Текст книги "Иван Болотников"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 47 страниц)

Глава 8 ЦАРЕВ ПОСЛАННИК

Боярин Илья Митрофанович Куракин был зол на раздорцев. Да и как тут не серчать? Неслыханный срам! Гультяи опозорили так, что и до смертного часа не забудешь. Когда это было, чтоб простолюдин, голь перекатная, смерд с боярина шапку сдирал!.. А каково царю-батюшке? Его-то еще пуще обесчестили. Взяли да государеву грамоту – кобыле под хвост. Царев указ с печатями! Да за такое головы на плахе рубят. Злодеи! Ни бояре, ни царь им не страшны. Вон что Ивашка Болотников выкрикнул: господам-де нас не достать, кишка тонка. А коли силой сунетесь – головы посрубаем! Так-де Бориске и передай. Не быть на Дону боярской неволе!

Ишь, бунташное семя, чего изрек. Крамольник, смерд сиволапый! Надо бы этого смутьяна заприметить. От таких воровских людей все может статься, от них и бро-женье на Руси.

Разместили боярина в просторном атаманском курене. Богдан Васильев отдал ему белую избу, а сам пока перебрался в обширный рубленый подклет.

Боярину подавали на стол богато, но еда не шла в горло. Душа кипела злобой. Хотелось тотчас уехать в Москву и обо всем поведать царю, да так, чтобы тот огневался и послал рать на гулебщиков.

Однако ехать в Москву Куракин не мог: вначале надлежало выполнить государев наказ, а уж потом и в стольный град снаряжаться. Дело его оказалось нелегким. Надо было уговорить донских атаманов, чтоб они у себя беглых людей не только не укрывали, но и возвращали вспять боярам. О том более всего на Москве пеклись:

«Мужик нам в поместьях и вотчинах надобен. Запустели нивы, великий глад на Руси. Мужика с Дона – долой и к сохе. Пущай оратай на земле сидит, пущай хлеб растит».

Казачий круг испугал Куракина. Донцы горой встали за лапотную бедь. Не захотели они выслушать и царев наказ, чтоб азовских и крымских людей не задорить, и чтоб разбоем на Волгу не ходить. Вон как на майдане орали, готовы были его, боярина, на куски разорвать. Нечестивцы!

Куракин тяжко вздохнул и вспомнил Москву, где все его почитали и ломали перед ним шапку. Думный боярин! Не всякому родовитому такая честь.

Покойно в Москве, чинно. Подлая чернь поперек слова не скажет. Здесь же, в Раздорах, крамольник на крамольнике, так и норовят тебя унизить. И управу на гультяев не сыщешь, почище бояр выкобениваются. Гилевщики! На них бы царя Ивана Грозного напустить, вот то-то бы хвосты поджали. Царь крамольников терпеть не мог, чуть что – и голову с плеч. Никого не щадил, ни боярина ближнего, ни сына родного. Страшен был в гневе государь, страшен!

А вот царь Федор Иванович не в батюшку. Хил, тщедушен, смирен. В постах и в молитвах проводит дни свои. «Царь-пономарь», – так на Москве его кличут. Тяжко ему Русью управлять, робок он в делах державных. Вокруг смута ширится, народишко бунтует, но царь уповает лишь на одного бога. Добро Борис Годунов есть на Москве, а то бы и вовсе беда. Боярин мудр и властолюбив, но и ему дела вершить нелегко. Окрайны заполнены бунташной чернью. Особенно много воровских людей в Диком Поле. И нет на них кнута. Дерзят, своеволят, царевы указы рушат. Богоотступники! Правда, не все тут крамольники. Казачья старшина намерена с Москвой ладить. Она живет богато и не хочет задорить царя. Богдашка Васильев давно о мире помышляет. Но сможет ли он уломать повольницу? Хватит ли ума у раздорского атамана?»

Куракин и Васильев встретились с глазу на глаз. Илья Митрофаныч сказал недовольно:

– Мятежны твои казаки, Богдан Андреич. И царю, и послу – бесчестье. Шибко огневается государь. Экое воровство на Дону!

– Не серчай, боярин. Море пошумит и стихнет, – смиренно молвил Васильев, подвигая цареву посланнику кубок вина и чашу с красной икрой.

– А так ли? Этих смутьянов один лишь погост утихомирит. Мнится мне, не унять тебе их, Богдан Андреич. Не больно-то слушаются они атамана. Ты им вдоль, а они поперек.

– Горлопанов на Дону хватает, – хмыкнул Васильев. – Но ведь и у вас на Москве в слободах кричат. Бывал на посаде, ведаю.

