Текст книги "Мозаика. Невыдуманные истории о времени и о себе (СИ)"

Автор книги: Вадим Ломтев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

На первый взгляд казалось, что работа была нетрудной – вытаскивай бодылки из кучи и пропихивай в отверстие. На самом деле через пару часов такого вытаскивания– пропихивания спина начинала отниматься.

Кто-то из студентов задумал и осуществил настоящий саботаж: в керосиновый бак был высыпан кулек сахару, трактор почихал и умолк. Несколько дней бригада стояла, так как местные механики запустить двигатель не могли. Потом на объект приехал на своей «Победе» декан, профессор Остроушко, в то время единственный в институте преподаватель, имевший собственный автомобиль и неплохо разбиравшийся в моторах. Остроушко осмотрел агрегат, окунул палец в керосин, лизнул его и уверенно произнес: «Сахар». Двигатель разобрали, промыли, заправили чистым керосином, и мотор на горе саботажникам заработал. Виновников, естественно, не нашли, и случай предали забвению.

Однако инцидент получил огласку уже далеко после завершения уборочной страды, в ноябре. Как-то утром, собираясь на занятия, Плутахин-младший поведал матери об инциденте с силосорезкой. Реакция не заставила себя долго ждать, и она удивила всех: в тот же день НА пришла в партком института, рассказала в подробностях о происшествии и потребовала исключить из института всех «фигурантов дела». Все «саботажники», включая и ее родного сына, покинули институт, и больше мы их не видели. НА также ушла из института спустя несколько месяцев по неизвестной мне причине.

Иногда спрашиваю у себя: "Что это было у Натальи Алексеевны – проявление искренней приверженности принципам Павлика Морозова, шизофрения или обычная показуха?" Объяснить не могу.

С трудом, но еще как-то могу объяснить (но никак не оправдать) поведение в похожей ситуации другого публичного человека, положение которого требовало от него постоянного проявления высокой человеческой морали. Расскажу.

Случилось это значительно позднее. Я уже жил в Воронеже, работал главным инженером на заводе, состоял членом областного комитета партии. За несколько лет до описываемого происшествия в области произошло важное событие: первый секретарь обкома В.И. Воротников был направлен послом на Кубу, а вместо него был избран молодой ленинградец Вадим Николаевич Игнатов, работавший до этого областным секретарем по сельскому хозяйству.

Поговаривают, что его головокружительная партийная карьера оказалась неприятным сюрпризом даже для самого Романова (первого секретаря Ленинградского обкома КПСС), и тому ничего не оставалось делать, как выдвинуть больно прыткого "кадра" куда-нибудь подальше, на самостоятельную работу. Удобный случай представился, Романов предложил Брежневу кандидатуру с положительной характеристикой, тот согласился, и таким образом Игнатов стал в Воронежской области человеком номер один.

Новый хозяин области оказался полной противоположностью своему предшественнику: если Виталий Иванович Воротников отличался вдумчивостью, способностью советоваться, умением беречь и ценить кадры, Вадим Николаевич за первые два года власти практически полностью сменил районное партийное руководство, почти каждый свой приезд в хозяйство сопровождал кадровой чисткой и ничьи советы категорически не признавал.

Все работали, терпели: "А что, мол, поделаешь!"

Приближался очередной съезд КПСС, и в его преддверии на начало января была назначена областная отчетно-выборная конференция.

А в ночь под Новый год случилось вот что.

Дочь В.Н. Игнатова и ее муж, оба студенты местного медицинского института, молодожены, пошли в гости к своим знакомым на встречу Нового года. По какой-то причине хозяев дома не оказалось, и поскольку до наступления торжественного момента оставались считанные минуты, горе-гости решили праздновать там, где их этот момент застал, то есть под дверью. С собой у них был моченый арбуз (воронежский новогодний деликатес), шампанское и нож. Примостились в подъезде прямо на подоконнике, порезали арбуз, открыли вино, выпили, стали закусывать. Арбузные семечки и корки, естественно, никто не собирался уносить с собой. В этот момент вышел на свою беду жилец с верхнего этажа выносить во двор мусор (в доме мусоропровода не было). У мужчины было двое малолетних детей, и новогоднее застолье в семье не устраивалось.

