Текст книги "Иван Болотников"
Автор книги: Валерий Замыслов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц)
Глава 6 НА ИВАНОВСКОЙ
Мокринским переулком селяне вышли на Москворецкую улицу.
– Экое зловоние здесь, – хмыкнул Болотников.
– А тут Мытный двор стоит, Иванка. Сюда, прежде чем на торг попасть, всю животину сгоняют, пошлину с нее взимают и каждую коровенку, свинью и куренку мытенной печатью пятнают. Без сей отметины на торг не допускают. А кто без печати придет – тому кнут да полтину штрафу. Видишь, сколь всякой живности пригнали. Тут же и забивают многих – отсюда и вонь, – пояснил Шмоток.
За Мытным двором вскоре потянулись Нижние торговые ряды – хлебный, калачный, соляной да селедный. Здесь также было немноголюдно: базарный день обычно кончался до обеда.
Гонцы, обойдя церковь Николы Москворецкого, поднялись к храму Василия Блаженного. Болотников снял шапку, вскинул голову и залюбовался великим творением русских умельцев.
– Не ведаешь ли, Афоня, кто сей дивный храм возводил, – спросил молодой страдник.
– Как не знать, Иванка. Мастера те всей Руси ведомы – Барма да Постник Яковлев. Здесь когда-то деревянная церковь святой Троицы стояла. А когда царь Иван Васильевич басурманскую Казань осилил, то повелел старую церковь снести и вместо нее собор Покрова поставить. Святое место. Тут на кладбище прах юродивого Василия Блаженного покоится. Сказывают, почитал его покойный государь.
Против Москворецкого моста, возле Лобного места, Болотников вновь остановился. Внимание его привлекла огромных размеров бронзовая пушка, установленная на деревянном помосте.
– Всем пушкам – пушка! Одно дуло, почитай, с полсажени, – восхищенно проговорил Иванка и прочитал вслух надпись: «Слита бысть сия пушка в преименитом и царствующем Граде Москве, лета 7094 66 66
Лета 7094-1586 г.
[Закрыть], в третье лето государства его. Делал пушку пушечный литец Андрей Чохов ».
От Фроловских ворот вдруг зычно пронеслось:
– Братцы-ы! На Ивановской Якимку из Углича казнят!
Посадские хлынули из торговых рядов к кремлевским воротам. За ними последовали и Иванка с бобылем. Деревянным мостом, перекинутым через широкий (на семнадцать сажен) ров, подошли к Фроловским воротам, а затем по Спасской улице мимо подворий Кириллова и Новодевичьего монастыря вышли на Ивановскую площадь.
Возле колокольни Ивана Великого по высокому деревянному помосту, тесно окруженному стрельцами и ремесленным людом, ходил дюжий плечистый палач. Он без шапки, в кумачовой рубахе. В руках палача – широкий острый топор. Посреди помоста – черная, забрызганная кровью дубовая плаха.
Палач, глядя поверх толпы, равнодушно позевывая, бродил по помосту. Гнулись половицы под тяжелым телом. Внизу в окружении стрельцов стоял чернобородый преступник в пестрядинной рубахе. Он бос, на худощавом лице горели, словно уголья, дерзкие цыганские глаза.
Постукивая рогатым посохом, на возвышение взобрался приказной дьяк с бумажным столбцом. Расправив бороду, он развернул грамоту и изрек на всю Ивановскую:
«Мая девятнадцатого дня, лета 7099 67 67
7099-1591 г.
[Закрыть]воровской человек, углицкий тяглец черной Никитской слободы Якимка Михеев хулил на Москве подле Петровских ворот конюшего и ближнего государева боярина, наместника царств Казанского и Астраханского Бориса Федоровича Годунова воровскими словами и подбивал людишек на смуту крамольными речами…»
Толпа хмуро слушала приговорный лист, тихо перекидывалась словами..
– А ведь про этого Якимку нам дед Терентий только что сказывал. Вот и сгиб человек. Эх, жизнь наша горемычная, – наклонившись к Иванке, невесело вымолвил Шмоток.
Болотников молча смотрел на Якима, который напоминал ему чем-то отца. Такой же высокий, костистый, с глубокими, умными и усталыми глазами.
А приказной дьяк заключил:
«И указал великий государь и царь всея Руси Федор Иоаннович оного воровского человека казнить смертию…»
В толпе недовольно заговорили:
– Невинного человека губят.
