Текст книги "Мозаика. Невыдуманные истории о времени и о себе (СИ)"

Автор книги: Вадим Ломтев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Топ показал мне официальную бумагу, подписанную Госсекретарем США Генри Киссинджером и послом СССР в этой стране Анатолием Добрыниным и уведомляющую о том, что Г.А. Топ в связи со смертью своего родного брата вступает в наследство (жилой дом в Сан-Франциско и какие-то непомерные деньги), и что при желании он с ближайшими родственниками может в любой момент приехать туда на постоянное жительство.

Топ рассказал, что они с сыном решили ехать, чтобы хоть немного пожить «богатыми людьми» (невестка ехать наотрез отказалась, потому и потребовался развод).

Что я мог ему предложить взамен? Ничего. Пришлось безоговорочно отпускать.

Сложнее всего пришлось секретарю нашей парторганизации технических отделов, Петру Николаевичу Варламову, бывшему фронтовику, политруку пехотной роты, страстному профессионалу своего дела: «Какой позор! Какое пятно на нашу парторганизацию, на наш завод! Мы должны любой ценой предотвратить его отъезд!» – так он восклицал, когда узнал о случившемся. Я его немного успокоил, предложил поручить вести собрание мне.

Варламов утихомирился, и собрание прошло без эксцессов: попробовали отговорить, пошутили, посмеялись и отпустили Топа «в буржуи».

Топы уехали и, судя по письмам, которые Аркадий писал в цех своему другу, футбольному болельщику, зажили там благополучно. Старый Герш вскоре умер, а Аркаша, судя по письмам, где-то работал, но постоянно интересовался, закончили ли осваивать валки на новый сепаратор, да как там играет воронежская футбольная команда «Труд»? Для него футбольный день в Воронеже был всегда «святым»: в любую погоду, что бы ни назначал начальник цеха, Аркадий всегда убегал на стадион. А в Америке футбола в то время не было – скукотище, да и только!

Рассказывают, что спустя несколько лет Аркадий появился в Воронеже, сходил на стадион (там уже играл не «Труд», а Факел»), остался очень недоволен игрой, вновь, по слухам, зарегистрировался со своей бывшей женой и уехал жить в Одессу.

Глава 44. 70-е годы. Капитальное строительство

Так уж случилось, что как главному инженеру мне пришлось много заниматься капитальным строительством, и подтолкнула меня к этой деятельности беседа с главным инженером нашего Главка Михаилом Сидоровичем Варичем. Он был интересным человеком, оригинальным, во всяком случае: пришел из цветной металлургии, хорошо знал технологию подземных работ, был ярым энтузиастом самоходной бурильной техники, хорошо разбирался в вопросах капитального строительства. Вопросы технологии машиностроительного производства он считал второстепенными и занимался ими постольку-поскольку.

Когда я приехал в Главк первый раз, будучи в роли главного инженера, Варич уже при первом знакомстве у меня спросил:

– Как идут дела на строительстве нового цеха металлоконструкций?

– Хорошо! Колонны уже ставят, плиты перекрытия начали монтировать…

– А сколько колонн уже поставили? А сколько осталось? А сколько средств освоили? А какая будет перспектива на конец года? А на следующий год?

Я начал робко что-то мямлить вроде:

– Это я не помню, это нужно уточнить у капитальщиков…

– Ну, дорогой, так дело у нас не пойдет! Запомни: у главного инженера главное – перспектива, а она чаще всего зависит от капитального строительства. Тебе нужно самым активным образом вникать в процесс, следить за финансированием, за ходом подрядных работ, за качеством строительства. И уж конечно, всегда помнить, сколько смонтировали колонн и сколько осталось.