Проходя мимо закусывающих, он сделал замечание насчет "свинства" в подъезде, возникла перебранка, а потом студент ткнул жильца арбузным ножом в грудь, попал ему точно в сердце, и тот скончался на месте. На шум выбежали жена, соседи. Студента скрутили (сопротивлялся, кричал, что он такой-то), вызвали милицию, и возмутителя спокойствия увезли.

На следующий день об этой истории жужжал весь город, случай обрастал слухами.

Наступил день отчетно-выборной конференции, проходившей в первой декаде января. Я был участником мероприятия и непосредственно все слышал и видел.

Отчитался ВН, как и положено, красиво. Конференция переходит к выборам, к выдвижению кандидатур в состав областного комитета. Составили список (человек 150, в него в том числе был включен и я), приступили к персональному обсуждению – процедуре абсолютно формальной, но принципиально важной: после зачтения фамилии кандидата и обращения ведущего к залу с вопросом, следует ли оставить его в списках для тайного голосования, зал дружно гудел "Оставить!" и поднимал мандаты. После фамилии Игнатова попросил слова находившийся в президиуме инструктор ЦК КПСС (если правильно запомнил – Бабкин).

Бабкин вышел на трибуну и показал высший пилотаж чиновничьей изобретательности:

– Вы, очевидно, слышали уже об инциденте, который произошел на днях, и который, благодаря слухам, многие связывают с фамилией Игнатова. Сразу после того, как только нам стало известно о случившемся, в Воронеж был направлен следователь по особо важным уголовным делам. Он провел предварительное расследование, и я могу ознакомить вас с некоторыми подробностями этого дела.

Действительно, в новогоднюю ночь произошла пьяная драка, в которой участвовал бывший зять ВН (с дочерью ВН он официально в разводе с 25 декабря прошлого года). В пылу драки один из ее участников был убит ножом. Кто нанес смертельный удар, следствие еще не установило, да нас и не должно это волновать, поскольку ВН и подозреваемый в преступлении никаких родственных отношений между собой не имеют. В этой связи Аппарат ЦК не видит причины для какого-либо беспокойства по поводу включения товарища Игнатова в списки для тайного голосования.

И сел.

На запрос ведущего зал опять дружно загудел "Оставить!" и поднял мандаты. Таким образом, Игнатов был избран Первым на следующий срок.

Вы можете спросить, а какова дальнейшая судьба действующих лиц этой истории? Рассказываю, пользуясь достоверными источниками.

История эта происходила в третьем или четвертом подъезде дома по улице Ленинградская, 126. В этом же доме, в шестом подъезде проживал я с женой и двумя детьми, а родители жены, Иван Семенович и Надежда Васильевна Романовы жили в первом подъезде.

Важно отметить, что в провинциальном городе, каким является Воронеж, жизнь в местных пятиэтажках в корне отличается от московской информированностью жильцов о всех соседях без исключения. Для распространения этой информации при каждом доме на дворовых скамейках стихийно самоорганизуется «штаб активисток», в основном из числа пенсионерок. Закончив нехитрые домашние дела, если позволяет погода, они собираются во дворе на любимой скамейке и делятся новостями: кто к кому приходил в гости, кто приобрел что-то заметное, кто кого поколотил, а уж если убил… Все подобные случаи обычно препарируются «до молекулярного уровня».

Подробности новогоднего происшествия стали быстро известны, но важно было знать, чем все закончится?

А закончилось все банально просто: только и успели похоронить потерпевшего, как к вдове пришел интеллигентного вида мужчина, представился адвокатом подозреваемого в убийстве. Адвокат выразил соболезнование, подчеркнул, что, к сожалению, мужа вернуть нельзя, показал подсчеты, сколько по закону может максимально получить семья погибшего за все время до наступления совершеннолетия сирот. Потом адвокат значительно увеличил сумму и предложил ее вдове в обмен на заявление об отсутствии у нее претензий к подозреваемому.

Вдова посоветовалась с соседями (одна из них оказалась "активисткой", поведавшей под большим секретом тайну на ближайшем заседании "штаба"), и соседи единодушно посоветовали взять деньги ("мужа-то не вернешь…"). Моя теща, Надежда Васильевна, была одной из активных участников «штаба», секретов в их среде не существовало ни при каких обстоятельствах, и поэтому история эта мне стала известна почти из первых уст.