– Да что наши! – взвился боярин. – Не успеет язык высунуть – ив железа. На Москве, атаман, смутьяны в застенках сидят.

– Ну, здесь не Москва, боярин. На Дону темницам не бывать, – нахохлился Васильев.

– Вот то и худо! – еще более вскинулся Куракин. – Не было у вас порядка и не будет. Народ надо в узде держать!

– В узде? Не то речешь, боярин. Мы на то и казаки, чтоб по воле ходить.

– Сторону крамольных людишек держишь, атаман! Заодно с ворами!

Васильев потемнел в лице.

– На Дону воров нет, боярин. Здесь казаки. И помыслы наши о державе, а не о лихом деле.

– О державе? Это голытьба-то о державе?

Куракин даже задохнулся от возмущения. Борода его

задергалась, глаза округлились.

– Да вы всей Руси помеха! Не будь вас, Москва бы жила в покое. Царь бы не слал стрельцов на окрайны.

– Царь на нас стрельцов, а мы того царя грудью прикрываем. Вот так-то, боярин.

– Это вы-то грудью! – сорвался на крик Куракин. – Воры, разбойники!

– Грудью, боярин, – веско повторил Васильев. – Казы-Гирей на Русь идет, и мы его здесь остановим.

Куракин опешил: о набеге татар он еще ничего не слыхал. Ужель и в самом деле басурмане хлынут? Тут не стольный град, можно и головы лишиться.

– Доподлинны ли вести, атаман?

– Доподлинны, боярин. Скоро татары будут у Раздор.

Куракину стало не по себе, мысли его лихорадочно заметались, и он уже почти совсем забыл о своем гневе к раздорской вольнице. Боярина обуял страх, и эту перемену в его лице хорошо уловил Васильев.

– Хан пойдет со всем войском. Будет жарко, боярин, – не скрывая иронии, промолвил атаман.

«Господи, мать-богородица! Угодил же в самое пекло, – растерянно ахал Илья Митрофаныч. – Уж лучше в опале у государя быть, чем под носом татарина сидеть. Ой, лихо тут! Как не хотелось в Раздоры ехать, да царь приказал. И не царь вовсе. Борис Годунов именем царя повелел». «Поезжай, Илья Митрофаныч, и приведи казаков к послушанию». Приведешь их! Разбойник на разбойнике. Вон и Васильев куражится. Но пошто тогда на Москву тайного гонца присылал? Чтоб царя улестить, а самому вновь разбоем промышлять? Хитер же, Богдашка, лукав… А мне-то как быть? Тут оставаться опасно».

Куракин взопрел, глаза его потерянно забегали по столу.

– Выпей, боярин, – вновь придвинул кубок Васильев.

Куракин выпил, закусил икрой, и ему малость полегчало. Атаман же опять наполнил кубки.

– Еще по единой, боярин. За здравие государя всея Руси!

За государя не выпить – грех. Осушил боярин кубок до дна и вскоре обмяк, раскраснелся; скинул шубу с плеч, оставшись в синем бархатном кафтане.

– Царя-то хоть известили?

– Известили, боярин. Хан врасплох не застанет.

– А сами-то как? Нешто орды не боитесь?

– В Диком Поле живем, боярин. Соберем в Раздоры станицы и будем отбиваться… Да вот одно худо, – Васильев нахмурился. – Маловато у нас пороху, свинца и ядер. Пушечного зелья и на седмицу не хватит. Татары же, бывает, месяцами крепости берут. А про хлеб и гута-рить неча. Оскудели, боярин. Царь нам три года хлеба не присылает.

– Гневается на вас царь. Басурман задорите, беглых укрываете?

– Басурмане нас сами задорят… А вот о беглых особая речь. Тут нам, боярин, поразмыслить надо. Крепко поразмыслить.

Васильев кинул на боярина пытливый взгляд, и Куракин насторожился.

– Поразмыслим, атаман. За тем к тебе и притащился. О беглых бояре пуще всего в затуге. Надобны они нам, атаман, ох, как надобны!

– Вам надобны, а Дону – помеха, – наугрюмился Васильев. – Хоть сейчас выдал бы до единого.

– Вот и слава богу! – возрадовался Куракин. – Вот за то и выпьем.

