Текст книги "Мозаика. Невыдуманные истории о времени и о себе (СИ)"

Автор книги: Вадим Ломтев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Территориально Госплан размещался в здании на проспекте Маркса против гостиницы «Москва» (в 1993 году улице вернули ее историческое название «Охотный ряд»). Правопреемника Госплана, Минэкономики России, переместили вначале на Новый Арбат, а затем на площадь Маяковского (ныне Триумфальная площадь) и на Миусскую площадь, где были размещены соответственно функциональные и отраслевые отделы или департаменты.

Кадровый состав Госплана СССР всегда отличался стабильностью. «Текучесть» если и была, то минимальная, и если сотрудники увольнялись, то, как правило, или на пенсию, или в связи с переводом на другое место работы (на повышение). Положение изменилось, когда на пенсию ушел (точнее – его «ушли») Николай Константинович Байбаков, бессменно возглавлявший Комитет более 30 лет.

После этого в Госплане начали осуществляться структурные преобразования, сопровождавшиеся перманентной чехардой в руководстве: Талызин, Маслюков, Щербаков, Сабуров, Гайдар, Лобов, Нечаев, Ясин, Уринсон, Шаповальянц, Дондуков – и это, по-моему, не совсем полный перечень руководителей некогда ведущего экономического органа нашей страны (наверняка я мог кого-то и пропустить) за «микроскопический» в масштабах государства отрезок времени – с 1985 по 2000 год.

Просто каким-то очередным чудом можно объяснить тот факт, что в этой чехарде мне удавалось так долго удерживаться на плаву без каких-либо протекций, интриг или закулисной борьбы с конкурентами. Каждый новый руководитель ведомства, как правило, приглашал к себе каждого из действующих начальников отделов и проводил с ними собеседование. Иногда это был формальный шаг, но случалось, что беседа проходила довольно долго и подробно.

Расскажу об одной такой беседе, которую проводил со мной один из самых молодых российских министров Андрей Николаевич Нечаев, кроме того, как мне кажется, самый толковый, энергичный и симпатичный во всех отношениях человек и специалист. К сожалению, он очень быстро и незаслуженно сошел с федеральной "сцены" (поговаривали, что он «гавкнул» там, где надо было «лизнуть»).

Нечаев неожиданно озадачил меня вопросом:

– А правда ли, что у Вас в кабинете до настоящего времени висит портрет Ленина?

– Да, висит. Во-первых, он висит там, где много лет висел до меня. Во-вторых, я еще пока для себя не определился, кто из современных личностей мог бы заменить Ленина на этом его "посту". И в-третьих, Ленин долгое время был символом нашей идеологии, кумиром масс, и негоже будет пытаться так резко выбрасывать его из общественного сознания.

Я состоял в партии почти 25 лет и нисколько этого не стесняюсь, а даже горжусь: я работал как "проклятый" на благо отечества, три срока подряд, до отъезда в Москву, избирался членом областного комитета партии, занимался там не идеологической пропагандой, а развитием промышленности (организация областных технических конференций, выставок и т.п.). И хотя я в партию попал не ради карьеры и не по идеологическим соображениям, а почти случайно, у меня нет серьезных оснований резко от нее отмежевываться.

– Как это «почти случайно»?

– Могу объяснить. Замдиректора по производству я был назначен в августе 1966 года, выйдя из комсомольского возраста и совсем не думая о партии. Вскоре мы в очередной раз «завалили» план, и нас вызвали на бюро райкома партии. Состоялось дежурное рассмотрение, потом приступили к оргвыводам. В числе прочих выводов первый секретарь предложил объявить выговор мне как заму по производству (хоть и молодой начальник, но пусть ему будет наука!). Кто-то подал реплику: «Не можем. Он у нас беспартийный…».

«Как это – беспартийный? – возмутился секретарь райкома – Может, он против линии партии? Недостойный факт! Считаю, что в этом и кроется главная причина плохой работы предприятия – в руководстве завода слабо ощущается партийное влияние! Нужно это немедленно исправить!».

Спустя полтора года, а если быть точным, в феврале 1968 года я стал членом КПСС, будучи уже вполне состоявшимся администратором, которому не было никакой необходимости добывать себе чины и должности, используя свою партийную принадлежность.