Возразить мне было нечего, и я стал «вникать». Первым делом я открыл для себя парадоксальный факт, что капитальщики всегда стремятся занизить план в деньгах (в этом случае появляется больше возможностей для выполнения), а в моих интересах, как от меня требовал Варич, было скорее закончить стройку. Поэтому я начинал «воевать» за деньги задолго до начала верстки плана капитального строительства – сначала в своем министерстве, затем в смежных, выпрашивая в Минчермете и Минцветмете деньги на долевое участие в нашем строительстве – и зачастую это получалось!

Но финансовые средства – это только полдела: нужно еще и освоить их, что было не менее сложно. Приходилось встречаться на планерках с подрядчиками и субподрядчиками, скандалить с ними, воевать, а иногда помогать (главный инженер завода по сравнению с заместителем директора по капитальному строительству всегда имеет больше возможностей помочь).

Короче, я втянулся в «капиталку». Мы распределились с Мачулой: он занимается строительством жилья (ежегодно – один жилой дом!), а я – промышленным строительством. Без лишней скромности скажу, что благодаря политике жесткого с моей стороны контроля за промстроительством на заводе значительно быстрее были построены цех металлоконструкций, кузнечно-прессовый цех, станция нейтрализации сточных вод, сталелитейный цех. Также были созданы все предпосылки для строительства цеха под условным названием «цех гидроцилиндров», включающий такие важнейшие для обеспечения качества машин производства, как термообработка и гальванопокрытия. Корпус этот был построен уже после моего перевода в Госплан СССР, но я его тоже считаю «родным».

Последним «моим» строительным объектом на заводе был сталелитейный цех – самый легкий по организации работ и самый сложный по фактическому их проведению и последствиям. Простым он был потому, что я смог, пользуясь личными связями «наверху», включить цех в перечень 100 пусковых строек СССР, контролируемых в 1981 году ЦК КПСС. А это означало, что на местах осуществлялся необычайно жесткий контроль: по Воронежской области такой «чести» были удостоены лишь наш цех и хлебозавод, и поэтому каждую субботу (за небольшим исключением) на стройку приезжал второй секретарь обкома Анатолий Григорьевич Шумейко, бывший директор Воронежского авиационного завода, который со строителями церемониться не любил.

Чтобы работа на стройке шла без задержек, заводу необходимо было готовить четкие графики, контролировать их и «заряжать патроны» начальству на очередной планерке, не забывая ни одного нарушителя. Такой благоприятной обстановкой в организационных вопросах мы воспользовались, и первая очередь цеха была завершена точно в срок: к Новому году первая жидкая сталь была получена!

Цех был очень похож на настоящий, но работать в нем было нельзя. Было смонтировано абсолютно все оборудование, предусмотренное проектом: электропечи, конвейеры, транспортеры, выбивные машины, вентиляционные системы, сотни наименований «нестандартки», все было опробовано, но комплексно работать не могло.

Подвела нас во многом советская система планирования капитального строительства: нормативный срок строительства такого цеха – два года. Стройка записывается в план, и под нее выделяются наряды на оборудование, а позже и финансовые средства. Точнее сказать – должны выделяться, так как деньги «записываются» в недостаточном количестве (все равно, мол, не освоите), и строительство растягивается на несколько лет вместо положенных двух. Ситуация получается комичная, как в известном английском анекдоте: «Чемодан закрыт, ключ в кармане брюк, а брюки в чемодане» – стройку нельзя завершить из-за недостатка средств, а средства не выделяются, так как в намеченный срок их невозможно будет освоить.

Ситуацией пользуются некоторые недобросовестные поставщики оборудования и «гонят» откровенный брак: они хорошо видят, что, исходя из состояния стройки, гарантийный срок у оборудования закончится значительно раньше начала его монтажа, и за качеством продукции совершенно не следят. Приведу характерный пример.

