Текст книги "Мозаика. Невыдуманные истории о времени и о себе (СИ)"

Автор книги: Вадим Ломтев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

Международный опыт свидетельствует, что выделение в государстве национальных автономий всегда приводит к ненужной социальной напряженности и даже к трагедии. Национальная автономия допустима лишь в культурной сфере – литература, театр, музыка, обычаи и т.д., а в экономических взаимоотношениях между людьми сортировка их по национальным признакам лишь тормозит развитие общества. Но подмечено, что история не терпит сослагательного наклонения: Совнархозы канули в Лету, а с ними и надежды на благополучное решение национального вопроса. Осталось только мечтать: «Вот если бы …».

Были организованы министерства, а с ними началась отраслевая специализация народного хозяйства.

Стране нужны были горные машины, мощностей по их производству было недостаточно, поэтому после выпуска 18 тысяч сеялок их изготовление было прекращено, и на заводе началось «перманентное» строительство, растянувшееся более, чем на 20 лет.

Первым крупным строительным объектом был цех металлоконструкций, в котором помимо изготовления сварных узлов предусматривалась сборка буровых станков. Для этих целей в корпусе было предусмотрено строительство двух пролетов шириной 32 метра с кранами грузоподъемностью 50 тонн. Цех строился долго: финансировался он «по капле», а строители даже небольшие планы выполняли с отставанием.

* * *

Но капитальным строительством мне пришлось вплотную заниматься позднее, а до этого почти пять лет я был заместителем директора по производству. Попал я на эту должность совершенно неожиданно. В 1965-66 годах производственные показатели у завода были, мягко говоря, неудовлетворительными. Этому было много причин, а в том числе – чехарда в руководстве производством: тот руководитель оказался больным, тот был лентяем, тот – пьяницей …

Летом 1966 года на завод «проводить разборки» приехал начальник нашего Главка Вадим Петрович Герасимов, крупный хозяйственник и организатор производства. До Министерства тяжелого машиностроения СССР он работал заместителем председателя Кемеровского Совнархоза и был председателем комиссии по его ликвидации. Как он говорил, «засиделся на финише» и упустил момент со своим назначением – ему досталось руководить Главным управлением горного машиностроения – самым маленьким в Минтяжмаше, чем он был недоволен. (Впоследствии ВП работал заместителем министра угольной промышленности СССР, руководил угольным машиностроением).

ВП сразу увидел одну из причин производственной «лихорадки» – нестабильность в руководстве производственной службой, и посчитал ее главной. Он предложил Хрустачеву, как тот потом мне рассказывал: «Ты мне среди своих инженеров найди молодого парня, чтобы не было и 30 лет, не увлекался водкой, любил свою семью, но мог на время забыть о ней и отдаться работе. Я его проинструктирую, и ты увидишь, что хуже, чем есть, не будет».

На следующий день под вечер, когда я был на монтаже выбивной решетки в литейном цехе, прибегает гонец: «К директору!».

Пришел. В приемной спрашиваю у Ольги Львовны (легендарный секретарь директора) о причинах вызова – та недоуменно жмет плечами, что на нее было совсем не похоже – она всегда все знала.

Вхожу. В кабинете сидит Хрустачев на своем месте, а за приставным столом – крепкий солидного вида мужчина, по всему видно – начальник, как оказалось, Герасимов (раньше я его никогда не видел). Говорит с украинским акцентом:

– Сидай. Расскажи о себе все: где родился, кто родители, чему научился, чем занимаешься? Слушаю тебя.

От такого поворота событий я сперва обалдел, лихорадочно соображая, к чему бы это все. Потом успокоился и рассказал коротко о себе.

ВП слушал внимательно, не перебивал, спросил о чем-то второстепенном, а потом: «Ну, достаточно. Как, Леонид Николаевич, хватит? – тот согласно развел руками – Читай!» – и переворачивает лежащий перед ним лист (я еще до начала разговора отметил, что на обороте имеется какой-то текст).