Если Вам, Андрей Николаевич, портрет Ленина в моем кабинете по какой-то причине мешает, я его немедленно сниму, но скажите, пожалуйста, почему в нашем государстве при наличии мощной антиленинской пропаганды памятники вождю никто не трогает, а на Красной площади находится его противоестественное захоронение? Я был в мавзолее много лет назад во времена, когда там еще находился Сталин. Решил для себя, что больше туда и сам не пойду, и другим не буду советовать. Кому нужна эта дикость? Для увековечения портретного сходства? И почему это мы вдруг, говоря о своем безграничном уважении к вождю, изготовили из любимого человека чучело и выставили его на всеобщее обозрение? Может, было бы проще и дешевле изготовить восковую фигуру (можно не одну) и установить ее в мемориальном комплексе? А тело по христианскому обычаю захоронить?

С мавзолеем у нас, по-моему, имеются все признаки массового безумия. Как-то приехала к нам погостить из Воронежа теща, Надежда Васильевна. В первый же день побежала в мавзолей. Вернулась, полная впечатлений: «Лежит, ну прямо как живой! Всплакнула я, так мне хорошо».

Попробовал ее разубедить – даже обиделась. Тогда я спросил: «Надежда Васильевна, а представьте себе, что умирает близкий Вам человек – отец, мать или, не дай Бог, кто-то из детей, и Вам предлагают сделать из него чучело: выпотрошить, набить чем-то, наформалинить и поставить здесь в уголке, чтобы потом можно было бы «любоваться». Вы бы согласились?». «Да Господь с тобой! – возмутилась теща – Да как ты можешь об этом думать? Конечно, надо хоронить по-людски. А может, правда, и Ленина нужно так же? Будем ходить на кладбище, цветочки приносить, а то лежит здесь, на толчее людской, как неприкаянный…».

Нечаев беседовал со мной довольно долго: и на политические темы, и по работе. Сказал напоследок: «Надеюсь, что сработаемся». Но не пришлось – чехарда в министерских креслах продолжалась.

А портрет Ленина я вскоре от греха подальше заменил на портрет «нейтрального» руководителя Косыгина, чтобы ни у кого не могло возникнуть никаких вопросов.

Глава 63. Лихие 90-е. Криминализация предприятий

Вспоминая фрагменты своей и чужой жизни, не могу оставить без внимания порочное явление, получившее заметное развитие в постсоветский период – рэкет, или вымогательство с применением шантажа и угроз, зачастую реализуемых в полной мере. Вначале эта «новинка» касалась лишь мелких предпринимателей, торговцев, затем система распространилась и на крупные предприятия.

Мой заместитель Голомысов Юрий Александрович, ранее работавший в Рязани, вернувшись из очередного отпуска, рассказал со слов некоторых своих «серьезных» знакомых, что все мало-мальски успешные предприятия города, включая «оборонку», ежемесячно выплачивают бандитам наличные средства в размере 1,5-2 процента от их прибыли. Все!

Мне это сообщение показалось неправдоподобным, и поэтому при первой же встрече с одним из рязанских директоров, с которым у меня были доверительные отношения, я напрямую спросил его, можно ли верить такой информации.

Тот помялся немного, потом рассказал: «Примерно год назад ко мне пришли двое гангстерского вида мужчин и тоном, не терпящим ни малейшего возражения, сообщили, что отныне мы будем должны перечислять им (или вручать наличными) определенную сумму, а за это они будут обеспечивать нам «крышу» – по возможности положительно решать возникающие у завода проблемы со сторонними организациями. Посетители продемонстрировали хорошую осведомленность о финансовой ситуации на заводе и о его важнейших производственных проблемах.

На размышление мне дали сутки и при несогласии пригрозили сделать мне «дырку в организме» – как у … (была названа фамилия известного в Рязани должностного лица, незадолго до этого застреленного на пороге собственного кабинета).

Я уже знал, что сопротивляться бесполезно, пригласил главного бухгалтера, мы посоветовались и сочли благоразумным «капитулировать». И теперь периодически ко мне на прием приходит элегантный молодой человек с кейсом, и я в очередной раз сознательно совершаю преступление. Несколько успокаивает то обстоятельство, что в такой ситуации находятся все, у кого есть хоть какая-то прибыль. А в остальном…

Впрочем, есть и положительная сторона у ситуации: на последней встрече я вручил элегантному молодому человеку список наших злостных неплательщиков за продукцию, отгруженную в их адрес. Как показывает практика, их «фирма» всегда блестяще справляется с задачей выколачивания долгов, и я уверен, что через неделю-другую все деньги будут на заводе, хотя некоторые наши должники находятся далеко за пределами Рязанской области». Нет худа без добра!».