В первый раз пуск нашего литейного цеха был «записан» на 1978 год, и потому наряды на оборудования были выданы с поставкой не позднее третьего квартала. В середине года на завод приехал представитель Новосибирского завода литейного оборудования, чтобы согласовать график поставки литейных конвейеров. Исходя из фактического состояния стройки (а там еще «конь не валялся»), мы согласовали срок поставки оборудования на конец года. Заливочный конвейер и другие машины были поставлены с небольшой задержкой, но мы не возражали – ставить их было некуда. Оборудование прикрыли рубероидом и оставили в ожидании монтажа на хранение под открытым небом.

Когда спустя три года мы приступили к монтажу, то ужаснулись. У нас, к сожалению, было достаточно своих бракоделов, но увидеть такое… Например, в катках конвейерных тележек вместо шарикоподшипников были обнаружены деревянные «болванки» – их вставили только для того, чтобы конструкция не развалилась. Слово «брак» было слишком мягкой характеристикой увиденного, но претензии мы предъявлять не могли – допустимый срок вышел.

Пришлось нам практически все оборудование (его было более тысячи тонн) разбирать, доделывать, переделывать, то есть проводить полную профилактику, а на все нужно было время и квалифицированные рабочие руки, а ни того, ни другого в подобных случаях никогда нет.

Короче, первая очередь сталелитейного цеха была официально принята в эксплуатацию, но продукция не выдавалась: оборудование требовало доводки, да и технологически это было невозможно, так как не было еще обрубного отделения, включенного во вторую очередь (так требовали особенности и странности советского планирования).

Перехожу к обещанному выше описанию последствий строительства злополучного литейного цеха.

В середине апреля из Москвы на завод приехал инспектор Комитета партийно-государственного контроля ЦК КПСС и Совмина СССР с целью проверки достоверности отчетности в капитальном строительстве. Звали его Владимир Ильич, фамилию не помню. Система партийного контроля была серьезнейшей организацией в стране, почище народного контроля, и я понимал, что нам будет не до шуток. Показал Владимиру Ильичу цех – молчит и впечатления не высказывает, чувствуется, что он «в теме», и ему «лапшу на уши не повесишь». Пока осматривали цех, ВИ рассказал между прочим, что они только что закончили проверку строительства литейного цеха на каком-то заводе в Молдавии. Обнаружили серьезные приписки, и хотя корыстных целей не обнаружено, директор и главный инженер получили партийные взыскания и были освобождены от занимаемых должностей.

Я понял, что дело пахнет керосином, и нам расслабляться нельзя. Собрал всех причастных к строительству и под строжайшим секретом проинструктировал:

– ничего не скрывать от проверяющего и даже всячески демонстрировать свою готовность предоставить любую точную информацию о новостройке;

– ни при каких обстоятельствах не вступать с ВИ в споры, даже в случаях, если он оперирует недостоверной информацией. Более того, подобную информацию следует попытаться развить и постараться, чтобы она попала в материалы проверки;

– никому не подписывать никаких, даже самых безобидных справок: у нас, мол, запрещено, и все материалы – через Дирекцию;

– немедленно докладывать лично мне обо всех контактах с ВИ и о высказанных им замечаниях.

Потом познакомил ВИ со своим активом, и проверка пошла полным ходом. ВИ проявил себя добросовестным и исполнительным работником: целыми днями он находился в цехе, разговаривал с рабочими, бригадирами, собирал любую негативную информацию. Иногда ВИ заходил ко мне, заводил разговор об обнаруженных им нарушениях, пытался вытащить из меня какие-либо оправдания, но я с обреченным видом соглашался с любыми его замечаниями.

Тем временем втайне от ВИ у нас готовились официальные объяснения по каждой из его претензий. Замечания были в основном абсолютно обоснованными, но я знал, что соглашаться с ними никак нельзя, и аргументировано возражал.

Так прошло примерно две недели, близилась развязка, и за два дня до отъезда ВИ сдал свою «рукопись» в машинописное бюро. Естественно, ее через минуту положили мне на стол, и я принялся внимательно изучать труд ВИ.