Читаю: на бланке Министерства напечатан Приказ Главка о моем назначении заместителем директора по производству и подпись фиолетовыми чернилами – В. Герасимов.

Я, что называется, чуть со стула не свалился, робко попытался возразить: «Да я еще не вышел из комсомольского возраста… У меня опыта нет …», и проч.

В ответ мне было сказано: «Научим… Поддержим…А что молод, так этот недостаток проходит быстро. Сейчас мы поедем «обмоем» твою должность, и мне надо на поезд. А ты давай, завтра с утра приступай к работе. Хорошо изучи Новочеркасский метод планирования, опыт Донецкого завода имени ЛКСМУ, и вперед, за орденами!».

Призыв ВП оказался пророческим: впоследствии по итогам пятилетки меня наградили орденом «Знак почета». Но это было значительно позже, а до этого предстояли долгие пять лет изнурительного, однообразного, я бы сказал, совершенно неквалифицированного труда, где спокойно можно забыть обо всем, чему учат в высшей школе.

Требуется, конечно, кое-что соображать: правильно спланировать, всем раздать необходимые задания, ничего не забывать и потом требовать, требовать, требовать…. А при этом не забывать поощрять отличившихся и взыскивать за ошибки. Этому не учат в школе, это называется опыт, а он приходит с возрастом.

Первое время я не знал, за что хвататься, и метался: изучал Новочеркасский метод, ездил в Донецк, наконец мы остановились на собственном методе «непрерывного квартала». Несколько раз меняли технологическую специализацию в цехах – помашинную на подетальную и обратно.

Хрустачев предоставил мне полную свободу действий, и у меня, стыдно вспоминать, начались перегибы: совещания шли непрерывно, не хватало даже времени их проводить, и однажды я додумался начинать их в 6 утра.

Но однажды Хрустачев очень деликатно (и я ему благодарен за это) убедил меня прекратить эту практику.

Он выбрал удобный случай и сообщил мне мудрость: «Скажите, на Ваш взгляд, что должно быть главной целью у каждого руководителя? Если судить по Вашему поведению – ни за что не сможете догадаться. Главная задача, которую должен в идеале преследовать каждый начальник – ничего не делать. Решить эту задачу неимоверно трудно, может быть, даже и невыполнимо, но стремиться к этому необходимо. Для этого требуется больше доверять подчиненным, делегировать максимум своих функций, обеспечить ясность задач, а потом контролировать – это надо стараться делать денно и нощно!

Мы долго беседовали с Хрустачевым в тот день, и я лишний раз понял, какая она сложная – наука управлять.

Хрустачев мне растолковывал: «Понимаете, руководитель не только должен быть компетентен, но еще и быть артистом: на него постоянно смотрят сотни, а иногда и тысячи глаз. И многое зависит от того, как он входит, как идет, как общается, как говорит. Руководителю нельзя быть робким – прятаться за спины на людях, его походка должна быть уверенной, голос и интонация – убедительными, говорить нужно кратко, причем стараться только по существу».

Впоследствии я убедился, насколько прав был ЛН. Взять, например, нынешних публичных людей разных поколений – Лужкова, Путина. Их объединяет умение вести себя, говорить, общаться и т.д. – от этого их авторитет и популярность только выигрывают. К сожалению, сплошь и рядом так случается, что, попадая в «верхний слой», человек приобретает звездную болезнь: становится внешне высокомерным и с виду недоступным. Посмотрите, как он выходит из самолета, с каким важным видом идет (осанка, как у верблюда: грудь – колесом вперед, глаза – в небо). Тот, кто встречается с ним в первый раз, обязательно насторожится, (не оперный ли это император?), и первичная репутация сразу оказывается подмоченной.

Кто бы ему соответствующим образом подсказал, как это сделал мне когда-то Хрустачев?

