Текст книги "Мозаика. Невыдуманные истории о времени и о себе (СИ)"

Автор книги: Вадим Ломтев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Опускаю как несущественные приключения директора в поисках нужного номера (он сначала ошибся дверью и своим полуголым видом напугал пожилую пару).

Дмитрию удалось разобраться, что произошло.

По версии лифтера, его пассажир, поднимаясь на лифте из ресторана, попросил направить к нему красивую девушку, что и было им в точности исполнено. Дева пришла, но была отвергнута, и это стало причиной ее крайнего недовольства: терялся заработок! Тогда она начала затевать скандал, в котором никто не был заинтересован. Пришлось заплатить половину от «тарифа», и только тогда девица собрала свои нехитрые пожитки и убралась восвояси.

Директор до конца поездки сокрушенно крутил головой: «Это же надо – истратить на проститутку столько денег, а результат нулевой!». К счастью, подобные инциденты в Испании с нами не случались.

* * *

Следующее незабываемое впечатление от поездки по Испании – великолепие шоссейных дорог. Мы много ездили на автомобиле: в Овьедо, в Эскориал, в Толедо. Но самой прекрасной из тех дорог, что мы видели, была «автописта» из Барселоны в Мадрид. В каждую сторону минимум по четыре полосы, жесткие требования к прямолинейности и перепадам высот, а также непосредственно к качеству поверхности дорожного покрытия. Ехали мы по этой дороге, а правильнее сказать – «летели», часа два. Но сначала небольшая предистория.

Мы находились на западе страны, в Малаге. Лететь нужно было в Барселону, но задержались в пробке, и на наших глазах самолет ровно в 15-00 улетел без нас. График у нас был довольно плотным: на 20-00 назначена встреча с руководством фирмы в Барселоне, а на следующий день мы должны быть у потенциальных покупателей где-то возле Сарагосы, в центре Испании. Наш сопровождающий и одновременно водитель Хуан чуть не плакал. Делать нечего – летим в Мадрид, звоним в Барселону, сообщаем о вынужденной задержке и о том, что прибудем рано утром. Всю ночь не спали, но добрались на место без приключений. Переговорили, все запротоколировали, «запили» и поехали своим ходом дальше.

Если в Малаге Хуан брал автомобиль на прокат, то в Барселоне у него был подготовлен свой собственный «Рено» эксклюзивного исполнения: 250 «лошадей», все колеса ведущие, клиренс регулируемый и еще какие-то «примочки», не помню. Хуан до недавнего времени был профессиональным гонщиком, потом женился, родил двух ребят, хорошо зарабатывал, но попал в аварию, в которой чудом выжил. Жена взмолилась – меняй, мол, работу. Пришлось поменять, но страсть к быстрой езде у Хуана осталась, и мы смогли в этом убедиться в полной мере.

Выбрались мы из Барселоны днем в половине первого, а покупателям было обещано приехать к семнадцати часам. Покупатель всегда прав, но впереди 450 километров пути и всего четыре с половиной часа, а за рулем водитель, который уже вторые сутки глаза не смыкает.

Вначале не было причины для волнений: машина – «зверь», дорога отличная (автописта!), погода замечательная. Хуан установил самый низкий клиренс (создавалось впечатление, что своими «пятыми точками» мы почти касаемся асфальта) и «пришпорил» под 230 кэмэ. Было полное ощущение полета.

Хуан сказал, что на дорогах Испании скорость ограничена, и попросил следить, нет ли где полиции. Но что можно было увидеть в этой бешеной гонке? Нам просто повезло – полиция не встретилась, и времени на объяснения терять не пришлось.

Правда, потерять его пришлось немного по другому поводу. Хуан вдруг заявил, что засыпает и нужно прерваться на минуту, выпить глоток коньяку. Впереди замаячил указатель дорожного ресторана, и Хуан посигналил ему светом: «Если нас заметили, то сделают экспресс-обслуживание». Нас заметили, и шустрый молодой человек заранее выкатил столик, на котором стояли бутерброды, а на полке внизу – несколько различных бутылок. Хуан налил себе на один небольшой глоток, мы, как пассажиры, немного побольше, «оприходовали» это все и покатили дальше. Но тревога по-прежнему не покидала Хуана: он беспокоился за последний участок дороги, чуть больше 100 километров, где нам с автописты следовало свернуть.

