Текст книги "Мозаика. Невыдуманные истории о времени и о себе (СИ)"

Автор книги: Вадим Ломтев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Внутри производственных помещений эстетикой занималось руководство цехов, и занималось активно. Были даже попытки придать процессу характер социалистического соревнования, но формализм здесь не прижился, а вот состязательность стала неотъемлемой частью работы: кто-то соорудил уголок отдыха – металлический стол, лавки, а другой – из пластика, а следующий – из резного дерева. Постелил, например, Михаил Васильевич Разомаскин в раздевалках механического цеха красивые коврики, а через неделю такие же коврики, но в комплекте с зеркалами и стационарными фенами для сушки волос были и у Ивана Фроловича Платошкина в сварочном цехе.

Администрации завода оставалось лишь помогать в капитальных делах. Настоящим «бичом» для нас стали полы: в старых цехах лежала дубовая брусчатка, покрытая полуметровым слоем грязи, металлической стружки и масла, а в новом механическом цехе (надо же было проектировщикам додуматься!) лежал асфальт, который со временем от попадающего на него масла раскис и стал походить на сельскую дорогу в распутицу.

Мне очень понравился пол на АвтоВАЗе в Тольятти – из металлической плитки с выштампованными крюками – зацепами, укладываемой на цементный раствор. Мы изготовили штамп, попробовали делать – получается отлично, но где брать металл? А на каждый квадратный метр пола нужно было более 15 килограммов дефицитной «двойки», что определяло только первоочередную потребность завода на эти цели как минимум 200 тонн.

Помог случай. На Воронежском заводе электровакуумных приборов скопилось огромное количество отходов, выштамповок от рамки кинескопа, которые заводчане не могли сообразить, куда девать. Мы с удовольствием забрали эти отходы и в результате сделали чудесные полы – всем на память.

Мне удалось «провернуть» еще одно великое дело, на которое приятно смотреть и сегодня: переплеты окон из алюминия. Мы переживали настоящую беду: во многих цехах деревянные оконные рамы рассохлись, местами сгнили и рассыпались, грозили развалиться окончательно. Из-за ветхого состояния окна не держали тепло, и в зимний период температура в цехах падала до критической. Мы увеличивали диаметр труб теплотрассы, переводили отопление на паровое, но все было тщетно – космос отопить было нельзя. Нужно было менять рамы, но не хотелось их делать опять из дерева, опять на 15-20 лет. Для стальных переплетов нужен дефицитный угольник, и я загорелся идеей применить самый современный материал, только входящий «в моду» – алюминий.

Где его брать, было известно – в Воронеже японцы недавно запустили новенький завод алюминиевых конструкций, который изготавливал нужный профиль, но чтобы получить его, требовались фонды на вторичный алюминий – материал чуть ли не стратегический.

Говорят: кадры решают все. А если кадры имели связи, они решали даже невозможное. Так было и в этом случае: Николай Филиппович Болгов, бывший заместитель дирекции по коммерции, поднял некоторые свои старые знакомства, и вопрос был решен. Дальше все было делом техники: профиль заказали, получили, привезли, переработали, поставили новые рамы и в результате смогли вернуться к прежним схемам теплоснабжения цехов (перестали отапливать космос). Еще одна работа поколениям на память!

Вспомнилось еще кое-что, касающееся эстетики: мне долго не давали покоя пустые торцевые стены в главных пролетах сборочного цеха – огромные серые пространства размером 20 на 30 метров – они просто требовали их чем-то заполнить. Подвернулись под руку какие-то халтурщики из местного художественного фонда, которые быстро изготовили соответствующих размеров панно с перерисованными из газет и журналов диаграммами показателей экономики СССР в текущей пятилетке, рубежами производства чугуна, стали, мяса, роста благосостояния и т.д.

Взглянув на эти панно, я вспомнил популярного в то время финского писателя Марти Ларни и его «Госпожу советницу», которая так оценила работы своего мужа-художника: «По технике исполнения его картины напоминали рисунки в мужских уборных, но были гораздо менее содержательны». Представленная нам «плакатная живопись» многим не понравилась, но как бы там ни было, решили оставить – все-таки лучше, чем серый бетон.

Были и те, кто отреагировал на эти художества по-особому. Один из рабочих, обладающий, безусловно, художественными навыками, написал маслом большую картину, на которой изобразил панораму родной деревни, хату и даже свою корову и повесил холст на видном месте против своего рабочего места. Как мне рассказывали, он объяснял всем так: «Вид деревни мне греет душу, а пустые плакаты – нет».