Замечаний было около 150. Большинство были справедливыми, но было много, основанных на нашей «дезе». Абсолютно все замечания были внесены мною в таблицу из двух колонок: слева «Содержание замечания», справа «Комментарий завода». После этого рукопись была возвращена в машинописное бюро с указанием создать видимость интенсивной работы, но не торопиться и закончить печатать к 19 часам в день отъезда ВИ (за 3 часа до отхода поезда).

Затем все силы были брошены на создание комментариев. Благодаря «осведомителям» значительная часть замечаний была мне известна, и комментарии по ним были уже практически готовы. Часть пришлось готовить заново, подыскивая необходимые правдоподобно выглядевшие аргументы. Иногда аргументы эти были сплошной «липой», но что мне оставалось делать?

Допустим, в акте отмечалось, что со слов такого-то бригадира такой-то питатель был запущен только в марте. В этом случае в комментарии мы указывали, что «на основании информации некомпетентного работника проверяющий сделал неправильный вывод о сроке запуска питателя, который прошел пуско-наладочные работы еще в декабре (копия акта прилагается), а в марте устранялись заводские дефекты, обнаруженные позднее, в процессе эксплуатации (копия акта прилагается)».

Оба упомянутые акта были, конечно, подготовлены и подшиты в процессе проверки, а «почему их в свое время не показали уважаемому Владимиру Ивановичу, так он ими, очевидно, не интересовался. Попросил бы – обязательно бы дали!».

И подобные комментарии были сделаны абсолютно по всем замечаниям: «Завод не согласен… Вывод сделан неверно…» , и т.п. Абсолютно по всем и только в категоричной форме.

Ровно в семь часов вечера ВИ получил, наконец, три экземпляра отпечатанного акта, принес их мне и попросил ознакомиться, как этого требовал регламент проверки. Я для виду «покочевряжился» слегка: знакомиться я могу только с документом официальным, а его, мол, нужно сперва подписать самому ВИ. Не чувствуя подвоха, ВИ подписал документ. Я опять-таки для виду просмотрел акт «по диагонали» и попросил два часа на ознакомление. Сошлись на одном часе (уезжать надо!).

Через час я вручил ВИ два экземпляра акта, подписанных мною, с объяснениями, тоже в двух экземплярах, которые были в несколько раз объемистее акта.

Надо было видеть лицо Владимира Ивановича: «Когда же все это читать? Что же мне теперь делать? Нужно все начинать сначала? Почему же Вы мне раньше ничего не говорили? Ведь из Ваших комментариев следует, что я написал чушь!?».

Я участливо развел руками: «Не смею спорить, знаю только, что «не судите, да не судимы будете…»».

Проверяющий уехал, но я знал, что радоваться рано, и вся наша писанина выеденного яйца не стоит.

В середине мая я получаю приглашение – явиться в Комитет партийного контроля.

Поехал. ВИ смотрит на меня волком, ведет к какому-то крупному начальнику – кабинет с ковром, два секретаря и помощники, все «навытяжку», но на двери кабинета никаких сведений о статусе хозяина.

Заходим. Сидит за столом средних лет мужчина, серьезное, умное лицо. Вышел из-за стола, вежливо поздоровался за руку, отправил ВИ за дверь, сел за приставной стол против меня. Потом, показав на акт проверки, говорит: «Я внимательно прочел и решил поближе познакомиться с человеком, который так классически «обул в лапти» нашего «зубра» Владимира Ивановича. Рассказывайте все: о себе, о заводе, о цехе…».

Я сообразил, что юлить здесь нельзя, нужно идти «ва-банк»: «Если разговор у нас с Вами следует считать официальным, то я буду доказывать, что акт проверки грубо искажает действительность и от начала до конца является клеветой на наш доблестный коллектив, который уже четыре квартала подряд по итогам социально-экономических показателей, достигнутых в ходе всесоюзного соревнования промышленных предприятий, получает переходящее красное знамя ЦК КПСС и Совета Министров СССР.