* * *

Мое становление как руководителя происходило не всегда гладко, случались и досадные курьезы. Расскажу об одном из первых:

В конце 60-х годов заводу был выдан заказ на поставку Магнитке 130 циркуляционных вентиляторов для особо важной стройки, включенной в перечень пусковых объектов года, прокатного стана 2500. Вентиляторы предназначались для отжига рулонной стали в среде инертного газа, и без них выпуск тонкого листа был невозможен. Особенностью конструкции была чаша вентилятора – огромное «блюдце» диаметром более трех метров из листовой нержавеющей стали толщиной около 40 миллиметров. Изготовить заготовку для «блюдца» (прокатать нержавеющую сталь необходимой толщины и отштамповать ее на уникальном по мощности прессе) в Союзе мог только Ижорский завод. Мы своевременно разместили заказ, и стали ждать – «молчок». Послали напоминание – опять «молчок». Короче, поставка вентиляторов была сорвана.

По итогам работы в I квартале созывается Коллегия Минтяжмаша, в числе рассматриваемых вопросов – выполнение графика пусковых. Тема полностью моя, меня и командировали. Приехал, дождался вопроса. Докладывает начальник производственного управления Министерства: все выполнено, кроме вентиляторов для Магнитки по вине Воронежа, который поставки полностью сорвал.

Меня вызывают на трибуну. Спокойно докладываю: «Да, график сорван. Но виновники не мы, а …». И начинаю рассказывать, как говорится, «бабушкины сказки», показывать договоры, телеграммы…

Жигалин (наш министр) обращается к Залбштейну (начальнику Производственного управления):

– Александр Осипович, Вы в курсе?

– В первый раз слышу.

– Попрошу Вас, разберитесь и примите меры. Если потребуется – накажите виновных.

И Коллегия закончилась.

Заходим к Залбштейну (здоровенный мужчина с громовым голосом – сегодня таких что-то не видно). Спокойно посмотрел мои бумаги, спокойно позвонил в Ижору, договорился там обо всем, продемонстрировав потрясающую осведомленность о загрузке уникального пресса и рассказал, что надо сделать. Потом начал меня «прорабатывать»:

– Ну, кто так себя ведет? Ты давно должен был зайти ко мне, сказать, что приехал знакомиться новый замдиректора из Воронежа, вытащил бы бутылку коньяку, а я бы достал лимон, мы бы познакомились и все вопросы решили. А ты молчал–молчал, потом вылез на трибуну и стал поливать меня помоями. Как тебе только не стыдно!

Я схватился за портфель:

–У меня есть коньяк!

–Не-е-ет, милый, с такими, как ты, я коньяк пить не хочу, да и не буду. Иди, организуй вентиляторы, заработай авторитет, потом приходи, и мы продолжим разговор. Наказывать тебя, «салагу», сейчас не стоит, а повторится – башку откручу.

Прошло с той поры «сто лет», давно нет Залбштейна (мамонты вымерли), а его назидание, что в производстве необходимо быть всегда порядочным и ни при каких обстоятельствах не врать и не подставлять коллег (тем более старших по положению), мне запомнился крепко.

Глава 41. 1971 год. Кадровые перестановки на заводе

В 1971 году главному инженеру нашего завода Израилю Яковлевичу Хигеру исполнилось 60 лет. Это был грамотный специалист, с большим опытом организации производства, порядочный человек. Благодаря его опыту на заводе были организованы несколько прогрессивных производств и изменена структура основных цехов.

ИЯ был привлекательным и в неформальном отношении: несмотря на сравнительно преклонный возраст, он всегда участвовал во всех мероприятиях, проводимых нами, 30-40-летними производственниками, отличался отменным аппетитом и готовностью общения с молодежью. К сожалению, незадолго до 60-летия он упал, сильно ушибся и страдал головными болями, по этой причине сразу же, как только достиг требуемого возраста, ушел на пенсию.

Встал вопрос: кто займет его место?

Хрустачев не думал долго и предложил мою кандидатуру. Сам без шума согласовал ее в парткоме, райкоме, обкоме, Министерстве и, везде получив «добро», поставил меня перед фактом. Я немного посоветовался с близкими по работе людьми и с домашними и согласился.

