Текст книги "Мозаика. Невыдуманные истории о времени и о себе (СИ)"

Автор книги: Вадим Ломтев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

– Что же ты ждешь? Беги за ней!

– Ты так не шути, возьму и побегу.

– Беги, беги…

– Ну, если ты так настаиваешь – я пошел…

После этого НП сделал выразительную паузу, как бы в отчаянии махнул рукой, развернулся, ушел и больше никогда не появлялся, даже за личными вещами не пришел! Поступок этот, конечно, нельзя признать джентльменским, но  обойти его без внимания тоже нельзя: он свидетельствует о способности НП  решительно действовать в сложных ситуациях, не отвлекаясь на житейские мелочи.

НП  так и женился на маминой сопернице, которая родила ему двух сыновей: Виталия и Александра. А сам он закончил специальный факультет Военной академии имени Фрунзе, овладел китайским языком. Служил вначале помощником начальника отделения разведки в штабе Особой Краснознамённой Дальневосточной армии, затем руководил разведкой в штабе Дальневосточного фронта, внес ощутимый личный вклад в победу наших вооруженных сил во время известных событий на восточных рубежах нашей страны.

Во время Великой Отечественной войны работал в разведке Генштаба Красной армии, после – в ГРУ Генштаба ВС СССР. Награжден орденом Ленина, четырьмя другими боевыми орденами, а также медалями.

Ада со своим  отцом встретилась, когда стала уже совсем взрослой и училась Пятигорском фарминституте, а он находился на отдыхе в местном санатории. Оба были рады встрече, подружились и потом еще долгое время, до самого его ухода из жизни, поддерживали самые добрые, даже родственные отношения. После внезапной кончины НП на его рабочем месте в личном сейфе в конверте с надписью «Аде» была обнаружена теплая записка и 500 рублей (приличная по тем временам сумма – моя трехмесячная зарплата с премиями!).

Умер НП совсем молодым, не дожив двух недель до 56 лет. О смерти генерал-лейтенанта Цыгичко Н.П. и его похоронах на Новодевичьем кладбище Москвы сообщил некролог в газете «Красная звезда» от 4 апреля1963 года.

Прочел я написанный мною фрагмент о Н.П. Цыгичко, и показался он мне куцым. Обратился за советом к Виталию, и он о своем отце написал дословно следующее:

«Я много общался с бывшими коллегами моего отца, и все они отмечали его исключительную порядочность, ум и образованность. Я до сих пор удивляюсь тому, что сын сапожника и прачки стал всесторонне образованным и светским человеком, дипломатом, умевшим ладить с самыми высокопоставленными людьми. Кроме того, он был очень смелым человеком. Вот весьма характерный и яркий эпизод:

В августе 1941 года Генеральный штаб обратился в разведотдел Дальневосточного округа с вопросом, готова ли Япония начать войну с СССР, и насколько опасно перевести под Москву дальневосточные дивизии. Отец составил докладную, где сделал выводы о том, что Япония войну не начнет, поскольку готовится к войне с Америкой. Начальство докладную не подписало, боясь последствий в случае неудачного прогноза. Тогда отец отправил докладную за своей подписью, вполне сознавая, что его ждет, если он ошибается. К счастью, он оказался прав, и переброшенные с Дальнего Востока дивизии сыграли значительную роль в битве под Москвой. За свою докладную отец получил орден Ленина. После этого его вызвали на фронт, где он воевал до 1944 года.

Осенью 1945 года отец в составе делегации СССР готовил текст акта о капитуляции Японии и принимал участие в церемонии его подписания. Японцы очень высоко оценили позицию отца и отметили его личный вклад в окончательный текст акта. Об этом свидетельствуют комментарии по поводу подписания акта в японской прессе. Поле смерти отца японские газеты выразили нам соболезнование и еще раз подчеркнули положительное влияние его работы на послевоенное развитие Японии.

