Текст книги "Мозаика. Невыдуманные истории о времени и о себе (СИ)"

Автор книги: Вадим Ломтев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Впрочем, однажды было и такое. Стипендию почему-то задержали, аварийные запасы пищи оказались израсходованными, и поиски еды по этажу ничего не дали. Пришлось укладываться спать с пустым желудком, но сон никак не приходил, и три великовозрастных балбеса изводили друг друга разговорами о вкусной и здоровой пище. Вроде генералов у Салтыкова-Щедрина, вспоминавших вначале про рябчиков на обеде у генерал-губернатора, затем про котлеты их кухарки, а закончивших мыслью о том, что хороши бывают и перчатки, если долго ношены.

Наконец утихомирились, попили воды из графина и стихли.

Неожиданно в коридоре раздались шаги – тяжелая поступь, как у командора в опере, остановились у нашей двери. Кто-то входит (двери у нас никогда не закрывались), сопит в темноте, включает свет. Толя Захаров! Приехал сдавать сессию. Перед отъездом заходил ко мне домой, и мама передала, как всегда, большой кулек рассыпчатого домашнего печенья, банку с вареньем, что-то еще, а главное – большую отваренную курицу.

Хлеба, к сожалению, не было, но мы особенно не расстраивались – все было съедено «в одно касание» и с большим аппетитом! До сих пор вспоминаю, как мы среди ночи едим курицу со сладким домашним печеньем – какое счастливое было время!

Глава 25. Выбор места работы определил мою взрослую жизнь

Студенческие годы, как и положено счастливому времени, проскочили быстро. Пришло время очередной раз решительно шагнуть и выбрать место работы, место дальнейшей жизни.

Как только я прочел предлагаемый выпускникам список мест назначения, я выбрал сразу: Воронежский завод горнообогатительного оборудования, конструктор. Меня все пытались отговорить: «Машиностроительный завод, ты потеряешь полученную в институте специальность…» и т.п., но я не слушал никого и ясным теплым утром 1 сентября 1959 года в 5 часов стоял на перроне Воронежского вокзала. До начала работы было немного времени, и я начал знакомство с городом.

Раньше в Воронеже я никогда не бывал, и никто мне о нем не рассказывал. Город меня сразу сразил: я надеялся увидеть старинный город петровских времен, а постройки на привокзальной площади все оказались новейшими, с архитектурой без серости и однообразия.

Позже я узнал, что Воронеж после войны был включен в список десяти городов Союза, наиболее пострадавших от военных действий (более 200 дней по городу проходил рубеж нашей обороны, оставившей после себя сплошные руины), и что город к моему приезду почти весь восстановили всесоюзной стройкой.

Также я с удивлением узнал, что местная газета «Коммуна», как было напечатано на ее первой странице, издается в Воронеже с дореволюционного времени, с февраля 1917 года. (Интересно, что и Советская власть была установлена в Воронеже почти на десять дней раньше, чем в Москве).

Пока ехал от вокзала до завода, а это около часа трамвайной езды, прочел в «Коммуне» большой фельетон «Зеленая шляпа». В нем рассказывалось, что благодаря стараниям сыскных органов в городе разоблачена группа молодых людей, в основном – студентов, любителей развлечений, несовместимых с советской моралью. Чтобы отличаться от серой массы горожан, они носили зеленые шляпы, организовали одноименный клуб, и что самое ужасное, членом клуба был знаменитый штангист, первый советский чемпион мира в тяжелом весе, заслуженный артист РСФСР Григорий Новак!

Заканчивался фельетон одобрением принятых организационных мер: студентов – выгнать вон из ВУЗов, работающим «прочистить мозги» на комсомольских собраниях, подобных Новаку циркачей в город не пускать – не нужны нам такие гастролеры!

Под впечатлением от увиденного и прочитанного я пришел к главному инженеру завода, Геннадию Ивановичу Шастину. Тот меня встретил без особой радости:

– Вот еще один специалист. Ну что мне с тобой делать, куда девать?