Когда я уже был на пенсии, мне довелось посмотреть телепередачу о разоблачении в Рязани преступной организации, именовавшей себя «Слоны». Организация эта занималась крупным рэкетом, на ее счету было несколько десятков убийств, и я понял, как тяжело и опасно было в то время работать моему знакомому директору.

* * *

Приведу еще один пример криминализации нашей экономики. В конце лета 1997 года ко мне пришел сравнительно молодой человек, представившийся исполнительным директором совместного предприятия, акционерами которого являлись комбинат «Норильский никель», Красноярский завод «Тяжмаш» и какая-то германская фирма. Акционеры подписали соглашение, по которому завод поставляет оборудование комбинату, комбинат грузит фирме медь, а фирма платит валютой заводу. Во время прошедшей зимы завод изготовил, по его сообщению, требуемое оборудование и, ссылаясь на свое бедственное положение, попросил осуществить предоплату, гарантировав отгрузку сразу же после начала навигации на сибирских реках. Фирма поручила СП перевести несколько миллионов долларов заводу.

Деньги были своевременно переведены, навигация открылась, но завод оборудование не грузил и на запросы не отвечал. Более того, из неофициальных источников СП стало известно, что изготавливать оборудование никто и не собирался.

Руководитель СП созвонился с директором и, не получив вразумительного ответа, сообщил о своем вылете в Красноярск, чтобы разобраться на месте, просил встретить. Его встретила «Волга», а дальше все происходило, как в настоящем детективе.

Водитель сообщил, что ему требуется заправиться. Заехали на заправку, а когда он отправился в кассу, в салон «Волги» с решительным видом ввалились трое громил, приставили пистолеты приезжему гостю в бока и заявили: «Сейчас тебя машина отвезет назад в аэропорт, и ты ближайшим рейсом улетишь назад в Москву. Если появишься когда-либо в Красноярске – жить не будешь. А сейчас поставь свою подпись тут, тут и тут».

На просьбу москвича посмотреть текст, который нужно подписать, ему несколько раз крепко ткнули стволами в ребра, после чего у него пропало всякое желание сопротивляться. «На Шварценеггера я не похож!» – подумалось ему и пришлось подписывать предложенную бандитами филькину грамоту.

Когда возвращались в аэропорт, водитель сообщил, что директор его ни о чем «таком» не предупреждал, а действовал он под угрозой совершенно незнакомых ему людей – свое-то здоровье дороже!

По прилету в Москву «подписант» сразу же прибежал к нам в министерство с просьбой повлиять на завод и заставить его вернуть деньги. Но чем ему можно было помочь? Пришлось объяснять, что в современных условиях предприятия являются самостоятельными субъектами права, его административное руководство в лице отраслевого министерства ликвидировано, и что действовать можно только через правоохранительные органы (милицию, прокуратуру, суды), куда и следует обратится пострадавшему с соответствующей претензией.

Я все-таки пытался переговорить с директором завода, чтобы хотя бы разобраться в ситуации, но тот каждый раз уходил от разговоров под какими-то надуманными предлогами.

Очень бурная реакция на этот инцидент была у руководителя «Немецкой экономики», госпожи доктора Андреа фон Кнооп. Эта организация занималась расширением сотрудничества российских и германских предприятий, представляла в России интересы всей германской экономики, и для нее была небезразличной привлекательность экономического климата нашей страны.

«Что же будет, господин Ломтев, что же будет? – восклицала госпожа фон Кнооп во время нашей встречи, – Ведь немецкие промышленники непременно узнают про этот случай, и после этого работать в России никто не захочет! Что мне говорить Правительству Германии?». Успокаивал, как мог, но, кажется, безрезультатно.

* * *

Другим безобразным пороком нашего общества стала приватизация, а точнее, как ее сразу же окрестили, «прихватизация», в результате которой огромная часть государственной собственности была практически безвозмездно передана в частные руки. Появились новые хозяева у «Уралмаша», «ЗИЛа», энергомашевских гигантов Питера и других предприятий, и хозяева эти зачастую не знали, что же делать со свалившимся на их головы богатством.