Как соседи порекомендовали, так и было сделано.

Что же касается якобы разведенных студентов, как позднее мне рассказывал проректор Воронежского мединститута Юрий Чернов, на занятиях они больше не присутствовали, а вскоре объявились в Ленинградском медицинском институте в качестве студентов-молодоженов.

Перед нами два случая из жизни, оба на классическую тему "отцы и дети". И в том, и в другом случаях родители имели одинаковую цель – сохранить незапятнанной честь администрации, честь партии. Но в случае с НА гипертрофированное сознание позволило ей отправить своего сына на гражданскую смерть, а ВН сделал все, чтобы дети не пострадали (благо возможность для этого была неограниченной).

Глава 21. Танцы как зеркало студенческой жизни

Но я забежал далеко вперед. Вернусь в студенческие годы.

Институт наш был сравнительно небольшой, число студентов не превышало 2 тысяч, но по популярности среди молодежи и студентов он находился впереди трех других ВУЗов города Орджоникидзе – педагогического, медицинского и сельскохозяйственного. Концерты самодеятельности и вечера проходили с неизменными аншлагами, и на танцах, которые устраивались по субботам под открытым небом, было трудно протолкнуться.

Думаю, будет интересным рассказать об этих танцах более подробно. Институт располагался на окраине города рядом с шоссе Орджоникидзе-Беслан, и представлял собой обнесенный забором обособленный городок, в котором находились учебные корпуса, студенческие общежития, медицинский пункт, столовая, жилье для преподавателей, стадион и небольшой парк. В дореволюционные времена здесь располагалось, по слухам, военное училище.

Заасфальтированная площадь между учебными корпусами и общежитием была отдана под танцы (термин "дискотека" был еще неизвестен). Одна из комнат в общежитии была обустроена под музыкальную студию и называлась радиорубкой. В студии был установлен мощный усилитель, проигрыватель грампластинок и последнее чудо техники – пленочный магнитофон.

Хочется отметить, что в мои школьные и студенческие годы в наш быт как-то незаметно вошло огромное количество новинок, являвшихся следствием достижений научно-технического прогресса. У современной молодежи они могут вызвать лишь снисходительную усмешку, но тогда…

Примерно в 50-м году на нашей улице провели электричество, и на смену керосиновым лампам пришли электрические. Это был качественный скачок в уровне жизни! Уверен, сегодня редко кто сможет себе представить жизнь без электричества.

Возьмем простейшую проблему: нужно погладить брюки. С электроутюгом это займет несколько минут. А раньше эта процедура требовала уйму времени: нужно было засыпать древесный уголь в утюг, разжечь его вне помещения, нагреть до нужной температуры за счет раскачивания в воздухе и т.д.

А каким чудом считалось появление в нашей жизни холодильников! А переносных радиоприемников! А искусственных спутников! А телевизоров!

Помню, как из поездки в Москву (за стеариновыми свечами для спекуляции, о чем взрослые говорили шепотом) возвратился наш сосед. Прибежал к нам (отец случайно оказался дома) и с порога начал, захлебываясь:

– Василь! Что я в Москве увидел! Иду я по главной улице, Горького называется, и вижу, стоит в витрине здоровенный радиоприемник. Вот такой (широко разводит руки). А спереди у него – небольшая фотокарточка. Вот такая (показывает на пальцах). А в фотокарточке люди и разговаривают и двигаются! Телевизор называется…

Припоминаю, отец подивился рассказу, да и я тоже.

Думаю, если сейчас моему старшему внуку Михаилу, компьютерному фанату, сообщить любую техническую новость (даже, к примеру, что люди высадились на солнце), максимум, что от него можно ожидать, так это сказанного многозначительно "Круто…" – и больше ничего.

