так незаметно подошло воскресенье.

Как всегда в этот желанный день, встал на зорьке Крутолобов и сразу же поспешил к заветному дубу. Подошел он к дубу и вдруг замечает: вместо Марьи Васильевны стоит на полянке муж ее, прапорщик Укусилов. И лукошко у него грибное в руках, знакомая корзиночка для вязанья.

– Сегодня я с вами пойду по грибы, – сказал Укусилов и насупился. – Марья Васильевна нездорова.

– Нездорова? Что с ней? – всполошился Крутолобов.

– Не знаю. Чего-то объелась, – сказал Укусилов. – Ну-с, правое плечо вперед… пойдем!

Отошли они далеко от дому и углубились в лесную глушь. Грустно было Крутолобову в этот день собирать грибы без Марьи Васильевны. Каждая тропинка лесная, каждый кустик и деревце, все вокруг напоминало о ней.

«Вот здесь Марья Васильевна любила отдыхать, – думал Крутолобов. – А вот там, на лужайке, она меня однажды назвала Понтием Пилатом…» Безрадостные мысли толпились у него в голове. Между тем подошел прапорщик Укусилов и задает странный вопрос:

– Помните ли вы еще Сусанина из оперы «Жизнь за царя»? Того, что поляков в лес завел?

Наморщил Крутолобов свой лоб, стал припоминать.

– Да вы не утруждайтесь, – сказал Укусилов. – Я сам вам его сейчас напомню. – И показывает лукошко с грибами.

– Бог мой! – поразился Крутолобов. – Да ведь это же все мухоморы. Выбросьте их поскорее долой. Ведь это же фактически самые ядовитые грибы.

А Укусилов стоит и посмеивается. И вдруг говорит:

– Ну-с, господин Дон Жуан, садитесь теперь на землю.

«Феноменально», – подумал Крутолобов и с удивлением посмотрел на говорившего.

– Садись! – внезапно закричал прапорщик Укусилов. – Садись, негодяй, а не то я тебя сам посажу!

Как березка, подрубленная дровосеком, рухнул Крутолобов на землю. Поставил перед ним Укусилов лукошко с грибами и говорит:

– А теперь поедай мухоморы!

Даже задохнулся Крутолобов от ужаса.

– Нет! О, нет! – воскликнул он. – Это фактически невозможно!

– Поедай! – заревел прапорщик, и глаза у него налились кровью.

Скушал тогда Крутолобов первый грибок и внезапно заплакал:

– Не было между нами ничего… Клянусь вам! Фактически ничего… Одни разговорчики…

А Укусилов ревел:

– Поедай мухоморы!

Скушал Крутолобов еще один гриб и совсем позеленел от страху.

– Господин прапорщик! – взмолился он. – Ваше благородие!

– Мухомор-ры! – заревел Укусилов. – Поедай, поедай мухомор-ры!

И съел Крутолобов все предназначенное ему судьбой лукошко…

* * *

Дальше история принимает неясные и расплывчатые формы. Одни уверяют (и в том числе профессорша Киргиз-Кайсацкая), что видели в тот памятный день Крутолобова, переползающего на четвереньках через дорогу. А студент Валентинов тот даже клянется, что встретил Крутолобова на главном шоссе и будто бы Крутолобов отскочил от него в сторону и закричал:

– Не подходите ко мне, я фактически буду стрелять!

Много еще подобных слухов носилось в русской колонии. Но одно достоверно для нас: Крутолобов исчез. Куда он исчез – неизвестно. И еще мы узнали недавно, что друзья безвременно исчезнувшего собираются выпустить в пражском издательстве книгу его стихов под названием «Струны души». И это, в сущности, все, что останется нам на память о бедном мечтателе Клементии Осиповиче Крутолобове. Да вот еще разве брюки со штрипками. Да связка служебных бумаг на столе в его жалкой комнате. И на стене у кушетки беленькая открытка с целующимися голубками и алым сердечком, пронзенным стрелой Амура.

Восемь моих невест

Три деревни – два села,

Восемь девок – один я,

Куда девки – туда я…

Если говорить правду, меня уже с юности влекло к семье. Еще в бытность мою гимназистом четвертого класса сделал я попытку выйти наконец из холостого состояния. Но увы – попытка не увенчалась успехом.

Помню, провожал я из гимназии Зою Перепелицыну – барышню хрупкую и изящную, в беленькой гимназической пелеринке.

– Зоя! – сказал я, схватив ее за руку. – Будьте моей женой!

А на следующий день отец, придя со службы, вызвал меня в свой кабинет.