А если вопрос задан «не для протокола», я честно сознаюсь, что замечания в акте в основном правильные, по формальным признакам налицо с нашей стороны приписка, а мои комментарии – полнейшая «туфта». Но наша действительность не позволяет действовать иначе, и без нарушений литейный цех построить нельзя. Если подходить строго по закону, все руководство завода и я в первую очередь заслуживают самых серьезных взысканий, но от этого пользы никому не будет».

Потом начал рассказывать, почему это наша действительность не позволяет строить без нарушений, и что нужно делать, чтобы исправить положение.

«Сам» слушал внимательно, иногда позволял себе вставить уточняющий вопрос, потом тоном, не допускающим возражений, спокойно произнес: «Ну, хорошо. Воронеж мы слушать не будем – найдем еще что-либо интересное. Идите и спокойно достраивайте цех».

Я поблагодарил за прием, отметил пропуск у секретаря и, не попрощавшись с ВИ и даже не узнав имени «самого», побежал в родное министерство рассказывать о случившемся чуде: в Комитете госпартконтроля тоже есть хорошие люди!

Пронесло на этот раз!

Глава 45. 1982 год – переезд в Москву. Госплан СССР

Заканчивать строительство литейного цеха (его вторую очередь плюс все «хвосты» от первой) пришлось уже не мне, а моему преемнику Николаю Сергеевичу Кариху, которого, к счастью, партийный контроль больше не проверял.

Через несколько месяцев я совершенно неожиданно для себя оказался на работе в Москве. Переезду в столицу я, очевидно, обязан был своему «увлечению» капитальным строительством: мне часто приходилось бывать в Госплане СССР – в отделах тяжелого машиностроения, черной и цветной металлургии, капитального строительства – хлопотное это было дело – выбивать для строительства завода деньги и оборудование, но я старался и, конечно, примелькался.

Начальником отдела тяжелого машиностроения в то время был Олег Александрович Пащенко, ранее работавший на «Уралмаше» заместителем генерального директора по развитию. В последних числах июля, помню, ОА остановил меня в коридоре и огорошил: «Иди ко мне начальником подотдела – я уже четвертую кандидатуру не могу оформить. Вроде все было согласовано по Кириллину, так его Минтяжмаш в последний момент направил по разнарядке на два года в Академию. У меня опять кризис. Иди: оклад 380, медицинское обслуживание – в первой поликлинике четвертого управления, продукты – в «кремлевке», квартира, московская прописка… Давай!».

Предложение ОА меня заинтересовало: у меня в Воронеже тоже был если не кризис, так предкризисное состояние. Перед приездом в Москву я заходил по делам в обком партии и там мне рассказали, как первый секретарь Игнатов, просматривая сводку ЧП за неделю, так прореагировал на второй смертельный случай на нашем заводе:

– Второй случай?

– Да, второй.

– И кто же там главный инженер, у которого люди гибнут?

– Ломтев. Между прочим, член обкома.

– Тем хуже для нас и для него. Надо разбираться и решать.

Я немного знал, что означает «разобраться» у Игнатова, и мне стало обидно: во-первых, случаи были зарегистрированы как не связанные с производством – один из них произошел с рабочим, которого в обеденный перерыв смертельно травмировала автомашина за территорией завода. В другом случае в «глухом» месте территории завода под забором был обнаружен труп молодого рабочего без признаков насилия.

Во-вторых, работа по соблюдению правил техники безопасности на заводе, по оценке профсоюзной инспекции, была организована достойно и имела положительную динамику. Более десяти лет я еженедельно проводил совещания с начальниками всех цехов и служб, на которых главной была мысль, что правила по ТБ написаны кровью людей и их нужно неукоснительно выполнять. И вдруг такая оценка… Да еще от такого лица…

Я ответил ОА, что предложение заманчивое, но его требуется обсудить с домашними и потом решать.