К примеру, «ЗИЛ» был продан за бесценок (около 5 млн. долларов США) «Микродину». Его новый собственник Ефанов сразу же стал превращать завод в торгово-складской комплекс. Только личное вмешательство мэра Москвы Лужкова, который в ультимативной форме потребовал от Ефанова продать акции «ЗИЛа» правительству Москвы по цене покупки, предотвратило преждевременную ликвидацию завода.

Не знаю подробностей, каким образом некий Степанов, математик из Свердловска, стал владельцем большинства заводов энергетического машиностроения, но факт остается фактом – контрольные пакеты акций «Электросилы», Ленинградского металлического, Белгородского, Подольского и др. заводов стали принадлежать именно ему. На первых порах Степанов, не будучи даже знаком с азами специфики машиностроения, начал «ломать дрова». Из-за его «порохового» характера у него начались конфликты с трудовыми коллективами, затем с местными властями.

На Степанова посыпались жалобы, по старой памяти нам поручалось с ними разбираться, а что мы могли решать? Явного криминала в действиях Степанова не было, ранее имевшийся административный ресурс после смены собственника у нас исчез, и поэтому на поступающие жалобы приходилось давать отписки с рекомендациями обращаться в суд.

Апофеозом «художеств» Степанова стало его решение о переводе Ленинградского металлического завода в Архангельскую область, если не ошибаюсь, в город Вельск. Завод оставался по-прежнему на берегах Нев, платились налоги по новому месту его регистрации, а заработная плата выплачивалась только работникам, подавшим заявление на их перевод на новое место. Возник настоящий скандал: шутка ли, огромный завод функционирует, его работники пользуются городской инфраструктурой, а налоги выплачиваются где-то на стороне!

Терпение городской администрации лопнуло, и она прибыла искать правду в Москве.

Вызывает меня как-то первый замминистра Свинаренко. У него сидит узнаваемый человек (не стану называть его имя – он и сегодня в должности). Сразу после знакомства гость обрушился на меня:

– После Вашей фактически поддержки (действия Степанова ни в одном из Ваших писем не были осуждены) он распоясался и вывел из Питера один из крупнейших заводов! И вместо того, чтобы немедленно дать по рукам зарвавшемуся самодуру, Вы нам предлагаете обращаться в суд! Что это за дела такие?

Настала моя очередь удивляться правовой безграмотности моего оппонента:

– Степанов является почти единственным собственником предприятия и волен в пределах действующего законодательства принимать соответствующие решения. А кто не согласен с его решениями, тот должен обращаться…

– Да какой он собственник? Вам следует знать, что агенты Степанова, длительное время выстаивая у проходной, пользовались бедственным положением рабочих и скупали у них ваучеры за бесценок. Его действия противозаконны!

– Уважаемый …! Давайте опустимся на землю! Уже несколько лет нет Советской власти, а, мне кажется, кое-кто этого не замечает! Действия Степанова можно посчитать безнравственными, но никак не противозаконными. А если Вы считаете иначе, то почему же Вы спокойно наблюдали это беззаконие и не прекратили его с помощью милиции?

Возникло замешательство. Разговор перешел в спокойное русло, и мы договорились, что нужно договариваться, а в суд обращаться лишь в крайнем случае.

Мы встретились со Степановым в ближайшую субботу. Проговорили с ним не меньше трех часов, выпили литровую бутылку «Белой лошади», загрызли это все печеньем «Юбилейное» и определились, по крайней мере, по двум вопросам.

Во-первых, мне удалось убедить Степанова, что к местному руководству следует относиться более уважительно: не лебезить, конечно, перед ним, но почаще советоваться, в особенности по вопросам, связанным с социальной сферой. Чиновники очень не любят, когда их игнорируют, но часто становятся союзниками, если к ним прийти за советом. А иногда, что немаловажно, незаменимыми защитниками! Вначале Степанов начисто отрицал подобный подход («там сплошь все идиоты и тупицы, кланяться им – себя не уважать!»), но затем после долгих увещеваний с моей стороны пообещал взять на вооружение дипломатические приемы во взаимоотношениях с местным начальством.