А телевидение пришло в институт, когда я был уже на третьем курсе. До этого я успел побывать в Москве, и в гостях у Михаила Минаевича смотрел знаменитый КВН с увеличительным стеклом, заполненным водой. А для многих моих однокашников телевидение было в новинку. Первые передачи начинали транслироваться, мне кажется, в 6 часов вечера и продолжались часов до 11. И первое время красный уголок общежития, где стоял телевизор, был всегда заполнен до отказа. По нынешним меркам, смотреть было нечего, но счастливчики, успевшие своевременно занять места у экранов, смотрели, не отрываясь, все передачи от начала до конца.

Меньше всего сейчас мне хочется выставить свое поколение наивными папуасами, впервые увидевшими зеркальце, хотя что-то общее, очевидно, есть. Сейчас мне хотелось бы выразить мысль, что для моих сверстников, начинавших жить даже без электричества, встреча с многочисленными проявлениями технического прогресса на бытовом уровне благотворно отразилась на массовом сознании и дала серьезный толчок развитию у них здоровой тяги к знаниям, ответственному отношению к труду, культурному развитию. Мне кажется, к сожалению, у современных молодых людей эти ориентиры начали размываться.

Впрочем, не стоит брюзжать по этому поводу: оценочные критерии нравственных категорий могут меняться со временем, и я могу ошибаться.

Лучше возвратимся к танцам.

Танцплощадка нашего института пользовалась бешеной популярностью у студентов города.

Во-первых, богатый выбор невест и женихов.

Во-вторых, всегда современный репертуар танцевальной музыки – каждый желающий мог принести новую пластинку или магнитную пленку и прокрутить модную мелодию для всех.

В-третьих, мероприятие было бесплатное. (Расходами на приобретение трамвайного билета можно было пренебречь, так как студенты в Орджоникидзе их не покупали практически никогда).

А главное – мероприятие было безопасным. Правда, одно время здесь активизировались пришлые хулиганствующие элементы, но однажды местными силами им был дан запоминающийся отпор: во время очередной драки кто-то вбежал в общежитие с криками "Наших бьют!".

Все похватали, что попалось под руку – палки, сковородки, табуретки – и началось, как потом сказал секретарь парткома Давидянс, «зверство». Музыка не прекращалась, но «дружинники» хватали подозрительных и после небольших разбирательств начинали жестоко их избивать, в особенности, если находили «финку».

Кончилось тем, что музыка прекратилась, прибыла милиция, вызвали скорую помощь, пострадавших увезли, остальные разбежались. Свидетелей не нашли ни одного (все в это время «спали»). Давидянс долго проводил следствие, но безрезультатно.

Результат превзошел все ожидания: драк на танцах больше не случалось никогда.

Правда, были последствия другого характера: на танцы стал ходить для наблюдения за порядком сам Давидянс. Поскольку грубых нарушений не случалось, Давидянс стал отлавливать танцующих "под хмельком" (такое явление среди студентов было нередким).

Давидянс появлялся на танцплощадке в сопровождении двух-трех гренадерского ттипа молодых людей из числа комсомольских активистов, медленно прогуливался по периметру танцплощадки, всматривался в лица (площадка освещалась слабо), иногда останавливался, заговаривал, в необходимых случаях приглашал на беседу в комитет комсомола, что само по себе было плохим признаком. Во время одного из таких своих рейдов Давидянс стал невольным виновником трагикомического случая.

Пришел на танцы студент-геолог третьего курса, кажется, его звали Сергей. Как потом Сергей объяснял, он пришел после свадьбы, и поэтому явно был кандидатом на беседу с Давидянсом. Сергей жил в общежитии, и приятели отвели его домой, а для верности дверь закрыли снаружи.

Воспользовавшись, что комната находилась на первом этаже, Сергей перемахнул через подоконник и через минуту «под большим креном и дифферентом» снова появился на танцплощадке, чем вызвал настоящий переполох среди своих приятелей. Один из них, живший на четвертом этаже, предложил отвести Сергея к себе (надежность 100 процентов – четвертый этаж здания старой постройки, где высота потолков под четыре метра, соответствовал уровню не ниже пятого в современном исполнении).

Так и сделали, отвели, снова заперли. Но не успели вернуться на площадку, Сергей опять был тут как тут. Но был неузнаваем: совершенно трезвый на вид, одежда местами порвана в клочья, лицо и руки исцарапаны в кровь. Сергей бессвязно бормотал: "Ребята, что случилось? Где я? Объясните!" и т.п.

