Текст книги "Мозаика. Невыдуманные истории о времени и о себе (СИ)"

Автор книги: Вадим Ломтев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Вдруг кто-то трогает за плечо.

Стоит отец и спокойно говорит: «Пошли домой».

Пошли. Идем молча. На душе радостно – неожиданно нашелся выход из положения! Пусть уж лучше выпорет!

За всю дорогу – ни слова. Дома тоже, только: «Мой руки… Садись кушать… Ложись спать…».

Лег, но долго не спал.

За всю последующую жизнь, не знаю почему, но я так и не удосужился спросить родителей о подробностях того вечера: как отец меня нашел на вокзале? Почему оставил без наказания? Почему все молчали?

Как бы там ни было, на следующий день я «взялся за голову»: прекратил пропускать уроки, начал готовить домашние задания, стал если не полностью прилежным, то почти таковым.

Самому не верится, но я стал много читать. Записался в библиотеку, начал посещать читальный зал (некоторые самые интересные книги на руки не выдавались, и чтобы их прочесть, мне приходилось каждый выходной ходить через весь город). Читал я абсолютно бессистемно: и приключенческую классику, и детективы, и воспоминания участников войны. Большим подспорьем в ознакомлении с советской литературой было в то время прослушивание передач по радио, когда ежедневно в вечерние часы люди собирались у репродукторов, а известные мастера художественного слова читали слушателям произведения отечественных авторов. Именно таким образом я почти полностью прослушал «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого, «Это было под Ровно» Дмитрия Медведева (позже роман был переименован в «Сильные духом»), «Русский характер» Алексея Толстого, какие-то еще вещи.

Учеба мне давалась легко, особенно по математике, физике и химии, где ничего заучивать не требовалось – все запоминалось «с одного касания». Литература тоже давалась без особого труда, но письменные работы всегда омрачались ошибками.

В результате я окончил школу с некоторой претензией на «серебро»: в аттестате стояло лишь несколько четверок.

Глава 17. Как я чуть не стал моряком. Борис Бахтин

Встал вопрос: «Куда идти учиться дальше?»

Вопрос этот передо мною уже стоял три года назад после окончания седьмого класса. В то время я дружил с Борей Бахтиным, а Боря искренне бредил морем (и откуда только взялась эта любовь у мальчишки из степного края, где вся вода только и есть, что в Подкумке, через который в некоторых местах можно перепрыгнуть?).

Борис узнал, что в Одесскую мореходку принимают четырнадцатилетних юношей с семилетним образованием и готовят из них штурманов дальнего плавания для гражданского флота. Предложил мне попытать счастья, на что я с восторгом согласился. Долго не решался объявить об этом дома и наконец сообщил. Отец сказал: «Не дури. Заканчивай десять классов, потом поступай куда захочешь. А сейчас и не думай!» Мама нашла аргумент еще более убедительный: «Тебе же еще не будет четырнадцати, а там с этим делом очень строго! Потеряешь время!».

Я решил время не терять, и Боря уехал в Одессу один. Поступил и, приехав на следующий год на летние каникулы, стал предметом зависти нашего малолетнего общества: брюки-клеш, широкий ремень с медной бляхой, тельняшка, бескозырка, на левой руке наколка – якорь тащит со дна русалку весьма пикантным способом. Борис и раньше был веселым парнем, а теперь стал в полном смысле душой компании: балагурил, «по делу» смеялся, постоянно рассказывал связанные с Одессой и с морем истории из своей или чужой жизни, мне кажется, никогда не врал. В общем, настоящий «морской волк».

Когда Борис отучился два курса, к его великому огорчению Одесское училище было переведено в Архангельск, где он и стал наконец штурманом дальнего плавания и начал, как он выражался, «ходить по морям». Когда он учился, мы встречались каждое лето, во время каникул. Когда же он начал «ходить», встречи стали нерегулярными.

В последний раз мы виделись с Борисом, когда я уже начал работать и приехал домой поздней осенью. Мама рассказала, что на днях приходил Борис с женой. «Все бы ничего, но уж больно она у него… В общем, сам скоро увидишь – они обещали еще зайти».