Следует также отметить, что с 1955 по 1958 годы отец был откомандирован из ГРУ и работал помощником Председателя Совета Министров Н.А. Булганина. Он был заметной фигурой в правительственных кругах и Министерстве иностранных дел. У него там было много друзей, которые сейчас покоятся неподалеку на Новодевичьем кладбище. Вместе с Булганиным и Хрущевым он участвовал в их знаменитых поездках в Индию и Англию. У нас в семье мы бережно храним альбом с фотографиями об этих поездках.

К концу жизни отец вернулся в ГРУ, защитил кандидатскую диссертацию, собирался уходить в отставку и перейти на преподавательскую работу в Академии Генерального штаба, но…. К сожалению, судьба распорядилась иначе».

Глава 37. Ада. Неудачное замужество. Переезд в Воронеж

Дома отец не делил нас с Адой на «свой – чужой»: мы были оба для него одинаково родными, и он всегда говорил «мои дети». О первом замужестве мамы в доме не говорили никогда, во всяком случае, я не слышал.

После окончания средней школы Ада поступила в фармацевтический институт в городе Пятигорске, получила специальность провизора и была направлена в Кишинев работать заведующей аптекой. До этого она успела выйти замуж за Виктора Григорьевича Дикого из Минеральных Вод, очень компанейского парня, хорошего спортсмена, учившегося в этом же институте, но на курсе младше на год. Пока Виктор «догонял» жену, срок обучения в фармацевтическом институте был увеличен с четырех до пяти лет, и потому первые два года брака молодые вынуждены были жить раздельно.

Потом Виктора направили в Ульяновск, доверили возглавлять областную судебно-медицинскую экспертизу, вскоре дали вполне приличную квартиру. Ада переехала в Ульяновск, у них родился сын, мой замечательный племянник Колька, которого няня Вера ласково звала Шашурочкой (по-ульяновски), и все было бы прекрасно, но…

Все было бы прекрасно, если бы не водка, будь она неладна!

Я не случайно назвал Виктора компанейским парнем. Он любил компании, причем застольные – все больше и больше. Благо возможности для этого были прекрасными: в судмедэкспертизе было «море» спирта, а с собутыльниками трудностей не возникало никогда.

И покатилось, сначала потихоньку, потом сильней. Ада мне написала (я уже работал в Воронеже) о своей беде, но что я мог? Дать совет? Я посоветовал терпеть, а станет невтерпеж – уезжать, я помогу собраться и переехать.

Ада терпела, а положение ухудшалось: из начальников Виктора погнали, пьянки перешли в белую горячку, лечиться не получалось. В разгар зимы 1962 года получаю телеграмму: «срочно приезжай, решила перебираться в Георгиевск, нужна твоя помощь, Ада». Я поехал в Ульяновск. Приехал рано утром, затемно пришел к ним домой, звоню, стучу. Наконец дверь открывает заспанный Виктор в одних трусах, на животе, на бедрах и на груди черные полосы (у меня мелькнуло: как у тигра). На мой вопрос, где Ада, буркнул: «У соседей, наверно» – и опять заснул.

Когда рассвело, появилась Ада. Она действительно перебралась к соседям – дома жить стало небезопасно: Виктор в очередной раз допился до «чертиков» и устроил представление. Среди ночи разбудил Аду и Колю и объявил о своем решении их уничтожить – выжечь каленым железом! Вот таким образом! При этом он взял раскаленную кочергу (в доме у них было печное отопление углем) и стал ее прикладывать к своему телу, демонстрируя, как это будет происходить (отсюда и появилась «тигровая окраска»).

Дым, вонь горелого мяса, бессвязная речь и совершенно безумные глаза недавно родного человека – это было трудно себе представить. Ада, схватив в охапку Колю и улучив удобный момент, выскочила за дверь и бросилась к соседям.

Вызвали милицию – Виктор сразу присмирел. Приехала «Скорая», врачи сделали укол и уехали: «Ничего страшного. Дело житейское – помирятся!».