Богдан Васильев давно носил в себе тайный умысел – •отгородиться крепкой стеной от беглого люда, от которого он видел все беды на Дону. «Чем больше голытьбы, – не раз говорил он своей доверенной старшине, – тем больше голоду и напастей». Дон как ни велик, но всех ему не прокормить. А голытьба прет и прет, где тут хлеба набраться. Старожилые, домовитые казаки уж сколь лет на беглых косятся. Они им – поперек горла. Придут на Дон – ни кола, ни двора, глотки дерут: «Вы тут разжились, дворы от богатства ломятся, а мы босы и наги. Айда на поганых! Айда на Волгу купчишек грабить!» И начинается буча. Пойдут на разбой, а перед царем отвечать всему Дону. И нет тогда ни хлеба, ни зелья. Вот и выходит: беглого пригреешь, от царя упрячешь, а домовитым – потуже гашник подтягивать да за свое добро опасаться. Голытьба вот-вот на старожилых кинется, и тогда пойдет такая заваруха, что вовек не расхлебать. А заварухи Васильев не хотел. Доном должны владеть крепкие домовитые казаки, те, что давно надуванили добра и со всеми жаждали замирения: будь то татарин, турок или поволжский ногаец. Дон устал от беспрестанных войн и набегов.

После третьего кубка Куракин и вовсе повеселел – вино было крепкое, – но Васильев посмотрел на боярина смуро.

«Задавили мужика, вот и бежит на Дон. Нет бы чуток слабину дали, господа вислобрюхие!»

Куракин, не замечая насупленного взгляда атамана, навалился на снедь, благо на столе было всего довольно. Осведомился:

– Когда ж за беглых возьмешься, Богдан Андреич?

– А вот как от крымца отобьемся, так и возьмусь.

– Тяжеленько будет, атаман. Беглых прорва. Тыщами лезут на Дон, стрелецкие заставы не управляются. У меня вон полста оратаев сбегло, а пымали только троих. Мудрено мужика остановить.

– Мудрено, боярин. Но ежели крепко за него взяться, – остановим, не пустим на Дон.

– Да как крепче-то, атаман?

– А вот так, боярин, – Васильев глянул на дверь и придвинулся к Куракину. – Надо вкупе с Москвой браться. Одних царевых застав мало. Мыслю своих донцов поставить.

– Своих? – озадаченно протянул Куракин. – Этих-то смутьянов? Пустое речешь, атаман. Наслушался на площади.

– Кричали больше из голодранцев. Но есть у нас и добрые казаки, те, что на Дону издавна. Их у нас тысячи. Соберем из домовитых станицы – ив Верховье. Ни один беглый не проскочит.

– А нонешних горлопанов куда денешь? У тебя их, почитай, целая рать.

Васильев к Куракину еще теснее.

– И горлопанам сыщем место. Лишь бы царь помог… Я вот что мекаю, боярин. Голытьба в набег просится. Давно норовит в поход уйти. И пусть идет!

– Куда ж, атаман?

– На Волгу, боярин. Вас, бояр, громить да купчишек зорить. Пусть снаряжаются.

Куракин оторопело глянул на Васильева.

– Рехнулся, атаман! Да мыслимо ли дело голытьбу на бояр напущать? То бунт!

– Погодь, боярин, уйми гнев. Не на бунт призываю. Помыслы мои иные. И царь будет доволен, и на Дону станет спокойно.

– Не разумею тебя, Богдан Андреич, никак не разумею.

– Сейчас уразумеешь, боярин. Но хочу упредить, – разговор наш держи в тайне великой. Иначе ни мне, ни тебе головы не сносить.

– Не болтлив я, Богдан Андреич. Богом клянусь, – истово перекрестившись, заверил Куракин.

Васильев поднялся и толкнул ногой дверь. В сенях никого не было. Атаман вновь подсел к боярину, но заговорил не сразу, все еще не решаясь высказать задуманное.

– Коли от татар отобьемся, голытьбе в куренях не усидеть – в набег подастся. Многие с Дона уйдут, то и добро. Дурную траву – с поля вон. Придет голытьба на Волгу, захочет купцов и бояр зорить, а угодит в капкан.

Куракин вновь непонимающе глянул на Васильева, и тот наконец прояснил:

– О разбойном походе извещу на Москву. Борис Годунов уж сколь лет помышляет покончить с крамолой на Дону. Вот и пусть изводит. Прикажет снять цареву рать с Оки – и конец голодранцам. Уяснил, боярин?

– Вот ты каков, – крутнул головой Куракин. – Коварен, Богдан Андреич, ох, коварен. Ужель своих донцов не жаль?

– Какие они «свои»? – желчно отмахнулся Васильев. – Они добрым казакам житья не дают. Не нужны они Дону!