И действительно, было из-за чего переживать! Это была узкая дорога со встречным движением, с множеством поворотов и серпантинов, проходила она по гористой местности. Горы в Испании в основном небольшие – обрыв у дороги в 20 метров встретишь редко. Вот когда проявился талант Хуана как гонщика: на прямом участке серпантина он разгонял машину до предела и на максимальной скорости входил в поворот, затем устанавливал первую скорость и по возможности плавно отпускал сцепление, одновременно поворачивая руль. Все происходило как в детективной погоне: мотор мгновенно развивал бешеные обороты (до 9 тысяч!), машина почти на месте разворачивалась, щебенка и тучи пыли летели из-под колес, а Хуан уже ставит вторую скорость и жмет до упора акселератор, потом третью, четвертую, опять первую… При этом Хуан ни разу не притрагивался к педали тормоза – как и принято у гонщиков, он тормозил только двигателем.

Натерпелись мы страху, но доехали благополучно.

Возвращаясь на следующий день, до автописты добирались в два с лишним раза дольше.

* * *

Что мне очень понравилось на дорогах Испании, это взаимное дружелюбие водителей. Едем мы, к примеру, по дороге со встречным движением и хотим обогнать плетущийся впереди грузовик. Его водитель, которому сверху видно далеко, обязательно подскажет тебе «поворотником», можно или нельзя обгонять: моргает левым – не торопись, правым – дорога свободна, обгоняй смело.

И еще: выезд со стоянки на проезжую часть дороги. При интенсивном движении в Москве зачастую такой выезд становится проблематичным, так как правила дают преимущества транспорту, движущемуся по основному пути. В Испании правила точно такие же, но стоит вам показать «поворотником» намерение выехать, как вам тотчас же позволят это сделать. Мелочь, казалось бы, но она показательна.

Испания вообще прекрасная страна: спокойные, веселые и жизнерадостные люди, много солнца, много моря, много всего… Когда я улетал отсюда, мне вспомнился мой американский знакомый Лес Пентек, который как-то разоткровенничался и рассказал о цели своей жизни: «Накоплю 100 тысяч долларов (остался год-другой) и уеду в Испанию, куплю маленький домик на океанском побережье возле Ла-Коруньи, чтобы на первом этаже была табачная лавка. Жена будет торговать табаком, а я ловить рыбу – это и есть райская жизнь».

Глава 50. Зарубежные поездки в 70-х. Румыния

После Испании я еще раз на две недели съездил в Индию, нового для себя ничего не увидел, поэтому распространяться не буду, а в начале 80-х побывал в Румынии, в стране по-своему интересной и странной.

Особый колорит придавал этой стране порядок, установленный президентом Чаушеску, – порядок жесткого подчинения внутри созданной им пирамиды власти, не допускающий ни малейшего инакомыслия. Внешне «колорит» этот проявлялся во всем: уже в аэропорту бросались в глаза зенитные батареи с боевыми расчетами, демонстрирующими готовность с кем-то сражаться, автоматчики в черной форме, многочисленные портреты вождя и плакаты с цитатами из его выступлений, часто встречающиеся знаки «Фотографировать запрещено!», а также постоянная слежка за всеми приезжими со стороны работников секуритаты, т.е. местных «гебистов».

Попал я в эту страну по приглашению министерства геологии Румынии, которое начало разработку рудного месторождения меди в Карпатах. Возникла потребность в станках, а фонды им наш Госснаб не выделил. И тогда румыны пошли на хитрость: они направили письмо нашему министру и попросили его лично изыскать возможность поставки оборудования сверх плана, а для начала приехать и убедиться, насколько это необходимо и важно. Министр, конечно, не поехал, но без внимания просьбу не мог оставить, и мы с работником «Машиноэкспорта» (хороший парень, звали его Игорь, фамилию не помню) полетели в Бухарест.

Летели с приключениями: над Румынией стоял сплошной грозовой фронт, и нас посадили в Белграде. Высадили, пообещали отправить через час. В Белграде тихо, никаких признаков грозы, сидим час, два, три. Приглашают обедать (впервые узнал, что по международным правилам перевозок авиапассажиров надлежит кормить через каждые три часа). Покормили, кстати, неплохо, но рейс опять отложили на час.