Я пробовал разговорить Виктора – не получилось. Он только сосредоточенно молчал и предлагал выпить за старые добрые времена. Я понял, что это конец, Ада тоже стояла на непримиримых позициях, мы быстро собрались, отправили багаж в Георгиевск и уехали в Москву. А дальше я отправил Аду с Колей самолетом в Минводы, а сам в тот же вечер уехал в уже ставший для меня родным город Воронеж.

Фармацевту найти работу в Георгиевске было крайне сложно: выпускницы общеобразовательных школ традиционно поступали в Пятигорский фармацевтический институт (рядом!), а после окончания учебы всеми правдами и неправдами стремились возвратиться домой, порождая безработицу среди людей с высшим аптекарским образованием – устроиться на работу в аптеку даже уборщицей было невозможно.

Ада безуспешно помыкалась с год и не знала, что делать. Я набрался смелости (или наглости) и пошел на прием к заведующей аптечным управлением Воронежской области.

Роза Григорьевна (так, кажется, ее звали, а фамилию уже не помню), большой души и приятный во всех отношениях человек, выслушала меня очень внимательно. Я рассказал все об Аде: об институте, о работе в Кишиневе и Ульяновске, о муже-пьянице, о сыне, о наших родителях, о трудностях в поисках работы. РГ сказала, что такие кадры для Воронежа нужны, работа есть, с жильем она постарается помочь, пусть Ада приезжает.

Ада приехала, и РГ все решила блестяще: назначила Аду инспектором (решила, видно, присмотреться), поселила в комнату в ведомственной коммуналке в центре города на Средне-Московской, где жила такая же «инспекторша», через несколько месяцев доверила Аде руководство аптекой, а еще через некоторое время назначила ее заведующей аптечной сетью Воронежского аптекоуправления. Вот такой стремительный карьерный рост!

С жильем тоже сложилось все благополучно: сперва была переселена соседка. Ада стала полновластной хозяйкой комнаты и смогла забрать к себе Колю. Затем в этом же доме освободилась крошечная двухкомнатная квартира, и Ада переселилась в нее, а потом дом попал под снос, и Аде предложили переехать в новостройку на улицу Лизюкова в Северном районе.

Историю с переселением следовало бы рассказать подробнее, чтобы проиллюстрировать, как иногда решались житейские проблемы в условиях нашего коррумпированного общества.

Законодательство в то время предписывало предоставлять жильцам в случае переселения изолированную квартиру с определенным метражом на каждого члена семьи и с учетом пола переселенцев. Каким образом следовало учитывать пол, сказано не было, и отсюда возникла коллизия: Ада хотела получить двухкомнатную квартиру (жильцы, мол, противоположного пола, да и переселяются из двух комнат), а чиновники предлагали однокомнатную квартиру, аргументируя тем, что учитывать пол следует лишь в многодетных семьях. Возник конфликт, который продолжался не один месяц. Ни одна из сторон не уступала другой, и ситуация подошла к тому, что власти вот-вот должны были прибегнуть к принудительному выселению (дом уже начали рушить). Ада была в панике, я тоже не соображал, что следует делать.

В то время я был уже главным инженером завода и волей-неволей «оброс» кое-какими знакомствами. Меня вдруг осенило: в Центральном районе первым секретарем райкома партии работает мой старый знакомый, которому я помог в какой-то житейской мелочи. Пришел к нему, рассказал о проблеме. Попросил помочь. Тот нажал на кнопку (райисполком находился в том же здании, что и райком партии):

На Средне-Московской сносят дом, а одна из

жиличек упирается и не хочет переселяться. Ты в курсе?

Как не в курсе? На память помню – Цыгичко! У нас уже целое дело на нее. Она…

Бери это дело и бегом ко мне!

Принесли дело, «сам» пролистал, закрыл, спокойно говорит:

– Завтра выдай для Цыгичко и ее сына ордер на двухкомнатную изолированную квартиру на Лизюкова. Вечером доложи исполнение.

Считайте вопрос решенным. Вечером можно не беспокоить?

Хорошо. Ступай.