В тот же день Куракин заспешил в Москву.

Глава 9 КРЫМСКИЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ

Вскоре все казачье Понизовье собралось в Раздорах. Покинула свою станицу и родниковская по-вольница во главе с атаманом Болотниковым.

Раздоры готовились к осаде.

Пушкари и затинщики чистили пушки, пищали и самопалы, возили к наряду ¹⁸⁶ 186
  Наряд – в Московской Руси – артиллерийские орудия (пушки) вместе с боеприпасами к ним.


[Закрыть]картечь, ядра и бочки с зельем. Казаки волокли на стены бревна, колоды и каменные глыбы, втаскивали на затинный помост медные котлы со смолой. В кузнях без умолку громыхали молоты: бывшие посадские ремесленники ковали мечи и копья, плели кольчуги, закаливали в чанах сабли и точили стрелы.

Многие казаки прибыли в Раздоры по Дону; на берегу скопились сотни челнов, будар и стругов. Болотников как-то посмотрел с крепостной стены на суда и покачал головой.

– Не дело, казаки. Надо убирать струги.

– Пошто? – не понял его Федька. – Струги могут и понадобиться.

– Татарам, Федор. Придут и спалят. А того хуже – ров судами завалят и под самый тын перескочат. Дело ли?

– Не дело, друже, – кивнул Берсень.

– Разумно Болотников гутарит, – поддержал Ивана казак Гришка Солома. – Татары нам лишь спасибо скажут. Убирать надо струги.

– Ужель в город тянуть? Пуп сорвешь, – молвил Васюта.

– Тяжеленько, – вздохнули казаки.

– Пошто в город? Струги длея воды ладили. Упрячем в плавнях, и ни один поганый не сыщет. Без струга на Дону – как без коня. Авось еще и на море соберемся. Так ли, донцы?

– Так, детинушка! Нельзя нам без стругов!

В тот же день все суда были надежно укрыты в донских плавнях.

Раздоры ждали вестей. Три раза на дню в город прибывали дозорные и доносили:

– Тихо в степи. Татар не видно.

– На курганах молчат.

Донцы недоумевали:

– А, может, ордынцы стороной прошли? Взяли да и махнули Муравским шляхом.

– И то верно, сакма тореная. Пошто орде крюк давать?

Однако на другой день гутарили иное: сторожевые курганы ожили, задымили кострами. Первыми заприметили татар дозорные родниковской сторожи. Казак Емоха, напряженно вглядываясь в степь, вдруг подтолкнул локтем соседа– повольника.

– Глянь, Деня. Небоскат будто почернел. Аль тучи набегают?

– Зрю… Колышутся тучи-то… Да то ж орда, Емоха!

– Орда?.. Уж больно велика. Весь небоскат в сутеми.

– Тьма-тьмущая! Орда, Емоха!

Казаки поспешно запалили костер; над высоким курганом взметнулся столб дыма. Емоха и Деня вскочили на коней и стрелой понеслись к соседнему дозору, расположенному в двух верстах. Но там дым тотчас увидели и запалили на кургане свой костер; затем взвились дымы на третьем и четвертом курганах…

Хан Казы-Гирей двинулся на Русь. Несколько лет он готовился к этому набегу. Он жаждал добычи и мести. Последний большой поход на урусов был неудачен. Казы-Гирей успешно дошел до Москвы, захватил богатый ясырь и награбил много добра; оставалось взять столицу урусов. Но русская рать, вставшая под Москвой, разбила ханские тумены и погнала в степь.

Тщеславный Казы-Гирей не оставил мечты о захвате столицы урусов.

– Я покорю Русь! – кричал он своим приближенным. – Москва будет лежать у моих ног. Неверным не устоять против моих славных багатуров ¹⁸⁷ 187
  Багатур – богатырь.


[Закрыть]. С нами аллах!

Взгляд Казы-Гирея остановился на турецком паше, прибывшем в Бахчисарай из Царьграда.

– Готовы ли твои янычары, Ахмет?

Статный рыжебородый паша в высокой белой чалме и шелковом халате с рубиновыми пуговицами учтиво склонил голову.

– Готовы, великий хан. Султан султанов и царь царей, повелитель земель Магомет Третий в великом гневе на московского государя. Он выделил из своего войска тридцать тысяч спахов ¹⁸⁸ 188
  С п а х и – турецкая конница.


[Закрыть]и янычар. Они бесстрашны, как львы. Вместе с твоими багатурами они испепелят Русь.