Версия, что Сергей вновь посчитал себя находящимся на первом этаже, подтвердилась: на двери висел замок, окно было распахнуто, а прямо под ним, в подстриженном декоративном кустарнике зияла огромная вмятина, по форме напоминающая человеческую фигуру. Кустарник уберег Сергея от серьезной травмы, испортил одежду, расцарапал лицо и лишний раз подтвердил, что чудеса на свете бывают!

К вечеру в «танцевальный» день в наш институтский городок съезжались сотни желающих развлечься.

Я не ходил на танцы после института примерно лет 50, никогда не считал себя специалистом в них, но принципиальное отличие современных дискотек от прежних танцев видно невооруженным глазом: сегодня выработался, если так можно выразиться, карнавальный стиль – все одновременно танцуют со всеми. Можно в любой момент начать танцевать, можно прекратить или поменять партнеров – свобода!

А в те времена танец был серьезной процедурой. Как только по репродуктору звучало объявление типа: "Новая мексиканская мелодия "Бессаме мучо", что в переводе на русский язык означает "Целуй меня крепче!", или: "Кубинское танго "Голубка!", кавалеру необходимо было подойти к даме, пригласить ее, получив согласие, взять за талию и за правую руку, и начать довольно однообразное шарканье подметками по пыльному асфальту.

Примитивность обстановки (плохой звук, тусклый свет, асфальт вместо паркета) не мешали, а лишь способствовали романтическим настроениям молодых людей, которые иногда заканчивались ЗАГСом. (Гражданские браки у целомудренного в то время студенчества не практиковались и считались, согласно комсомольской оценке, безнравственной аморалкой).

Ранее упоминавшийся мой земляк Николай Гусев, например, на втором курсе познакомился со студенткой местного пединститута Лидой, вскоре они зарегистрировали свой брак и живут вместе уже более пятидесяти лет.

Хотел сказать «счастливо живут», но не смог: их единственная дочь Ирина, умница и красавица, про которую вполне обоснованно можно было говорить «девка – кровь с молоком», совершенно неожиданно скончалась от банальной простуды. Остался сын Дима, который стал теперь у четы Гусевых центром приложения всех их моральных и физических сил.

Дима растет (а точнее, даже уже вырос) хорошим парнем: высокий, стройный, красивый, здоровый (тьфу–тьфу – это я сплюнул, чтоб не сглазить), читающий не только современных писателей, но и классику, с большим уважением относящийся к старшим. Закончил военное училище в Москве. В моем понятии, Дима – идеальный молодой человек, глядя на которого никак нельзя сказать, что молодежь нынче «не та».

Глава 22. Студенческая жизнь. Прогулки на велосипедах

Кроме танцев, у нас были и другие развлечения. Одно время мы увлеклись поездками на велосипедах. Мы – это я, Виктор Пидорич и Геннадий Бейтоков. Иногда к нам присоединялись один-два других наших сокурсника. Мы брали велосипеды в пункте проката и в свободный от занятий день отправлялись в путешествие по красивейшим местам, которые в пригородах Орджоникидзе были всюду, куда бы ты ни поехал. Не буду даже пытаться передать словами окружавшие нас красоты: ведь нельзя рассказать музыку или, скажем, вкусовые ощущения от деликатесной еды. Это надо самому почувствовать!

Любимый маршрут наш был по Дарьяльскому ущелью мимо замка царицы Тамары до селения Казбеги на расстоянии километров 70-80 от Орджоникидзе. Добирались мы туда полдня, много шли пешком, так как на "дорожнике" в гору не всегда поедешь, делали небольшие привалы, перекусывали. В Казбеги устраивали большой привал: обмывались в холодном озерце, обедали в местном придорожном кафе, отдыхали в укромном месте и отправлялись домой.

Кафе было известно тем, что здесь готовили изумительные хинкали (кавказское блюдо, похожее на огромные пельмени), и потому сюда часто заглядывали перекусить проезжие водители. С одним из них нам довелось как-то познакомиться.

Мы заходим в кафе, заказываем традиционные хинкали, едим, пользуясь, как положено, ножом и вилкой. За соседним столиком сидит группа шоферов (в то время у большинства кавказских водителей была общая примета: они как униформу носили навыпуск темно-синие сатиновые рубахи, застегнутые непременно лишь на 1-2 верхние пуговицы).