Чтобы чем-то заняться, я решил разыскать моего старого знакомого Бородулина, который полгода назад был откомандирован на постоянную работу в качестве небольшого начальника в здешнее торгпредство. Телефонный аппарат общего пользования имелся в зале ожидания, но номер телефона Бородулина был нам неизвестен. Единственное, что могло нас выручить – контакт с сотрудниками нашего родимого «Аэрофлота», вывеска которого виднелась через пограничные турникеты в противоположном конце здания (у них наверняка были телефоны торгпредства), но чтобы попасть туда, требовалось перейти государственную границу Югославии!

Мы пошли к скучавшему без дела пограничнику и попытались ему объяснить: «Нам нужно позвонить из офиса «Аэрофлота», мы останемся в пределах видимости, сразу вернемся…». Игорь повторял это и по-английски, и по-французски, – бесполезно: на бесстрастном лице пограничника ничего не отражалось. Из сказанного нами пограничник понял, по моему, только слово «Аэрофлот», но это не помешало ему свой скучающий вид сменить на деловой, взять наши паспорта, с озабоченной миной полистать документы и неожиданно шлепнуть их своей металлической печаткой: «Проходите!».

Мы пошли в контору «Аэрофлота», быстро нашли телефон торгпредства, там хорошо знали Бородулина, но выразили сожаление: «Бородулин примерно час назад ушел в фирму и будет только завтра». Что такое у торгпредских «ушел в фирму» в послеобеденное время, я примерно знал: это означало «с концами», и сегодня Бородулина мы уже не найдем. Пошли назад, с ужасом соображая, а вдруг «наш» пограничник сменился, и кто нас пустит назад? Но «наш» был на месте, без объяснений еще раз проштамповал наши паспорта, и мы опять стали обычными пассажирами.

Вскоре объявили посадку, и мы полетели в Бухарест, но эта история так быстро не закончилась. Когда мы возвратились в Москву, иностранные паспорта нужно было сдавать на хранение в отдел кадров «Машиноэкспорта». Я сдал свой паспорт и уехал в Воронеж. А Игорю пришлось «попрыгать»: бдительные кадровики обнаружили в его паспорте отметки о пересечении югославской границы и потребовали письменного объяснения, а потом доказательства этого объяснения, а потом дополнительного разъяснения…

Требовали они объяснений и от меня, предупреждали, что больше загранпаспорта мне не видать. Не знаю, припомнили бы кадровики в дальнейшем эту угрозу, но больше я по их линии за границу не ездил (так уж получилось), а потом на новом месте работы мне выдали служебный заграничный паспорт, и вопрос отпал сам.

В поездке по Румынии нас сопровождал заместитель министра геологии товарищ Замырка, высоченного роста и крепкого вида мужчина, принадлежавший к какой-то местной народности, которая, по его словам, отличается редкой любвеобильностью. О последнем качестве Замырка особенно любил с восторгом вспоминать и при каждом удобном случае рассказывал анекдоты, жанр которых у нас называют «окопным юмором».

Впрочем, были и «ничего», один из них перескажу.

Мы сидели мужской компанией, ужинали, разговаривали. Чтобы заполнить возникшую паузу, Игорь рассказал бородатый анекдот из цикла «секретарь-директор-главный инженер», в котором директор берет с собой в командировку новую секретаршу для проверки ее «качеств», и после возвращения делится впечатлениями с главным инженером: «Ты знаешь, ну – очень хороша! Очень! Но, ты знаешь, у меня жена все-таки лучше!». Потом поехал главный инженер, возвратился и говорит директору: «Ты как всегда прав – у тебя жена лучше…».

Посмеялись дружно, а потом Замырка говорит:

– А знаете, у нас в Румынии придумали продолжение этой истории. Проходит некоторое время, и секретарша объявляет мужчинам, что скоро у нее будет ребенок: «Не знаю, от кого, потом посмотрим. На кого будет больше похож, тот и будет считаться отцом».

Призадумались мужики: ситуация грозила обоим обернуться серьезными последствиями – вон из партии и с работы – такой был порядок в стране! Решили вскладчину отправить «виновницу» подальше, в специальный дом отдыха, а там будь, что будет.

Ждут с нетерпением. Вдруг главный инженер приходит на работу в трауре, директор с участием спрашивает:

– У тебя что-то случилось?

– Да ты что, не знаешь? Наша-то родила! Двух мальчишек!

– Так это же прекрасно: один – тебе, другой – мне!

– Я согласен, но беда в том, что мой, к сожалению, умер…

Остальные анекдоты у Замырки были значительно «ниже пояса», и не стоят того, чтобы их передавать потомкам. Расскажу быль.