Прошло более 30 лет, но те же панно по-прежнему заполняют пустые проемы, призывая окружающих к тем же высотам (наверное, все привыкли, или просто замечать некому?). А хата по-прежнему «греет душу», и не только автору, но и окружающим, которые этой картиной, как показалось мне, гордятся (а вдруг, чем черт не шутит, это наш воронежский Пиросманашвили?).

Глава 53. Дзержинский и его «оригинальное устройство»

На заводе было много интересных людей, с которыми случались забавные истории, либо они сами их провоцировали. Вот одна из них.

На главной проходной завода появился новый охранник примечательного вида: молодой, худощавый, высокий, стройный, в длиннополой шинели – копия Феликс Дзержинский, в особенности в профиль. На посту он находился всегда с самым серьезным выражением лица, тщательно проверял пропуска у всех абсолютно и, что особо примечательно, всегда, вытягиваясь в струнку, отдавал честь заводскому начальству.

Однажды секретарь Клара Павловна заходит ко мне и сообщает: «К Вам просится по личному вопросу «Дзержинский»». Прием по личным вопросам заводское начальство проводило по четвергам, но я, если дела позволяли, старался встречаться с посетителями немедленно при их обращении. В тот день дела позволяли, и я разрешил: «Пусть войдет».

«Дзержинский» вошел, поправил на поясе кобуру, осмотрел тщательно кабинет, потом внимательно меня и вдруг полушепотом произнес:

– Товарищ главный инженер, я изобрел оружие массового поражения противника. Мне нужно оформить заявку на изобретение.

– Расскажите, в чем заключается изобретение?

– Я не могу сообщать подробности, могу только сказать, что это оригинальное устройство, которое по-особому воздействует на противника. Оружие отличается тем, что не оказывает никакого вредного воздействия на окружающую среду, остаточные явления прекращаются немедленно по желанию оператора, бесшумно уничтожает все живое.

– Мы регистрируем только конкретные предложения, а не какие-то «оригинальные устройства». Поэтому или выкладывайте подробно или обращайтесь непосредственно в Министерство обороны, куда Ваше изобретение мы все равно направим на заключение.

«Дзержинский» с тем и ушел. А через некоторое время мне приходит пакет из Минобороны: «Просим разобраться с предложением Вашего сотрудника…». К письму приложена схема изобретения: несколько прямоугольников с надписями «Оригинальное устройство основное», «Дополнительное устройство», «Противник». Прямоугольники соединены стрелами, как на стратегической карте Генерального штаба.

Зову «Дзержинского»: «Ну что, милый человек? Опять мы встретились? Давай, теперь рассказывай все подробно».

«Дзержинский» долго мялся, вчитывался в письмо Минобороны, потом «раскололся»:

– Я придумал гениально, но просто: нужно сделать большой-большой насос, чтобы он мог выпускать струю воды на много километров (чем дальше – тем лучше). А потом подключить к этой струе высокое электрическое напряжение (1000 вольт будет достаточно) и поливать этой струей противника. Вот и все.

Мелькнула мысль: скажу ему, что все его слова – полная бредятина, а он достанет пистолет и с чувством глубокого удовлетворения пристрелит меня на месте, как врага советского народа (по всему было видно, что он крайне недоволен моей нерешительностью, временами его глаза выражали ярость).

Я отправил «изобретателя» в первый отдел, чтобы он там в обстановке полной секретности мог оформить заявку, а сам пригласил начальника охраны.

Начальником охраны у нас на заводе был бывший сержант кремлевского гарнизона в отставке, с трепетом вспоминавший особенности нелегкой, но почетной кремлевской службы. Он рассказывал, как тяжело было заниматься нудной строевой подготовкой и добиваться безукоризненной синхронности в движениях, как трудно выстоять, не шелохнувшись, положенное время на посту №1, как отрабатывать нормативы для противогазов, поступивших на вооружение. Счастливыми моментами своей службы он считал дни, когда в Кремле был обед или ужин в честь какого-либо высокого гостя, а его подразделение заступало на дежурство.