На заводе в это время и так был перебор со специалистами, а месяц назад сюда уже прибыли также по направлению трое моих сокурсников: Николай Гребенюк, Люба Иквина и Алла Шилова (я на месяц отстал из-за сборов на военной кафедре).

Я припомнил, как на прощальном обеде, устроенном в Георгиевске в честь моего отъезда в Воронеж, приятель отца, председатель соседнего колхоза Иван Иванович Тендряков вполне серьезно уговаривал меня: «И на кой черт тебе этот Воронеж? Иди ко мне главным инженером на новую птицефабрику – только построили! Все время будешь есть свежие яйца!». Тогда я не согласился. Может, пока не поздно, звонить Ивану Ивановичу?

– Пойдешь в отдел механизации и автоматизации конструктором, – продолжал Шастин, увидев в моем дипломе приписку о дополнительной специализации по автоматизации, – зарплата тебе будет 730 рублей.

Я безропотно согласился (Шастин, как мне показалось, уже был готов подписать мне открепление, дающее право на свободное трудоустройство), и начались мои заводские будни.

Глава 26. Я – молодой специалист. Мои коллеги

Первым делом я устроился в общежитии. Интересно отметить что всю жизнь меня преследует число 13: я родился 13-го числа, 13-го защитил диплом, завод был расположен на улице Чебышева, 13, общежитие находилось на улице Волгодонская, 13, и много других совпадений.

В недавно построенном общежитии все комнаты были на четырех человек. Николай Гребенюк, заселившийся пораньше, зарезервировал одно место для меня. Два других занимали выпускники Ждановского политеха Николай Захарченко, работавший мастером в кузнечном цехе и Борис Хубадзе, зачисленный инженером в отдел главного технолога.

Люди в отделе механизации мне понравились: отзывчивые, любезные, грамотные, ко мне отнеслись приветливо. Отдел проектировал вспомогательные средства для нужд завода: конвейеры, разного рода приспособления, нестандартное оборудование.

Я быстро включился в работу и вскоре, как мне кажется, заработал некий авторитет как специалист. Во всяком случае, мне быстро повысили зарплату, и с Нового года я стал получать уже 1100 рублей (мама в это же время, работая управляющей конторой, получала в месяц 1200 рублей).

Наиболее яркой личностью в нашем отделе был Арон Самойлович Абельский, самый старший, самый опытный и знающий конструктор-практик. Абельский не признавал никаких расчетов и делал все, полагаясь только на чутье, но никогда не ошибался при выборе размеров силовой конструкции (можно было не проверять).

Другой чертой Абельского была гиперэкономность. Тому яркий пример: летом мы все (кроме АС – он единственный был некурящим) курили в помещении у открытых окон. Однажды я прикуриваю, гашу спичку, а в это время АС мне кричит: «Не выбрасывайте!», но поздно: остаток спички уже улетел в окно. Я протянул АС целую спичку, но тот замахал руками – не надо, мол. Через некоторое время я опять достал спички. АС сразу же попросил: «Пожалуйста, не выбрасывайте обгорелый остаток». Даю ему остаток, тот его затачивает как зубочистку и начинает ею пользоваться по прямому назначению. Говорю ему:

– Арон Самойлович, и стоило столько ждать? Я же ведь предлагал Вам целую спичку – можно было взять!

– Но спичка ведь стоит денег!

На вопрос, откуда у него эта черта, АС рассказал, что этому его научила полуголодная жизнь в Америке, где он прожил более 10 лет. Попал АС туда в начале Первой мировой войны. Ему было 18 лет, был он еще не женат, и проживала его семья за чертой оседлости в пригороде Санкт-Петербурга. Вызывают его на призывной пункт, производят медосмотр, приносят бумаги вахмистру. АС рассказывал:

– Сидит такой большой, усатый, страшный! Крутит мои бумаги, что-то думает. Я говорю ему: «Запишите меня, пожалуйста, в артиллерию, я люблю железки разные…, а он мне:

– Жид?