– Разоблачайся, – сказал он деловым голосом. И снял со стены плетку.

Потом он стиснул мою голову между колен и отсчитал двадцать ударов. В душе моей был ад и смятение, но я не уронил ни одной слезинки.

«Грубый и бессердечный человек, – думал я, заглушая рыдания. – Сам женат, а другим не позволяет».

После этого случая сестры меня долго дразнили женихом.

– Жених пришел! – кричали они.

И старшая сестра Лиза патетически восклицала:

– Гряди, жених! Гряди, жених! – и заливалась смехом.

А я сжимал кулаки и думал:

«Брошу гимназию и женюсь. Назло им женюсь. И возьму в жены семидесятилетнюю старуху. Пускай отец упадет на колени и будет просить:

– Не женись, сын мой! Не губи свою молодость!

Я горько усмехнусь и скажу:

– Разрешите представить вам мою невесту, родившуюся в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году.

И тогда сестры со слезами бросятся мне на шею.

– Брат, опомнись! – воскликнут они. – Что ты делаешь, брат?

– Прощайте, – грустно отвечу я. – Теперь я принадлежу только этому подобию женщины. Только ей посвящу я все свои силы… Утром буду варить ей манную кашу, а вечером завивать ее парик».

Однако мечты остались мечтами. Гимназии я, конечно, не бросил и, влача за собой постоянный груз осенних переэкзаменовок, медленно подвигался к концу. Вот тут-то и надлежало мне вторично стать женихом. Но как и в первый раз, к сожалению, неудачно.

Однажды, придя домой из гимназии, я удивился, встретив в прихожей вместо обычно ворчливой Марфы розовощекое и юное существо с весьма пикантным и вздернутым носиком.

– Наша новая горничная Люба, – сообщила мне мать официальным тоном.

Но я уже горел и пылал подобно зажженному факелу.

– Люба, – шептал я у себя в комнате. – Какое прекрасное имя Люба. Люба – значит любовь…

И любовь уже росла во мне с молниеносной скоростью, как деревце факира, выращенное им из собственного живота. За обедом я мало ел и вместо бифштекса подцепил вилкой салфетку. А за десертом долго жевал дынную корку и не спускал глаз с объекта моей любви. Она то входила, то выходила, мелодично позванивая посудой.

«Звон кастаньет, – грезил я. – Севилья…»

И рисовал себе картину знойной Испании, где дерутся рыцари и быки. И когда после ужина, столкнувшись с ней в темной прихожей, я робко коснулся ее плеча, – она вдруг повисла у меня на шее, и горячий поцелуй обжег мои губы.

– Любишь? – спросил я прерывистым шепотом.

– Страсть как я к вам неравнодушна, – ответила она. – Вы очень интересный мужчина.

Голова моя закружилась, сладко заныло сердце, и, помню, я не спал всю ночь, мечтая о счастье. А утром, войдя в кабинет отца, я твердо и лаконично сказал:

– Отец, считаю своим долгом тебе сообщить… На днях я буду жениться.

– Так, хорошо, – сказал отец и щелкнул на счетах. – Морозовские в тираж…

– Женюсь, – повторил я слегка задрожавшим голосом.

Отец приподнял голову.

– Что тебе? – спросил он нетерпеливо.

И, собрав все силы, я залпом проговорил:

– Хочу связаться брачными узами.

В глазах у отца зажглись знакомые мне искорки. Он протянул руку. И когда на звонок явился старый служитель, отец кратко сказал:

– Связать его и выпороть на конюшне.

Так печально закончилась моя вторая попытка. Мне оставалось только безропотно подчиниться. Но в душе тлела неугасимая надежда: вот только окончу гимназию, а там полный простор… И, Боже мой, какой это был радостный день! Фуражка с синим околышком казалась мне верхом совершенства. Закурив сигару толщиной с печную трубу, я в первый раз отдался приятному сознанию полной, безграничной свободы.

«Захочу, женюсь, – думал я. – Захочу, повешусь… Никто не смеет мне запретить».

Опьяненный сладкими грезами, бродил я. И вот я встретил ее… Она была монашкой из окрестного монастыря – строгая, молчаливая девушка в черном клобуке и в бязевой рясе. Я увидал ее на паперти собора и здесь же решил – без нее жизнь моя будет разбита. Но согласится ли она покинуть свой монастырь? А что, если не согласится? Что, если не отпустит ее мать игуменья?.. О, я упаду на колени и буду умолять святую женщину.