Во-вторых, Степанов согласился, что на энергомашевских заводах необходимо иметь комплексный план развития, где кроме показателей производства учитывались бы проблемы его модернизации, специализации, капитального строительства, внешних связей, социальной и кадровой политики. К чести Степанова, через несколько недель он торжественно вручил мне профессионально оформленный требуемый документ.

Через некоторое время Степанов пришел ко мне с просьбой помочь: для модернизации производства потребовалось закупить за рубежом технологическое оборудование, которое в России не выпускалось. Для этих целей Степанову потребовалось около 450 млн. долларов США, и эту задачу, казалось бы, ему удалось решить: зарубежные банки подтвердили свое согласие дать соответствующий кредит, но без учета таможенных платежей, а их набиралось на сумму более 100 млн. долларов. Возник тупик! Такие вот у нас были дикости: государство законодательно тормозило ввоз станков, предназначенных для развития производства и в перспективе обеспечивающих поступления в бюджет платежей, значительно превышающих суммы таможенных сборов. Но это лишь в перспективе! А Минфину хотелось сразу и сейчас, и Степанову, к сожалению, со ссылкой на действующее законодательство, в беспошлинном ввозе станков был отказано.

Не знаю точно, только ли это обстоятельство или же еще что-то решающим образом повлияло на очередной неожиданный демарш Степанова: по его словам, он устал доказывать государственным чиновникам прописные истины, организовал на каких-то островах фирму «Мардима» (по именам его детей, которых зовут Марина и Дима) и переоформил на них все свои акции. Дальнейшую судьбу Степанова я не знаю.

* * *

Еще один пример «прихватизации». Во времена Госплана работал у нас некий Володя. Молодой, спокойный, рассудительный, по виду неглупый и честный. По образованию он был юрист, и в силу этого у него было недостаточно знаний, необходимых «отраслевику». Тем не менее при первом же сокращении он пришел ко мне с просьбой оставить его в штате.

Я показал Володе все свои расклады – приходилось увольнять специалистов-профессионалов, и в этих условиях моему подразделению юристы были просто не нужны. Поняв бесперспективность просьбы, Володя ушел.

Встретил я Володю случайно примерно через полгода на улице. Разговорились. Работает он в Госкомимуществе, как он выразился, «маленьким клерком», но жизнью своей очень доволен:

– Вадим, ты не можешь себе даже представить, сколько денег сейчас течет вокруг меня – миллионы и миллиарды! От этих потоков я отщипываю по мельчайшей крошке, и ежедневно к вечеру у меня получается заметный кусок, значительно превышающий мою прежнюю месячную зарплату.

– А ты не боишься, что тебя разоблачат?

– Нисколько! Там у нас живут абсолютно все по единой схеме: хватай побольше и побыстрее засовывай в карман. Я слишком мелкая сошка, чтобы чего-то бояться. Для этого есть начальники. А, хочешь, я тебя устрою к нам? Меня шеф попросил подыскать надежного человечка…

– Володя, а вдруг «наши» вернутся, и что тогда будешь

делать?

Володя посмотрел на меня с состраданием (так смотрят обычно на безнадежно больных людей), и мы распрощались.

Встретились мы с Володей спустя несколько лет, опять случайно, опять на улице. Как-то, подходя к метро Новые Черемушки, я обратил внимание на сверкающий хромом представительский «Джип», въехавший прямо на тротуар. Возле «Джипа» стоял Володя и разглядывал недострой так называемого «Дома книги» (сегодня в нем находится торговый центр «Черемушки»). В роскошной дубленке, в соответствующей шапке. Так и подмывало спросить: «Это у тебя соболя или шанхайский барс?».

Поздоровались, разговорились. На мой вопрос о причине его появления в наших краях Володя рассказал, что ему предложили поучаствовать деньгами в строительстве этого недостроя, и он приехал, чтобы поближе познакомиться с объектом. Потом разговор зашел на тему «кто есть ху?». Я рассказал, что работаю там же, руковожу департаментом машиностроения.

– А сколько ты зарабатываешь?

– Да так, немного – около пяти тысяч…

– Ну, старик! Немного, но это совсем неплохо! Около пяти… Надеюсь, что зеленых?

– Да нет, не зеленых, а наших, российских…

– Ну, ты даешь! Не послушал в свое время меня, не пошел работать к нам, а зря. Знаешь, я сейчас не работаю. Я уже заработал столько, что мне хватит на две жизни, и детям тоже. Могу похвастать: у меня три квартиры в Москве, в Подмосковье два коттеджа, небольшой дом на Кипре, плюс кое-что в банках. Я решил, что работать хватит, пусть работает мой капитал….