– Да, жид.

– Пойдешь в пехоту, жидовская морда, будешь носом землю рыть!

И так мне обидно стало! Почему я должен такую Родину защищать?

Пришел я домой, рассказал домашним, что меня ожидает, пришли наши родственники, знакомые, собрали деньги, в тот же вечер купили билет на поезд до Владивостока, и я укатил. А дальше пароходом до Сан-Франциско, и застрял там на 10 лет, пока не узнал про обращение Ленина ко всем евреям за рубежом возвращаться домой.

Вот так АС и вернулся в СССР, но прежде ему, очевидно, пришлось хлебнуть по полной программе, да так, что приучили всю жизнь экономить на спичках.

* * *

Был и другой примечательный человек в отделе механизации: Павел Степанович Сердюков, конструктор, человек с трудной судьбой. Родом он был из Белоруссии, всю войну прослужил в наземных авиационных войсках, занимался ремонтом и восстановлением самолетов. При освобождении Белоруссии побывал в своей деревне и узнал, что из родных абсолютно никого не осталось: бомбежки, каратели. Войну закончил в Чехословакии. Пришло время демобилизации, но он не спешил возвращаться: дома родного нет, из близких никого не осталось, а тут и влюбился в местную. Женился, но вскоре за ним и за многими другими такими же «ушлыми» пришли, погрузили в теплушки и прямым рейсом отправили в Сибирь. А потом на баржи и в Норильск. И там ПС провел «от звонка до звонка» 10 долгих лет. Затем был реабилитирован, работал в Кривбассе, женился, показалось – неудачно, оставил жену и маленькую дочь и уехал в Воронеж.

Не знаю, что больше повлияло на психику ПС – работа в авиационных войсках в военные годы или особенности лагерной жизни, но на заводе он получил с полным на то основанием репутацию чудика.

Он напоминал чем-то изобретателя Бабкина из романа Ильфа и Петрова "Светлая личность", создавшего средство против веснушек и думавшего, как приурочить раскаты грома к юбилею местного цирка.

Павел Степанович изобрел новый реактивный двигатель, работавший на смеси воды и керосина (весь проект был у него только в голове) и занимался изготовлением на его базе легкового автомобиля. Днем он работал как обычный конструктор, а все остальное свободное от основной работы время (и вечером и ночью, по выходным и праздничным дням) он был и токарем, и фрезеровщиком, и сварщиком, и слесарем – специалистом на все руки. Причем каким специалистом!

Вспоминаю, как спустя много лет после начала его работы над автомобилем (я уже был главным инженером завода) ПС принес ко мне в кабинет похвастаться изготовленный им собственноручно сложнейший с точки зрения ручной технологии узел, представляющий собой пустотелый тор («бублик») наружным диаметром приблизительно 700 миллиметров, внутренним – примерно 500, изготовленный из листовой нержавеющей стали толщиной полтора миллиметра.

Изделие идеально соответствовало понятию "тор", который, выражаясь языком математики, есть геометрическое тело, образованное путем вращения круга вокруг непересекающей его и лежащей в одной с ним плоскости прямой. Поверхность тора у ПС не имела ни одного прямолинейного участка (была лишь сфера и антисфера), и казалось, что при его изготовлении использовались сложные штампы. На самом деле пустотелый тор был изготовлен только золотыми руками ПС.

Впечатляла точность изделия: как сказал ПС, предельное отклонение фактической координаты любой точки поверхности тора от расчетного ее положения в пространстве не должно превышать полутора миллиметров – и ПС, пользуясь заранее приготовленными шаблонами, доказал, что это техническое требование выполнено. Тогда для всех стало ясно, что именно кустарным способом "выколачивал" на примитивных подложках ПС долгими вечерами в своей мастерской – так он с гордостью называл металлический бокс, который ему разрешили установить в укромном месте на территории завода.

В боксе у него стоял автомобиль – списанное такси, побывавшее в аварии и переданное ПС по его просьбе.