На следующий день пришел Борис с женой.

Она была огромного по сравнению с Борисом роста. Я вообще считал, что супружеская пара может считаться нормальной лишь при непременном условии, что женщина помещается мужчине «под крыло» – в противном случае они «не пара». У Бори же было наоборот – скорее он мог легко спрятаться «под крылышко» к своей даме.

Во-вторых, у нее не было, к сожалению, ничего, что обычно вызывает у мужчины естественное стремление к противоположному полу. Поскольку описывать недостатки женщины «не есть занятие джентльмена», ограничусь очередным анекдотом:

Чукча приехал с женой в Москву и потерял ее. Приходит в милицию:

– Моя жену потерял…

– Не волнуйтесь, найдем. Расскажите приметы.

– Какие еще приметы? Жену потерял, однако…

– Вы что, не понимаете, что такое приметы? Попытаюсь объяснить. Вот у меня, к примеру, жена – стройная блондинка, волосы длинные, ноги – от ушей, рост – выше среднего, глаза большие, голубые, от нее всегда пахнет духами «Шанель»…. И так далее. Это и есть приметы. А как у Вас с приметами?

– Н-е-е-е…У меня жена маленькая, волос черный-черный, короткий-короткий, глазки маленькие, ноги киривые, всегда рыбой воняет сильно, однако…А твоя – совсем другое дело! Айда, лучше твою жену будем искать!

Мы вышли с Борисом покурить, и он рассказал свою жизненную философию: «Работа такая, что дома почти не бываешь. А без семейного очага нельзя, но когда после нескольких месяцев отлучки возвращаешься домой, важно быть уверенным, что твое законное ложе в твое отсутствие никто не занимал. Я долго выбирал и наконец нашел – темная деваха из глухой архангельской деревни. Пусть не красавица, но я твердо уверен, что за время моего отсутствия никто ее даже не пытался соблазнить».

Мы с Борисом вернулись в дом, «деваха» сидела, вжавшись в стул, а мама тщетно пыталась ее разговорить. Потом пили чай, чем-то угощались, потом гости ушли, и я Бориса больше никогда не видел. Но история на этом не закончилась.

Спустя пару лет мама случайно встретила Борю в городском автобусе. Борис по-прежнему работал штурманом дальнего плавания, только более высокой категории. Мечтал перевестись в Одессу, но смог устроиться только в Ждановском порту. Приехал, чтобы перевезти в Жданов своих родителей-пенсионеров. Развелся с прежней женой, а недавно снова женился – познакомьтесь.

Рядом стояла молодая женщина, как потом рассказала мама, необычайной красоты, которая встречается у современных украинок, сочетающих в себе их древнюю национальную «породистость» и заслуженную гордость за неотразимую внешность. Боря заметил, что его жена понравилась и, наклонившись к маме, сказал ей на ухо: «Тетя Ира! Не удивляйтесь резкой перемене моих жизненных принципов в отношении выбора жены. Просто меня убедили, что лучше кушать торт в компании, чем «гэ» в одиночку».

За Борисом никогда не замечалось склонностей к похабщине, но здесь с ним, очевидно, что-то произошло (может быть, радость от коллективного десерта?) и он допустил «окопный» юмор.

Мама никогда не выносила пошлости. Она распрощалась с молодоженами (благо, уже приехала), пожелала им счастья и больше не встречала.

Через несколько лет я приехал в Георгиевск в отпуск и зашел в дом, где жил Борис. В доме жили новые хозяева, нового адреса Бахтиных они не знали.

По каким морям ты сейчас «ходишь», друг моего детства Борька?

Глава 18. Отец вышел на пенсию

Отец руководил колхозом «Советская Россия» Ставропольского края довольно долго – почти 25 лет, был награжден Орденом Ленина и, как утверждали знающие люди, если бы не ушел на пенсию, был бы одним из первых кандидатов на получение звания Героя социалистического труда. Но он ушел.