Вечером на следующий день звонит мне Ада:

Представляешь, сегодня утром опять приглашают

в райисполком, думала – опять тромбовать начнут, а мне вручили ордер на «двушку». Я глазам своим не поверила! Видишь, что значит женская настойчивость!

Не стал я ее переубеждать и потом никаких подробностей никому не рассказывал, принято было так: сделано – забудь. Держи язык за зубами и всегда помни, что партия – наш рулевой, а личная связь с ней имеет важное значение!

В подтверждение этого тезиса хотелось бы рассказать еще об одном инциденте со мной, в котором партия спасла меня от неминуемого материального разорения.

Где-то в 1973 году вышло постановление Совмина, а за ним и соответствующий приказ нашего министра, согласно которым на предприятиях запрещалось держать в штате персональных водителей. Каждый руководитель, независимо от масштаба его деятельности, должен был отныне своим служебным автомобилем «рулить» самостоятельно. И это логично: когда начальник занят своим основным делом, водитель отдыхает, и наоборот. Очевидно, кто-то из высшего руководства подсмотрел такой порядок в заграничных фирмах, но не увидел главного: надежность зарубежных автомобилей позволяла лишь изредка прибегать к услугам сервисных станций, а наши «Волги» и «Москвичи» требовали ежедневного техобслуживания – именно по этой причине предложение реализовано не было.

Тем не менее я с большим удовольствием сел за руль – машина у меня была новая и не требовала ухода, а кроме того, у меня появилась уважительная причина отказываться от «дружеских» предложений принять алкоголь.

Однажды я добирался на кустовое совещание, проводимое обкомом партии на Воронежском заводе тяжелых механических прессов по вопросу выполнения обкомовского задания по поставкам средств механизации местному сельскому хозяйству. Я опаздывал, торопился и, чтобы сократить путь, решил добираться «огородами» – по второстепенным дорогам жилого частного сектора. Дорога была сравнительно узкой, с хорошим покрытием, и я «поддал газку», хотя условий для быстрой езды не было никаких: прямо в глаза мне светило заходящее солнце, а видимость мне снижал кустарник, росший с обеих сторон улицы.

Неожиданно я услышал резкий автомобильный сигнал, но даже не успев понять, откуда он, увидел, как справа из кустов вылетает такси «Волга» и бьет мне в переднюю ось. Машины кувырком, обе в крайне плачевном виде. Моя вина налицо: помеха справа. Вызвали автоинспекцию, те быстро составили акт, меня отвезли в лабораторию делать пробу на алкоголь (оказался я абсолютно трезв). Пострадавший таксист быстро сориентировался в обстановке: выйдя из покореженной машины и узнав мои координаты, он попросил вызвать скорую помощь, сославшись на головную боль, и уехал «болеть».

Я остался один на один с немалой проблемой. Мне, как виновнику дорожно-транспортного происшествия, нужно было возместить заводу почти полную стоимость «Москвича» (от удара у него появилась трещина в блоке цилиндров и «пропеллером» деформирован кузов), оплатить половину стоимости «Волги» (так первично оценила ущерб администрация таксопарка) и компенсировать материальные претензии таксиста. До конца дней своих я не смог бы рассчитаться с моими «кредиторами»!

Что делать? Поехал в обком, к заведующему промышленно-транспортным отделом Паламарчуку. Рассказал все подробно. Тот только уточнил: «Ты не был выпивши? Смотри, а то скажу, чтобы добавили тебе» – и снял трубку. Звонит генералу и после традиционных: «Как живешь? Что нового?» перешел к главному:

– Тут один наш хороший товарищ попал в беду (рассказал подробности). Нужно ему помочь. Претензию таксопарка я берусь урегулировать, от завода претензии не будет, а остальное – не мне Вас учить. Спасибо.