* * *

Когда стало ясно, что в Румынию станок будет поставлен, Замырка предложил: «Давай съездим на место, где он должен работать. Там пока еще ничего нет, только лес, но место уже знаменито – здесь лично Чаушеску пожал мне руку (есть фото) и пожелал успехов».

Заняться было нечем, и мы поехали. Ехали несколько часов на машине на север Румынии. Очень красивые места: горы, леса, реки, но все впечатление сразу меркло, когда по дорогам в сельской местности мы видели местных жителей: сплошь каких-то изможденных, голодных на вид, в глазах – беспросветная тоска. Жуткое ощущение!

Когда ехали по глухому лесу, встретили группу людей, возившихся вокруг костра. Я поинтересовался, что они делают, и Замырка, всмотревшись, оживился, заинтриговал и пообещал на обратном пути обязательно заехать.

Мы добрались до цели нашего путешествия, полюбовались пейзажем и поехали назад. Подъезжаем, как было обещано, к тому самому костру и наблюдаем разгар процесса самогоноварения. На костре греется медный котел с герметичной крышкой и рукояткой сверху, с помощью которой содержимое котла медленно перемешивает преклонного возраста и болезненного вида человек, по всему видно – главный «специалист». Из котла выходит змеевик, который охлаждается в ручье, стекающем тут же со склона горы, а из змеевика тонкой струйкой вытекает цуйка – так называется в Румынии национальный крепкий напиток. Народ занят подсобными работами: готовят дрова, следят за костром, складируют готовую продукцию и т.д. На всех отпечаток крайней нужды и обреченности.

Важная деталь: выше всех на специальном помосте восседал человек карикатурной наружности. В противоположность всем остальным толстый до безобразия, в милицейской форме с портупеей, на животе – пистолет, руки уперты в колени, всем видом подчеркивает свое превосходство над окружающими.

Замырка подошел к «надсмотрщику», о чем-то поговорил, показал ему удостоверение, и тот с царственным видом милостиво дал разрешение удовлетворить просьбу гостя. Замырка подставил под змеевик какую-то подозрительного вида кружку, нацедил в нее «свежака» и протянул мне: «Пей!».

Пока Замырка разговаривал, я заглянул в чан, где находилась барда, подлежащая перегонке. В барде было все, что растет и плодоносит в лесу: дикие груши, яблоки, кизил, боярышник, сливы.… Косточки, конечно, из плодов не вынимались, и перегонка осуществлялась вместе с ними. Я сразу сообразил, что цуйку пить нельзя: синильная кислота! И догадался, наконец, почему у меня с утра так раскалывается голова – да потому, что я вечером поддался Замырке и пил с ним цуйку, забыв про привычную для наших организмов водку.

Кто-то из классиков сказал, что нельзя доверять предложениям неопохмелившегося человека. Поэтому я наотрез отказался от предложения Замырки тестировать свежую цуйку. Тот с обиженным видом все выпил сам, и мы поехали дальше. Проехав немного, Замырка неожиданно сказал: «Ты был прав, когда отказался пить. Такой отвратительной цуйки я в жизни не пробовал!».

Я отметил, что прав был упомянутый классик: стоило только опохмелиться человеку, и его словам стало возможным верить.

Глава 51. 70-е. «В Воронеже прессуют сталь»

Свои зарубежные впечатления я, по-моему, осветил достаточно полно, теперь о работе. В мае 1971 года приказом Министра я был назначен главным инженером завода, и потянулись для меня напряженные будни.

Бытует такое мнение, что главному инженеру на заводе вольготно жить: ответственности никакой, можно не перетруждаться. Но подобная мысль может появиться только от поверхностного знания темы. На самом деле, работа главного инженера не имеет пределов ни по количеству перерабатываемой информации, ни в плане повышения квалификации, и если относиться к ней со всей серьезностью, она превосходит по всем этим показателям функциональные обязанности любого руководителя – производственника, «капитальщика», экономиста или «коммерсанта».

Не утверждаю, что я был идеальным главным инженером, но могу не без гордости заявить, что мне кое-что удалось. Например, внедрение в производственных масштабах (впервые в мире!) процесса «жидкой штамповки» стали. По-моему, это неправильное название, было бы правильнее называть «пресс-литье».