– Царь-то здесь ни при чем. Это татарина Годунова 68 68
Андрей Чохов (год рождения неизвестен – умер около 1630 г.) – выдающийся русский мастер. Свыше 60 лет работал в Москве в Пушечном приказе, изготовив за это время большое количество крупных осадных орудий – «стенобитных пищалей» и мортир. Самые выдающиеся его работы – царь-пушка (1586) и стоствольная пушка (1588).
[Закрыть]проделки.
– За правду тяглеца казнят. Истинно в народе сказывают – не его, а Бориску бы на плаху…
В толпе зашныряли истцы и земские ярыжки. Одному из посадских, проронившему крамольное слово, скрутили руки и поволокли в приказ.
Якиму Михееву развязали руки, передали свечу монаху с иконой Спаса. Один из стрельцов подтолкнул бун-ташного человека бердышом к помосту.
Яким повел широким плечом – стрелец отлетел в сторону.
– Не замай, стрельче, сам пойду.
Угличанин поднялся на помост. Ветер взлохматил черную, как деготь, бороду, седеющие кудри на голове.
Палач приосанился, ловко и игриво подбросил и поймал топор в воздухе.
– Клади голову на плаху, Якимка.
Тяглец сверкнул на палача очами, молча повернулся лицом к колокольне Ивана Великого, истово перекрестился, низко поклонился народу на все четыре стороны, воскликнул:
– Прощайте, православные. От боярских неправд гибну, от Бориски-злодея…
К посадскому метнулись стрельцы, поволокли его к палачу. Яким оттолкнул служивых, сам опустился на колени и спокойно, словно на копну мягкого сена, положил голову на плаху.
Палач деловито поплевал на ладони и взмахнул топором. Голова посадского глухо стукнулась о помост.
Болотников сжал кулаки, кровь прилила к смуглому лицу, и на душе закипело, готовое выплеснуться горячими и злыми словами в угрюмую, притихшую толпу.
– Уж больно ты в лице переменился. Идем отсюда, Иванка.
– Смутно мне, Афоня. Впервой вижу, как без вины человека жизни лишают и топором голову рубят. Отчего так горько на Руси? Где ж правда?
– Правда у бога, а кривда на земле, парень, – вытаскивая молодого страдника из толпы, сказал бобыль.
– Да нешто так жить можно! – зло проговорил Болотников.
– А ты близко-то к сердцу не примай, Иванка. Оно и полегче будет. Плетыо обуха не перешибешь…
Глава 7 «ОСЛУШНИКОВ – В ПОДКЛЕТ!»
На Никольской улице, возле государева Печатного двора, Афоня Шмоток спросил посадского:
– Не скажешь ли, милок, где тут хоромы князя Андрея Андреевича Телятевского?
– За Яузой, на Арбате, на Воронцовском поле, близ Вшивой горки, на Петровке, не доходя до Покровки, – озорно прокричал посадский и шмыгнул в переулок.
– Будет брехать, типун те на язык! – крикнул ему вдогонку Афоня и заворчал. – Ну и народец, ничего толком не дознаешься.
Спросили старичка в армяке, с холщовой сумой за плечами. Тот молча указал на монастырь Николы Старого, за которым виднелись богатые хоромы боярина Телятев-ского.
Наряден и причудлив рубленый терем. Башни узорчатые, кровли живописные, над крыльцами шатровые навесы с витыми столбами, затейливые решетки да резные петухи.
Гонцы подошли к бревенчатому тыну. Болотников постучал в калитку. Из открывшегося оконца высунул пегую бороду старый привратник.
– Кого надось?
– Дозволь к князю пройти, батюшка, – просяще вымолвил Афоня.
– Ишь чего захотели, князя им подавай! Велико ли дело у вас к государю нашему?
– Велико, друже. Из вотчины к князю миром посланы, челом бить от крестьян.
– Недосуг нонче Андрею Андреевичу. Только и дел у него мужиков принимать, – недовольно вымолвил привратник и захлопнул оконце.
– Деньгу доставай, Иванка, иначе не допустит. Здесь на Москве и шагу без денег ступить нельзя, – шепнул Болотникову бобыль и вновь забарабанил в калитку.
– Уж ты допусти к князю, батюшка. Дело наше неотложное. Прими от нас полушку за радение.
Привратник высунул в оконце руку, зажал в пятерне монету и показал гонцам кукиш.