«Поймите! – воскликну я. – К этой девушке я питаю самые возвышенные чувства». – И тогда мать игуменья…

Впрочем, уже на следующий день извозчик подвез меня к стенам обители. Не буду описывать, как меня встретили. Расскажу только, как меня провожали.

– Таких надо в три шеи отседова, – кричала вдогонку мать игуменья. – Я и папеньке вашему пожалуюсь. Ишь какой змей-искуситель!

Все было кончено. Грустный и угнетенный, возвратился я домой и, пройдя к себе в комнату, заперся изнутри на задвижку.

«Чем бы застрелиться?» – думал я, оглядываясь по сторонам.

Полчаса ломал я голову над этим роковым вопросом. Но оружия не находилось. Оружия не нашлось и в последующие за этим дни. И вообще, я постепенно успокоился. Между тем настал долгожданный день моего отъезда в университетский город. Отец призвал меня в свой кабинет и необычно мягко заговорил.

– Пришло время, – сказал он, – поговорить с тобой откровенно. Ты теперь взрослый человек и даже можешь сделаться отцом. Но умоляю тебя – не бери примера с предка твоего Андрея. Андрей был бравый воин, конечно, но, увы, сделал непростительную ошибку – женился на цирковой актрисе. И дед твой, морской капитан, был женат на негритянке. От нее ты унаследовал приплюснутый нос и толстые губы. Дядя твой, Иван, женившийся на своей экономке, разведясь, женился вторично. Его вторая жена, певица из кафешантана, разорила его в пух и прах, так что третья жена твоего дяди всю жизнь упрекала его в бедности. Тогда несчастный старик развелся с ней и опять женился в четвертый раз. Но, увы, – счастье не сопутствовало ему в новом браке. Ревнивая женщина измучила его напрасными подозрениями и наконец выплеснула ему в лицо склянку серной кислоты. Обезумев от боли и обиды, дядя твой выскочил на улицу и, пробежав через весь город, бросился со скалы в море. Но и там, в морской глубине, на расстоянии трех миль от поверхности, среди подводных растений…

– Отец! – вскричал я со слезами в голосе. – Довольно! Обещаю тебе поступать всегда благоразумно.

После этого я перешел в будуар матери.

– Милый мой мальчик, – сказала мне мать со вздохом. – Ты уезжаешь в огромный город, где множество всяких соблазнов. Но заклинаю тебя – берегись женщин. Я сама женщина и знаю этих подлых тварей, которые только и глядят, как бы соблазнить мужчину. Ты теперь взрослый, и потому я с тобой так откровенна. Знай, что и твой отец, подобно другим мужчинам, поддался однажды слабости и… и в результате его измены родился ты.

– Как? – вскричал я с рыданьем. – Что это значит?..

– Успокойся, – прервала меня мать и нежно погладила мою голову. – Конечно, я твоя настоящая мать. Но ты понимаешь? Я должна была отомстить. И вот один офицер… Его уже нет в живых… Одним словом, я поступила так из чувства мести.

Совсем расстроенный вышел я из будуара и направился в свою комнату. Но по дороге меня остановили сестры.

– Иди к нам, – закричали они и насильно втолкнули меня в раскрытую дверь.

– Скажи, скажи, – тормошила меня Лиза. – Кто лучше – брюнетки или блондинки?

– А правда, что аист носит детей? – допытывалась младшая, Леля.

– Нет, отвечай, – приставала Лиза. – Кто интереснее – дамы или девицы?

– Пустите, – взмолился я отчаянным голосом и, оттолкнув их, выбежал вон…

А вечером пыхтел у пристани пароход, и я, подобно Колумбу, трепеща, поднялся на палубу. В последний раз крикнул я «прощайте» стоявшим внизу родным, – и вот уже все погасло в темноте осеннего вечера: огни пристани, вывеска пароходного общества… Мимо неслись берега с темными деревьями. Дул холодный ветер. Я спустился в кают-компанию. Еще стояли в моих глазах слезы, еще звучал в ушах ласковый голос матери… И вдруг чья-то рука коснулась меня легким прикосновением. Я поднял голову. Синие, как небо, глаза улыбнулись мне навстречу, и божественная женская головка приветливо закивала.

– Что так грустны, студентик? – спросила она.

Я моментально вспыхнул: «Боже, какая красавица!»

– Закажите вина, студентик, – предложила она. – Только, пожалуйста, сладкого.

– Конечно, конечно, – воскликнул я суетливо.

И заказал сразу десять бутылок.

Она придвинулась ближе. Она сидела уже рядом со мной, и звук ее голоса казался музыкой. Мы пили бокал за бокалом. Терпкое вино разогревало кровь. И после третьей бутылки я сказал, замирая:

– Милая! Будьте моей женой!