В тот же день я рассказал Алле о разговоре с Пащенко, та не возражала, и я сообщил ОА о принятии его предложения.

Началось оформление. Оно не было простым, как может показаться. Потребовалось пять экземпляров собственноручно написанных анкет, безо всяких «да-нет», а требующих пространные ответы. Автобиография также писалась от руки, и тоже в пяти экземплярах, – и это была только часть процедуры. Дальше была работа «за кулисами». Анкеты я сдал в отдел кадров Госплана в конце июля, а в начале августа ко мне зашел Николай, куратор нашего завода по линии КГБ и таинственно сообщил, что на меня пришел запрос «с самого верха» по какой-то слишком подробной форме. Николая интересовала причина столь высокого запроса – не провинился ли я в чем-нибудь перед их ведомством, и он решил выпытать, чтобы лучше сориентироваться.

Я рассказал ему о возможной причине повышенного интереса к моей персоне, и Николай успокоился. Он рассказал, что проверку ему следует произвести «по максимуму», что потребуются сведения из всех мест, где я жил – родился, учился, работал. Даже потребуется кому-то из их конторы в Георгиевске сходить на могилу к моим родителям и убедиться, что шестиугольные звезды на памятнике отсутствуют.

От такого «внимания» стало, откровенно говоря, не по себе.

В сентябре «таможня дала добро», и меня вызвали на согласование в Москву. Первым был отраслевой зампред Слюньков. Он подробно расспрашивал по всем вопросам – дольше всех по времени, потом подтвердил согласие и разрешил заходить по любому поводу, если в жизни случатся какие-либо затруднения.

Следующим этапом был первый зампред, Николай Иванович Рыжков. Здесь разговор был покороче: НИ сразу и неожиданно спросил: «А где мы раньше встречались?». Я напомнил:

– Когда Вы работали в Минтяжмаше, я выступал на заседаниях Коллегии Министерства, на совещании по буровым станкам, а также когда Вы приезжали в Воронеж…

– Теперь ясно. На должность начальника подотдела обычно мы оформляем специалистов, имеющих министерский опыт работы. По-моему, это новый подход у кадровиков – брать непосредственно с производства. А я вижу – лицо знакомое, но не мог вспомнить. Я согласен, идите, работайте, успеха Вам.

Потом собеседования я прошел в отделах ЦК КПСС – в экономическом и машиностроительном, а потом вышел приказ о назначении меня с 25 октября 1982 года начальником подотдела подъемно-транспортного, угольного и горнорудного машиностроения Госплана СССР.

Расскажу сразу, чтобы потом не возвращаться, какие я получил социальные и экономические льготы для проживания.

Во-первых, меня и Аллу сразу прикрепили к поликлинике №1 в Сивцевом Вражке, где немедленно окружили теплом и заботой (без кавычек): быстро провели массу анализов, осмотрели снаружи и изнутри, нашли кое-что по мелочам и не успокаивались, пока не залечили все наши «болячки». Пащенко шутил, что в первой поликлинике здоровье начальства считается вещью казенной, и поэтому относятся к нему со всей ответственностью. (Сознаюсь, было это несколько непривычно, но приятно).

Одновременно нам объяснили, что в случае необходимости стационарного лечения мы будем проходить его в ЦКБ.

Во-вторых, о льготе, важнейшей в условиях дефицита – об обеспечении продуктами питания. За давностью лет эта льгота «обросла» такими домыслами, что их можно считать вымыслами: и что все, мол, было бесплатно, и что никаких ограничений, и что все было импортное…

А выглядело это так: каждый месяц мне выдавали небольшую книжицу форматом со спичечный коробок, с отрывными талонами по два на каждый день – обед и ужин. Можно было прийти в столовую и плотно покушать на один из талонов, но обедающих я там видел очень редко – в основном все брали продукты домой. Ассортимент продуктов был по тем временам сказочный: мясная вырезка, колбасы, икра, сыры, кофе, чай, коробки с шоколадными конфетами – все по государственным ценам (спиртные напитки в столовой отсутствовали).

