Текст книги "Иван Болотников"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 47 страниц)

Глава 9 ИЛЕЙКА МУРОМЕЦ

Летели по Волге царевы струги!

Под белыми парусами, с золочеными орлами, с пушками и стрельцами, бежали струги в низовье великой реки; везли восемь тысяч четей хлеба служилым казакам, кои по украинным городам осели, оберегая Русь от басурманских набегов и разбойной донской повольницы.

Вслед за государевыми судами плыл насад купца Евстигнея Пронькина; в трюмах не только княжий хлеб, но и другие товары, которые прихватил с собой Евстигней Саввич в надежде сбыть втридорога. Особо повезло Пронь-кину в Ярославле. Здесь выгодно закупил он знаменитые на всю Русь выделанные ярославские кожи. Двадцать тюков красной юфти лежали теперь в насаде, веселя сердце Евстигнея Саввича.

«Юфть по полтине выторговал, а в Царицыне, бог даст, по рублю распродам», – довольно прикидывал Пронькин, восседая на скамье у мурьи ²⁰⁵ 205
  Мурья – пространство между грузом и палубой.
  Алтын – три копейки.


[Закрыть]. Был он в синем суконном кафтане нараспашку, под которым виднелась алая шелковая рубаха. Порывистый ветер приятно холодил лицо, трепал рыжую бороду.

Пронькин глянул на царевы струги, на зеленые берега с редкими курными деревеньками и тотчас вспомнил о своей московской баньке. Мечтательно вздохнул:

«К Гавриле бы сейчас на правеж. Ох, добро-о!»

Мимо проковылял к трюму приказчик.

– Пойду товар гляну, Евстигней Саввич.

– Глянь, глянь, Меркушка. Судовые ярыги и заворо-вать могут. Тюки-то как следует проверь. Да к бортам-то не прислоняй, как бы не отсырели. И в хлеб сунь ладонь, вон нонче какая теплынь.

– Гляну, Евстигней Саввич, – поклонился Меркушка и полез в трюм. Купец же раскрыл замусоленную торговую книжицу. Водя коротким толстым перстом по корявым строчкам, принялся читать нараспев:

– Шуба соболья под сукном, цена ей десять рублев; шуба с бархатом на золоте беличья – шесть рублев; шуба овчинная – десять алтын ¹пять денег; кафтан куний суконный – три рубля с полтиной; кафтан сермяжный – десять алтын две деньги; шапка соболья поповская – двенадцать алтын; шапка лисья под сукном – девять алтын; шапка овчинная – два алтына; сапоги сафьяновые красные – восемь алтын; сапоги телячьи – четыре алтына…

Долго чел Евстигней, долго высчитывал он прибытки, покуда его не окликнул приказчик:

– Ослушники на судне, Евстигней Саввич.

– Да кто посмел? – сразу взвился Пронькин.

– Илейка с ярыгами в зернь ²⁰⁶ 206
  Зернь – запрещенная игра в кости.
  Букатник – лоцман, рулевой.


[Закрыть]играет.

– Так разогнал бы.

– Не слушают, Евстигней Саввич. Бранятся.

Пронькин осерчал. Ишь, неслухи! Ведь упреждал, так

нет, опять за бесовскую игру принялись.

Спустился вниз. Вокруг бочки расселись на кулях человек восемь бурлаков. Молодой, среднего роста, чернявый парень, подбрасырая костяшку, весело восклицал:

– Пади удачей!

Зернь падала на бочку.

– Везет те, Илейка. Сызнова бела кость.

Илейка сгреб деньги в шапку, подмигнул приятелям.

– Мне завсегда везет.

Увидев перед собой насупленного Пронькина, Илейка и бровью не повел.

– А ну, чей черед, крещеные!

Евстигней Саввич разгневанно притопнул ногой.

– Сколь буду сказывать! Аль я вечор не упреждал?

Илейка поднялся и с дурашливой ухмылкой поклонился.

– Будь здоров, Евстигней Саввич! О чем это ты?

Пронькина еще больше прорвало:

– Дурнем прикидываешься, Илейка! Я могу и кнутом отстегать!

Ярыжка вспыхнул, глаза его стали злыми.