– Ишь чего удумали. Нешто доступ к князю полушку стоит, – хмыкнул в пегую бороду привратник и вдруг, страшно выкатив глаза, закричал, потрясая кулачищем:
– А ну плати алтын, а не то собак со двора спущу, нечестивцы!
– Ну и дела, – сокрушенно качнул головой Болотников. Однако пришлось снова раскошелиться.
Привратник распахнул калитку и окликнул возле терема статного парня в легком малиновом кафтане.
– Якушка! Допусти мужичков к князю.
Челядинец сошел с красного крыльца, поигрывая
кистями рудо-желтого кушака, окинул пытливым зорким взглядом гонцов и приказал распахнуть кафтаны.
– Али мы лиходеи какие? Нет при нас ни ножа, ни пистоля, – проговорил Афоня.
– Кто вас знает. Из Богородского села, что ли, наехали? Ну, айда к князю, – весело проронил Якушка.
Челядинец, однако, в терем не пошел, а повел страдников в глубь двора, где раскинулись многочисленные княжьи службы, конюшни, поварни, погребки, клети, мыльни и амбары. Затем потянулись заросли вишневого сада.
– Ты куда это нас ведешь, молодец? – недоумевая, спросил Афоня.
– Иди и не спрашивай, – строго молвил Якушка.
В глубине сада, возле темного замшелого сруба, высокий мужик в белой полотняной рубахе и кожаных сапогах махал широким топором по толстенной и сучковатой дубовой плахе.
Дровосек взмахнул раз, другой, но кряж неподатлив. У мужика аж спина взмокла.
Болотников пожал плечами, присмотрелся и высказал громко:
– Разве так плаху колют, друже? Ты ее комлем вниз поставь да вдарь как следует меж сучьев.
Мужик воткнул топор в кряж и обернулся. Гонцы оторопели: перед ними стоял князь Андрей Телятевский Слыхано ли дело, чтобы боярин мужичью работу справлял. Не зря, видимо, в народе говорят, что с чудинкой бывает князь Телятевский.
О том же и Якушка подумал. У князя что ни день, то причуда. Любит мирской работой потешиться. Еще неделю назад наказал: «Приготовь мне, Якушка, с полсотни плах посуковатей. Топором разомнешься – силу приумножишь». Вот теперь каждый день и балуется с топором. Ну, потеха!
Князь Андрей Андреевич насупил брови, хотел прикрикнуть на дерзкого парня, но сдержался.
– А ну бери топор, кажи свою сноровку.
Болотников смутился, замешкался. Князь сбросил
рукавицы и выжидал, подперев бока руками.
Была не была! Шагнул Иванка к неподатливому кряжу, перевернул и что было сил ударил топором. Кряж распался надвое.
– Ловко вдарил. Хвалю. Это ты, кажись, на ниве с Мокейкой схватился?
– Я, князь, – отбросив топор в сторону, с легким поклоном сказал Болотников.
– Ко мне в дружину пришел?
– Пахарь я, князь. Прислал меня мир до твоей милости.
– Отправную грамоту от приказчика привез?
– Грамоты с собой не имею. Крестьяне гонцом послали к тебе, князь, челом ударить. А приказчика мы не спросились.
Телятевский нахмурился, заходил вдоль сруба, затем приказал Якушке:
– Ослушников – в подклет!
Афоня Шмоток повалился на колени.
– Выслушай нашу нуждишку, батюшка Андрей Андреевич. В деревеньках и на погостах мужички обнищали, ребятенки мрут…
Князь, не желая выслушивать мужика, резко повернулся и зашагал к терему. На ходу сердито бросил своему ближнему челядинцу:
– Смердов в подклет. А тебя кнутом укажу пороть, дабы знал, как мужиками князю докучать.
Глава 8 КНЯЖЬИ ЗАБОТЫ
Стуча посохом, в палату вошел старый дворецкий в долгополом аксамитном 69 69
Аксамит – бархатная ткань особого переплетения.
[Закрыть]кафтане.
– Прости, батюшка Андрей Андреич. Из Вологды приказчик Гордей прибыл.
– Зови немедля. Гордей мне надобен, – проговорил князь.
Гордей черен, дороден. Лицо округлое, глаза пронырливые, осанистая борода до ушей. На нем суконная однорядка, опоясанная малиновым кушаком и сапоги из юфти с медными подковками.