Следует отметить, что завод часто шел навстречу его просьбам: решен был вопрос с боксом, выделялись материалы и инструмент, было подготовлено официальное обращение в таксопарк с ходатайством о передаче автомобиля, предоставили небольшую квартиру – живи и работай, ПС, и прости, если сможешь, Советскую власть за причиненные обиды. Но, как видно, ПС обиды не мог простить.

Было еще одно увлечение у ПС: стихи. Стихи эти никак нельзя было считать поэзией: размер стиха не соблюдался, его портили неудачные рифмы типа "ботинки-полуботинки", но что отличало творчество ПС, так это лютая нелюбовь к коммунистическим идеалам, к большевизму. Он сочинял небольшие стишки, в основном четверостишья, и доверительно их читал избранным, без свидетелей. Однажды он мне прочел «по секрету», а я запомнил:

Страна наша богатая одна на всей планете,

Но коммунизм ее собакою на сене здесь живет.

Сам не живет, как нужно жить на белом свете

И жизнь построить нужную достойным не дает.

Такое «творчество» не могло не вызвать реакции со стороны компетентных органов, но принимая во внимание безобидность ПС для Советской власти, было решено не обращать на него серьезного внимания.

ПС пытался реализовать свое изобретение в нелогичной последовательности. Я предлагал ему изготовить вначале двигатель, испытать его по всем параметрам на стенде и таким образом развеять сомнения относительно тягового усилия, шума и безопасности работы в условиях городской среды.

Однако ПС невозможно было переубедить, он начал работу с создания собственно автомобили: удлинил и изменил кузов, изготовил пневматические амортизаторы, усовершенствовал рулевое управление, установил даже механические стеклоподъемники – вещь невиданную для отечественного автомобилестроения. На это ушли годы.

Надо отдать должное таланту ПС: автомобиль внешне выглядел прекрасно. Такие стремительные формы можно было увидеть только в фантастических романах, не было только двигателя.

Прошло еще лет десять. Я работал в Москве, когда ПС наконец закончил изготовление двигателя. На испытания он не стал никого приглашать, (хотел сделать сюрприз), а как-то в субботу произвел пробный запуск. По рассказам случайных очевидцев, раздался страшный рев и свист, а из бокса повалил черный дым. На шум собрались зрители. ПС выглядел удрученным, на его чумазом лице было недоумение, которое потом сменилось ликующим прояснением: "Понятно, в чем дело!". Бокс был заперт, и ПС надолго исчез.

Приехав как-то в Воронеж, я случайно встретил ПС, и осторожно, чтобы не обидеть, поинтересовался его детищем (о пережитом фиаско я уже слышал).

Павел Степанович поведал мне с горечью: "Понимаешь, я ошибся. Я потерял где-то при расчетах три нуля, и фактически тяговое усилие составило всего один килограмм, а не одну тонну по расчету. Но я знаю, что нужно сделать, чтобы исправить положение дел".

Это был второй случай, когда ПС признал свою ошибку. Первым была женитьба. Последние годы с ним жила его уже взрослая дочь, которая пошла по "скользкой дорожке" и попала в тюрьму.

После долгих лет разлуки приехала в Воронеж и жена, разыскала ПС и тоже стала жить вместе. Это были люди совершенно разных жизненных интересов, запросов и интеллектов, ужиться никак не могли и ссорились постоянно. В пылу очередной ссоры ПС стукнул благоверную молотком по голове и убил.

Павла Степановича арестовали, и он исчез навсегда.

Глава 27. Мои однокурсники, распределенные в Воронеж

Следует рассказать и о судьбе моих сокурсников, которые вместе со мной приехали в Воронеж. Их было, как помните, трое, и все они были направлены в отдел главного конструктора.