Не успел вернуться на завод – звонок: следователь по особо важным делам, просьба подъехать. Приехал. Немолодой уже человек, спокойный, рассудительный. Поговорили, он уточнил некоторые детали и сказал: «Отчаиваться не следует. Мне все понятно с претензиями предприятий, но неясно, что скажет таксист? Он сейчас на больничном. Вам нужно с ним встретиться и определиться с его претензиями».

Поехал домой к таксисту. Нашел его во дворе дома – играет в домино с пенсионерами, вид – можно позавидовать. Он сразу начал жаловаться: «Голова продолжает болеть – сотрясение, видно. А еще болят ребра, ушибся сильно. Врачи говорят, что может быть осложнение, поэтому я не тороплюсь с больничного и сейчас не могу сказать, когда станет ясно».

Пришлось ждать больше месяца. Наконец приглашает следователь: «Претензии сформулированы: 137 рублей, в том числе порванные брюки, запачканная кровью рубашка и моральный ущерб 50 рублей. Все это можно оспорить в суде, но я бы не рекомендовал туда обращаться».

Я согласился со следователем, и на следующий день в его присутствии вручил таксисту под подпись деньги. Таксист ушел, а следователь, достав из дела мое водительское удостоверение и вернув его мне, прочел мораль о необходимости в дальнейшем быть предельно внимательным при управлении автомобилем.

Вот такую историю пришлось мне однажды пережить. Скажете, что это коррупция, что это аморально, не совместимо… Каюсь, все это так. Но такая уж была у нас «се ля ви».

Глава 38. Ада. Ее жизнь в Воронеже

Я опять отвлекся, а мы остановились на жизни Ады.

Мы с сестрой в одном городе прожили около 15 лет: ходили друг к другу в гости, часто встречали вместе праздники. Когда Ада переехала жить в Воронеж, ей было немногим более тридцати. К ней неоднократно пытались свататься, но по разным причинам ничего путного не получалось: то воспротивился Колька, заявивший о женихе: «Он похож на жабу!», то что-либо еще в том же духе.

Попытку жениться делал прекрасный, очень спокойный человек, зубной врач Игорь Гусаков, бывший муж Адиной однокурсницы Кати Садловской, скончавшейся от рака. Игорь приезжал в Воронеж, пожил пару недель, присмотрелся, вроде бы договорились, и даже Коля не был против. Ада поехала на "смотрины" к нему в Сочи, но через неделю уехала ни с чем: Игоря росли две дочери 13 и 14 лет, которые сразу возненавидели свою потенциальную мачеху: то ей чернила нальют в туфли, то в тарелку с супом добавят тройную порцию соли и т.п. А потом объявили ультиматум: или пусть Ада уезжает, или мы уходим из дома и становимся проститутками. Ультиматум был принят, и взрослые решили повременить с браком, пока девичья экспрессивность не успокоится.

Были еще женихи, но самым интересным был, пожалуй, Женя Горелов – удивительный во многих отношениях человек, и о нем стоит рассказать поподробнее.

Недостатком Женьки был возраст: он был на несколько лет моложе Ады. Но это было еще полбеды – в жизни есть много примеров счастливой совместной жизни, когда жена много старше своего мужа. (У меня, к примеру, мама была старше отца на пять лет – и ничего, многие завидовали их миру и согласию). Женька был человеком, которого окружающие обычно по-дружески зовут чудиком и баламутом. Он был человеком непредсказуемого настроения и резких поступков: то разочаруется в идеях КПСС и подает заявление о выбытии из партии, то приходит весь избитый (доказывал правду каким-то «сволочам», но те оказались посильнее), то отрастит громадную бороду, то еще что-то в таком же духе.

Я могу гордиться тем, что открыл для Евгения двух «Владимиров-классиков»: Маяковского и Высоцкого. Раньше он относился к ним спокойно, а после нашего обмена мнениями стал их рьяным поклонником. Интересно проявилось его пристрастие к нашему современнику, Владимиру Высоцкому. Следует об этом рассказать, но сначала короткая «увертюра»:

Женьку не устраивала зарплата на казенном предприятии, и он ушел на «вольные хлеба» – одним из первых в Воронеже стал заниматься запрещенным в то время предпринимательством: оббивать декоративной пленкой двери в жилых домах. Делал он это очень споро, и быстро начал зарабатывать хорошие деньги (мне такие не могли и сниться).