Как только я получил назначение, на меня «навалилось» со всех сторон.

Во-первых, отошел от дел Хрустачев: у него обнаружили рак кожи, он стал серьезно лечиться и ровно год, до мая 1972 года, практически на работе не был.

Во-вторых, у нас забрали и перевели в Новочеркасск замдиректора по экономике Василия Сидоровича Нечипуренко – человека необычной судьбы (хватило бы не на один современный «мыльный» телесериал) и большого экономического опыта, которого в первое время нам очень сильно не хватало.

Затем с инфарктом свалился Ахенбах Игорь Александрович, замдиректора по капстроительству – его вопросов я до этого никогда не касался, и стало неимоверно тяжело.

«Доконал» меня Николай Филиппович Болгов, заместитель директора по снабжению, который за год до того объявил всенародно, что он уйдет на пенсию по возрасту точно в срок. НФ до работы на заводе возглавлял группу металла в Управлении снабжения Совнархоза ЦЧЭР и имел среди снабженцев пяти областей настолько «продуктивные» связи, что страшно было представить, как нам предстоит жить без них.

Если добавить к этому, что и зам по производству был новый, а единственный заместитель главного инженера Горбенко Даниил Григорьевич тяжело заболел, можно представить, как мне было «весело»: с утра до поздней ночи работа напоминала блиц–партию в шахматах: не думать было нельзя, а времени, как правило, не было.

Отчасти облегчило ситуацию назначение заместителем главного инженера Владимира Ивановича Зиновьева, недавнего выпускника Тульского механического института, ранее работавшим на заводе механиком цеха и главным конструктором. Стало полегче. Зиновьев оказался удивительным человеком: внешне очень спокойный, скромный, вдумчивый, рассудительный, казалось сперва, что он и сердиться-то не умеет. На самом деле за внешним его спокойствием скрывалось умение быть выдержанным, сочетающееся с глубоким знанием всех организационных тонкостей машиностроительного производства. ВИ смог освободить меня от массы рутинных дел, связанных с оформлением технической или разрешительной документации, с составлением разного рода планов и прогнозов на перспективу – в таких вопросах он, без преувеличений, был корифей.

Кроме блестящих деловых характеристик, у ВИ было редкое для заводчан умение – он был поэтом, причем неплохим. Все его знали, в первую очередь, как автора популярных у нас текстов песен о заводе, исполнявшихся на мотив известных шлягеров того времени. Например, в феврале 1974 года он на 25-летие нашего завода написал, по сути дела, гимн, у которого был такой припев:

Пусть работа трудна порой,

Мне не надо судьбы иной,

Лишь бы день начинался

И кончался тобой.

Но есть другой поэт Владимир Зиновьев, поэт-лирик, который размышляет о любимой женщине, о своих детях, о Родине, о природе, о войне, о друзьях-товарищах. И я очень благодарен судьбе, что одиннадцать лет мы с ВИ тесно и честно трудились, придерживаясь принципа «лишь бы день начинался и кончался тобой».

«Напряженка» продолжалась почти год. В мае 1972 года Хрустачев ушел на пенсию, а директором был назначен Владимир Иванович Мачула, за год до меня возглавлявший производство, а затем ставший парторгом завода, и мы с Зиновьевым занялись делами главного инженера.

Мачула был удивительным во всех отношениях человеком: он отлично знал производство и обладал, без преувеличения, уникальной памятью. Когда Мачула возвращался из отпуска, он первым делом до перерыва обходил весь завод: смотрел, разговаривал с начальниками цехов, мастерами, бригадирами, посещал склады материалов и полуфабрикатов, ничего не записывал, надеясь только на память. И она его, по-моему, никогда не подводила.

В 14 часов, сразу после обхода, он проводил совещание со всеми службами и всем «раздавал по заслугам». Отмечал, где уменьшился задел, где, наоборот, необоснованно увеличился, где допущен непорядок в складировании, где что-то отвалилось и требуется ремонт и т.д.