Еще за два года до наступления 60-летнего возраста он объявил: «После 12 июля 1972 года работать я не буду». (По паспорту отец родился 29 июня, но эта дата была записана ошибочно, без учета перевода календаря на новый стиль).

Такое заявление отца все посчитали несерьезным: вполне здоровый человек, на котором можно «пахать да пахать», и вдруг на отдых – никуда не годится. Но он настоял на своем и подал заявление. Его уговорили завершить уборку, закончить финансовый год и отчитаться, как положено. Так и было сделано, и посевная 1973 года проводилась уже без отца. Он не стал работать нигде: ни в колхозе, ни в управлении сельского хозяйства, ни в системе народного контроля. Он лишь увлекся ведением домашнего хозяйства: расширял теплицу, пересаживал малину, ухаживал за курами, что-то выращивал в саду.

С новым колхозным руководством связи не поддерживал, но делами интересовался, живо их обсуждал со своими гостями, которые были в курсе, заочно ругал виновников за допущенные, по его мнению, ошибки.

Как бы там ни было, в 1973 году урожай собрали отменный: как сообщило Центральное телевидение, в колхозе «Советская Россия» было собрано рекордное количество колосовых – свыше 60 центнеров с гектара, тогда как раньше не собирали больше сорока.

Услышав это сообщение, я немедленно позвонил в Георгиевск: «Слышал? Вот что значит молодой руководитель! Пришел, вычистил все недостатки железной рукой и сразу рекорд!». Говорил я все это, конечно, шутя, но отец обиделся сильно. Когда я приехал в очередной отпуск, он продолжил разговор: «Если бы ты знал, как удачно сложился этот год для зерновых культур: озимые не подмерзли, суховеев почти не было, было два хороших дождя в мае, потом установилась теплая погода, потом жара – все было идеально. Все соседи тоже установили рекорды, и руководители там были не такие уж молодые…». Чувствовалось, что от обиды отец еще не отошел.

Очевидно, он очень переживал за работу, которой посвятил практически всю жизнь, но только виду не показывал. После его скоропостижной смерти в … году родные пришли к выводу, что он как бегун-спортсмен, бежал-бежал и вдруг с размаху уперся лбом в каменную стену, и лоб не выдержал. Ему бы поработать еще лет 10-15, потихоньку выполнить все свои задумки. А задумок у него было много.

Во-первых, он не исполнил свою заветную мечту – построить в колхозном поселке клуб, большой, облицованный розовым туфом, как у соседа Ивана Ивановича Тендрякова в пригородной станице колхоза «Путь к коммунизму». Даже Аркадий Райкин, отдыхая в Кисловодске, приехал с концертом по личному приглашению председателя. Так и не построил – все были другие задачи: то строительство жилых домов в поселке, то его газификация, то детский сад, то школа, то еще что-то.

А еще отец мечтал построить детский дом, какое-то подобие современных семейных домов. Главной задачей такого детского дома должно было стать воспитание сельских трудовых навыков у подрастающего поколения.

Важным фактором воспитания должно было стать устройство самого дома: внизу должно быть просторное помещение со столом, за которым поместятся одновременно человек двадцать – родители со всеми своими детьми – родными и приемными. Обязательно должен быть устроен большой камин, чтобы воспитывалась любовь к родному очагу. Рядом кухня, детская игровая комната для маленьких, а на втором этаже – несколько спален для детей и, при необходимости на первое время – для молодоженов.

Не менее важным является земельный участок: на нем должны находиться большой сад и огород, а также помещения для содержания двух–трех коров, нескольких свиней, коз и овец, птицы – словом, всего, чем должно быть богато зажиточное крестьянское подворье. Следует не забыть об устройстве спортивной площадки и бани.

Конечно, очень многое зависит от родителей. Это должна быть семейная пара, имеющая своих детей и умеющая заниматься их воспитанием, желательно молодая и с педагогическим образованием. Родители должны усыновить 15-20 детей различного возраста и создать семейную обстановку, полностью соответствующую укладу крестьянской семьи: наряду с учебой в школе дети должны готовить еду, убирать в доме, ухаживать за домашними животными, обрабатывать сад, огород и т.п.