Чтобы власти не считали его тунеядцем, он устроился сантехником в местной церковной патриархии, не претендуя ни на какую зарплату и не получая ни копейки за работу. Женька сам сантехником никогда не был, а в необходимых случаях приглашал «временные коллективы» квалифицированных рабочих и щедро оплачивал их труд. Такая работа вполне устраивала и работодателей, и рабочих, и самого предпринимателя.

Не знаю, каким образом Женька где–то достал (подозреваю, попросту стащил) довольно большой церковный колокол – по его словам, килограммов триста весом. Долго думал, что с ним делать и решил: «Подарю-ка я этот колокол Володе Высоцкому: как я слышал, они с Мариной сейчас заканчивают строительство дачи, пусть установят его там в самом центре участка. Надо будет, допустим, собрать гостей к обеду – сразу – Бам! Бам! Бам! – и все идут. Здорово?».

Воодушевленный идеей, Женька выбросил все лишнее из своего «Жигуленка» и с большим трудом загрузил колокол. Конечно, это было издевательство над машиной: ехать можно было со скоростью 20-30 километров в час, она скрипела, «рычала», но все же тащилась, правда, как черепаха.. Останавливали ГАИшники, требовали прекратить эксперименты на дороге (откупался), предлагали помочь найти грузовой транспорт (отказывался – он ведь вез подарок, доставить нужно было лично!).

Женька мучился больше двух суток, добрался до Москвы, но здесь его ожидало страшное потрясение: в этот день Высоцкий умер. Опечаленный Женька пустился в обратный путь.

Вернувшись, Женя сразу поехал в какую-то деревню под Воронежем, где, как он знал, церковь не имела хорошего колокола, и предложил местному священнику: «Я подарю церкви этот колокол, если церковь примет обязательство ежегодно такого-то числа в течение … лет (не помню точно, по-моему, ста лет) служить молебен в память о Владимире».

Священник согласился. Подписали соответствующий договор, который, как Женя мне впоследствии рассказывал, выполняется неукоснительно (он ежегодно проверял лично).

У Ады ничего с Женей не получилось – уж больно разные были у них характеры! А Женька продолжал наведываться, привлекал Колю к своему труду (закладывал азы предпринимательства, которые тому впоследствии пригодились) и всячески помогал их семье до самой смерти Ады. Сам он преждевременно скончался от язвы желудка.

А Ада спустя несколько лет после переезда в Воронеж подхватила страшную болезнь крови. Как-то она была у нас в гостях, пили чай. Уже засобиралась домой, как вдруг что-то ее кольнуло в животе. Потом сильнее. Утром звоню на работу, сообщают: «Ада во второй городской больнице, ей сделали операцию».

Еду, узнаю: оказывается, у Ады кровь склонна к появлению сгустков, в результате этого образовался тромб, который закупорил кровеносный сосуд, питающий кишечник, что в конечном итоге должно было закончиться самым неблагоприятным образом.

Когда ночью Аде стало совсем плохо, она вызвала скорую, а та ее доставила в дежурившую той ночью вторую городскую больницу, славившуюся в Воронеже довольно высоким уровнем квалификации медицинского персонала. По счастью, дежурил знаменитый в городе хирург Горкер, про которого коллеги дружески злословили, что единственной панацеей от всех болезней он признает лишь хирургическое вмешательство. И это оказалось благом: Горкер осмотрел пациентку и немедленно скомандовал: «На стол!».

Вскрыли, удалили около полутора метров кишечника, зашили, и началась долгая борьба за выздоровление. Горкер сказал, что операция прошла удачно, но его беспокоит состояние крови Ады – в любой момент может образоваться новый тромб, и тогда… Нужны лекарства, желательно западногерманские.