После услышанного стоило призадуматься: а все ли правильно я делал до этого момента? Ведь некоторые мои коллеги особенно не стеснялись в своих действиях, будучи твердо уверенными, что скромность может украшать только девушку, причем, если у нее кроме скромности больше ничего нет. Они молниеносно получали научные звания, становились «заслуженными», совладельцами солидных производств, легко шли на коррупционные сделки. Один даже попал под суд и ему дали 7 лет условно, сохранив все льготы по медицинскому обслуживанию (условный срок выглядел довольно смешно: фигурант уже находился пенсии).

Мне остается только гордиться, что я ни в чем «таком» никогда замешан не был. Домашние мои подобную гордость, мне кажется, не разделяют, хотя открыто не показывают. Глядя на результаты приватизации, все чаще ловлю себя на мысли, что начнись все сначала, вел бы себя, наверное, по-другому. Но история не признает сослагательного наклонения: «если бы…».

Глава 64. 1988-89 годы. Командировки в Болгарию

За время работы в Госплане я много раз выезжал за границу, в основном в страны социалистического лагеря, по вопросам координации поставок продукции машиностроения. С познавательной точки зрения это были совершенно пустые поездки: целыми днями велись, как правило, непродуктивные двусторонние переговоры (наши партнеры пытались записать нам в план как можно большие объемы поставок, а мы отчаянно отбивались; сегодня такая ситуация выглядела бы по меньшей мере смешной).

Вечерами мы собирались в неофициальной обстановке и «гудели», сколько хватало сил. Времени для знакомств с достопримечательностями страны не оставалось. Правда, бывали иногда исключения. Например, Болгария, куда мне пришлось выезжать пять или шесть раз в течении одного (1988 или 1989) года, и каждый раз впустую.

В болгарском городе Радомире к этому времени было завершено строительство крупнейшего в стране завода тяжелого машиностроения, напичканного самым современным металлообрабатывающим оборудованием. Строили предприятие по инициативе высшего болгарского руководства без учета потребностей страны, без необходимого технико-экономического обоснования, в средствах не стеснялись и в результате создали дорогую, красивую, но ненужную безделушку. Здесь стояли станки, некоторым из которых по точности и по размерам обрабатываемых деталей не было равных в Европе, но загрузки у предприятия не было никакой. Это была «спящая красавица», разбудить которую Горбачев попросил Николая Ивановича Рыжкова, в то время председателя Совета министров СССР.

Как и положено в подобных случаях, была создана подготовительная бригада, состоявшая из работников Госплана и специалистов крупнейших заводов тяжелого машиностроения СССР – Уралмаша, Новокраматорки, Сибтяжмаша и др. С выездом на место мы изучили возможности завода, но предложить что-либо конструктивное у нас не получилось.

По составу своего технологического оборудования завод относился к тяжелому машиностроению, а потребность экономики Болгарии в его продукции была явно недостаточна для загрузки имеющихся производственных мощностей даже в малейшей степени. Специализировать эти мощности на экспортных поставках было бесперспективно, так как на внешнем рынке доминировали предприятия развитых капстран, конкуренцию которым молодой завод составить не мог. Размещать в Радомире единичные заказы для пусковых объектов Союза означало неминуемо сорвать их строительство, так как мало-мальски опытных кадров, рабочих и инженеров, на заводе не было.

Более-менее подходящей продукцией по уровню сложности и по ее соответствию составу технологического оборудования были дробилки, выпускаемые в Союзе для горной промышленности, но здесь резко воспротивился Уралмаш, для которого эта продукция была экономически привлекательна.

Все «точки над и» должно было расставить совещание на заводе в Радомире, которое намеревался провести Рыжков, но это ему никак не удавалось. Несколько раз мы получали команду: «В понедельник такого-то числа вылететь в Болгарию, собраться в Радомире, подготовить встречу, в среду прибудет Николай Иванович и проведет совещание. Возвращаться домой в субботу».

Наша творческая группа, состоявшая из 4-5 человек, благополучно добиралась до Радомира, в назначенное время собирались все заинтересованные болгарские специалисты, но Рыжков никак не появлялся: то мешало внеочередное совещание в ЦК, то происходило политическое событие, а один раз помешало событие грустное – у Николая Ивановича умерла мать.