Началось все с проблемы, возникшей при освоении производства самоходных вагонов. Есть в этой машине очень ответственная деталь – поворотный кулак, обеспечивающий крепление каждого из четырех приводных и одновременно поворотных колес вагона, вес которого с грузом достигает 25 тонн (у последних моделей – до 40). Учитывая высокие требования к прочностным характеристикам кулака, заготовку для него приходилось изготавливать методом свободной ковки из качественных видов стали. Кузнечного оборудования необходимой мощности на заводе не было, и требуемые поковки приходилось заказывать на стороне. В таких случаях поставщики не скупятся на припуски, и при весе готовой детали около 30 килограммов поковка весила более 350. Это означало, что для изготовления комплекта кулаков только для одного вагона требовалось перевести в стружку почти полторы тонны конструкционной стали. Но дело было не только в металле: главная проблема заключалась в острой нехватке квалифицированных расточников и фрезеровщиков, которые вынуждены были заниматься «производством стружки». Да и требуемое оборудование (расточные и крупные фрезерные станки) имелось на заводе в ограниченном количестве.

Помог случай: нам стало известно, что в Воронежском политехническом институте работает опытная установка по «штамповке» жидкого металла. Метод уже давно известный, он не вызывал особых технологических затруднений при изготовлении деталей из сплавов цветных металлов, но здесь начали заниматься жидкой сталью! В мировой практике было много попыток, но дело нигде не дошло до промышленного внедрения.

Мы познакомились с энтузиастом – Асташов Алексей Федорович, молодой ученый, кандидат технических наук, думает и рассуждает просто и трезво. Ознакомился с нашими проблемами и согласился рискнуть. У нас не было выбора, и мы согласились с его условиями. А условия эти требовали затрат, и немалых: нужны были метров 300 производственных площадей, индукционная печь небольшой мощности, модернизированный гидравлический пресс, оснастка и т.д. Примерно через полтора года монтаж оборудования на участке жидкой штамповки (будем именовать метод так, как прижилось название) был завершен, и его опробование показало, что положительный результат будет достигнут.

Расскажу коротко о принципе процесса: на прессе двойного действия устанавливается разъемный кокиль, изготовленный из низкоуглеродистой стали. Внутренняя поверхность кокиля покрывается противопригарной смесью, обе его половинки разогреваются газовыми горелками, а затем соединяются с усилием, развиваемым главным плунжером пресса. После этого кокиль заполняется жидким металлом, и его полость подвергается давлению, создаваемым дополнительным плунжером. В полости кокиля в направлении теплового центра отливки создается давление более двух тысяч атмосфер, что до минимума уменьшает «рыхлотность» заготовки за счет происходящих процессов межкристаллической спайки и обеспечивает доведение ее прочностных характеристик до уровня показателей объемной штамповки.

Результаты нас удовлетворили полностью: размеры заготовки были почти идеально приближены к «геометрии» готовой детали, что не требовало огромных трудозатрат на станочных операциях, а ее качество было выше, чем у поковки.

Такие итоги вдохновили нас на расширение участка: потребовались более мощная печь, пресс с большим усилием, новая вентиляция, реконструкция энергообеспечения участка и т.д., а на все требовались деньги, и я поехал в столицу, в Государственный комитет науки и техники (ГКНТ). Уже не припомню фамилий тех, у кого я был, но приняли меня ну просто здорово! Последним, кто со мной беседовал, был профессор, начальник отдела, в ведении которого была вся металлургическая наука Союза.

Просьба моя выглядела по меньшей мере нагло: в текущем году, когда все планы уже подписаны и утверждены, без ходатайства отраслевого министерства я просил выделить из резерва деньги на завершение научных работ для немедленного внедрения их в производство. Просьба сопровождалась фотографиями, схемами, чертежами.

В нынешних условиях никто со мной даже разговаривать бы не стал: «Планы все сверстаны, обращайтесь в министерство, рекомендуем подать материалы на конкурс на будущий год, выделять деньги просто так не положено – налицо все признаки коррупции». И вопрос был бы похоронен.

А тогда «гэкаэнтэшники» продемонстрировали образцовый, я считаю, подход к проблеме научно-технического характера: все самостоятельно рассмотрели, оценили и в тот же день решили.