Томительные секунды казались вечностью. Я глядел на нее с нетерпением и тревогой. И вдруг она тихо сказала:

– Десять рублей. Это будет стоить десять рублей. – И здесь же спросила: – Не дорого?

– Кому? За что? – воскликнул я.

– Мне, – ответила она, улыбаясь. – Так мне всегда платили. Не верите? Спросите у помощника капитана. Я с ним однажды две недели жила.

Пол закачался у меня под ногами. В глазах потемнело. Полный отчаяния и безнадежной скорби, выбежал я на палубу. Я ушел на корму, – туда, где мычали быки и коровы. И я мычал вместе с ними до самой Одессы, пока не спустили на берег корабельные сходни…

Но что для юности горе! Уже через три дня я совершенно успокоился и даже перестал думать о трагическом случае. Моя квартирная хозяйка, добрейшее существо и милейшая женщина, окружила меня ласковой заботливостью и комфортом.

– Не дует ли на вас из окна? – спрашивала она, приходя ко мне глухою ночью.

Свеча чуть дрожала в ее пухлой руке. Круглая фигура в ночном пеньюаре дышала спокойной негой.

– Нет, спасибо, – говорил я. И укутывался с головой в одеяло. И, задыхаясь, думал: «Как она молодо выглядит. Нельзя дать пятидесяти. Никак нельзя».

И однажды, когда она пришла, как обычно, румяная от сна, но улыбающаяся и спокойная, я тихо сказал:

– Будьте моей женой!

Я сказал шепотом, едва шевеля губами, почти неслышно. Но она уже сжимала меня в своих объятиях и жарко дышала в лицо.

– Хочу, хочу, – шептала она. – О, как я хочу!

Стоит ли говорить о дальнейшем? Мы назначили свадьбу через неделю, в праздничный день. В этот день уже с утра стали съезжаться гости – какие-то молодые люди, девицы… Я насчитал восемнадцать персон.

– Знакомься, – сказала моя невеста. И гордо улыбнулась: – Это все мои дети.

– Твои? – спросил я, робея.

– Да, от нескольких браков, – сказала она. – Эти четыре от первого. А эти восемь от второго. От третьего и четвертого только шесть… И здесь же с тоской добавила: – Как я давно не имела малютки!

Признаюсь, я струхнул. С отчаянием огляделся я по сторонам, ища дорогу к отступлению. Но увы, меня окружали плотным кольцом радостные краснощекие лица. Так, должно быть, лебедь, настигнутый борзыми собаками, напрасно пытается взлететь на дерево и тщетно машет разбитым крылом…

И все-таки я бежал. Уже из церкви. Из-под венца. Собственно, даже бежал я с венцом на голове в тот момент, когда его мне надели. Помню, как шарахнулась расступившаяся толпа и как на одной из людных улиц городовой отдал мне честь, приняв, должно быть, за императора. В темном парке я снял венец и бросил в кусты. О, как я был счастлив! «Свободен, – подумал я. – Свободен!»

Три недели скрывался я после этого на одинокой и скучной квартире в глухой части города. И лишь через месяц рискнул выйти на первую прогулку. Ярко светило солнце, распевали птицы, и на душе было легко и спокойно. Одесса сверкала всеми цветами радуги, как мыльный пузырь, собирающийся лопнуть… Ах, почему она не лопнула в тот раз.

Я сел на камне у моря и погрузился в раздумье. Внезапный крик и всплеск воды нарушили мою задумчивость. Я только успел заметить, как от скалы отделилась чья-то фигура и исчезла в морских волнах.

– На помощь! – закричал я. – На помощь!

И, не медля ни секунды, бросился в море.

«Сейчас я ее спасу», – думал я, энергично рассекая руками волны.

Я не сомневался, что это женщина. Воображение рисовало печальную девушку – одно из тех хрупких существ, которые чуть ли не каждый день уходят из нашей жизни. И я не ошибся. Над волнами мелькнуло овальное личико с нежным подбородком. Распущенные по плечам волосы блестели на солнце матовым блеском. Секунда – и я уже схватил ее за волосы.

– Ой! – закричала она. – Что вы делаете?

– Крепитесь, – сказал я. – Ваше спасение обеспечено.

Но она вдруг стала яростно отбиваться и даже расцарапала мне лицо.

– Негодяй! – кричала она. – Животное!