– Засиделся ты что-то в Вологде, Гордей. Ишь как отъелся на княжьих харчах.
– Зря хлебушек не ем, князь, – с достоинством начал приказчик и, расправив густую бороду, поведал князю о своем долгом сидении. – Не в одной я Вологде был. Наезжал в Псков да Новгород. По торгам ходил, в монастыри наведывался. Все изведал доподлинно и с торговыми людишками по рукам ударил. По двадцать алтын за четверть хлебушек теперь можно сбыть. Самое время приспело, князь.
Телятевский заметно оживился. Поднялся с лавки, заходил по палате, прикидывая в уме барыши.
– Вот за то хвалю, Гордей. Коли хлеб по такой цене сбудешь, награжу щедро.
– Все сполню, князь. Не впервой мне по торговой части ходить. Купчишки хитры, но меня промануть нелегко. Я их сам вокруг пальца обведу. Нашто башковит соловецкий настоятель – и того нашим хлебушком прельстил. На сто пятьдесят четей договорную грамотку составили. По двадцать два алтына за четверть обещал отец святой отвалить.
– В Соловецкий монастырь везти хлеб несподручно. Дороги туда дальние.
– Это мне ведомо, князь. Уломал я настоятеля. В договорной грамотке обязался он своими подводами из Вологды зерно в монастырь везти.
Андрей Андреевич подошел к поставцу, налил из ендовы в серебряный кубок фряжского 70 70
Фряжского – итальянского.
Варяжское море – Балтийское.
Конюший – высший придворный чин в Московском государстве; лицо, ведавшее Конюшным приказом.
Рында – почетное звание оруженосца и телохранителя московских царей.
Монастырский квас – медовый квас, изготовляемый в основном монастырями. Монахи делали его на своих пчельниках. Процеживали сыту, добавляли калачи вместо дрожжей, отстаивали некоторое время и сливали сыту в бочку.
[Закрыть]вина и поднес приказчику.
– Пей, Данилыч. Заслужил.
Приказчик поклонился князю в пояс и осушил кубок.
Когда Гордей вышел из палаты, Телятевский уселся за стол, придвинул к себе оловянную чернильницу и принялся черкать гусиным пером по бумажному листу.
Через полчаса князь отбросил перо. Получалось неплохо. А ежели за подвоз мужикам не платить – еще более будет выручки.
Телятевский довольный прошелся по палате. Душно, жарко. Распахнул слюдяное оконце, вдохнул всей грудью. Увидел, как от соседних хором выехал верхом на коне, окруженный оружными челядинцами, князь Голицын. Поди, в Кремль снарядился. Андрей Андреевич усмехнулся. Цепко за старину князь держится, родом своим кичится. Посохом на меня тычет, бородой трясет, хихикает, купчишкой обзывает. Дожили-де, родовитые бояре в торговлю ударились, родовую честь свою порушили. Срам! Ну и пусть себе злословит. Вотчина у него на одном мужичьем оброке хиреет, без торговли нонче далеко не уедешь. Теперь время не то. Вот и Масальскому говорю – закинь гордыню да боярщину увеличь, ниву мужичью прихвати, а хлеб на торги свези. Нет, упрямец, за дедовские порядки держится. А зря. На Руси города вон как вымахали, народу на посадах тьма – и хлебушек всем надобен.
На звоннице монастыря Николы Старого ударили тягуче в колокол. Андрей Андреевич перекрестился. Всю неделю по царевичу панихиду в храмах справляют. Трудно нонче Борису Федоровичу. Бояре в теремах шушукаются, козни плетут, на посадах людишки ропщут, недобрыми словами Годунова хулят.
В дверь постучали. Дворецкий вновь вошел в палату и доложил с поклоном:
– Князь Василий Федорович Масальский приехал. До твоей милости просится, батюшка.
Телятевский осерчал, прикрикнул на дворецкого:
– Сколь раз тебе говорить, Пафнутий, что князя Василия без доклада принимать.
– Прости, батюшка, мы все по старинке, отродясь так заведено, – пятясь к двери, виновато вымолвил дворецкий.
Князь Василий Масальский, оставив рогатый посох в углу, снял высокую соболиную шапку, широко перекрестился на киот, молвил:
– Здоров ли, князь Андрей Андреич?