Если ребенок будет успешно учиться в школе, колхоз сможет направить его на дальнейшую учебу по требуемой специальности и материально помогать, заключив договор о последующей отработке. Если же учеба в школе будет ребенку даваться с трудом, у него всегда будет возможность работать по любой из колхозных специальностей. Отец считал, что даже если половина из воспитанников таких домов останется жить и работать в колхозе, проект себя оправдает. Не успел.

Я долго не знал, кому можно было подарить идею семейного сельского дома. Хотелось, чтобы по своей натуре это был заинтересованный новатор-энтузиаст, с другой стороны, чтобы у него имелись определенные материальные возможности.

Наконец прочитал в журнале заметку о знаменитом нашем офтальмологе Святославе Николаевиче Федорове. При его институтском хозяйстве существовало, оказывается, большое подсобное хозяйство, развитием которого он серьезно занимался, средства у него имелись, а энтузиазма ему было не занимать.

Остановка была лишь за тем, как встретиться. Несколько раз я звонил ему по «кремлевке», но никак не мог застать на месте: то он на заседании в Думе, то в отъезде, то в отпуске. Так и не успел – Федоров погиб в авиакатастрофе, а с ним погибла, на мой взгляд, очень хорошая идея, реализация которой способствовала бы развитию самой нуждающейся отечественной отрасли – сельского хозяйства.

Глава 19. Я стал студентом

Мне очень хотелось поступить в Московский физико-технический институт, что на Долгопрудной, но никто не захотел составить мне компанию, а в одиночку ехать в Москву я не решился. Мой однокашник из параллельного класса Николай Гусев предложил: «Давай махнем в Орджоникидзе (ныне – Владикавказ), в Северо-Кавказский горнометаллургический институт. Плюсы: близко от дома (всего 220 километров), относительно большая стипендия 390 рублей, когда в других ВУЗах 290, а главное, выдают форму – фуражку с яркой кокардой, черный китель с золотыми вензелями на погонах – красота!».

Родители вопрос о ВУЗе оставили на мое решение, и я согласился с Колькиными доводами. Про себя отметил, что после первого курса можно будет и перевестись, если захочу.

Вместе с Николаем мы дополнительно проштудировали все необходимые школьные науки и отправились искать счастья в Орджоникидзе. Одновременно мы сагитировали ехать еще одного «искателя счастья», Толю Захарова, который закончил школу на год раньше нас, в 1953 году, ездил в Москву поступать в МАИ, но не прошел по конкурсу. Мы с Николаем подали документы для поступления на металлургический факультет, Анатолий – на электротехнический. Конкурс был около 10 человек на место.

Нужно было сдавать шесть экзаменов: литературу письменно и устно, математику, физику, химию и иностранный язык. По «письму» я получил трояк, по устному мне поставили 4, все остальные 4 экзамена я сдал на пятерки. Поскольку иностранный язык в подсчет не входил, у меня в итоге оказалось 22 балла, а требовалось, как вскоре стало известно, 23.

Николай набрал 23, а Толя, как и я, лишь 22.

Вывесили списки поступивших, пошли искать себя. Нашли сразу Николая, затем к моему неописуемому ликованию увидели мою фамилию, а Толю, как ни старались, в списках не обнаружили.

Я потом так никогда и не понял причину, почему меня приняли: в списках зачисленных в студенты мы не нашли ни одного абитуриента, у которого было бы меньше 23 баллов. «Блата», уверяю, у меня никакого не было. Наверно, сыграли решающую роль отличные оценки по «тяжелым» предметам, а литературу кто-то посчитал предметом второстепенным. А может, просто ошибся?

Как бы там ни было – Николай и я стали студентами, (Толя поступил тоже, но на заочное отделение). Шел 1954 год.