– Тут те не Москва, купец.

– А что мне Москва? – все больше распалялся Пронькин. – Коль нанялся мне, так будь любезен повиноваться. Прогоню с насада, неслух!

– Прогоняй, купец. На Волге насадов хватит.

– И прогоню! – вновь притопнул ногой Евстигней Саввич.

– Сделай милость, – ничуть не робея, произнес Илейка, покручивая красным концом кушака.

– И сделаю. Не нужон мне такой работный!

– Ну-ну, купец. Однако ж наплачешься без меня. В ножки бы поклонился, а т.о поздно будет.

– Это тебе-то в ножки? Экой сын боярский выискался.

– А, может, и царский, – горделиво повел плечами Илейка. – Кланяйся цареву сыну, купчина!

– Укроти язык, богохульник! Немедля прогоню!

Пронькин полез из трюма на корму. Крикнул букат-

нику ¹:

– Давай к берегу, Парфенка!

Огромный, лешачьего виду мужик, без рубахи, в сермяжных портах, недоуменно повернул в сторону Пронькина лохматую голову. Пробасил:

– Пошто к берегу? Тут ни села, ни города.

– А я, сказываю, рули!

– Ну как знаешь, хозяин… Но токмо я бы поостерегся. Как бы…

Но Евстигней уже шагнул в мурью. Все его мысли были заняты Илейкой. Спросил у приказчика:

– Сколь причитается этому нечестивцу?

– Алтын и две деньги, батюшка.

– Довольно с него и алтына. Выдай и пущай проваливает. Артель мутит, крамольник!

Вскоре насад, повернув к правому берегу, ткнулся в отмель. Евстигней едва устоял на ногах, а колченогого приказчика кинуло к стенке мурьи.

– Полегче, охламон! – заорал на букатника Пронькин и ступил к трюму. – Вылазь, Илейка! Прочь с моего насада!

Илейка выбрался со всеми работными. Дерзкие, кудлатые мужики обступили Евстигнея.

– Уходим, купец. Подавай деньгу! – нагловато ощерился Илейка. – Уходим всей артелью.

– Как это артелью? Я артель не гоню. Куды ж вы, милочки. Такого уговору не было.

– Вестимо, хозяин. Чтоб ватамана нашего сгонять, уговору не было. Где ватаман, там и артель. Так что, про-щевай, Пронькин, – молвил один из мужиков.

Евстигней Саввич поперхнулся, такого оборота он не ожидал. Без артели на Волге пропадешь.

– Подавай деньгу! – настаивал Илейка. – Поди, не задарма насад грузили.

Евстигней Саввич аж взмок весь. Злости как и не было. Молвил умиротворенно:

– Вы бы отпустили ватамана. Пущай идет с богом. Поставьте себе нового старшого, и поплывем дале. Я вам по два алтына накину.

– Не выйдет, хозяин. Артель ватамана не кидает. Плати деньгу – и прощевай. Другого купца сыщем.

Не по нутру Евстигнею слова артели. И дернул же его черт нанять в Ярославле этих ярыжек. А все купец Федот Сажин. Это он присоветовал взять на насад артель Илейки.

«Бери, Евстигней Саввич, не покаешься. Илейка, хоть и годами млад, но Волгу ведает вдоль и поперек».

«Что за Илейка?»

«Из города Мурома, и прозвище его Муромец. Не единожды до Астрахани хаживал. Сметлив и ловок, бурлацкое дело ведает. Лучшей артели тебе по всей Волге не сыскать».

«А сам чего Илейку не берешь?»

«Налетось брал, премного доволен был. А нонче мне не до Волги, в Москву с товаром поеду. Тебе ж, как дружку старинному, Илейку взять присоветую. Он тут нонче, в Ярославле».

Вот так и нанял Илейку Муромца. Всучил же Федот Сажин! А, может, и нарочно всучил? Кушак-то с деньгами до сих пор у Федота в памяти. Поди, не больно-то верит, что кушак скоморох удалой снес. Злопамятлив же ярославский купец… Но как теперь с артелью быть? И Муромца неохота держать, и с ярыгами нельзя средь путины распрощаться.

Ступил к купцу букатник Парфен.