Он рассказывал: «Столы ломились от поросят, осетров, деликатесов, невиданных фруктов, вин, коньяков и прочих яств. Вожди усядутся за стол, тостами обменяются, в крайнем случае еще раз нальют по маленькой, «ковырнут» закуски – и домой. А нам требовалось заняться уборкой, но не сразу. Сперва приходил полковник и указывал пальцем, что сложить в большую корзину. Потом появлялся подполковник и тоже наполнял корзину под завязку. И только потом охрана с обслугой садилась за стол и пила-гуляла «до отвала», а что не съели – выбрасывали в мусорные баки. Эх, ради такого обеда стоит потом целый день выполнять команды: «Противогазы одеть!», «Противогазы снять!» или что другое в этом духе».

Не знаю, почему ему пришлось оставить кремлевскую службу, о которой он с таким упоением вспоминал, думаю, что его попросту выперли за какую-то проделку. Что он отпетый пройдоха, мне стало ясно сразу, как только он возглавил у нас заводскую охрану и проявил себя соответствующим образом.

Завод наш расположен на самой южной окраине города Воронежа, дальше – степи, леса и дачные участки горожан, в основном заводчан. Летом эти места живут активной созидательной жизнью: взрослые ухаживают за растениями, собирают урожай, дети по мере сил помогают им, а в основном забавляются, кто как может. А где дети – там обязательно собаки, по весне это обычно щенки, а к осени вырастают до приличных размеров. Когда наступает школьная пора, собаки остаются брошенными на произвол судьбы (забрать их домой родители, как правило, не позволяют). Деваться псинам некуда, и в поисках пищи они, естественно, перебираются на территорию соседствующего с ними завода, где при наличии нескольких столовых и буфетов всегда можно чем-нибудь поживиться. Собаки сбиваются в группы, затем в мощные стаи, которые к весне становятся дерзкими и агрессивными.

Это обстоятельство не доставляло серьезных беспокойств заводчанам, но однажды в самом начале марта (снег еще не сошел) средь бела дня стая набросилась на работницу ремонтно-строительного цеха, переходившую безлюдную площадку между зданиями, и довольно сильно ее потрепала.

Проходившие мимо рабочие отогнали собак, и пострадавшая отделалась укусами, причем только потому, что на ней было надето добротное зимнее пальто с воротником из чернобурки, которое псы успели изодрать в клочья. Впоследствии профком, конечно, из своей кассы возместил ей материальную потерю, но администрации завода следовало предпринять что-то с собаками!

Никаких соответствующих служб в Воронеже тогда не существовало, и пришлось мне (я в тот момент оставался за директора) решиться на жестокость, за которую сегодня «зеленые» порвали бы меня на куски.

Зову начальника охраны:

– Благодаря твоему ротозейству по заводу нелегально бродит 15-20 посторонних псов, которые нападают на людей, а вы в это время скучаете на проходной! Вот тебе задание: собирай своих бойцов, пусть проверят и почистят оружие и завтра, в субботу после обеда, когда будет поспокойнее, перестреляйте их всех до единого!

– Где же я столько патронов возьму и как потом отчитаюсь?

– Отчитаешься, что на завод напали бандиты, пришлось обороняться. Я дам официальное подтверждение. А чтобы у вас был интерес – за каждый собачий труп получите по три рубля. Но учтите, если в воскресенье приеду и замечу на заводе беспризорных собак – за каждого бегающего пса будете «депремированы» на 10 рублей.

– Если обещаете «интерес», то тогда – другое дело! Патроны найдем! Но желательно увеличить премию до пяти рублей…

– Договорились.

На следующий день в воскресенье, когда к десяти утра я приехал на завод, начальник охраны торжествующе продемонстрировал: на белоснежном газоне перед заводоуправлением в два ряда лежат более пятидесяти разномастных дворняг от малых до здоровенных, каких раньше я на заводе никогда не встречал. Попробовал уличить его в подлоге, мол, ты сжульничал и пострелял бродячих собак во всех близлежащих деревухах, но встретил лишь невинные глаза человека, которого незаслуженно обижают: «Мы свои ружья принесли, патроны тратили… А вы…». Я убедился, что имею дело с отпетым мошенником, но пришлось расплатиться. Собаки-то исчезли!

Хотелось бы все-таки закончить прерванную тему о «Дзержинском».

На мою просьбу охарактеризовать «изобретателя» была дана блестящая характеристика: дисциплинированный, обязательный, отличный служака и т.д. А перед получением допуска к огнестрельному оружию прошел специальную медицинскую комиссию.

Я засомневался, позвонил знакомому в горздравотдел и через несколько минут получил сообщение, что имярек находится на учете в психдиспансере в связи со стойким расстройством психики.