Алла Шилова, небольшого росточка, симпатичная хохотушка, чем-то напоминавшая киноактрису Румянцеву, проработала на заводе совсем немного: через несколько месяцев в Воронеж заехал выпускник нашего курса Паша Едоженко, который безуспешно ухаживал за Аллой все последние годы. На этот раз Алла сдала позиции, и Павел увез ее на Урал.

Люба Иквина, закадычная подружка Аллы, любившая похохотать не меньше ее, быстро вышла замуж тоже за конструктора, Виктора Гололобова, родила ему двух сыновей и трудилась на заводе до ухода на пенсию.

Интересный был момент с ее супругом. Приехал к нам в командировку представитель «Машиноэкспорта» по вопросу поставки запасных частей на экспорт. Провели небольшое совещание, сели писать протокол. Оказалось, что за столом двое Гололобовых – наш и гость. Я пошутил, не родственники, мол? Начали разбираться, и оказалось, что так и есть! Оба были родом из одной деревни Тульской области, учились в одно время в разных школах. Обнаружилась масса общих знакомых и многочисленных родственников. Воистину земля тесна.

Третий сокурсник – Николай Степанович Гребенюк, мой земляк родом из Минеральных Вод, что находятся в 26 километрах от Георгиевска, был одним из немногих студентов, кто участвовал в войне. Правда, Николаю не пришлось долго воевать: после окончания артиллерийского училища он участвовал в боях за освобождение Крыма, был в скором времени ранен (у него была перебита кисть руки), и на этом его военная карьера закончилась.

Николай от природы был очень стеснительным человеком, временами робким, из-за чего, я думаю, долгое время не мог жениться. Его страстными увлечениями были автомобиль и рыбалка, в основном на прудах и озерах. Но иногда он рыбачил и на реках.

Следует отметить особенную красоту и привлекательность речек удивительного Воронежского края, куда нас забросила судьба. Реки Дон и Воронеж при этом не в счет: это обычные реки с небольшим судоходством, полностью обжитые людьми, реки, достойные уважения (родина военно-морского флота России, впервые построенного здесь Петром для завоевания Азова), но не способные поразить чем-то особенным воображение любителей природы. А я имею в виду тихие, покрытые кувшинками лесные речки с такой прозрачной водой, что погрузившись по шею, можно рассматривать мелких рыбешек, снующих у ступней ног: Усмань, Хава, Черная Калитва, Хопер, Ворона, Елань, Савала…– да их всех и не перечтешь! А самым любимым местом отдыха считались у нас берега речки Битюг, но не там, где она протекает уже по степи и впадает в Дон, а в лесной ее части, в районе города с красивым названием Анна.

Любимый мой прозаик Константин Паустовский, кажется, не был знаком с природой Воронежского края. Он с большой теплотой и поэтической проникновенностью описал красоты Мещеры. Но я уверен, что если бы судьба забросила его в Центральное черноземье, свою любовь к Приокским местам ему пришлось бы, как минимум, делить с любовью к местам Придонским.

Повторюсь, что Битюг был любимым местом отдыха нашей компании. Легковой автотранспорт в начале 60-х был недоступной роскошью, и потому мы договаривались в заводском транспортном цехе с водителем грузовика, который, с разрешения начальника цеха, соглашался провести с нами выходной день на природе. Рабочий день в субботу в начале 60-х годов был укороченным, до 14 часов, поэтому по окончании трудовых забот мы очень быстро собирались, набивались в открытый грузовик и не позже 16 часов выбирались за город.

Путь предстоял неблизкий: от порога до места было 118 километров, более двух часов хода, – это считалось очень далеко, но по свежему воздуху, с веселыми, а иногда дурашливыми, песнями казалось совсем незаметным. «Наше» место на берегу Битюга было расположено километрах в 15 от Анны, в районе Белозерки – так неофициально называлось небольшое поселение на берегу заросшего камышом озерца, соединенного с речкой несколькими ериками. Здесь было все необходимое для отдыха на любой вкус: девственный лес, небольшой песчаный пляж, хорошие условия для подводной охоты, а жемчужиной получаемых удовольствий были раки.