– Покуда бог милостив, князюшка, – весело отозвался Телятевский и шагнул навстречу другу старинному, облобызал троекратно. Усадил в кресло, спросил: – Какая судьба привела, Василий Федорович? Что-то реденько стал заглядывать.
Василий Федорович – в белом атласном кафтане, опоясанном шелковым кушаком, в бархатных малиновых штанах и желтых, шитых по голенищу жемчугом, сафьяновых сапогах с серебряными подковками.
Князь зажал в кулак длинную курчавую бороду, закряхтел, заохал:
– Ну и времечко непутевое! Вон вчера во дворце как переругались. На весь государев Кремль шум подняли. И чего ему неймется, боярину худородному?
– О чем речь, Василий Федорович? Во дворце я вчера не был: государеву просьбу исполнял.
– А вот о чем речь моя. Не дело задумал боярин Борис Федорович. На ливонца царя подбивает. Ha-ко чего замыслил – Нарву на Варяжском 1море ему подавай! Двадцать пять лет покойный государь у ливонца море воевал, а проку нет. Наши деды и прадеды издревле в своих хоромах сидели. На Руси всего вдоволь, пошто нам Варяжское море? А Бориска одно заладил, что-де без своих кораблей, моря и торговли с иноземцем – Руси не быть. Ишь куда хватил царев конюший! 1К купчишкам переметнулся. Это они его прельщают, аршинники!
– Ну, а что бояре?
– Поди, сам ведаешь. Бояре бранятся. Море нам ни к чему. Нам бы сызнова в свои уделы сесть. Нешто худородному Бориске станем потакать.
– Ты уж прости меня, Василий Федорович, но я не так мыслю. На Руси нонче неспокойно. Не время сейчас княжьим раздорам быть. На севере свейцы норовят Ям, Иван-город за Копорье отобрать, с юга – крымцы подпирают. Русь недругов своих должна встречать воедино. Пора княжьих уделов миновала. За бревенчатым тыном от иноземца не спрячешься. Раненько забыл ты, Василий Федорович, как в полоне татарском наши деды и прадеды жили. А виной всему – раздоры. Ужель ради своих уделов князья норовят к тем временам вернуться?
– Противу татарина сам с мечом пойду, за родную Русь голову положу, но ниже худородного Бориски ходить не стану! – запальчиво промолвил Масальский. – А вот тобой, князь, премного удивлен. Ужель ты Годуновым доволен? Нешто запамятовал, как царь Иван Васильевич, а теперь Бориска нашу княжыо честь порушил. Вспомни опричнину, Андрей Андреевич. Царь, почитай, всех именитых князей сказнил, а земли худородным людишкам по-раздавал. Вот тогда Бориска к царю и приблизился. Потомок татарского мурзы Чета – и подле царя стал ходить. Срам! Поди, не забыл, как он на государевой свадьбе скоморошничал?
– Не забыл, князюшка, хотя и молод в те годы был, – раздумчиво проговорил Телятевский, и в памяти его всплыла одна из многочисленных шумных царских свадеб (Иван Васильевич женился семь раз), на которой посаженым отцом был избран юный чернокудрый красавец, опричник Борис Годунов.
А Василий Масальский все недовольно высказывал:
– Лестью и хитростью своей царя он покорил. Кто первым любимцем у государя был? Малюта Скуратов-Бельский – боярский душегуб и палач, прости господи.
Сколько родовитых людей он, злодей, в Пыточной башне замучил! Моему тестю самолично топором голову отрубил, шурина на Болоте четвертовал, ирод проклятый. А Борис-ка всем на диво на дочери Малюты женился. Вот за то государь ему боярский чин и пожаловал. А с той поры, как Годунов свою сестрицу Ирину на царе Федоре Ивановиче обвенчал, и вовсе Бориска возгордился. Теперь ему все нипочем. Иноземных послов заместо царя у себя в палатах принимает и рынды 1вокруг него, словно у помазанника божья, с серебряными топориками стоят. Все приказы и полки стрелецкие под его началом. А в при-казах-то кто сидит? Одни людишки худородные. Погибель на князей идет. Тьфу, татарин окаянный!
Телятевский громко рассмеялся:
– Живого места на Годунове не оставил. Дорого бы дал Борис Федорович, чтобы речи твои крамольные услышать.
Василий Федорович обидчиво фыркнул и схватился за шапку. Телятевский придержал его за рукав атласного кафтана и снова усадил в кресло.