* * *

Начало студенческой жизни было омрачено сообщением, что форма в институте отменяется. Прощайте, золотые кокарды и вензеля на погонах! Вид старшекурсников, донашивающих форму, еще долго вызывал у нас жгучую зависть.

Традиционным осенним занятием студентов всех курсов и факультетов была поездка в колхоз на уборку кукурузы (других работ в Осетии для нас практически не существовало). Первая поездка состоялась в район Назрани. Приехали в горное селение, состоявшее из нескольких убогих домишек. Разместили всю нашу группу в огромном амбаре, без отопления, без воды, все удобства – во дворе. Спали, правда, на хорошем сене, которое часто меняли, ребята слева, девчонки справа, руководитель со старостой – в центре.

Питались довольно прилично: каждое утро с рассветом местные «джигиты» привозили на арбе живого барана, резали его под истошные вопли наших дев, свежевали и вручали тушу Элеоноре Артюшенко (все звали ее Элкой), единственной, которая согласилась быть поварихой. Со временем барана стали привозить заранее разделанным. Еще «джигиты» разгружали бочку с водой, хороший осетинский хлеб, овощи.

Элка не утруждала ни себя, ни нас разнообразием меню: она загружала в котел, стоящий на костре, кусочки баранины, добавляла все, что было под руками: картофель, помидоры, лук, чеснок, соль и какие-то специи. Блюдо это отдаленно напоминало харчо, и так мы и называли эту элкину стряпню – несколько примитивную, но калорийную и даже казавшуюся вкусной. И так по три раза каждый день на протяжении месяца!

После завтрака мы грузились в бортовую автомашину и ехали на необозримые кукурузные поля Северной Осетии (к этому времени ингуши еще не вернулись из Казахстана).

Уборка кукурузы – работа, которую нельзя было назвать непыльной: срывать початки весь день под палящим солнцем, набивать ими мешок, относить по рытвинам на край поля, возвращаться и опять все начинать сначала – через день такой работы мы от пыли стали грязными, как черти. А оказалось, что умываться нечем. Воды, особенно в первые дни, не хватало даже для питья, а не то чтобы помыться. Утром каждый мог рассчитывать на получение кружки воды, чтобы почистить зубы и продрать глаза. Можете себе представить, как тяжело было нашим девчонкам?

Но студентам в любой, даже трагичной ситуации свойственно, как всем молодым организмам, искать в жизни комическую составляющую.

Однажды ранним утром, проснувшись и почти растратив свою порцию воды, я сидел на крыльце нашего амбара и рассматривал свои давно немытые ноги, которые по виду уже не отличались от свежевыкопанных картофельных клубней. В кружке оставалось воды лишь на дне. Не знаю, с какой целью, я начал мыть большой палец на правой ноге. Кое-как «освежил». В это время из нашей «спальни» выходит, потягиваясь, Николай. Мы с ним, как земляки, спали рядом, и решение созрело немедленно:

–Колька, ну, ты даешь! Ты сегодня ночью проявил себя как последний извращенец! Чего ради ты сосал мой палец? Думаешь, доставил мне удовольствие? Расскажи хоть про свои ощущения….

При этом я с показным удивлением демонстрировал свой вызывающе чистый палец, одиноко розовеющий на моих ногах, напоминающих ноги босоногого дервиша, странствовавшего по пустыне.

Присутствующие сразу же поддержали розыгрыш. Нашлись даже «очевидцы», перешли на всеобщий хохот. Не смеялся только Колька. Со свирепым видом он бросился на меня и стал трясти за грудки, выкрикивая: «Да я тебя сейчас придушу!». Потом все успокоились.

Теплые приятельские отношения с Николаем Ивановичем Гусевым и его женой Лидой мы поддерживаем и поныне. Живут Гусевы в Лермонтове под Пятигорском, встречаемся с ними, когда мы с Аллой бываем в Кисловодске, иногда Гусевы приезжают в Москву. Часто вспоминаем кукурузные будни в Осетии.

Мне запомнился еще один эпизод из уборочной, правда, не комический.