– На мель сели, хозяин.

– На мель? – обеспокоился Евстигней. – Чать, шестами оттолкнемся.

– Не осилить, хозяин. Бурлаки надобны.

Евстигней и вовсе растерялся. Напасть за напастью!

Глянул на Илейку и сменил гнев на милость.

– Не тебя жалею – артель. Бог с тобой, оставайся да берись за бечеву.

Илейка же, зыркнув хитрыми проворными глазами по артели, закобенился:

– Не, хозяин, уйдем мы. Худо нам у тебя, живем впроголодь. Так ли, братцы?

– Вестимо, Илейка! Харч скудный!

– Деньга малая! Айда с насада!

Евстигней Саввич не на шутку испугался: коль ватага сойдет, сидеть ему на мели. Берега тут пустынные, не скоро новую артель сыщешь. Да и струги со стрельцами уплывут. Одному же по разбойной Волге плыть опасливо, вмиг на лихих нарвешься, а те не пощадят. Сколь добрых купцов утопили!

– Да кто ж в беде судно бросает, милочки? Порадейте, а я уж вас не обижу.

– Уйдем! – решительно тряхнул кудрями Илейка.

– Христом богом прошу! – взмолился Евстигней Саввич. – Берите бечеву, так и быть набавлю.

– Много ли, хозяин?

– По три алтына.

– Не, хозяин, мало. Накинешь по полтине – за бечеву возьмемся.

– Да вы что, милочки! – ахнул Евстигней. – Ни один купец вам столь не накинет. Довольно с вас и пяти алтын.

– Напрасно торгуешься, хозяин. Слово артели крепкое. Выкладывай, покуда струги не ушли. Да чтоб сразу, на руки! – все больше и больше наглел Илейка.

– Да то ж разор, душегубы, – простонал Евстигней Саввич. Но делать нечего – пошел в мурью.

А ватага продолжала выкрикивать:

– Щей мясных два раза на день!

– Чарку утром, чарку вечером!

– За бечеву – чарку!

– В остудные дни – чарку!

Вылез из мурьи Евстигней Саввич, дрожащими руками артель деньгами пожаловал. Бурчал смуро:

– Средь бела дня грабите, лиходеи. Без бога живете. Ох и накажет же вас владыка небесный, ох, накажет!

– Ниче, хозяин, – сверкал белыми крепкими зубами Илейка. – Бог милостив. Не жадничай. Эк руки-то трясутся.

– Не скалься, душегуб! Денежки великим трудом нажиты.

– Ведаем мы купецкие труды, – еще больше рассмеялся Илейка. – На Руси три вора: судья, купец да приказчик.

– Замолчь, нечестивец!

Ватага захохотала и полезла с насада на отмель.

– К бечеве, водоброды!

Первым впрягся в хомут шишка ²⁰⁷ 207
  Шишка – передовой бурлак в лямке.


[Закрыть]. То был могучий бу-катник Парфенка. После него залезли в лямки и остальные бурлаки.

– А ну тяни, ребятушки!

– Тяни-и-и!

– Пошла, дубинушка-а-а!

Тяжко бурлакам! Но вот насад начал медленно сползать с песчаной отмели.

– Пошла, дубинушка, пошла-а-а!

Насад выбрался на глубину. Бурлаки кинулись в воду и по канатам полезли на палубу. Евстигней тотчас заорал букатнику:

– Правь за стругами, Парфенка!

Гл а в а 10 БОГАТЫРСКИЙ УТЕС

Казачье войско плыло вверх по Волге.

Река была тихой, играла рыба, над самой Волгой с криком носились чайки, в густых прибрежных камышах поскрипывали коростели.

Гулебщики дружно налегали на весла, поспешая к жигулевским крутоярам. Летели челны. Весело перекрикивались повольники:

– Наддай, станишники! Ходи, весла!

– Расступись, матушка Волга!

На ертаульном струге плыл атаман с есаулами. Здесь же были и Гаруня с Первушкой. У молодого детины радостным блеском искрились глаза. Он смотрел на раздольную Волгу, на синие просторы, на задорные, мужественные лица удалых казаков, и в душе его рождалась песня. Все было для него необычно и ново: и могучий чернобородый атаман, и добры молодцы есаулы, дымящие трубками, и сказы повольников о походах да богатырских сражениях. Первушка хмелел без вина.