Крымский хан знал, что султан Магомет давно недоволен Москвой. Дерзость урусов не знает границ: они не только посягают на Крымское ханство, но и протягивают руки к Иверии, Кахетии и Кабарде, они заигрывают с Персией – заклятым врагом Османской империи.

Особую заботу вызвал у султана город Азов – опорная каменная крепость Османской империи. Через Азов проходил наиболее оживленный и наиболее прибыльный для Стамбула торговый путь. Но вот Азову начали угрожать русские. Донские казаки поселились почти у самого города и помышляли захватить крепость, чтоб свободно, без помех выходить в Черное море и грабить побережье Османской империи. Казаки на сотнях стругов проскакивали мимо Азова и нападали на Измаил и Очаков, Синоп и Трапезунд, Кафу и Судак. Появлялись струги и под самым Царьградом.

Неслыханная дерзость донской повольницы приводила «царя царей» в ярость. Он посылал на казаков галеры с умелыми в морском бою турками. Те расстреливали струги из пушек, топили и поджигали суда огненными ядрами, и все же многие струги безнаказанно возвращались с добычей на Дон. Казаки были смелы, хитры и изворотливы, они не унимались и редкий год не выходили в Черное море.

Азов надо было укрепить, чтоб навсегда преградить путь русским в морские владения султана.

Магомет послал в крепость большой огнестрельный наряд и многотысячное войско отборных янычар.

Не пожалел султан выделить янычар и для крымского набега.

– Казаков надо уничтожить, их городки предать огню!

Казы-Гирей вначале помышлял обойти Раздоры стороной. Он хотел идти на Москву давно изведанным путем – Муравским шляхом. Но он не мог ослушаться своего сюзерена и послал на Раздоры два тумена под началом отважного мурзы Джанибека. Приказал ему:

– Раздоры стереть с лица земли! Так велит аллах. Казаков в ясырь не брать, всех резать до единого. Колодцы отравить, степь выжечь, превратить Дон в мертвую пустыню.

– Я выполню твою волю, мой повелитель, – склонив голову и приложив руки к груди, твердо сказал мурза.

Глава 10 ПО ЗАВЕТАМ ЧИНГИС-ХАНА

Из степей на Раздоры грозно наплывала

татарская орда.

Гудела земля от топота копыт, шарахались птицы и звери от визга и воя наездников. Татары неслись к главному казачьему городу.

Миновав Перекоп, Джанибек повел тумены Муравским шляхом, но через триста верст он повернул войско направо и ступил на Калмиусскую сакму, где вскоре должны были начаться казачьи городки и станицы.

Но первое же донское становище оказалось пустым; в землянках не было даже древних стариков и старух. Тишиной и запустением встретили Джанибека и другие станицы.

«Худая примета, – подумал мурза. – У русы узнали о походе и предупредили Москву».

Однако особой тревоги не было: Москва – дело хана Казы-Гирея, ему же надлежало взять Раздоры.

Вначале татары шли осторожно; пряча тумены от казачьих степных разъездов, они крались по лощинам и оврагам, ночью не разводили огней и во все стороны рассылали ловких юртджи; но когда орде стали попадаться покинутые становища, Джанибек повел воцско в открытую.

На пятый день юртджи донесли:

– Раздоры близко, досточтимый мурза. Полдня пути – и войско будет у крепости.

Джанибек остановил тумены на отдых. Так было всегда: прежде чем приступать к бою, орда два-три дня восстанавливала силы. Так завещал великий Чингис-хан.

Проворные слуги принялись ставить походный шатер. Вскоре Джанибек восседал на высоко взбитых подушках и тянул кальян ¹⁸⁹ 189
  Кальян – восточный курительный прибор, в котором табачный дым очищается, проходя через сосуд с водой.


[Закрыть]. На мурзе – белоснежная чалма из тончайшей ткани, усеянная жемчугом и алмазами, парчовый халат с широким золотым поясом, усыпанным самоцветами, красные сафьяновые сапоги с нарядной вязью.

Шатер увешан бухарскими коврами и дорогими струйчатыми материями. Окна шатра узкие, скупо пропускавшие свет, но в высоких медных светильниках ярко полыхают толстые свечи из бараньего сала.

Джанибек величав и спокоен, его не гнетут тяжкие думы. Он уверен: Раздорам не устоять против его войска. Азовский Ахмет-паша плывет по Тану ¹⁹⁰ 190
  Т а н – древнее название Дона.