Охрана была у нас вневедомственной, комплектовалась районным отделением милиции, и куда после этого пропал наш «Дзержинский», я не знаю, но мне его почему-то жалко: старался ведь человек, создавал оружие для защиты Родины!

* * *

Коль зашла речь об оружии массового поражения, захотелось рассказать, как иногда меняется оценка того или иного исторического факта под влиянием пропаганды.

Помню, в начале августа я приехал в Москву и встретился с одним военным специалистом, блестящим знатоком истории Великой Отечественной войны. Закусывали пельменями, а поскольку было 6 августа, годовщина атомной бомбежки Хиросимы, я предложил выпить за то, чтобы подобное варварство никогда больше не повторилось, и будь они неладны, эти американцы, допустившие такое подлое зверство! Выпили, стали закусывать, а после небольшой паузы мой собеседник задал мне вопрос, от которого у меня глаза полезли на лоб:

– А известно ли тебе, что некоторые военные историки, в их числе и некоторые наши, считают, что бомбежка Хиросимы была гуманным актом?

Я, естественно, возмутился беспардонностью таких историков, а он продолжал:

– Основания для таких умозаключений имеются очень веские: Квантунская армия, действовавшая против нас в Маньчжурии, составляла около одного миллиона человек, и примерно столько же японских войск было разбросано на многочисленных базах на тихоокеанских островах. Давай прикинем, сколько миллионов солдат мы с американцами могли бы потерять, воюя против японской армии традиционными методами? Если основываться на опыте войны с германским фашизмом, количество жертв с нашей стороны могло составить 3-4 миллиона, а может, и больше. Про американцев я не говорю – у них свои методы и своя «бухгалтерия». Но положить еще миллионы наших парней – это было бы страшно!

А тут американцы появились со своей бомбой. Бабахнули по Хиросиме – сдавайтесь! – Нет реакции. Через три дня они еще раз, по Нагасаки, и микадо сдался. Он понял, что с ним не шутят, и если дальше упорствовать, можно потерять нацию. Войскам приказали прекратить сопротивление, и Япония быстро капитулировала.

А теперь давай займемся арифметикой в глобальном масштабе: по нашим данным, в результате атомных бомбардировок человечество потеряло около 200 тысяч жителей Японии, но сохранило несколько миллионов жизней молодых советских парней! Спроси у наших женщин, согласны бы они были пожертвовать тремя-четырьмя миллионами своих сынов и мужей ради победы над далекой Японией? Мне кажется, что они бы крепко задумались.

Глава 54. Моим дорогим врачам посвящается

В молодые годы у нас был в почете активный отдых: зимой – вечерний каток, по выходным – с лыжами на электричку и за город, летом – тоже на электричку и тоже за город, но с рюкзаком и палаткой. Какое это было замечательное время! Наше любимое место было – станция Графская и далее пешком километров пять в Бобровый заповедник. Там на небольшом островке на реке Усмань расставляли палатки, разводили костер, готовили нехитрую еду, пели какие-то разухабистые песни глупейшего содержания, но было очень весело.

Что же касается отдыха в период очередного отпуска, мы с детьми ездили, как правило, в Георгиевск. Пока Алла находилась у моих родителей, я в это время несколько раз лечил свой позвоночник в санатории в Пятигорске. К этому времени я «заработал» остеохондроз, и самочувствие было, скажем прямо, плохое: боли в спине при ходьбе вынуждали постоянно пользоваться палкой (а мне не было даже 30 лет!). Дважды прошел я полный курс санаторного лечения серно-радоновыми ваннами и грязью, и ничто не помогало.

Когда я в третий раз приехал в Пятигорск лечиться в санатории «Ласточка», мне крупно повезло: меня взялась лечить замечательный доктор Галина Матвеевна Пилецкая. Главным в лечении она считала поставить правильный диагноз, а уже потом следовало строго соблюдать предписания врача и верить в исцеление.

Диагноз моего заболевания Галина Матвеевна определила не сразу, но точно: смещение межпозвоночного диска, что не могло быть излечено только лечебными ваннами, требовалось физическое воздействие на позвоночник. В это время в Пятигорске начала применяться новая лечебная процедура – вертикальное подводное вытяжение, и мне оно и было назначено.