Соседи поглядывали на нас очень неодобрительно и что-то, по видимому, осуждающе высказывали в наш адрес. Потом один из них встает и решительно вразвалку направляется к нашему столу (полы рубахи развеваются, волосатый живот спереди, руки чуть в стороны, если "распальцевать" – настоящий современный "браток").

Подходит, угрожающим жестом протягивает всем нам свою открытую ладонь: "Хочется мне дать вам всем по мордам. Ну кто так кушиет?! Паративно на вас сматрэт… У тебя руки ест? Палцы ест? Возьми хинкал две руки, поднеси его к себе, понюхай, как вкусно пахнет, потом прокуси дирочку, попей сок, а после куший и назад в тарелку не клади, пока весь не скушаешь. А если хочешь кушать с вильки-мильки – уходи на улицу, чтоб глаза мои тебя не видели. Понятно?" И торжественно возвратился за свой стол с видом преподавателя, урезонившего нерадивых учеников.

Мы отложили "вильки-мильки", закончили обед, "как учили", и под снисходительно-одобрительным взглядом нашего неожиданного гуру отправились в обратный путь.

Путь домой никакого труда уже не составлял: все время под горку, с ветерком, знай только тормози, и через пару часов ты дома.

Правда, один раз был случай, который мог закончиться настоящей трагедией. Дело в том, что спуск по горной дороге увлекает своей скоростью, в особенности на прямых участках: ветер в ушах свистит, об опасности забываешь, а она все время рядом.

Есть в Дарьяльском ущелье несколько очаровательных мест: слева стена, справа обрыв, да такой высокий, что Терек внизу выглядит неподвижной белой ленточкой.

В этот раз был прекрасный солнечный день. Мы уже "со свистом" возвращались домой, проезжали именно такое очаровательное место, Геннадий первым, я вплотную за ним. Впереди поворот налево. Неожиданно из-за поворота показался медленно ползущий в гору грузовик. Геннадий, видимо, очень резко тормознул, и его "юзануло" в сторону обрыва. Я с ужасом наблюдал, как колеса Генкиного велосипеда перемещаются все ближе к краю пропасти (мы уже находились на вираже и резко выруливать было опасно).

Гену спасло его умение быть всегда хладнокровным: он спокойно выдержал паузу, осторожно стал передвигаться влево, и как только стало возможно, резко затормозил и свалился на левый бок в нескольких метрах перед встречным грузовиком. Все остановились. Водитель отругал нас последними словами и поехал дальше, а мы еще долго любовались первобытной природой: вверх уходили дикие скалы, а ниже нас парила какая-то птица, проплывало полупрозрачное облачко, еще ниже белела лента Терека.

От пережитого мы только и могли говорить: "Ну, надо же!", а когда собрались уезжать, Генка глубокомысленно произнес: "Вы бы меня там никогда не смогли найти…"

Глава 23. Студенческая жизнь. Аккордеон

Кроме велосипеда, было у меня еще одно увлечение.

С фронта отец привез две "капитальные" вещи: ружье (о нем уже упоминалось) и небольшой, на 25 клавиш, аккордеон знаменитой марки "Хохнер". Сам отец с музыкой дружил, но никогда серьезно не занимался. Данные у него были: он мог играть несложные мелодии на мандолине и балалайке, "рипел", как он сам выражался, кое-что из фронтовой лирики на аккордеоне. Отец хотел, чтобы я научился играть на самом популярном, как мне кажется, музыкальном инструменте послевоенного времени – на аккордеоне. Однако перспектива ходить по улице "как девчонка" с нотной папкой и инструментом меня не устраивала, и я категорически воспротивился.

Но однажды, когда я учился в восьмом классе, к нам в гости приехала Оксана, сестра Олега, с которой мы жили вместе во время войны в оккупации. Оксана умела быть душой компании: она неплохо пела, бренчала на гитаре, умела весело аккомпанировать на аккордеоне. Я сразу взмолился: "Научи!".