[Закрыть]с большим огнестрельным нарядом. Скоро он присоединится к Джанибеку и ударит своими пушками по казачьей крепости. Мирзу и пашу ждет богатая добыча, у казаков всегда есть чем поживиться. Они награбили много добра, и теперь все оно в Раздорах.

По шатру забарабанил дождь. Джанибек сполз с подушек и раздвинул шелковый полог. Над ордой нависли низкие темные тучи. Но и ненастье не обеспокоило мурзу: степной дождь не долог, вскоре с Маныча придет ветер и унесет тучи за Тан.

В шатре стало прохладней.

– Принесите мангал, – приказал Джанибек слугам. Те кинулись к вьючным животным, а затем втащили в шатер походную жаровню на глинобитной подушке. Слуги раздули угли, раскалили мангал, и в шатре стало тепло.

– Достархан! ¹⁹¹ 191
  Достархан – угощенье, а также нарядная скатерть, расстилаемая для пиршества. Обычно татары перед битвой устраивали малый достархан, а после победы – большой.


[Закрыть]– раздалось новое повеление Джани-бека.

На пиру мурза громко и хвастливо произнес:

– Сегодня – малый достархан, но не пройдет и семи лун, как мы будем сидеть за большим пиром. И прислуживать нам будут не эти черномазые рабы, а урусы-ка-зачки.

– Мы давно знаем тебя, несравненный Джанибек, – льстиво заговорил темник Бахты. – Ты великий воин. В сердце твоем нет страха. Мы помним твои походы на Валахию, Молдавию и Польшу. И всегда ты был удачлив, принося крымскому повелителю богатую добычу. Теперь перед тобой казаки. Им не уйти от карающего меча Джанибека!

– Не уйти! – закричал другой темник, грузный, заплывший жиром мурза Саип. – Мы перебьем их, как шелудивых собак! Великий аллах давно сердит на презренных иноверцев. Они угнали мои лучшие табуны и пограбили улус на Колчике ¹⁹² 192
  К о л ч и к – приток реки Калмиус, втекающей в Азовское море.


[Закрыть]. Я остался без ясыря и коней. Мои жены делят грязное ложе с урусами.

– Хорошо еще свою голову не потерял, – усмехнулся молодой тысяцкий Давлет. – До самого Перекопа бежал от казаков наш отважный мурза.

Глаза Саипа налились кровью, дебелая рука стиснула рукоять кривой сабли.

– Я потомок великого хана Батыя, и никто не смеет обвинить меня в трусости!

– Бату-хан никогда не показывал спину урусам, – вновь язвительно произнес Давлет.

Саип вскочил, бешено взвизгнул и выхватил из ножен саблю.

– Я убью тебя, собака!

Джанибек кивнул тургадурам и те, могучие и свирепые, закрутили руки темника за спину.

– Сядь, Саип, – спокойно сказал Джанибек. – Я позвал вас на достархан не для ругани. Каждый докажет свою удаль на поле брани, и тот, кто первым ворвется в Раздоры, будет удостоен особой милости Казы-Гирея. А сейчас пейте хорзу и любуйтесь моими плясуньями.

Джанибек хлопнул в ладоши, и рабы кинулись из шатра за наложницами. Явились трое: персиянка, гречанка и кахетинка. Все они были необычайно стройны и красивы. Большеглазые, юные, в легких прозрачных одеждах, они послушно встали возле Джанибека. Тот взмахнул рукой, и в шатре зазвучали зурны; плясуньи тотчас сорвались с места и с улыбкой начали свой танец; их гибкие, полуголые тела замелькали вокруг достархана.

Тысяцкие и темники пили, ели и похотливо пожирали глазами джанибековых наложниц.

Мурза довольно поглаживал короткую, подкрашенную хной бороду; его танцовщицы могли украсить любой гарем, сам турецкий султан не отказался бы от таких наложниц. В Раздорах Джанибек добудет новых ясырок. Казачки Тана – красивейшие в мире. Скорее бы взять этот дерзкий город.

Всех больше пил на достархане темник Саип. Он косо глядел на Давлета и осушал чашу за чашей. Когда же угощение кончилось, темник не смог подняться с ковра.

– Слаб ты, Саип, – усмехнулся Давлет. – Теперь тебе и сабли не вынуть.

Темник в ответ лишь что-то невнятно пробурчал и всем грузным, тяжелым телом распластался на ковре.

– Унесите мурзу, – приказал рабам Джанибек.

Когда все покинули шатер, Джанибек повернулся к

одному из своих тургадуров:

– Менгли ко мне.

То была одна из наложниц. Служанки-рабыни принялись обряжать Менгли для мурзамецкого ложа. Они раздели ее, расчесали черные густые волосы, промыли их в воде.