Необходимо рассказать об этой процедуре более подробно, поскольку в настоящее время ее невозможно узнать – так она изменилась в худшую сторону. Сразу после завтрака из санатория, находившегося вблизи Провала, меня «спускали» на автомашине вниз к месту процедуры, непосредственно к Пушкинским ваннам. С помощью двух санитарок я первым делом добирался до зала лечебной физкультуры, где мы вдвоем с «коллегой по несчастью» в течение получаса проделывали под присмотром тренера комплекс специальных упражнений.

После этого нас переводили в бассейн, заполненный серно-радоновой водой, в котором мы еще полчаса занимались физкультурой. После такой «увертюры» наступала главная часть процедуры – подвешивание и вытяжение: пациенту было необходимо просунуть голову между двух полускоб, укрепленных на стенке бассейна на уровне поверхности воды, скрепить их наподобие хомута, чтобы невозможно было из него вывалиться, а на специальный пояс с петлями навешать свинцовый балласт весом до 32 килограммов. В таком положении необходимо было расслабиться и до получаса провисеть в воде совершенно без движения. Рекомендовалось думать только о благотворном влиянии процедуры на процесс исцеления. Затем следовало без резких движений снять балласт, освободиться из «хомута» и еще 30 минут заниматься лечебной физкультурой в бассейне.

После этого я опять-таки с помощью двух санитарок укладывался на жесткий топчан и лежал без движения не менее двух часов, а затем меня везли в санаторий и кормили обедом непосредственно в палате (вставать разрешалось только к ужину).

Примерно лет через десять я снова приехал в Пятигорск, чтобы подлечиться для профилактики. Все изменилось до неузнаваемости: автомашины не стало, вместо двух пациентов стали запускать одновременно по четыре, причем параллельно: когда одна группа висит, другая тут же занимается физкультурой (как ни осторожничай, а нет-нет, да и потревожишь «висящих»). Теперь уже никто не оказывает пациентам физическую помощь, особенно необходимую при выходе их из бассейна, а время процедуры сокращено до минимума. Короче, если раньше процедуру ежедневно принимали шесть пациентов, теперь их количество увеличилось на порядок.

Думаю, что именно поэтому никто из пациентов, лечившихся в одном потоке со мной, не мог похвастаться благополучным результатом.

А когда я попал сюда в первый раз, итог был похож на чудо: приехал я весь «скрюченный», без палки не мог передвигаться, а после окончания лечения на «отвальном банкете» смог продемонстрировать несколько танцевальных па из лезгинки. И трость беру в руки (тьфу-тьфу, стучу по дереву) лишь изредка.

И все это – благодаря докторскому таланту Галины Матвеевны Пилецкой, добрейшей души человеку, с проникновенным, очень женским взглядом, для которого чужие страдания никогда не были чужими. Она говорила мне: «Твердо усвой и запомни, что жизнь – в движении. Хочешь быть здоровым – двигайся. Не хочешь двигаться здоровым – будешь двигаться больным. А чтобы не сломил тебя остеохондроз, возьми себе за правило – каждый день делай комплекс упражнений лечебной физкультуры».

Я прислушался к совету мудрого доктора, и уже скоро пятьдесят лет для меня является обязательным: проснулся – около часа отдай физкультуре. Если случаются перерывы (бывают, к сожалению, но только по уважительной причине), сразу чувствую: начинает «тянуть» ногу.

С сожалением, правда, вспоминается мне один факт: как-то лет через двадцать после лечения в канун праздника 8 марта в «Правде» была помещена большая (на полстраницы) заметка, посвященная Галине Матвеевне: как она жила, как училась, как работала, как стала заслуженным врачом Республики. В заметке рассказывалось, что дома у нее на видном месте стоит большая красивая друза редкого минерала, которой она очень дорожит. Друзу эту привез из геологической экспедиции ее бывший пациент, которого она с большим трудом много лет назад буквально поставила на ноги.

Я сразу подумал, что у меня такая же ситуация: и меня Галина Матвеевна поставила на ноги, и мне было бы правильно оставить о себе что-либо примечательное, но так и не придумал. Точнее, не успел.

Бывая в родных краях, я обязательно заезжал в санаторий, приходил с цветами проведать Галину Матвеевну, поблагодарить ее, поговорить «за жизнь». Она всегда была приветлива, жизнерадостна.