Никто не смел возражать, тем более говорить «на арапа» – авось пройдет! Припоминаю характерный случай: однажды снабженец для своего оправдания об отсутствии 14-го швеллера сообщил, что все фонды нами уже выбраны. Мачула стал сосредоточенно соображать: «Не верю! Пригласите руководителя группы с учетной книгой!».

Принесли книгу, проверили, оказалось, что нам можно получить еще один вагон 14-го швеллера. После этого снабженцу был вынесен приговор:

– Если еще раз так соврешь – больше ко мне не приходи.

Скажете: «Вагон швеллера – мелочь!». Действительно, один вагон – мелочь. А насколько запоминающимся стал урок для всех сотрудников!

Я не понимаю, как можно было все это запомнить: тысячи наименований деталей, операций, материалов. Мне иногда казалось, что Мачула лично хорошо знает всех работников завода (а их было около шести тысяч), знает фамилии, имена, знает их родственников, условия жизни. По нынешним временам могло создаться впечатление, что он пользуется персональным компьютером, но в 70-х годах об этой обязательной принадлежности современной жизни никто даже не догадывался.

Однажды нам пришлось вместе с Мачулой коротать время. На столе были шахматы, и он предложил мне сыграть с ним партию. Я знал, что мне соревноваться с ним бесполезно: он научился играть уже в позднем возрасте, быстро освоил «искрометный» стиль игры и запросто «крошил» всех знакомых перворазрядников, в то время как я мог играть на уровне не выше третьего разряда. Для уравнивания шансов, будучи заведомо более слабым, я попросил гандикап, и Мачула предложил играть, не глядя на доску. Я в дебюте начал немного «теснить» директора, потом он сосредоточился и восстановил равновесие на доске, а потом и сам организовал атаку. Я почувствовал близость развязки и решил «схимичить» конем (думал, что противнику будет трудно обнаружить ошибку). Не тут-то было! Я был немедленно разоблачен и, посрамленный, сдался.

Еще был случай. Мы с ним возвращались с совещания из центра города на завод. Дорога неблизкая, километров 15, ВИ углубился в газету, внимательно читает, крутит головой. Когда приехали, он пригласил зайти к себе комнату отдыха, и быстро расставил шахматы: «Ты посмотри, какой шедевр он выдал!». И начал по памяти быстро воспроизводить игру, отчет о которой был опубликован в газете. (Это была, если не ошибаюсь, игра Карпова). И всю партию он восстановил полностью, не подглядывая в газету. Вот с каким человеком мне пришлось работать рядом больше одиннадцати лет!

Но это было потом, а сначала Мачула почти на год уехал на учебу в Академию народного хозяйства, и я снова «осиротел». Но к этому времени основные кадровые проблемы были решены, и работать стало намного проще.

Глава 42. Командировка в США. 1971 год

В сентябре 1971 года мне подвернулся счастливый случай, и я побывал в США. Был период потепления в отношениях с «цитаделью империализма», происходил обмен делегациями по различным направлениям экономики, науки и искусства, и официально Минтяжмаш направил в Америку небольшую делегацию из 7 человек с целью ознакомления с производством самоходных вагонов, о которых уже упоминалось ранее в эпизоде про Джезказган.

Конечно же, учитывая тематику, командировать в США надо было бы моего большого приятеля, возглавлявшего конструкторские работы по вагонам, Владимира Степановича Литвинова. ВС уже начал готовиться к поездке, но его кандидатуру категорически «зарубили» компетентные органы: он был беспартийным. Чтобы не терять место в группе, документы быстро оформили на меня (я уже четвертый год состоял в партии).

Сам факт «рокировки» оставил у меня неприятный осадок (со стороны можно было предположить, что я воспользовался ситуацией в личных интересах). Могу со всей честностью заявить, что я со своей стороны инициативы никакой не проявлял, а о предстоящей командировке узнал от Хрустачева как уже о принятом решении. И что бы я мог предпринять? Отказаться? Кому бы от этого стало лучше?