За месяц можно было получить продуктов на 140 рублей, а платить при получении «книжицы» нужно было лишь половину – 70 рублей доплачивал профсоюз. (Здесь уже имелся определенный повод для домыслов о «полной халяве»: государственная цена мясной вырезки, например, была 2 рубля за килограмм – но даже увидеть ее в гастрономе было невозможно, а на рынке такое мясо стоило в несколько раз дороже). Единственно, чем ограничивалось количество получаемых продуктов, это наличием талонов, которых было только два на день.

Льгота эта среди московских чиновников считалась очень престижной: благодаря ей можно было без малейших хлопот обеспечивать первоклассными продуктами семью из 4-5 человек. Пользовались льготой министры и председатели госкомитетов, их заместители, некоторые работники ЦК и Совмина, а также начальники отделов и подотделов Госплана СССР (по чину я был самый младший).

У «льготников» было еще одно важное преимущество – возможность приобретения практически любых художественных книжек. Книги в то время были большой редкостью, и если в Москве еще можно было (случайно) сделать в книжном магазине достойное приобретение, то в провинции увидеть на прилавке хорошую книжку можно было еще реже, чем колбасу в гастрономе.

Ежемесячно книжная экспедиция присылала мне список книжных новинок всех центральных издательств – более ста наименований на любой вкус: мемуары, детективы, подписные издания, поэзия, детская литература и т.д. Мне предоставлялось право заказать по одному экземпляру. Я заказывал не более пяти книг и отдавал список коллегам, которые увеличивали заказ до 40-50 книг (в других подотделах начальники поступали так же).

Жить мне в Москве было негде. Можно было, конечно, остановиться в гостинице, но как раз в это время вышло решение, что платить нужно будет из своего кармана, а это – 7-8 рублей за сутки – дороговато! Меня поселили в госплановском доме отдыха в Новогорске – номер с умывальником, холодильником, и всего рубль-двадцать в день. Несколько неудобно было добираться с работы: на метро до «Речного вокзала» плюс 25 минут автобусом, а его иногда нужно было и подождать.

Но я не огорчался, перетерплю, мол, месяц-другой. Не тут-то было! Прошел и месяц, и другой, а квартиры как не было, так и нет. Пошел я в АХО, поинтересовался. Сидел там сонный мужичок по фамилии Сугробов: «Ждите, Моссовет сейчас рассматривает, там такие дела быстро не делаются…». Через неделю зашел – тот же результат. Имея определенные навыки общения с московской бюрократией, я попросил дать мне копию письма в Моссовет, в котором Госплан просит выделить мне квартиру. Оказалось, что такого письма нет!

Я вскипел и устроил скандал сначала Сугробову, потом его начальнику Богомолову Дмитрию Дмитриевичу. Привел пример, что одновременно со мной в Минтяжмаш перевели моего коллегу с Днепропетровского завода, и он уже получил квартиру, а тут … ДД сказал в ответ: «Ну, вот и идите работать в Минтяжмаш». Конечно, я не удержался, нагрубил и ушел, специально хлопнув дверью. Только успел дойти к себе – звонок, приглашает Анисимов, зампред по кадрам.

Прибегаю. ДД уже у него, успел доложить. Анисимов строго спрашивает:

– Так что же Вас здесь не устраивает?

– Пока только одно: никогда не мог бы поверить, что в Госплане могут работать такие безответственные люди! За два месяца даже письмо не могли написать! Да еще и врут без зазрения совести!

Анисимов стал помягче, рассказал, что в любом случае нужно соблюдать взаимное уважение, быть выдержанным, терпеливым, а дела с жильем обязательно будут поправлены. Примерно через две недели (наступил уже январь) Сугробов меня позвал и вручил смотровой ордер в доме на Нахимовском проспекте.