– Не злобись на Бориса, князь. Он разумом крепок и во многом о Руси печется.
– Еще как печется! – сердито швырнул шапку на пол Василий Федорович. – Последнего сына у меня забирает. К иноземцам в Любек направляет. Намедни вызвал к себе моего Гришку и говорит: «Поезжай-де, Григорий сын Васильев, в страну заморскую да науки разные и дела корабельные у немчина постигай».
– Опять-таки верно Борис Федорович надумал. Не один твой Гришка – вместе с ним еще два десятка молод-цев к иноземцу будут посланы. О том мне ведомо.
– Ты к Годунову близок. Он к тебе благоволит. Заступись за моего чада непутевого. Он мне в вотчине надобен. В деревеньки свои мыслю его снарядить. С мужиками у меня худо, разбредаются.
– О Гришке твоем слово замолвлю. Только зря ты его, князь Василий Федорович, в вотчине держишь. Я бы и сам не прочь у иноземца наукам поучиться.
– Вот и поезжай вместо мово Гришки. Тебе с немчи-ном не впервой встречаться. На Москве вон болтают, что ты с аглицкими купцами в дружбу вошел, приказчиков своих на Белое море разослал, – продолжал брюзжать Масальский.
– Доподлинно так, князь Василий. О том я тебе еще в своей вотчине сказывал. Скрывать не стану. Есть у меня приказчик и в Холмогорах. С заморскими купцами хлебом торговать – прямая выгода.
– Срам, князь Андрей. Да и слухи все диковинные на Москве о тебе идут. Намедни сказывали, что-де ты свей-скому королю Иоанну через аглицкого купца тайные грамотки посылаешь.
– И о том ведаю, – посуровел в лице Телятевский. – Василий Шуйский меня повсюду чернит. Только я не князь Андрей Курбский, что святую Русь иноземцу продал. У меня нонче одна забота – торговать у немчина поучиться. Слава богу, что хоть Борис Федорович брехне Васьки Шуйского не верит.
Телятевский звякнул колокольцем. В палату вошел холоп.
– Принеси фряжского вина из погреба да квасу монастырского 1.
Холоп поспешно удалился, а Масальский замахал руками:
– Уволь, уволь, Андрей Андреевич: пятница 71 71
Пятница – по Библии – день распятия Христа на кресте, поэтому обычно в этот день на Руси верующие постились.
[Закрыть]седни. Или забыл князь, что по этим дням завсегда пост? И чарочки не пригублю.
– Богомолец ты, князь Василий. По христовым седмицам 72 72
Седмица – семь дней в неделю.
[Закрыть]все живешь. А я вот грешник, князюшка. В святцы редко заглядываю.
– Завсегда у тебя ересь на уме. Панихида по царевичу нонче, не до вина теперь, – вздохнув, вымолвил Василий Федорович и, помолчав, произнес озадаченно. – Невдомек мне, князь Андрей Андреевич, отчего Борис Годунов своего злейшего врага Василия Шуйского в Углич по делу покойного царевича Дмитрия отправил? А вдруг князь Шуйский подтвердит то, что в народе людишки о Годунове говорят. Тогда не миновать ближнему боярину плахи.
– Не подтвердит. Пустое все это. Шуйскому Годунова не свалить. За Борисом Федоровичем все дворянство стоит, царь и войско стрелецкое. Да и не тот Шуйский человек, чтобы в лоб сильного супротивника бить. Он все исподтишка норовит ударить. Борис Федорович в правоте своей верен – вот и послал в Углич недруга.
– А так ли, князь Андрей Андреевич? Темные делишки вокруг нас творятся. Сомнения меня скребут.
– Борису Федоровичу я верю. И тебе советую его держаться, – твердо высказал Телятевский.
– Нет уж уволь, Андрей Андреевич. С татарином близко за один стол не сяду, – снова вскипел князь Масальский.
И быть бы тут ссоре. Не впервой друзьям старинным меж собой браниться. Но на их счастье ударили по Москве ко всенощной 73 73
Всенощная – церковная служба, в состав которой входит ве черняя и утренняя.
[Закрыть]. Богомольный Василий Федорович, так и не пригубив чарки, заторопился в храм. И уже от дверей прокричал с обидой:
– Одумайся, князь. Все бояре Годуновым недовольны. Василия Шуйского не сторонись. За княжью честь с Бо-риской борется, за боярство старинное. И тебе надлежит с нами быть.