К счастью, ВС рассудил, по-видимому, примерно так же, инцидент никак не отразился на наших отношениях, и мы остаемся с ним самыми добрыми приятелями много лет. Мы дружим семьями, и для нас с Аллой нет более близких друзей, чем Нелли Константиновна и Владимир Степанович Литвиновы – с ними мы часто перезваниваемся, встречаемся при каждом удобном случае (правда, случаи эти становятся все реже и реже).

Руководителем делегации был наш замминистра Моргунов Михаил Тимофеевич – очень энергичный и подвижный, умный и обаятельный человек, внешне довольно похожий на киноактера Пуговкина. В целом он прекрасно справлялся с функциями руководителя делегации, но в первый день пребывания в США допустил досадный промах.

До поездки была согласована программа нашего пребывания, которая за 14 дней визита предусматривала посещение восьми предприятий и проектных организаций фирмы «Джой», одной из крупнейших в мире фирм по производству горношахтного оборудования. На первой же организационной встрече с американцами, когда достаточно было лишь формально согласовать программу, МТ вдруг попросил включить в нее дополнительно посещение нами угольной шахты, а потом железного рудника, а потом производства шахтных крепей, а потом день на ознакомление с Нью-Йорком, а еще…

Хозяева на все новые предложения отвечали «Ноу проблем», а когда поступление «поправок» закончилось, сказали «О-кей», и не прошло и часа, как нам принесли отпечатанным новый текст программы с указанием почасового графика перемещений, вида транспорта, кто провожает, сопровождает и встречает и т.д. За всю поездку программа не претерпела никаких изменений. Лишь раз организаторы ошиблись на один час, не учли смену часовых поясов, а в остальном все было в полном порядке.

Но в новой программе было 12 мест пребывания, а это означало, что каждый день ночевать нужно было в новом городе, а для этого необходимо переехать или перелететь, разместиться с ночлегом, повстречаться с кем нужно и посмотреть что нужно, познакомиться с новыми хозяевами, а хозяева старались «по полной программе» – и где только можно было взять столько здоровья?

Надо отметить, что неофициальная часть программы отличалась высшим классом обслуживания – я ни до, ни после такого не встречал. Например, едем мы на автомобилях на экскурсию к Ниагарскому водопаду. Время обеденное, заезжаем в лес, в придорожный ресторан. Читаем: «У нас …(тогда-то), проезжая на Ниагару, обедал советский премьер Алексей Косыгин, заходите к нам!». Внутри помещения развешены фото, подтверждающие факт посещения. Нас усаживают за тот же самый стол и приносят меню, на котором сообщается, что именно по нему заказывал обед лично советский премьер. Естественно, мы тоже.

Создавалось впечатление, что хозяева (каждый день – новые) стараются наперегонки угодить нам, выполнить любое желание, не ограничиваясь в средствах.

Расскажу о первом приеме, организованном для нас президентом фирмы «Джой» господином Вилкоком. Прием проходил по сценарию, примерно похожему на все остальные.

Днем мы все получили именные обращения, в которых сообщалось. что господин Вилкок и его супруга приглашают мистера … (имярек) поужинать у них дома по адресу … на ужин, который начнется в … часов, приглашены: … (перечисляются все поименно, и это означало, что представлять гостей друг другу уже не требуется, все становились знакомыми автоматически). В конце приглашения значилось, что ужин неофициальный, то есть галстуки, «бабочки», смокинги и прочая атрибутика официоза являются необязательными.

Приехали. Дом господина Вилкока с полным основанием можно было назвать дворцом: белый двухэтажный особняк с двумя просторными флигелями, с колоннами, башенками и эркерами, а также с территорией, сопоставимой с карликовым государством, – тут был и лес, и озера, и ухоженные поляны со стриженым газоном, и лесные дебри с дикими фазанами, которых никто не стрелял. На лужайке перед домом стоял стол с персональными этикетками для всех гостей, на которых было напечатано: «Хелло! Меня зовут…».