В один из очередных моих приездов в Пятигорск мне сообщили, что Галины Матвеевны больше нет – ее жизнь трагически оборвалась от руки собственного сына, которого она воспитывала одна, очень любила, с детства ему излишне потакала, потом в чем-то недосмотрела, упустила, и он стал наркоманом. Во время очередной его «ломки» произошла эта страшная трагедия. Хоронил Галину Матвеевну весь медицинский Пятигорск.

Мне кажется, что именно о таких людях, как Галина Матвеевна, один из создателей русского романтизма Василий Жуковский сказал однажды так:

О милых спутниках, которые наш свет

Своим сопутствием для нас животворили,

Не говори с прискорбием: «Их нет»,

Но с благодарностию: «Были…».

Я всегда с бесконечной благодарностью говорю о замечательном Докторе и прекрасной женщине Галине Матвеевне Пилецкой, которая была в моей жизни.

* * *

Рассказывая о Пятигорске, невозможно не вспомнить о его примечательном жителе Степане Гайковиче Айрапетове, известном на всех курортах Кавказских минеральных вод. СГ долгое время в Пятигорске руководил «Ласточкой» – элитным санаторием, в котором лечилось высшее руководство страны, когда четвертое управление еще не построило здесь для себя санаторий имени Кирова. Санаторий был небольшой, немногим более ста отдыхающих, размещавшихся в неблагоустроенных корпусах старинной постройки.

Некоторое исключение составлял лишь корпус №2, где палаты были максимум на двух человек, но душевая и туалет были общими на всех десятерых отдыхающих. Сюда поселялись VIP-персоны и знакомые СГ, в число которых входил и мой отец (СГ часто обращался к нему, чтобы выписать в колхозе качественные продукты). Когда я впервые попал во второй корпус, в нем из знаменитостей жили второй секретарь ЦК Азербайджана, внучка Долорес Ибаррури и еще один «кадр» – стоит рассказать о нем подробнее.

Когда я пришел впервые в свой номер и начал распаковывать чемодан, вторая кровать была уже занята – на ней кто-то лежал, накрывшись простыней с головой. При этом лежащий не подавал никаких признаков жизни: ни дыхания, ни даже легкого сопения не было слышно, и от того создавалось впечатление, что человек притаился и не спит. Окно было распахнуто настежь, но в комнате четко ощущался устоявшийся запах коньяка. Я разложил свои скудные пожитки и присел на кровать, раздумывая над тем, что же делать дальше.

Неожиданно простыня откинулась, и передо мною предстал мужчина крепкого телосложения, на вид – лет 50: «С приездом! Меня зовут Константин Петрович Сапелкин. Прохожу десятидневную акклиматизацию перед лечением. Осталось еще два дня. Тебя я уже немного знаю: у меня в простыне есть небольшая дырочка, и я через нее наблюдал за тобой. Ты аккуратный, мне понравился. Давай знакомиться».

С этими словами КП достал из-под кровати полбутылки «Самтрестовского» коньяка 5 звездочек и стал разливать. Я представился, но выпивать категорически отказался, так как к этому времени уже твердо знал, что алкоголь даже в малых дозах при лечении позвоночника недопустим. Моего визави это несколько обескуражило, но потом он выпил обе порции, стал закусывать виноградом и рассказывать о себе.

Оказалось, что в прошлом он военный летчик, участвовал в бомбежках Берлина в самом начале войны, потом перешел в «гражданку», был первым пилотом в летной команде Хрущева (в своей книге «Лицом к лицу с Америкой» Аджубей дважды упоминает его как командира экипажа самолета ТУ-104, на котором высокая делегация летела с историческим визитом через океан в США).

После смены руководства страны КП несколько лет возил пассажиров в Кубинской авиакомпании, но незадолго до ухода на пенсию попал в аварию: пришлось сажать самолет с невыпущенным шасси. КП взял управление на себя, проследил за тем, чтобы все пассажиры и члены экипажа привязались, но сам ремень не пристегнул, и в результате «влип» в приборную доску при касании с землей. В итоге все оказались целы, кроме командира, которому переломало ноги и ребра. Сейчас КП приехал в Пятигорск подлечиться, а чтобы лечение было эффективным, он проводит «акклиматизацию» своего организма: в течение 10 дней питается только виноградом и запивает его коньяком при норме одна поллитровая бутылка в сутки.