Повезли нас и на этот раз на кукурузу в дальний район Осетии. Приехали под вечер, начали размещаться. В группе нашей учился Казбек Сидаков, который хорошо знал здешние места. Он сообщил, что если перейти через ближайший бугор, то можно попасть на колхозную бахчу. Предложил сходить за арбузами. Считая себя большим специалистам по чужим огородам, я вызвался составить Казбеку компанию.

Взяли большой рюкзак и пошли.

Быстро перевалили через бугор, но бахчи за ним не оказалось. Казбек сказал, что ошибся, и решительно добавил: «Вот за этим бугром бахча будет точно». Пошли – опять такой же результат. Потом за третий бугор, потом заблудились. В горах Северного Кавказа ночь наступает мгновенно: только что было солнце, потом оно опускается за горы, лучи уходят куда-то вверх, к звездам, и наступает, если нет луны, полная тьма.

Мы поняли трагизм положения, когда вдруг потеряли ориентиры – кругом ни бугров, ни огонька, одни звезды в кромешной темноте. Но Казбек не унывал и уверенным тоном командовал: «Вперед! Не отставать! Сейчас будем дома».

Действительно, к нашей радости, мы увидели одинокий сиротливый огонек, но он был не впереди, а где-то внизу, и по пути к нему был отвесный обрыв. Стали искать спуск. К счастью, показалась луна. Стало легче. С трудом спустились, огонек оказался небольшим горским селением. Обрадованные, бодро зашагали вперед, Но наши напасти не кончились. Навстречу с лаем выбежала свора собак, по всем признакам – свирепых. Они грозно лаяли и кружили вокруг нас. Мы отбивались камнями, размахивали рюкзаком, палками, Казбек кричал что-то по-осетински (не знаю – на собак или взывая о помощи). На шум вышел аксакал и отогнал псов (как только они нас там не порвали?).

Судя по гневному тону, старик долго нас ругал за глупое поведение, потом провел через темный аул, показал тропу и рассказал, как нам идти дальше. Мы бодро двинулись и где-то через час, далеко за полночь, добрались до своих. Они уже начали волноваться, хотели идти на розыски, но поисковые мероприятия решили отложить до рассвета.

Я понял, что с горами шутить нельзя и больше в подобные походы не отправлялся никогда.

Глава 20. Сопромат и основы марксизма-ленинизма

Учеба в институте мне давалась легко. Все общеобразовательные предметы – высшая математика, химия, начертательная геометрия и др. сдавались, как правило, на «отлично». Впрочем, бывали исключения.

Могу не без обоснованного хвастовства сказать, что я превосходно (для студента, конечно) знал такую дисциплину, как сопротивление материалов, или «сопромат» (некоторые считали, что ты не можешь считать себя студентом, пока не сдашь экзамен по сопромату). Лекции по сопромату нам читал высочайшего класса специалист в этой науке, некий Федоров, по виду – старорежимный профессор.

В свое время, по его рассказам, он работал вместе со знаменитым Тимошенко, с которым они вместе построили какой-то знаменитый мост в Киеве. Потом Тимошенко переехал жить и работать в США, прославился там как специалист своего дела, написал по инженерным наукам ряд учебных книг, отличающихся умением автора гениально просто объяснять самые сложные понятия. Эти книги, например, «Инженерная механика», «Сопротивление материалов», «Колебания в инженерном деле» были изданы в Союзе (некоторые из них в переводе Федорова).

Для меня же эти книжки открыли одну прописную истину: нельзя писать о сложных вещах сложным языком, а если автор блестяще разбирается в вопросе, то его изложение будет понятным всякому. Например, когда я захотел разобраться с теорией волчка (почему волчок не падает?) и перечитал для этого наши учебники, я абсолютно ничего не понял, а открыл Тимошенко с Федоровым – и сразу понял.

Пришло время сдавать экзамен по сопромату. Принимал Федоров. Беру билет – два первых вопроса не вызвали затруднений с подготовкой. А на третьем я «поплыл». Мне требовалось, как сейчас помню, вывести формулу момента инерции эллипса. Конечную формулу я написал, а вывод, хоть убей, выскочил из головы. Так и пошел отвечать. Ответил на первые два вопроса без замечаний, а по третьему, как говорится, ни бэ, ни мэ.