Следовало отыскать свою этикетку, прилепить ее себе на грудь и после этого идти здороваться с хозяевами, которые встречали гостей у парадного входа.

Полюбезничав немного с хозяевами и обменявшись с ними дежурными фразами о прекрасной погоде и о здоровье, можно было, как выражался Павлов, идти «на заправку». (Павлов был член нашей делегации, главный механик угольной шахты в Кузбассе, давний знакомый Моргунова, добродушный сибиряк с приветливым лицом, сразу располагающим к себе собеседника, но ни слова не знающий по-английски, что не мешало ему «тусоваться» без переводчика и собирать вокруг себя довольно обширную аудиторию).

«Заправка» происходила у барной стойки. Нужно было выбрать подходящую для себя емкость (стакан, бокал, фужер, рюмку) и попросить бармена заполнить ее желаемым напитком (вкусы и количество никем не ограничивались). Большинство из нас, советских, пили коньяк. Моргунов сразу объявил хозяевам, что пьет только «джюс», что всю свою норму спирта он давно выпил, и у него на этот счет есть специальная справка. Я в то время считал любой сорт виски дрянным самогоном и пил только джин с тоником, а Павлов пил водку.

Когда летели через океан, прочли в рекламном буклете восторженный отзыв одного из посетителей советского павильона на выставке в Брюсселе: «Мне русский павильон очень понравился – здесь представлено свыше 200 наименований водки!». Как ни старались мы все вместе – вспомнили лишь одиннадцать. Здесь же, в баре у господина Вилкока, их было больше двадцати, и все с манящими названиями на русском языке: «Смирновская», «Петровская», «Николаевская»….

Павлов всегда старался «заправиться» вместе со мной – ему с трудом удавалось избавиться от назойливого «сервиса» барменов, стремившихся разбавить его водку водой. От обилия этикеток у Павлова глаза расширились как у кота, заметившего мышь:

– Послушай, я в жизни не пил Николаевскую, организуй, пожалуйста, мне «чистенькой». Только двойную порцию, а то одна лишь в горле застрянет…

В первый раз бармен удивился, но сделал, как просили: «дабл» и «абсолутли пюр», то есть дважды и без воды и льда, и Павлов смело начал доказать Америке, что нужно пить только водку, причем неразбавленную.

Потом Павлов разыскивал меня и просил: «Пойдем, закажем мне «Петровскую» – я ее еще не пробовал». И так повторялось несколько раз: то он еще какую-то не пробовал, то какую-то не распробовал и надо бы повторить, та понравилась очень и тоже нужно повторить…

Так продолжалось обычно около двух часов (пока все не перезнакомились), выпивки было – хоть утопись, а закусок – непропорционально мало (нельзя же воспринимать как достойную закуску крохотные тартинки и горстку креветочных «шеек» на блюдце – их «клевать» непрерывно просто стыдно, а до ужина нужно терпеть!).

Когда пришло время садиться ужинать, Павлов был уже под заметным «креном и дифферентом», но держался молодцом, и мы уселись рядом.

Я впервые участвовал в приеме, и его организация мне понравилась: не нужно, во-первых, никого никому представлять, а чтобы поближе познакомиться, можно подойти и без излишних церемоний разобрать «по слогам» фамилию собеседника, представленную на этикетке на груди, а дальше беседовать на любую тему: о погоде, о семье, о детях, о работе и т.д. Можно, конечно, и о делах.

С английским дела у меня были совсем неважные, но несколько получше, чем у большинства коллег, и решив, что стесняться нечего, я «заправил» свой стакан джином и ринулся «в люди». Несколько «летучих» знакомств мне запомнились.