– Любо ли с нами, сынко? – обнимая Первушку за плечи, спрашивал Иван Гаруня, не переставая любоваться своим чадом.

– Любо, батеня! – счастливо восклицал Первушка, готовый обнять всех на свете.

Плыл Болотников скрытно и сторожко: не хотелось раньше времени вспугнуть купеческие караваны. По левому степному берегу ускакали на десяток верст вперед казачьи дозоры. В случае чего они упредят войско о торговых судах и стрелецких заставах.

На челнах плыли триста казаков, остальное войско ехало берегом на конях. Еще в острожке Болотников высказывал есаулам:

– Добро бы прийти на Луку на челнах и конно. Без коня казак не казак.

– Вестимо, батько, – кивали есаулы. – Не век же мы на Луке пробудем. Поди, к зиме в степь вернемся.

– Поглядим, други. Придется двум сотням вновь по Скрытне плыть.

– И сплаваем, батька. Вспять-то легче, течение понесет, да и челны будут рядом, – молвил Нечайка.

Однако плыть конно по Скрытне не пришлось: выручил Первушка. Сидел как-то с ним на бережку дед Гаруня и рассуждал:

– Ловко же вы упрятались. Ни пройти, ни проехать, ни ногой не ступить. Чай, видел, как мы пробирались?

– Видел, – кивнул Первушка и чему-то затаенно усмехнулся.

– Атаман наш триста коней мужикам пожаловал,– продолжал Гаруня. – Живи не тужи. А вот на остальных сызнова по завертям поплывем, на челны-то все не уйдут. А речонка лютая, того и гляди, угодишь к водяному.

Первушка призадумался. Он долго молчал, а затем повернулся к отцу, порываясь что-то сказать, но так и не вымолвил ни слова.

– Чего мечешься, сынко? Аль раздумал в казаки идти?

– И вовсе нет, батеня, – горячо отозвался Первушка. – Отныне никто меня не удержит, как на крыльях за тобой полечу. Иное хочу молвить, да вот язык не ворочается… Страшно то поведать, зазорно.

– Аль какая зазнобушка присушила? Так выбирай, сынко. Либо казаковать, либо с девкой тешиться.

– Нет у меня зазнобы, батеня… Вот ты за казаков пасешься, кои по речке с конями поплывут.

– Пасусь, сынко.

– А можно… можно, батеня, и посуху пройти.

– Уж не на ковре ли самолете? Да где ж тут у вас посуху? – усомнился Гаруня.

– От крепости в лес есть потаенная тропа, – решился наконец Первушка. – Выведет к самой Волге.

– Любо, сынко! – возрадовался Гаруня. – Чего ж ране не поведал?

– Нельзя о том сказывать, батеня. Так мир порешил. Ежели кто чужому потаенную тропу выдаст, тому смерть.

– Круто же ваш круг установил.

– А иначе нельзя, батеня. То тропа спасения. Поганый ли сунется, люди ли государевы, а мужиков наших не достать. Тропа и к Волге выведет, и в лесу упрячет. Там у нас, на случай беды, землянки нарыты. Не одно на-летье можно высидеть. И зверя вдоволь, и угодья бортные.

– Вон как… А все ж проведешь, сынко?

– Проведу, батеня. Но возврата мне не будет – мир сказнит. Так что навсегда с селянами распрощаюсь. С тобой пойду.

Крепко обнял сына Иван Гаруня и повел к атаману.

На другое утро Первушка вывел конный отряд к Волге. Затем он долго и молчаливо расставался с родимой сторонушкой.

«Простите, мужики, – крестился Первушка на сумрачный лес. – Не хотел вам зла-корысти. Знать, уж так бог повелел, чтоб мне с земли родной сойти да белый свет

поглядеть. Прощайте, сельчане. Прощай, Скрытня-река!»

Положил Первушка горсть земли в ладанку, низко поклонился лесу и пошагал к казакам.

– Да ты не горюй, парень. О заветной тропке никому не скажем, – ободрил Нечайка.