В тот день, о котором мне хочется рассказать, мы прибыли засветло, начали расставлять палатки, заготавливать дрова для костра (чтоб хватило на всю ночь), готовить ужин. Особо ретивые, и Николай был в их числе, немедленно бросились на промысел раков. В этот вечер, как и предрекал Николай, клева никакого не было. На этот случай у него имелись три раколовки – проволочные кружки с натянутой на них сеткой, на которую следовало класть примитивную приманку и затем периодически извлекать улов из воды.

Для ловли Николай облюбовал себе место, где берег был обрывистым, а глубина составляла около двух метров. Быстро расставил свои снасти, не прошло и минуты, решил что-то подправить и достал одну из раколовок – там уже было три крупных рака. Высыпал их в корзину, поправил приманку. Забросил, поднял вторую – в ней тоже три, и тоже вполне приличные. В третьей – та же картина.

Вскоре корзина была заполнена, но Николай не останавливался, он начал ссыпать раков в большой мешок, называемый почему-то «крапивным». Уже был готов наш нехитрый стол, уже сели все ужинать, уже приглашали Николая: «Иди, Коля, хоть рюмочку выпей!» – ничто не действовало на человека, у которого взыграл охотничий инстинкт. Только когда мешок был полностью заполнен, Николай пришел к столу.

Наутро, когда встало солнце и стало светло, я надел маску и ласты и осмотрел место: обрывистый берег был весь усыпан рачьими норами, и почти в каждой из них сидел рак – видны были только торчащие клешни. А на дне, наклонно уходящем в глубину и в темень реки, раки сидели почти сплошным покрывалом и при моем приближении к ним даже не разбегались, а лишь угрожающе протягивали клешни.

Что заставило собраться раков в Белозерке? – Не знаю, может быть, это была какая-то их общая «свадьба», но ни до, ни после такого количества раков я не видел никогда.

На следующий день раки стали основным составляющим нашего пищевого рациона (рыбы мы так и не наловили, а на безрыбье, как говорится, и рак рыба), и весь мешок был съеден.

Хотел подытожить, что столько раков я никогда не съедал за один день, но решил, что это будет неправдой, поскольку вспомнил такой случай.

Незадолго до переезда в Москву звонит мне директор нашей столовой и говорит, что где-то достал задешево центнер хороших раков. Продукт, мол, скоропортящийся, и если есть желание, то …

Я заказал ведро, послал водителя, и тот поставил заказ в багажник. Был уже восьмой час вечера, я собрался ехать домой, позвонил Алле, чтобы грела ужин, как вдруг открывается дверь и заходит коллега с соседнего завода. Поговорили, что требовалось – решили, потом, как полагалось в те «застольные» времена, достали бутылку, распили и отправились по домам.

Выхожу из машины, направился к подъезду, а Николай кричит мне: «А раки?». Прихожу домой с ведром: «Держи, Алла, наловил! Давай варить!».

Та «погрызла» меня слегка за задержку: «Есть же телефон! Я ждала-ждала, дети ждали, а ты … Я вынуждена была сама поужинать, время позднее, иду спать…».

Я решил готовить раков самостоятельно. Набрал из газовой колонки ведро горячей воды, поставил его греться на газ, насыпал соли, специи, побросал туда раков, и через полчаса все было готово – Алла не успела даже заснуть. Приглашаю ее, но уговоры не подействовали. Начал есть сам. Аппетит вечером у меня всегда был хороший (особенно если перед этим пришлось «принять» немного), и я быстро одолел полведра. Мне стало как-то стыдно за эгоистичное пожирание деликатеса, и я решил повторно пригласить Аллу. Я еще раз стал убеждать ее в необходимости подняться и составить мне компанию (блюдо, мол, стынет, да и кончается), на что услышал: «Не кончится! Отстань, я сплю…».