– Понравлюсь ли я господину? Нарядите меня в лучшие одежды, – ручейком журчала Менгли.

– Ты прекрасна. Господин будет доволен тобою, – сказали рабыни, вдевая в уши наложницы яркие рубиновые подвески.

Вскоре Менгли стояла у ложа. Тургадуры покинули шатер. Джанибек придирчиво осмотрел персиянку и ласково улыбнулся.

–  Яподарю тебе в Раздорах маленького казачонка и много украшений.

Менгли распростерлась у ног мурзы.

– Спасибо, мой властелин.

– А теперь поднимись и пляши.

Джанибек опустился на ложе. Сейчас Менгли будет танцевать только для него. Он любил смотреть на ее извивающееся, полное страсти, тело. Как всегда, после танца, Джанибек накидывался на Менгли и срывал с нее прозрачные одежды.

Рано утром к шатру явился телохранитель Саипа.

– Мурза мертв, – бесстрастно произнес тургадур.

Пришлось нарушить покой Джанибека. Получив столь

неожиданную весть, Джанибек разгневанно спросил:

– Его зарезали?

– Нет, повелитель. Мурза Саип умер своей смертью.

– Опился хорзой? Я всегда говорил, что вино и наложницы источат его силы.

– Такова воля аллаха, – скрестив на груди руки, смиренно произнес Давлет.

– Ты прав, мурза. Для похода нужны джигиты, а Саип уподобился ленивому ишаку. Аллах наказал Саипа, – презрительно произнес Джанибек.

Саип был знатным воином, и хоронили его с почестями, по древнему монгольскому обычаю. Из каждого туме-на было выделено по шесть человек, которые с кирками пришли к мурзамецкому шатру и принялись рыть нишу. Могилу украсили коврами, устроили в ней пышное ложе. Нукеры и тургадуры принесли в усыпальницу оружие Саипа: золоченый шлем и серебристую кольчугу, кривой меч в дорогих ножнах с каменьями и круглый красный щит. Рабы Саипа положили вокруг ложа любимые вещи господина, поставили золотые и серебряные сосуды с винами и напитками.

Ровно в полдень печально запели зурны. Тумен Саипа упал на колени и принялся совершать намаз ¹⁹³ 193
  Намаз – молитва.


[Закрыть]. Седобородые муллы ходили вокруг усыпальницы и, вскидывая руки над головой, просили аллаха принять «правоверного сына земли на священное небо».

Выли наложницы и рабыни, молились воины, протяжно и громко взывали к мусульманскому богу муллы. Стон и плач стоял над туменом.

Тургадуры вынесли Саипа из шатра и понесли в нишу. Вой и рев усилился, еще печальнее зазвенели зурны.

Джанибек, облачившись в траурную одежду, подошел к усыпальнице и приказал:

– Приведите молодого коня.

Нукеры тотчас привели белого жеребца с красным хвостом. Джанибек взял коня за узду и вытянул из ножен саблю.

– Правоверные! – громко воскликнул он. – Пусть горячая кровь не остынет в жилах темника Саипа!

Джанибек ударил саблей по конской шее. Жеребец рухнул на землю, из шеи хлынула темная кровь.

Джанибек наполнил чашу, выпил.

Вновь жалобно зазвенели зурны. Воины, закончив намаз, поднялись с земли и разошлись по своим юртам. Теперь ни один человек не мог подойти к усыпальнице Саипа; надо ждать полуночи.

Зарывали могилу, когда над степью покатилась луна. Усыпальницу окружили шаманы в лохматых шубах, увешанных звонкими колокольцами, цветными лентами и деревянными идолами. У каждого шамана – маленький, тугой бубен.

Почти до рассвета продолжалась их неистовая, колдовская пляска, а затем шаманы окропили могилу кровью убитого беркута и ушли в степь.

– Пора, джигиты! – воскликнул сидевший на коне Джанибек и, огрев жильной плетью молодого и сильного аргамака, помчался к усыпальнице. За ним, с воем и визгом, тронулась отборная сотня нукеров.

Джанибек проехал по могильному холму и тотчас повернул назад. То же сделали и нукеры.

Не прошло и часа, как могила сравнялась со степью, и теперь уже ничто не напоминало о месте погребения мурзы Саипа.

Через три дня татарская орда снялась со своих становищ и подошла к Дону.

Джанибек въехал на холм и оглядел Раздоры.