– Тропки не будет. Завалят ее мужики да новую прорубят.

На крутояре показался конный дозор. Казаки замахали шапками.

– С какой-то вестью, – поднялся на нос струга Болотников. – А ну греби, други, к берегу!

Челн атамана приблизился к крутояру. Казаки наверху закричали:

– С ногаями столкнулись, батька! Отбили отару баранов да косяк лошадей! Ноне с мясом будем!

– Много ли донцов потеряли?

– Шестерых, батька!

Казаки на челнах сняли шапки.

– Надо бы мясо на челны, батька!

– Добро. Яр кончится – спускайтесь к челнам!

Свыше тысячи баранов притащили казаки к берегу.

Их тотчас разделали, присолили и перетащили на струги. Солью запаслись еще в острожке. Мужики, обрадовавшись лошадям, позвали казаков на варницу.

– Соли у нас довольно, век не приесть. Берите, сколь душа пожелает.

И вот мужичий дар крепко сгодился.

Часть мяса разрезали на тонкие ломтики и выставили на солнце сушить да вялить. Казаки ожили, довольно гудели.

– Ноне заживем, братцы. Это те не рыба.

Болотников же был вдвойне доволен: казаки отбили у

поганых ногайских лошадей. Теперь опять все войско будет на конях.

На четвертый день завиднелись Жигулевские горы.

– Ну, слава богу, знать, доплыли, – размашисто перекрестился Болотников, жадно всматриваясь в окутанные синей дымкой высокие вершины Сколь дней, сколь ночей пробирались донцы к грозным волжским утесам, и вот пристанище удалой повольницы рядом.

– Ко мне, есаулы!

Мирон Нагиба, Васюта Шестак, Нечайка Бобыль, Степан Нетяга да казак-собинка Иван Гаруня расселись вокруг атамана.

– Где вставать будем, други? Жигули обогнем или тут, под горами, вылезем?

– А спознаем у Гаруни, атаман. Он тут с Ермаком ходил. Сказывай, дедко.

– На Луку два пути, хлопцы, – приосанился старик. – Тут, перед излучиной, бежит река Уса. Пересекает она всю Луку и подходит истоком чуть ли не к самой Волге. То один путь, но есть и другой.

– Погодь, дед, не спеши, – перебил Гаруню Болотников. – Велика ли сама Лука?

– Велика, атаман. Ежели огибать горы и идти к устью Усы, то плыть ишо верст двести, а то и боле. Но то уже другой путь.

– Много, дед. Без дозоров плыть двести верст рисково. Можем и на стрельцов нарваться. Бой принимать – казаков терять. Не за тем мы сюда пришли. Не лучше ли на исток Усы перетащиться? Далече ли река от Волги?

– С версту, атаман.

– Верста нас не затруднит, перетащимся. Как, есаулы?

– Перетащим, батько. Огибать не станем. Пошто дни терять?

– Вестимо, други. Веди, дед.

Гаруня шагнул на нос. Долго вглядывался вдоль правобережья, изронил:

– Пожалуй, вскоре можно и приставать, атаман. Кажись, подходим.

Гаруня постоял еще с полчаса и взмахнул рукой.

– Прибыли, хлопцы! Зрите дубраву? Тут и станем.

Над Волгой пронесся зычный атаманский возглас:

– К берегу, донцы-ы-ы!

Челны ткнулись о берег. Казаки высыпали на отмель, малость поразмялись, подняв челны на плечи, понесли к Усе.

Новая река оказалась неширокой, но довольно быстрой и глубокой. Казакам почти не приходилось браться за весла, да и поспешать теперь было уже некуда. Надо было осмотреться в этом диком лесном урочище.

Справа вздымались к синему поднебесью белые утесы ²⁰⁸ 208
  Белые утесы – Жигулевские горы – известняковой породы. Известняк во многих местах обнажен и ярко белеет среда окружающей зелени.


[Закрыть], прорезанные глубокими ущельями и пещерами, оврагами и распадками, утопающими в густой зелени непроходимых чащоб. Вид Жигулевских гор был настолько дик, суров и величав, что даже бывалые казаки не смогли удержаться от восхищенных возгласов:

– Мать честная, вот то сторонушка!