Профессор внимательно меня выслушал, поинтересовался деталями, обменялся мнениями с коллегами и потом сказал: «Ну, что же, я Вам верю. Будем помогать, но резервов у нас не бывает. – Затем, обращаясь к «своим», – Деньги нужно перебросить откуда-нибудь, где все равно до конца года не освоят, например, с ….». Меня это вполне устроило, поэтому я поблагодарил профессора и пригласил его в гости на открытие нового участка. Он пообещал приехать, даже пораньше, не дожидаясь создания , но так и не приехал (а я, к своему стыду, ему не удосужился напомнить).

Перед расставанием профессор меня спросил, какую ученую степень я имею, и, узнав, что никакой, прочел мне мораль: «Милый юноша, знаешь, сколько приходит ко мне просителей! И большинство не имеют за собой практически ничего, но являются кандидатами наук, докторами, заслуженными деятелями…. А ты располагаешь такими достижениями и ничего не имеешь? Поторопись. Потом будет поздно».

Честно говоря, я и раньше задумывался над этим. Сдал кандидатский минимум по иностранному языку, по марксистской философии. Последний предмет сдавал с приключениями. Одно время от всех коммунистов требовалось активное участие в общественной жизни, а от уклонявшихся требовали уважительную причину. Мне подвернулся удобный случай: я поддался на агитацию и записался в двухгодичный Университет марксизма-ленинизма на факультет философии. И теперь, если меня домогались с какими-то поручениями, я мог легко отбрыкиваться, ссылаясь на занятость учебой. Ни на какие занятия я, конечно, не ходил, и «отмазка» действовала прекрасно, пока не подошла сессия, сведения о которой были переданы в райком партии. Вызвали, посрамили, пришлось пообещать исправиться на следующий год.

На следующий год несколько раз появлялся на занятиях, пришел на экзамен последним, преподаватель уже собрался уходить. Я сказал, что долго его не задержу и готов отвечать без подготовки. Помню первый вопрос в билете: «Субъективные идеалисты». Бойко начал рассказывать: «Это реакционное учение, утверждающее, что дух и сознание первично, а материя и природа вторичны. Его адепты неправильно считают, что мир существует только в ощущениях. Утверждают, к примеру, что пробка существует, пока она используется как затычка в графине, а если спрятать пробку в карман, она исчезает…».

Преподаватель, молодой человек даже по сравнению со мной, сидевший до этого со скучающим видом, вдруг перебил меня: «А как Вы считаете, такие люди существуют?». Я заподозрил в его вопросе подвох и ответил уклончиво: «Если говорить честно, я таких людей никогда не встречал…». То, что я услышал, поразило меня.

– В том-то и дело, что людей с такими рассуждениями не бывает и существовать не может! Разве мог бы, к примеру, Оппенгеймер с такими взглядами руководить у американцев созданием атомной бомбы, а Винер сформулировать основные положения кибернетики, а наш академик Павлов разработать метод условных рефлексов при изучении коры головного мозга человека? Конечно, нет! А ведь все они и многие другие известные люди являются убежденными субъективными идеалистами!

Я пробовал объяснить, что так, мол, написано в учебнике, на что экзаменатор продолжил:

– В этом-то и беда! Учебник с этим глупым примером с графином и пробкой был написан в 20-е или 30-е годы, и писали его для людей, которым не требовалось вдаваться в тонкости философии – написано так, значит, так оно и есть. А если кто-то говорит, что пробка пропала, значит, он есть твой враг, и точка! На самом деле субъективный идеализм – это…

Далее последовало пространное толкование этого учения, воспроизвести которое я никогда не смогу из-за полного отсутствия элементарных познаний в этой, как я раньше и подозревал, сложнейшей науке, зачастую упрощаемой нашими различного рода лжеучеными.

Мне поставили «хорошо», и кандидатский минимум по марксистской философии был у меня в кармане!

Но, к сожалению, я так этим и не воспользовался: писал свою работу очень медленно, дописывал, переписывал, тянул, одним словом, и «дотянулся», пока неожиданно не наступила пора переезжать в Москву. Тут как раз совсем некстати были внесены изменения в процедуру защиты ученых степеней, и ВАК Воронежского политеха был лишен права заслушивания соискателей с моей тематикой. Можно было бы, конечно, защититься в Свердловске, но очень не хотелось этого делать по целому ряду причин, среди которых главным было отсутствие материального стимула: в Госплане СССР не полагалось надбавок к заработной плате за ученую степень. Это и решило мою участь в науке. Я «сложил оружие» и очень сожалею об этом: читал бы сегодня лекции студентам, и никаких проблем.