Первым делом я нарвался на «политического». Вообще американцы, как я вынес из поездки, политикой особенно не интересуются. Но бывают и исключения. Мой собеседник после традиционных слов о погоде почему-то шепотом спросил меня:

– А что у вас бывает, если рабочий не выходит на работу?

– Начальник ругает, кричит, угрожает…

– А если второй раз?

– Значит еще раз, только сильнее ругает.

– Ну, а если в третий раз?

– Тогда начальник обращается в профсоюз и просит дать согласие на увольнение нарушителя.

– И его не расстреливают?

– Да Вы о чем? Кто это посмеет?

– Так у вас же есть НКВД! (сказано было с крайним удивлением и сочувствием).

– НКВД давно уже нет, есть другой орган, и никого он не расстреливает. У нас свобода: не работай, если не хочешь!

На лице моего собеседника появилось выражение крайнего изумления с недоверием. Он позвал стоящих рядом: «Смотрите, у них ведь, как и у нас – свобода!».

Зашел разговор на более «высокие темы», которых я старался избегать: о свободе личности. Мне стали рассказывать, что любой американский гражданин может себе позволить сделать любой поступок, и оставляет такое же право любому другому гражданину, и без этого свободы не может быть вообще. Стали осторожно намекать, что в Союзе с этим непорядок. Не знаю, каким образом у меня получился такой политический экспромт, но я ответил неожиданно для самого себя в высшей степени грамотно: «В понятие свободы мы с вами вкладываем разный смысл. Вы считаете свободой возможность делать то, что хочешь, а я считаю себя свободным потому, что никто у нас не сможет заставить меня делать то, чего я не хочу».

Вот так! Знай нас, советских! Не просто «хочу!», а «не хочу!» – основополагающее понятие слова «свобода».

Не знаю, насколько меня поняли мои собеседники (по-моему, им было «до лампочки»), мы отглотнули понемногу за здоровье присутствующих, и я пошел дальше.

А дальше до меня дошла очередь общения с госпожой Вилкок. Она сразу всех нас «убила» своим нарядом: брючный костюм развевающегося покроя из пестрого шелка, моднющие белые туфли на высоченном каблуке, яркие бусы, огромная белая шляпа, и при всем этом великолепии – широченная улыбка «на 32 искусственных» и необычайная, словно у ртути, подвижность. Внешне ни за что не подумаешь, что в действительности ей уже далеко за 60.

Она вихрем налетела на меня: «Зовут Вадим? Я Вас буду звать Джим – у меня почти такой старший внук. Скоро он приедет из Европы. Пойдем, я покажу его комнату…».

Для меня она была замечательным собеседником – оставалось только слушать. Ее гордостью в доме была кухня размером метров пятьдесят. Три электрических плиты и несколько холодильников, большинство с верхними крышками. Кончался сентябрь, заготовительная пора уже закончилась, и хозяйка демонстрировала свои запасы: «Здесь у меня клюква, здесь вишни без косточек, здесь абрикосы… Зачем так много? Так у нас на Рождество приедут человек 40 родственников, им нужно столько пирогов! Все это куплено у проверенных поставщиков, гарантирующих чистоту продуктов».

Я спросил, не пробовала ли она выращивать что-то сама, на что получил категорический ответ, что в Америке это не принято, впрочем: «Поехали!». Она пригласила сесть рядом в открытый электромобиль (несколько позднее точно в таком ездил Брежнев, находясь в гостях у президента США), и мы по узкой заасфальтированной дорожке поехали вглубь леса, на поляну на берегу небольшого озера, где была грядка (а может, правильнее будет назвать это клумбой) размером два на два метра, на которой вперемежку росли огурцы, помидоры, тыквы, еще что-то. Все это заросло метровыми сорняками, но хозяйка радостно мне сообщила, что она единственная в округе проводит подобный эксперимент. Рядом с грядкой торчал водопроводный кран со шлангом. Хозяйка открыла воду, побрызгала на грядку, и мы вернулись к собравшимся, где она немедленно «упорхнула» к следующему гостю, размахивая шелками, как большая тропическая птица.