Федоров задал дополнительные вопросы – я все ответил, даже построил сложнейшую эпюру сил.

– Ну, а почему же Вы не знаете про эллипс?

Я только и пожал плечами.

Федоров тоже пожал плечами, полистал зачетку, чему-то молча удивился и вывел: «удовлетворительно».

Вышел в коридор. Все шокированы – ожидали только «отлично», рекомендовали пересдать, но я пересдавать не пошел: с тройками нам стипендию платили. Так я и закончил институт с одной тройкой в ведомости, приложенной к диплому.

Правда, был еще один инцидент, когда на одни сутки я стал даже «двоечником».

Был у нас такой неизвестный для современных студентов предмет – «Основы марксизма–ленинизма», кратко – ОМЛ. Лекции по этой дисциплине читала Наталья Алексеевна Плутахина (запомнил ее на всю оставшуюся жизнь). Не знаю, было ли это с ее стороны артистической игрой или проявлением искренних верноподданических убеждений, но когда НА рассказывала, как Иосиф Виссарионович Сталин во время побега из сибирской ссылки провалился под лед и потом замерзал в туруханской тайге, по ее лицу ручьями текли слезы.

В нашей группе она же вела и семинарские занятия.

События в стране по развенчанию культа личности Сталина, очевидно, сильно ударили по психике НА (Это было хорошо заметно по её постоянному сосредоточенно-хмурому виду). Предмет ОМЛ по инерции предусматривался учебным расписанием, но в дисциплине появились принципиально новые темы, например, «Последствия культа личности».

В тот злополучный день я шел на семинар по ОМЛ именно по этой теме. Повстречал однокашника Витю Пидорича, который всегда был в курсе всех политических новостей (у него дома был коротковолновый радиоприемник «Балтика», который позволял слушать «зарубежку», что он часто и делал).

– Витя, привет. Как дела? Что нового?

– Да ничего, вроде бы. Вот только сегодня утром, как сказал «Голос», Гарри Поллит (генеральный секретарь компартии Великобритании) после разоблачительного доклада Хрущева разочаровался в коммунистических идеалах и подал заявление о выходе из коммунистической партии.

Пришли на занятия. Сидим. Учебников о последствиях культа личности никаких не было, все материалы – только из газет. Меня НА вызвала одного из первых. Рассказал, что знал.

– Еще что?

Что-то добавил.

– Еще…

Ну, я и начал, демонстрируя свою осведомленность, рассказывать о разочарованиях Гарри Поллита.

Лицо у НА по мере моего повествования становилось розовым, потом красным, потом белым от ярости. Она встала со своего места:

– Кто Вам рассказал эту чудовищную ложь? Вы слушаете вражеские голоса! Вы распространяете антисоветчину! – И пошла, и понесла…– Садитесь!

Сел я в полной тишине, под сочувствующими взглядами однокашников, и больше меня НА до конца года не вызывала ни разу.

Зимняя сессия прошла для меня без сложностей: по ОМЛ был зачет, НА заболела, предмет сдавали старшему преподавателю кафедры Реутову, который и к самому предмету ОМЛ, так и к уровню знаний его со стороны студентов относился, по всей видимости, крайне снисходительно. Пронесло.

В летнюю сессию сдавать нужно было уже экзамен. Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Дело в том, что в ту зиму я записался в альпинистскую спортивную секцию – ходил на занятия по скалолазанию, учился вязать узлы, изучал основы поведения в горах. Руководством секции была определена дата восхождения группы на вершину Казбека. Чтобы успеть, мне пришлось какой-то экзамен сдать досрочно, оставался лишь ОМЛ, и завтра можно в поход.

Прихожу на экзамен первым, беру билет. Вопросы были для меня пустяковые: реформа России 1861 года, что-то из революционных событий и работа И.В. Сталина «Марксизм и национальный вопрос». Быстро подготовился, попросил разрешения отвечать, сажусь, бойко отвечаю на первый вопрос.