«Ну ладно, думаю, «сплю» так «сплю», а насчет «не кончится!» – вопрос сомнительный». Сел, поднатужился и доел. Причем не так, чтобы только «понадкусить и выбросить», а выгрызал у раков все подчистую. Закончив обжорство, я прибрался, вынес мусор и только потом заснул с ощущением полного пресыщения.

Утром состоялся диалог:

Не вижу раков…

Ты же спала, и тебе, видимо, приснились.

Пожалуйста, не делай из меня дурочку, я еще в своем уме. Куда их спрятал?

Я все съел.

Ну и ну…

Большего количества раков за один присест я никогда не съедал.

А предыдущая «рачья» история окончилась так: в этом же году поздней осенью мы еще раз были в Белозерке. «Рачья свадьба» закончилась, Гребенюк наловил немного раков своим методом, раколовками.

Вода была уже холодная, и мы попробовали ловить раков, плывя на лодке по ерикам и собирая их со дна сачками. Очень азартное и продуктивное занятие, но закончилось для меня неблагополучно: при неосторожном движении потянувшись за крупным раком, я оказался в воде, застудил позвоночник, долго его лечил и уже более 40 лет не могу жить без лечебной физкультуры.

На следующий год, когда мы приехали в Белозерку, раков мы не увидели ни одного, лишь весь берег был сплошь усыпан пустыми рачьими панцирями. Местные жители нам рассказали, что ранней весной сахарный завод, что находится выше по течению Битюга, произвел сброс своих отходов и уничтожил в реке почти все живое. Раки, которые могут жить только в чистой воде, не вынесли «химической атаки», дружно вылезли на берег и передохли. С этих пор на Битюг мы перестали ездить, у завода появились свои стационарные базы отдыха.

Слышал, что раки в Битюге в последнее время опять появились, но в связи с бурным развитием личного транспорта и увеличением числа отдыхающих тихая жизнь на его пасторальных берегах закончилась.

Все-таки как прав философ, сказавший, что человек, столкнувшись с природой, оставляет после себя пустыню!

Глава 28. Мои общежитские друзья

Я прожил в общежитии почти четыре года. Это были, как тогда казалось, замечательные времена: появились первые признаки «оттепели», которые расценивались всеми как значительные общественные завоевания, мы были молоды и свободны – ну что еще нужно? Конечно – деньги, а они у нас стали водиться: в начале 60-х стала ускоренно развиваться отечественная металлургия, а за ней и горнорудная промышленность. Завод был буквально завален заданиями на поставку оборудования для пусковых строек, а отсюда и зарплата, и премии.

Родители были недовольны моим положением неженатого молодого человека и мечтали найти мне невесту, но я отнекивался и говорил, что еще «не созрел».

Когда я жил в общежитии, у меня было две компании. Первая – по месту жительства: известный уже Николай Гребенюк и проживавшие также в общежитии «разведенцы», приехавшие из Украины: Федор Иванович Крумер (начальник отдела труда и зарплаты) и Павел Васильевич Котенжи (начальник сварочного цеха). Они были все намного старше меня, и общение с ними шло вразрез с мечтами моих родителей о скорейшем прекращении моей холостяцкой жизни.

Павла Васильевича на завод притащил Вадим Воронин, добродушный здоровяк, работавший заместителем директора по коммерческими вопросам, закончивший вместе с Котенжи политехнический институт в Жданове (ныне Мариуполь на Украине).

Они рассказывали забавную историю, случившуюся с ними в студенческие годы и много лет спустя имевшую продолжение. Сдавали они экзамен по теплотехнике – предмет, который студенты машиностроительных специальностей традиционно не учат и совершенно не знают. Воронин подготовился, сел отвечать и «поплыл», демонстрируя полное незнание. Преподаватель пытается задавать дополнительные вопросы – в ответ только «бе-ме».

– Воронин, ну это ужасно! Вы ничего абсолютно не знаете! Хорошо, задам последний вопрос: «Что такое энергия?».