Активные и результативные поиски лекарств было кому осуществить: Роза Григорьевна быстро решила все вопросы, основной кризис миновал, и Ада через некоторое время вышла на работу, находясь под медицинским наблюдением и постоянно принимая массу лекарств. Работать на прежней должности ей стало тяжело (командировки!), и она перешла заведовать небольшой аптекой в районе Березовой рощи в Северном районе Воронежа..

И вообще ей стало психологически трудно жить. Ее медицинское образование позволило ей досконально изучить свою болезнь: прочесть учебники, научные труды, ознакомиться с результатами врачебной практики в аналогичных случаях. Перспективы были неутешительными: все пациенты недолго жили после операции (три-четыре года, лишь один около десяти лет), кого-то из наших космонавтов вылечить так и не смогли. Но Ада была оптимистка по натуре и крепилась, хотя порою чувствовалось, что ей нелегко.

Приступы усиливались, и в декабре 1982 года она вновь попала в больницу, из которой уже не вышла: ее поджелудочная железа окончательно разрушилась от большого количества лекарственной «химии», и она уходила из жизни, как рассказывают, в ужасных мучениях.

Я в это время уже перебрался в Москву (Алла переехать еще не успела), приехал в Воронеж 30 декабря, но Аду в живых уже не застал. Хоронили ее в предновогодний день 31 декабря. Собралась масса знакомых, друзей (ее многие уважали и даже любили, и она оставила после себя добрую память). Торопились, конечно же, но прощанье прошло трогательно.

(С уходом из жизни Ады у меня не осталось никого из близких родных старше меня – и вот «скриплю» уже больше 30 лет, книжку пытаюсь написать для потомков...)

На похороны Ады приезжал ее брат Виталий с женой Люсей. В этот же день, 31 декабря, ему исполнилось ровно 50 лет. Мы с Аллой пригласили их к себе домой. Посидели, поговорили, с траурным привкусом отметили и встречу Нового года, и юбилей Виталия, и поминки Ады.

Расстались по-доброму (а что нам делить?). Потом в Москве несколько раз встречались, отметили 60-летие Виталия, потом стали встречаться реже, а затем совсем потеряли друг друга на несколько лет. В Москве так случается нередко: люди поддерживают хорошие отношения, потом без причин забывают даже про телефон, но вдруг неожиданно контакты возобновляются, как будто никто и не пропадал. Так случилось и у нас с Виталием.

Неожиданно звонок: «Привет…Как поживаешь?... Знаешь, у меня юбилей 80 лет, будут мои сотрудники, приходите с Аллой…». Конечно же мы пришли. Виталий внешне практически не изменился: такой же стройный, спокойный и уравновешенный, выглядит моложаво, по оценке Аллы – лет на 60. По-прежнему работает в РАЕНе, преподает и занимается наукой, пишет книги. Люся умерла несколько лет назад. У Виталия другая жена, Татьяна, очень обаятельная женщина, внешне подходящая ему во всех отношениях. Чувствуется, что живут они в мире и в согласии.

Потом Цыгички пригласили нас к себе домой, а потом с ответным визитом были у нас. Обе встречи прошли «в теплой дружественной обстановке», и мы решили продолжить традицию летом, на дачах.

Глава 39. Коля Цыгичко, сын Ады

С четырёх лет единственного сына Ады Колю воспитывала бабушка, моя мама. В Георгиевске он посещал детский сад, потом пошел в школу и закончил первый класс, а когда у Ады решился вопрос с жильем, переехал жить и учиться в Воронеж.

Все летние школьные каникулы Коля проводил у бабушки: в младших классах – под неустанным домашним надзором, а когда повзрослел – с привлечением элементов трудового воспитания. Мама считала обязательным, чтобы дети понемногу, но постоянно трудились: полить цветы, прополоть в огороде, что-то убрать – подобные задания давались ежедневно, и заниматься «своим» делом можно было только после полного завершения заданий. Помню, как я сам страдал:

– Мам, я на речку пойду, можно?