НА сидит с непроницаемым видом: «Всё? – Пожалуйста, второй вопрос».

Та же самая реакция, и опять: «Всё? – давайте третий».

И, не дослушав до конца:

– Вы, к сожалению, продемонстрировали полное незнание предмета. Ставлю Вам «неудовлетворительно». Завтра утром узнаете на кафедре, что Вам делать дальше. Ступайте.

И я пошел. Пошел на водную станцию, где можно было купаться и загорать, и где мы обычно собирались в свободное время.

По мере сдачи экзамена подъезжают мои однокашники, у большинства 4 и 5, реже – 3. Обидно. Потом приехал еще один сдавший и принес интересную информацию.

Здесь необходимо сделать еще один экскурс. НА не была замужем, жила она вместе со своим взрослым сыном, и, будучи ещё сравнительно молодой, как поговаривали, имела виды на неженатого мужчину, преподававшего у нас начертательную геометрию и благосклонно отвечавшего ей взаимностью.

К концу проводимого экзамена НА потребовалось выйти. На мое, как впоследствии оказалось, счастье в коридоре они повстречались.

– Здравствуйте, Наталья Алексеевна! Как дела? У кого принимаете? Как успехи?

– Да, вроде бы все хорошо: группа довольно сильная, отметки в основном хорошие. Двойка только одна…

– Кто это Вас так не любит?

– Ломтев.

– Ломтев??? – Этого быть не может! Я же его хорошо знаю! Наталья Алексеевна, голубушка, Вы ошибаетесь! Поставить ему двойку – немыслимо! Это у меня лучший студент. Огорчили Вы меня очень сильно! Нужно как-то это дело поправить…

Разговор удалось кому-то подслушать, а имел он для меня, как потом оказалось, самые замечательные последствия.

Наутро альпгруппа пожелала мне успеха на экзамене и ушла по намеченному маршруту, а я поплелся на кафедру.

Вхожу. Н.А. спокойная, сидит в одиночестве за своим столом.

– Помните вопросы вчерашнего Вашего билета?

– Да.

– Вы, надеюсь, по ним прорабатывали какие-либо материалы дополнительно?

– Конечно.

– Берите бумагу, садитесь и готовьтесь отвечать.

Сел, быстро подготовился, но теперь уже не спешу, а сижу, выжидаю.

– Ну, Вы готовы? Идите отвечать.

Повторил почти дословно весь вчерашний ответ. Опять меня не перебивали, только «Все» и «Дальше». Протягивает зачетку (я и не заметил, когда она только успела заполнить):

– Больше себя так не ведите.

Вышел, раскрыл зачетку, там: ОМЛ – «хорошо».

Захотелось сказать: «Чудны дела твои, Господи!».

Альпгруппу я не стал догонять, а снова отправился на водную станцию. Для меня началось очередное лето (экзамены-то все сданы!).

А проявила себя Н.А. еще раз в ближайшую осень, совершив шокирующий поступок. В этом году ее сын поступил в наш институт, и его, как и всех, направили на уборочные работы в местный колхоз. Все бы было ничего, но изредка студентов направляли на подготовку силосной массы. Я один раз тоже побывал на этой работе – по своей изнурительности никакие каторжные галеры сравниться с ней, мне кажется, не смогут.

Выращенную на силос кукурузу скашивали примитивными приспособлениями, грузили навалом в кузов бортовой автомашины, на дно которой заранее укладывался трос. По прибытии на силосорезку трос цепляли за дерево, машина трогалась, и груз таким варварским способом вываливался на землю, перепутывая окончательно кукурузные стебли. Студентам надо было вытаскивать эти стебли (так называемые бодылки) и засовывать в «пасть» силосорезки, которая молниеносно сжирала все, что ей подтаскивали. Прямо какой-то молох! Работала силосорезка от тракторного двигателя, мощного и безотказного, и «накормить» ее было непросто.