– Дух захватывает, братцы!

Болотников любовался и ликовал вместе с казаками. «Сам бог повелел тут повольнице быть. Не зря ж о сих местах складывают сказы да былины. Казакам-орлам здесь жить да славу обретать», – взбудораженно думал он.

А Первушка от всей этой дикой красы и вовсе ошалел.

– Ух, ты-ы! – только и нашелся что сказать молодой детина.

– На утес тебя свожу, там, где соколы гнездуют. Вот то приволье. Уж такая ширь, сынок! Волгу на сорок верст видно, – оживленно высказывал Гаруня.

Болотников велел остановить струги. Судно толкнулось о берег, и атаман сошел на лужок, опоясанный матерыми столетними дубами.

– Здесь раскинем стан.

Казаки высыпали на берег. Разложили и запалили костры, наполнили казанки водой, поставили на треножники, положили в котелки мяса.

Было гомонно. Донцы радовались концу утомительного похода, тихой солнечной дубраве, дымам костров, буйным травам под ногами; ели жесткие овсяные лепешки, хлебали мясную похлебку, едко дымили люльками, гута-рили:

– Любо тут, станишники. Доброе место – Жигули. Походим сабельками по купчишкам.

А Болотников пил, ел и все поглядывал на утесы. Его всегда манили кручи. Так было и на богородском взгорье, куда он не раз взбирался с дедом Пахомом и слушал его сказы о донской повольнице, так было и на степных холмах, с которых любовался раздольем ковыльных степей.

Молвил есаулам:

– Пора глядачей ставить. Айда на кручу.

– Айда, батько.

Есаулы и десятка три казаков полезли к вершинам, но то было нелегким делом. Приходилось преодолевать не только чащобы, но и ущелья да буераки. Вокруг теснились каменные глыбы, шумели в густом зеленом убранстве сосны и ели, до боли резали глаза ярко сверкающие на солнце белые утесы.

– Есть ли тут тропы? – спросил Гаруню Болотников.

– Есть, атаман. Но ближе к устью. По тем тропам Ермак взбирался.

– А далече ли устье?

– С полдня плыть надо.

– Там потом и встанем.

Не час и не два пробирались повольники к жигулевским вершинам. Поустали, дымились драные зипуны и рубахи, гудели непривычные к горным подъемам ноги. Есаулы заворчали:

– Поспешил ты, батько. Надо было допрежь о тропе сведать.

– Ничего, ничего, други, привыкайте и по горам лазить. Здесь теперь наше пристанище, здесь нам и волчьи ноги иметь, – посмеиваясь, ответил есаулам Болотников.

Но вот и вершина утеса.

– Господи, Никола-угодник! Экая тут красотища! – воскликнул пораженный открывшимся простором Нечайка.

– Шапками облака подпираем, – вторил ему Васюта.

А Первушка лишь удивленно хлопал глазами да крутил по сторонам головой.

– И впрямь соколиный утес. Какая ширь, други! – молвил Болотников, снимая шапку. Ветер растрепал его черные кудри, толкнул к самому обрыву. Весело рассмеялся. – Ишь ты, дерзкий тут сиверко. Того и гляди соколом полетишь.

Долго всматривался в волжские дали. Прав оказался Гаруня: река и вправо и влево виднелась на десятки верст. Волга, натыкаясь на могучий горный кряж, замедляла свой бег и крутой подковой огибала Луку.

– Славно здесь купцов можно встретить, – довольно произнес Нагиба.

– Славно, Мирон, – кивнул Болотников. – Откуда бы они ни выплыли, а мы их – таем да врасплох. Хоть из устья Усы навалимся, хоть от истока к Волге перетащимся. Самое место здесь повольнице.

– Что верно, то верно, батька. Утайчива Лука. Теперь лишь бы купцов дождаться, – покручивая саблей, сказал Нечайка.

Болотников обернулся к казакам.

– Кто из вас, други, хочет в первый дозор заступить?

– Дозволь мне, батька, не провороню, – вышел вперед Деня.

– И мне, атаман, – молвил У стим-Секира.

Затем отозвались и другие казаки, Болотников же оставил на круче пятерых.