Поехал, посмотрел и ужаснулся – я считал, что такие дома уже не строят: правда, три комнаты, как мне и положено на четырех членов семьи. Но жилая площадь всего 41 метр, потолки 2-50, кухня 6 метров, в коридор выходят 6 дверей одна возле другой – даже некуда вешалку пристроить. К тому же район унылый, и от метро далековато – нужно пользоваться автобусом, а если пешком – нужно минут 25-30. Вернулся расстроенный, прихожу к Богомолову: «Вы, наверно, издеваетесь? Там невозможно жить!». ДД сидит с самодовольным видом, нога за ногу, играет с новой зажигалкой: «А что вы хотели? Три комнаты! Не нравится – не берите!». И я ушел.

Вспомнил, что при приеме на работу Слюньков мне порекомендовал заходить в трудных ситуациях. Слюнькова к этому времени перевели работать в Белоруссию, а вместо него только что был назначен Васильев, бывший генеральный директор КАМАЗа.

Помощник пропустил. Вхожу. Сидит за столом худощавый мужчина солидного возраста, довольно крепкий, разбирает коробку с бумагами, курит сигарету, вставленную в мундштук, тихо матерится. Объясняю причину своего визита:

– Ваш предшественник три месяца назад сказал, чтобы я пришел, если мне будет трудно. Сегодня я в положении очень трудном – квартира вроде бы и есть, и ее нет: в той, что мне, как бы в насмешку, предложили, можно было бы начинать жизнь, но заканчивать… Хоть в Воронеж возвращайся – благо, я еще квартиру там не сдал.

Подумал: если скажет: «как хочешь», повернусь и уеду прямо сегодня же. Но Васильев нажал на кнопку: «Пригласите ко мне Богомолова», а потом ко мне: «Возвращаться в Воронеж не стоит, все решим, как полагается. Через неделю, если ничего не изменится, зайди, а пока ступай».

Леонард Леонидович Куропов, помощник Васильева, потом мне рассказывал, что затем происходило в кабинете. По унаследованной от недавнего директорского прошлого привычке Васильев орал на Богомолова, нипочем не стесняясь в выражениях, как капрал на тупого новобранца. Даже через двойную дверь были слышны откровенно грубые и оскорбительные выражения, виртуозно перемешанные «специальными терминами», которые можно услышать лишь от пассажиров электрички маршрута «Москва-Петушки».

Не знаю, повлиял ли разговор, или у ДД проснулась совесть, но ровно через три дня Сугробов дает мне другую «смотровую»: «В июне месяце у станции метро «Новые Черемушки» в Воронцово, на улице Академика Пилюгина должен быть сдан дом, в котором Госплану выделяется 50 квартир. Посмотрите, если Вас устроит – так и решим».

Поехал, посмотрел. От метро 10 минут пешком, вплотную к дому – отличный парк с прудами и вековыми деревьями. Планировка квартиры, по сравнению с «нахимовской», барская: потолки нормальные, кухня – 10 метров, просторная ванная комната, три раздельные комнаты выходят в холл 12 метров. Квартира мне понравилась. Единственное, что насторожило – срок окончания строительства. Дом огромный: 22 этажа, почти 500 квартир, а из шести подъездов возведен лишь один, а остальные на 15, 10, 5 этажей – так и идут лесенкой. Ну, думаю, тут не меньше, чем на полтора года работы. Подошел со своими сомнениями к прорабу – тот поднял меня на смех: «Да о чем ты говоришь? Сантехнику и электрику первого подъезда я уже закончил, отделку закончу через три недели, во втором подъезде нахожусь на уровне десятого этажа, в третьем… Сомнений никаких не может быть! Работаем по методу Злобина, сдадим все в срок – и готовь, начальство, премию!».