Воронин опять «плывет». Экзаменатор продолжает:

– И как только не стыдно! Не знать такую элементарщину! Представьте себе картину: подходит к Вам маленький мальчик и спрашивает: «Дяденька, скажите, пожалуйста, что такое энергия?» – и что же Вы ему ответите?

Воронин, не задумываясь, со снисходительной небрежностью:

– А я ему скажу: «Подрастешь – узнаешь!».

Общий смех, Воронин получает тройку за смелость и находчивость.

Спустя много лет, будучи в отпуске и встретившись случайно в родном городе, Воронин и Котенжи ехали в ждановском трамвае, стояли на задней площадке. Заходит группа студентов, становится рядом, и один из них слово в слово пересказывает именно этот случай: «Подрастешь – узнаешь!». Дружно посмеялись.

Котенжи шепчет Воронину: «А хочешь, я тебя сейчас этим ребятам скажу, что все это случилось с тобой, а я был свидетелем?». Воронин ответил: «Не стоит – не поверят, да еще брехунами назовут…».

Другая моя компания на заводе была полной противоположностью первой. Одновременно со мной на завод в Воронеж приехала почти в полном составе группа выпускников Одесского политехнического института. Их распределили на разные предприятия. Женатые получили отдельное жилье, неженатые – общежитие. Один из неженатых, Наум Медовой, получил направление на наш завод и стал жить в соседней комнате.

Одесситы были компанейскими ребятами, веселыми, эрудированными, шумными, шутливыми и вообще ни на кого не похожими. Наум затащил меня в эту компанию, да так я в ней и остался на несколько лет.

Что объединяло приехавших, так это фанатичная любовь к родному солнечному городу и, соответственно, неприязнь к Воронежу, где нет моря и зимой лютуют морозы (та шё это, скажите, за город?).

Забегая вперед, следует сказать, что большинство приехавших через пару лет возвратились в Одессу, а остались лишь Петр Муштаев, работавший на станкозаводе, и Виктор Коржан, позднее ставший директором известного в нашей стране конструкторского института «Эникмаш».

Стоит рассказать о некоторых одесситах.

Душой компании был Юра Озеров, одаренный инженер, начавший работать на одном из оборонных предприятий и сразу завоевавший репутацию светлой головы. Кроме техники, Юра увлекался Флобером и одесским фольклором.

Юра родился в Одессе и был большой знаток и мастер одесского короткого анекдота. Стоит привести некоторые шедевры из его репертуара, который частично, по моему подозрению, был придуман автором:

Разговор в одесском трамвае

–Ви на следующей виходите?

–Да, вихожу.

–А перед Вами гражданочка тоже виходит?

–Да, виходит.

–А Ви ее спгашивали?

–Да, спгашивал.

–И шё же она Вам ответила?

–….

И еще разговор:

–Боря, здравствуй! Говорят, ты женился?

–Да, женился.

–И пгавда, что на русской?

–Да, пгавда.

–А чего гади? В Одессе столько кгасивых невест из хороших евгейских семей!

–Да, я согласен, много. Но еврейки, к сожалению, часто болеют…

–А что, русские разве не болеют?

–Та-а, болеют, конечно, но их не так жалко…

И еще:

Советское время. В гастрономе «выбросили» сметану. Выстроилась очередь. Идет бойкая торговля. Через некоторое время выходит директор магазина и вывешивает объявление: "Евреям сметана не отпускается". Очередь возмущена. Самый активный бросается к директору и кричит:

– Это антисемитизм! Это даже фашизм! Прекратите это безобразие, отмените запрет!

– Та шё Ви так разволновалися? Зачем кгичите? Ви сначала эту сметану попгобуйте, а потом шумите себе на здоговие!

Юра был женат и получил комнату в коммуналке в центре города. Жена его Лариса, или, как он ее звал «Лорха», приехала, осмотрелась и заявила: «Здесь жить я не смогу. Если тебе нравится – живи здесь, приезжай в Одессу в гости» – и уехала обратно. Юра даже вещи не стал распаковывать: почти год мы, заходя к нему, рассаживались на стопках книг.