– Всем придет черед. А теперь на стан, донцы.

Спускались по другому склону, более отлогому, но

еще более лесистому. Когда уже были в самом низу и выбрели на просторную поляну, внезапно из трущоб вылезло около двух сотен обросших, лохматых мужиков с дубинами, кистенями, палицами и рогатинами. Ловко и быстро охватили тесным кольцом казаков.

Донцы выхватили сабли. Один из мужиков, огненнорыжий, большеротый, осерчало упредил:

– Спрячь сабли, побьем!

Ватага насела грозная и отчаянная, но Болотников не сробел.

– Геть, дьяволы! Прочь! – зычно прокричал он, потрясая тяжелым мечом.

Вожак ватаги оказался не из пугливых. Взмахнув пудовой дубиной, дерзко двинулся на Болотникова.

– Круши боярских прихвостней!

Сечу, казалось, остановить было невозможно. Но тут впереди Болотникова оказался Васюта.

– Ужель ты, Сергуня? – бесстрашно подходя к мужичьему атаману, спросил Шестак.

Вожак остановился.

– Откель ведаешь?

– Да кто ж Сергуню на Руси не ведает, – смягчил голос Васюта. – Сергуня – первейший атаман веселых. Не ты ль под Москвой скоморошью ватагу водил?

– Вестимо, водил… Но тя не ведаю.

– Да разве тебе всех упомнить, – еще более миролюбиво продолжал Васюта. – Мужиков на Руси как гороху в амбаре. Но обоз наш ты не должен запамятовать. Лет пять назад мы рыбу на царев двор из Ростова везли, а ты нас под Москвой встретил. Аль забыл, как пятерню в чану стрекавой пожалил? Чаял винца добыть, а ухватился за карася.

– Рыбий обоз? – нахмурил лоб атаман. – Людишки оброчные?.. Кажись, припоминаю, встречал с веселыми такой обоз.

– Вот и я гутарю! – повеселел Васюта.

– А ты что, из тех оброчных?

– Из тех, Сергуня. Когда-то на царя-батюшку рыбку ловил, а ныне – вольный казак.

– А энти? – кивнул Сергуня на повольников.

– Сотоварищи мои. Пришли мы с донских степей по Волге-матушке погулять.

– А не из Самары? – все еще недоверчиво вопросил Сергуня. – Отлетось вот так же с сабельками нагрянули. Норовили ватагу мою изничтожить, так мы им живо шеи свернули.

Болотников вложил меч в ножны, ступил к Сергуне.

– Ужель мы с боярскими прихвостнями схожи? Глянь на зипуны наши, атаман.

– Да зипуны вы могли и в лесу поизодрать, – молвил Сергуня. Однако цепкий, наметанный глаз тотчас охватил и рваные, просящие каши сапоги, и заплатанные портки, и грязные рубахи. Но больше всего убедили Сергу-ню трубки, торчащие в зубах Нечайки и Секиры: царевы люди бесовское зелье не курят.

Опустил дубину.

– Никак, и впрямь с Дону. А я-то чаял, государевы казаки из Самары. Поди, впервой тут?

– Впервой, Сергуня. А ты здесь давно ли? – присаживаясь на валежник, полюбопытствовал Болотников.

– Да, почитай, с год обитаемся, – ответил Сергуня, присматриваясь к донскому атаману.

Казаки и ватажники, усевшись на поляну, завели меж. собой оживленный разговор. Донцы узнали, что живут мужики в шалашах и землянках неподалеку от Усы. Два налетья они зорили боярские усадьбы, нападали на купеческие обозы, а потом, скрываясь от стрельцов, упрятались в жигулевских трущобах.

Поведали о себе и казаки, на что Сергуня изронил:

– Купцы малым числом по Волге не ходят, пасутся. Сбиваются в большие караваны да людей оружных нанимают. Взять их мудрено.

– А пытали?

– Пытали, атаман. Но с дубинкой стрельца не осилить. Они ядрами палят. Поди, и вам хабара не будет.

– Авось и будет. Казаки и не такие крепости брали. Так ли?

– Так, батька. Не устоять стрельцу против казака. Сокрушим!