А у лекторов какие могут быть проблемы? Разве что как в анекдоте у встретившихся профессоров, старинных приятелей:

– Здорово дружище! Как я рад тебя видеть! Как живешь?

– Да никаких проблем! Впрочем, есть одна, никак не могу разобраться. Вот, спрашивается, почему мы с тобой с каждым годом все больше дряхлеем, жены наши стали совсем старенькими, а студентки-третьекурсницы остаются такими же прелестными?

Короче, ученого из меня не вышло. Профессор из ГКНТ оказался прав – надо было торопиться. Но деньги он выделил, а мы их употребили с толком, и через год участок жидкой штамповки заработал на полную мощность. Было освоено производство около 30 наименований стальных заготовок рациональной формы, приближенной к готовым деталям по размерам, и отличного качества.

Что еще было примечательным – производительность труда на участке. Выработка литья по отсталой технологии, существовавшей в нашем сталелитейном цехе, составляла на одного работающего около 15 тонн за год. Этот же показатель на специализированных литейных предприятиях станкостроительной промышленности Союза составлял 60-80 тонн, а на нашем экспериментальном участке мы достигли выработки примерно 200 тонн на одного работающего в год. Правда, это случилось лишь однажды, при выполнении задания обкома партии по срочному изготовлению шкивов для сельского хозяйства. Итоги напряженной работы за полтора месяца в пересчете на год дали именно такой неправдоподобно рекордный показатель.

Жидкая штамповка «прижилась» на заводе, и мы сделали для себя вывод, что процесс является незаменимым в мелкосерийном производстве для изготовления стальных деталей сложной формы развесом до 50 килограммов.

Мы не делали никаких секретов из своего «открытия», демонстрировали на областных и отраслевых выставках, проводили семинары, подробно знакомили специалистов других предприятий со всеми тонкостями производства.

В самом начале функционирования участка в «Правде» появилась довольно большая заметка «В Воронеже прессуют сталь». Интерес проявили всего два предприятия: одно наше, из оборонной промышленности, другое – японская сталелитейная фирма. Оборонщики приехали, все сфотографировали, изучили и молча уехали. Потом, как рассказывал начальник участка Василий Пантелеевич Сидорма, энтузиаст жидкой штамповки, они ему позвонили, уточнили что-то, сообщили о твердом намерении внедрить процесс, но в дальнейшем никаких известий не поступало.

А японской фирме было отказано: им мы сообщили, что процесс еще не отлажен, и его демонстрация будет преждевременной. А если честно, мне не хотелось возиться. В то время Воронеж был на особом положении при посещении иностранными делегациями: требовалось составлять подробную программу пребывания, организовывать ее культурную часть, обеспечивать постоянное сопровождение делегации с момента прибытия до самого отъезда и выполнять массу других хлопотных дел. Короче – отказали, отложили «на потом», а после никто об этом и не вспомнил.

Как бы там ни было, а сегодня, по прошествии почти сорока лет, участок жидкой штамповки продолжает давать продукцию. Правда, разваливается потихоньку, как и все остальное вокруг него: оборудование «дышит на ладан», Асташов уехал жить в деревню, хорошие специалисты поуходили на другую работу, первый начальник участка Василий Пантелеевич Сидорма вообще ушел из жизни, но «в Воронеже прессуют сталь».

Глава 52. На горном заводе красиво

Я недавно приезжал в Воронеж, прошелся по заводу – впечатления самые безрадостные. Меня не покидало ощущение заброшенного кладбища: люди казались мрачными, слоняющимися без дела, на заводе не было даже производственных звуков. Странно было слышать воркование голубей под крышей цеха, в котором раньше постоянно стоял грохот, который трудно было перекричать.

Территория завода имела все предпосылки для того. чтобы быть прекрасной: просторная планировка, тенистые аллеи, яблоневый сад. Хрустачеву потребовалось много усилий, чтобы она такой и стала – асфальтирование дорог и дорожек, стрижка газонов, создание цветочных клумб – это был непременный перечень его ежедневных «деяний», над которыми сначала многие посмеивались, но потом поняли, что это не забава и не каприз, а полезная необходимость. Я как-то подслушал разговор десятиклассников, когда при обсуждении вопроса «Куда пойти работать – на шинный завод или на горный?» один из них сказал: «Идем на горный – там красиво!».