Казачья крепость стояла на правом берегу Дона и была рядом – в версте от Джанибека. Мурза уже знал от юртджи, что с трех сторон крепость огибал водяной ров, а четвертую – замкнул Дон.

«Урусы сметливы. Умеют ставить города. Придется лезть через водяное кольцо и тащить к стенам тараны и пушки», – подумал Джанибек.

Мурза съехал с холма и приказал собрать тысяцких и темников на курлутай ¹⁹⁴ 194
  Курлутай – военный совет.
  Гяуры – московиты, неверные.
  Махан – конина.


[Закрыть].

– Мы у Раздор, – сказал он. – Готовы ли темники взять крепость урусов? Говори, Давлет.

Джанибек вперил острые волчьи глаза в могучего желтолицего темника в малиновом чекмене. Еще вчера он был тысяцким, сегодня же Джанибек поставил его на место Саипа. Он был из знатного рода Гиреев – молодой, отважный и горячий.

– Мои воины рвутся в бой, мурза. Никакие преграды не остановят моих славных джигитов. Прикажи – и тумен сегодня же возьмет город неверных! – воинственно и гордо прокричал Давлет.

– А ты что скажешь, Бахты? Удастся ли нам с ходу взять крепость урусов?

– С ходу городов не берут. И ты это знаешь, несравненный Джанибек. Волка не сразу вынимают из капкана. Зверя вначале надо обложить, – с улыбкой поглядывая на Давлета, произнес Бахты.

– Воинам нужна добыча, они не хотят топтаться у стен иноверцев, – недовольно сказал Давлет.

– Враг силен и хитер, и никто не умеет защищать крепости, как урусы. Они бьются до последнего воина. На стенах сражаются женщины и дети, – проговорил Бахты.

– Что же ты предлагаешь, темник? – качнувшись на шелковых подушках, спросил Джанибек.

– То же самое, что всегда делаешь ты, наихрабрейший мурза. Ты умеешь брать города. Тебе покорились крепости Валахии и Буковины, – польстил Бахты. Все последние месяцы он восхвалял военачальника Джанибека.

«Хан Казы-Гирей не вечен, – размышлял темник. – И может настать такой день, когда бахчисарайский трон опустеет. Казы-Гирей не пользуется милостью султана Магомета. Последние походы хана были неудачны. Он не пополнил султанскую казну ни золотом, ни богатым ясы-рем. А если и этот набег не принесет Казы-Гирею удачи, то его отправят к аллаху. Люди султана хорошо пользуются ядом и кинжалом. Ханский трон займет мурза Джанибек, а я буду его визирем. А там, глядишь, и Джанибек не угодит султану».

– Я верю в искусного предводителя Джанибека. Все, что он прикажет, принесет нам победу! – громко воскликнул Бахты.

Старшие военачальники поспешили поддержать темника:

– И мы верим!

– Приказывай, Джанибек.

Мурза благосклонно обласкал глазами Бахты и властно, сцепив короткими жесткими пальцами рукоять меча, проговорил:

– Раздоры угрожают нашему ханству и турецкому Азову. Дерзкие гяуры ¹пришли в степь, но им никогда не владеть Диким Полем. Степь – колыбель татар. Тан, звери и птицы должны принадлежать Бахчисараю. Раздоры – хищный тигр, но ему больше не рыскать по нашим кочевьям. Мы убьем хищного зверя! Сейчас я подниму воинов и окружу Раздоры. Тумен Давлета перейдет Тан и будет осаждать крепость с реки.

– Я готов, Джанибек! Я перейду Тан и прикажу моим воинам лезть на крепость! – вскочил с мягкой сафьяновой подушки темник.

– Не спеши, Давлет. Сегодня ни один из воинов не полезет на крепость, – охладил пыл темника Джанибек.

– Но почему, мурза?

– Одними таранами Раздор не взять. Надо ждать пашу Ахмета. Он везет по Тану пушки. Юртджи донесли, что паша завтра будет здесь. Потерпи, мой славный Давлет. Не пройдет и ночи, как мы обрушимся на презренных гяуров.

Джанибек резко поднялся, показывая тем самым, что совет военачальников закончен.

– На Раздоры, джигиты!

В тот же час тумен Бахты и войско турецких янычар обложили казачью крепость со стороны Раздорского шляха.

Тумен Давлета начал перебираться на противоположную сторону Дона. Ордынцы набивали кожаные мешки походной пищей, оружием и одеждой, а затем привязывали их к конским хвостам и тянули лошадей в воду. Ухватившись за густую, длинную гриву, воины плыли рядом с конями.