– А ты сколько вишен собрал? Полведра? Нужно полное. Собери, а потом можешь идти.

Приходилось лезть на пыльное дерево и рвать ненавистную вишню, а потом догонять компанию.

Чаша сия не минула и Колю. Отмечу, что в те годы на Ставрополье не было принято, чтобы дети старших классов в летние каникулы лоботрясничали. Детский труд считался почётным, да и кое-какие личные деньги всегда были кстати. Поэтому после восьмого класса Николай решил, как все, устроиться на работу. Самая денежная работа была в колхозе, где председательствовал отец. Там, устроившись помощником комбайнёра, ребёнок мог заработать очень приличные деньги (до 800 рублей за уборочный сезон). Но как Николай не упрашивал деда (даже на колени становился), тот по каким-то причинам ему отказал.

Тогда Николай вместе с друзьями устроился работать на железную дорогу. Ребята очищали железнодорожную колею от сорняков (в основном от амброзии – растения, которое при цветении вызывает астму). Хотя режим работы на государственных предприятиях тогда строго соблюдался (дети работали не более 4-6 часов в зависимости от возраста), условия труда были суровыми: начало работы в 7 часов, к 12 – жара до 40 градусов, духота и пыль, довольно значительная норма выработки. Но Коля с честью всё выполнял, приходил уставший, купался, обедал, спал пару часов, а потом садился на велосипед и мчался на выгон играть в футбол.

В результате получил законно заработанную первую зарплату, и они с бабушкой долго решали, куда ее потратить (в конце концов решили отдать первую получку маме, что и было сделано к великому удивлению Ады после возвращения торжествующего Кольки в Воронеж).

Тут мне пришло на память и мое летнее занятие: однажды, примерно в 50-м году, в Георгиевск приехали на лето в гости мои двоюродные братья Юра и Сергей из Жмеринки. Мамина контора «Сортсемовощ» в это время полным ходом трудилась над реализацией Сталинского плана преобразования природы (создание лесополос), заготовляя семена деревьев и кустарников. Наступил сезон созревания семян скумпии – невысокого густого кустарника, который во время цветения покрывается пушистыми шарами, в которых, если присмотреться, находятся мелкие, меньше муравья, но сравнительно дорогие семена.

С подачи мамы мы решили подработать на сборе этих семян, и каждый день с восходом солнца грузовик развозил нас и других подобных нам сборщиков по привольным ставропольским полям и высаживал у лесополос, в которых созрела скумпия. В нашу задачу входило собирать «пуховые шары» с кустов, слегка сминать их, после чего в руках оставалась щепотка трухи, в которой было несколько драгоценных семян, словно золотые песчинки у старателей. Труху следовало собирать в пристроенный на груди мешок, который заполнялся полностью в лучшем случае к концу дня.

Еще следовало «отделить зерна от плевел» – хорошо высушить и провеять собранный урожай (этой тонкой работой занималась мама лично), и в результате у нас остался небольшой увесистый мешочек семян скумпии, за который мы получили около 300 рублей – по тем временам заработок для детей очень даже приличный. Деньги эти мама разделила на несколько частей, но зашила их все в разные места в трусы одному лишь Юре (более младшие «компаньоны» доверия у нее не вызвали) и отправила нас на неделю в Пятигорск.

Поселились мы у Ады, в то время студентки фармацевтического института, в комнате, которую она с Катей Садловской снимала на улице Рубина. У студентов была летняя практика, Катя была в отъезде, а Ада с утра уходила, предоставив нас самим себе. Мы целыми днями бродили без дела: ходили на знаменитый «Провал», в дом-музей Лермонтова, бродили по кольцевой дороге вокруг Машука, питались в основном пирожками и мороженым (пятигорский хладокомбинат после войны работал на трофейном оборудовании, и потому его продукция славилась непревзойденным вкусом далеко за пределами Кавминвод). «Курортная» жизнь нам быстро наскучила, и когда деньги закончились, мы вернулись в Георгиевск.