В Москве у КП осталась молодая жена, судя по всему – очень энергичная женщина. Она ежедневно звонила Айрапетову (междугородний телефон в санатории был установлен только в кабинете главврача) и требовала дать ей подробный отчет о состоянии отдыхающего Сапелкина и о перспективах его здоровья. Когда же она узнала, что к ее супругу подселили молодого человека из какого-то Воронежа, ее возмущению не было предела: она потребовала от Степана Гайковича немедленного восстановления «справедливости» и потом несколько раз звонила с проверкой и обещала жаловаться лично министрам здравоохранения и гражданской авиации на плохое отношение к Герою Советского Союза.

Бедный Айрапетов не знал, что и делать: он и рад был переселить меня, но восстал СП – мы с ним уже подружились, и он потребовал меня не трогать. Пришлось Айрапетову устраивать среди ночи сеанс телефонной связи между супругами, во время которого все и разрешилось миром: я остался жить с КП, но его благоверная, как рассказывал Айрапетов, еще долго продолжала ворчать.

А с КП мы сразу крепко подружились, «акклиматизация», к которой он относился самым серьезным образом, в назначенный срок закончилась, и он стал обычным отдыхающим с примерным поведением. Мы с ним много времени проводили вместе, гуляли, ходили «покофейничать» в местную забегаловку, заходили в гости к Айрапетову на вечерний чай. Айрапетов вспоминал, как он возглавлял молодежное движение в послереволюционном Кисловодске, КП рассказывал военные истории, а я в основном слушал.

Айрапетов был замечательным рассказчиком, под стать в свое время знаменитому телеведущему-лермонтоведу Ираклию Андронникову. Лекции, которые СГ ежемесячно читал в актовом зале санатория, всегда проходили при полном аншлаге, собирая слушателей со всей округи. Тема лекции всегда была единственной: «Красота, эмоции, здоровье». Содержание также было примерно одинаковым: здоровье человека зависит от его переживаний, а красота от здоровья. Человек должен жить минимум 150 лет, а из-за неумения управлять своими эмоциями живет вдвое меньше. Старость означает не закат жизни, а фактически ее расцвет, и так далее в том же духе.

Но наполнение фактами лекционного материала у Айрапетова было каждый раз новым и в высшей степени оригинальным: здесь были и библейские сюжеты, и случаи из жизни современных исторических личностей, и истории древнегреческих мифологических героев. Структурное содержание лекции каждый раз менялось.

Мне запомнился такой фрагмент из лекции. СГ рассказывал, что когда Шарлотта Кордэ, убийца лидера французской революции и любимца парижан Марата, была схвачена на месте преступления, у нее в кармане обнаружили иголку с нитками. На вопрос о назначении предметов Корде с достоинством ответила, что ей была прекрасно известна перспектива поступка: ее обязательно схватят, толпа будет ее терзать, рвать на ней волосы, платье. Перед казнью, перед тем, как ей отрубят голову, она должна починить платье и выглядеть красивой – вот о чем думала настоящая француженка Шарлотта Корде. И когда СГ красочно рассказывал, как она с гордо поднятой головой в безукоризненном платье входила на эшафот, и как потом палач изумленно медлил с опусканием ножа гильотины, вся женская часть аудитории сидела с глазами, полными слез.

Вот как искусно СГ мог влиять на своих слушателей!

СГ жил одиноко: жена его умерла во время родов, и на ее похоронах он дал обет никогда не жениться. Осталась дочь, которая впоследствии выросла, выучилась, вышла замуж и жила отдельно. СГ все свое время отдавал санаторию, и его здесь можно было встретить почти всегда. Он работал, читал свои замечательные лекции, отвергал любые предложения о женитьбе. Эта тема была постоянной для местных сплетниц, которые рассказывали про СГ невероятные истории. Например, что СГ никогда не ночевал в гостях у женщин, а если у него и случалось какое-либо любовное приключение, то по дороге домой он непременно заворачивал на кладбище, где покоилась его жена, и на ее могиле просил прощения за свершившийся грех.

Мы никогда не говорили на эту тему с СГ, но я почему-то считаю этот факт абсолютно правдоподобным.

В последний раз мы виделись с СГ, зайдя к нему в кабинет вечером вместе с Сапелкиным. Назавтра я должен был уезжать, и мы пришли попрощаться. СГ сидел мрачный, что-то у него было не в порядке. Он по-стариковски ворчал на нерадивость своих помощников, которые что-то не так сделали, на местное начальство. Потом стал философствовать о смысле жизни, о любви, о красоте и опять-таки об эмоциях. Таким я его и запомнил – мудрым и рассудительным армянином, добрым и дружелюбным человеком. Мы попрощались.