Совещание каждый раз переносилось на неопределенный срок, время нашего пребывания в Болгарии никто не менял, и мы в каждом случае на несколько дней оказывались предоставлены самим себе. Точнее, не себе, а Миру Михайловичу Новикову, заместителю представителя Госплана СССР в Болгарии (было такое подразделение у нашей могущественной организации). Мир был замечательным человеком: деловым, энергичным, порядочным, хорошим организатором и нашего труда, и нашего отдыха.

Единственное, что несколько «портило» Мира, была его внешность: он был необычайно угрюмого вида – черный, с лохматыми бровями, с густой до глаз щетиной, которая отрастала сразу же после бритья. Зная его афганское прошлое (перед Болгарией Мир работал два года в Афганистане), мы шутили, что там он был больше похож на духа-басмача, чем на европейца, несущего справедливость одурманенному народу. Но это впечатление, возникавшее при первых минутах знакомства, немедленно исчезало, как только вы начинали разговаривать с Миром. Сразу становилось ясно, что это добрейшей души человек.

Учитывая возникшую паузу в наших делах, Мир усаживал нас на микроавтобус, и мы буквально вдоль и поперек колесили по всей Болгарии, стране самобытной и очень интересной.

Мы ездили на экскурсию в Габрово, «мировой центр юмора». Посещали Правец, родину Тодора Живкова, -небольшой городок, превращенный стараниями любящих граждан всей страны в образец для подражания, идеал быта новой Болгарии. Побывали в святых местах – древних монастырях и церквях, осматривали мемориальный комплекс на Шипке… Мир Михайлович жил в Болгарии немногим более года, но уже хорошо изучил историю страны, знал обычаи и с удовольствием нас посвящал во все известные ему подробности.

* * *

Наши систематические контакты с Болгарией совпали с периодом коренной перестройки этой страны. На наших глазах начались довольно странные действия властей против местных турок, их насильственная «болгаризация». Я так и не понял, для чего это делалось, но любого турка могли остановить на улице, разорвать его паспорт и выдать справку, что теперь его зовут не Мухаммет, а Михаил, и теперь он православный христианин.

Подобные действия и другие не менее грубые акции не могли туркам понравиться, и они начали массовый исход на историческую родину. За короткий срок уехало около миллиона турок – десятая часть населения страны, причем населения работящего и активного, занимающегося выращиванием скота, производством меха и кожи, фруктов и овощей. Не знаю, кому после этого стало лучше? Ну, будем считать, что не наше это дело.

А вот что нас затронуло, так это исчезновение вина с прилавков магазинов. В один из приездов потребовалось нам купить вина – пришлось выстоять в длиннющей очереди метров в 100. Странная была эта очередь: все стояли культурно, с небольшим интервалом между стоящими, никакой давки, как было у нас в этот же период у винных магазинов, никаких скандалов. Граждане стояли молча (женщин не было ни одной), какие-то хмурые, видимо, в головах не складывалось: Болгария и – очередь за вином.

Наблюдалась еще такая примета времени: вся Болгария вышла на митинги. В городах и селах с утра до позднего вечера на центральных площадях собирались толпы людей, которые с ожесточением что-то доказывали друг другу, кричали «Долой!». Открытых столкновений мы не видели. Так продолжалось почти год.

Метаморфозы общественного сознания стали наблюдаться во многих внешних проявлениях: то со шпиля главного правительственного здания сняли звезду, похожую на кремлевскую, то закрыли мавзолей Георгия Димитрова. Опустели прилавки магазинов: с них исчезли дубленки, трикотаж, хорошая обувь. То, что совсем еще недавно можно было свободно купить, стало недоступным дефицитом. Все стало как у нас дома, в СССР.

На нас произвел потрясающее впечатление энергетический кризис, с которым нам довелось столкнуться вплотную, а не на словах: однажды зимой поздним вечером мы возвращались к себе в гостиницу на нашем микроавтобусе. На улицах Софии была обычная для этого времени года обстановка: температура немного ниже нуля, слабая поземка, освещение тусклое, прохожих мало, все кутаются, бегут куда-то. Неожиданно кругом погас свет: в окнах домов, в фонарях уличного освещения, даже в светофорах – все погрузилось в полный мрак.