Тогда, припомнив несколько методов спасения утопающих, я оглушил ее ударом кулака по темени. Она потеряла сознание. Я поплыл к берегу, таща ее на буксире за волосы. Наконец показалась отмель. Я вытащил из воды послушное теперь тело и… Нет, невозможно передать словами мое удивление. Скажу кратко – она была в купальном костюме! В полосатом купальном костюме, весьма кокетливо облегавшем стройный ее стан.

– Вы… – заикнулся я. И мучительно покраснел.

Она уже глядела на меня широко открытыми глазами, в которых был и испуг, и яростное презрение.

– Боже, какой вы дурак, – сказала она.

Тогда я упал на колени. Как юрист, я знал, чем это могло кончиться.

Тюрьма… Кандалы… Оскорбление невинности карается строго. Кроме того, побои… Надо было найти выход. И я его нашел.

– Милая, – сказал я. – Будьте моей женой.

Она улыбнулась. Ряд жемчужных зубов блеснул на солнце.

– Вы это серьезно? – спросила она.

– Разве это похоже на шутку? – ответил я грустным вопросом.

И через час я уже знал всю ее несложную биографию. Она была швея и жила на восемь рублей в месяц. Кроме того, она содержала на свои средства старуху мать и двух младших сестер. Брату она также посылала небольшую пенсию. Я проводил ее на окраину города и, условившись о дне свадьбы, возвратился домой. Взволнованный, я сел за письмо.

«Дорогой отец, – писал я, – продавай дом, так как я собираюсь жениться. Немедленно вышли мне деньги. Не беспокойся, приданое будет шить сама невеста – она швея. Лишь бы только было из чего шить. Кроме того, я продам свой скелет медицинскому факультету… За это платят хорошие деньги. Может быть, и ты согласишься уступить им свои кости? Ведь это только после смерти потребуют кости – а деньги платят сейчас. Попроси и маму о том же. Если вообще вся наша семья продаст скелеты, – я смогу устроить приличную свадьбу. О дальнейшем не беспокойся – я собираюсь бросить университет и буду помогать моей жене. Она будет шить, а я буду гладить. Видишь, как все хорошо устроится?»

Окончив писать, я запечатал письмо и вышел на улицу. Был вечер. Одесса сияла огнями. Я разыскал на улице почтовый ящик и вынул из кармана письмо. И в этот момент вынырнувший из-за угла газетчик звонко воскликнул:

– Война! Экстренная телеграмма. Германия объявила войну.

Тогда я положил письмо в карман и возвратился домой… А утром в воинском присутствии бравый полковник одобрительно потрепал меня по плечу.

– Добровольцем? Прекрасно, молодой человек. Послужите отечеству.

– Только поскорее отправьте, – говорил я, смущенный. – Нельзя ли сегодня?

Полковник усмехнулся:

– Экая прыть!

И назначил отправку на следующий день.

Через неделю я был уже в окопах, а через восемь дней в лазарете. Меня поранила лошадь. И когда я открыл глаза в светлой и чистой палате, первое, что увидел – смуглая девушка в белом переднике склоняется надо мною.

– Кто ты? – спросил я слабым голосом.

– Лежите спокойно, – сказала она.

Но я приподнялся с подушек.

– Милая, – прошептал я. – Будьте моей женой!

Я глядел на нее умоляющими глазами.

– Женой? – спросила она и удивленно подняла брови.

Потом достала из шкапика круглую коробку.

– Вот, – сказала она. – Это слабительное. Примите и вам станет легче.

Я проглотил вместе со слезами твердый и жесткий шарик… О, как печальна бывает любовь!..

* * *

Теперь мне остается сказать несколько слов о жене. Женился я здесь, за границей. Я очень счастлив. Это жена научила меня рукоделию, и я недурно вяжу чулки. Кроме того, мы любим друг друга. Бывают, конечно, мелкие ссоры, но ведь это сущий пустяк. Жена бьет не больно и то лишь левой рукой – правая у нее отсохла. И у нас есть милая девочка, совершенно рыжая, хотя мы оба брюнеты. Прямо-таки чудо природы! Впрочем, чего не бывает. Вот мой друг, Петр Иваныч, тоже совершенно рыжий – а отец у него был шатен… Бывало, сяду на пол, позову ребенка:

– Ниночка, – говорю, – поди сюда. Чья ты, – спрашиваю, – дочка, папина или мамина?

А она этак важно:

– Дя-ди-на!

Чудный ребенок!

И все любят нашу семью. «Уютно, – говорят, – у вас, и окна на юг».

И кажется мне теперь такой далекой холостая жизнь. Словно бы в розовой дымке.