Оксана показала мне азы и уехала домой, в Куйбышев, (после войны они не стали возвращаться в Крым). А я, по определению окружающих, "свихнулся": изучал самоучитель, штудировал гаммы, даже посещал музыкальный кружок, в котором кроме меня занимался ещё один фанат, баянист Виктор Хомутов.

Когда я стал студентом, скучал по аккордеону, но помог случай. В начале ноября 1954 года я пришел на первый в моей студенческой жизни институтский торжественный вечер в честь октябрьской годовщины революции (актовый зал в институте еще не был достроен, и вечер проходил в летнем театре городского парка). В программу вечера входил концерт художественной самодеятельности. Концерт завершился выступлением эстрадного оркестра, что само по себе было очень редким жанром, не запрещенным, но и не рекомендуемым, отчего, между прочим, его популярность отнюдь не страдала.

Оркестр меня поразил и новизной репертуара, и качеством музыки, и своими масштабами: в нем был полный состав труб, саксофонов и скрипок, рояль, контрабас, ударная установка – всего около двадцати инструментов. Не было аккордеона.

Заинтересованный, я пришел на ближайшую репетицию оркестра и нахально предложил свои услуги.

Руководил оркестром Валентин Юров, фанатично любивший свою профессию. Он виртуозно играл на многих инструментах, в том числе на кларнете и аккордеоне, по вечерам выступая перед зрителями кинотеатра "Родина". Юров попросил меня сыграть что-либо. Послушал, поморщился, сказал, что я принят условно, до появления более подготовленного аккордеониста, посоветовал много заниматься. В оркестре уже был один аккордеонист, Юра Кантеев. Для самодеятельного оркестра он был отличным музыкантом и вполне устраивал Юрова, но учился Кантеев уже на последнем курсе и не мог отдавать оркестру необходимое время (репетиции, концерты, разъезды и т.п.). Мне повезло, Юра добровольно и без сожаления уступил мне свое место в оркестре, и свой шанс я не стал упускать. Я упражнялся в игре на аккордеоне все свободное время, чем попортил немало крови соседям и, наверно, больше всех Николаю, с которым мы первое время снимали комнату в противоположном от института конце города.

Это нельзя назвать любовью к музыке, это была страсть к освоению техники игры на инструменте. Не знаю, все ли я правильно делал (единственным моим педагогом был самоучитель), но самоотверженные старания дали хороший результат: после первых летних каникул, прошедших в упорном самообразовании музыкой, я приблизился к возможности неуверенного исполнения аккордеонной классики – "Карусели", "Фейерверка" и т.п., а что касается партий в оркестре, Валентин стал их постепенно усложнять, переходя от простейшего аккомпанемента к элементам солирования. Даже стал поругивать за ошибки в игре, что само по себе было хорошим признаком.

А когда мы встретились после вторых летних каникул, Валентин протянул мне две страницы нотного текста, написанного от руки: "Учи!". Сверху было написано: "Маленькие нотки. Соло на аккордеоне".

Я был горд и рад. (Меня признали!).

"Нотки" я выучил, Валентин удовлетворился, принес партитуру для всего оркестра, и вещь эта стала нашим хитом на ближайшие два года. Это была очень красивая, довольно техничная аккордеонная мелодия, которую я ни раньше, ни после никогда не слышал, и ее происхождения не знаю. Валентин сказал, что записал "Нотки" с эфира (можно поверить, так как у него был абсолютный слух и прекрасная музыкальная память), но мы все решили, что автором мелодии является сам Валентин Юров.

Хочется немного рассказать об оркестре. Участниками его были только студенты, как правило, музыкально образованные, а некоторые, не в пример мне, очень высокоразвитые.

На рояле играл Володя Милохов, которого все называли не иначе как Цфасман за его умение виртуозно играть сложные джазовые композиции и импровизировать в неожиданных ситуациях.

Первой трубой был Женя Москалев, без преувеличения отличный музыкант. Когда он исполнял знаменитое глиссандо (вниз, ввысь и опять вниз), с которого начинается бывшая в то время популярной музыкальная пьеса Жака Ларю «Розовая вишня и белый цветок яблони» (у нас известна под названием «Вишневый сад»), зал всегда сперва замирал, шокированный, потом взрывался эмоциями и долго не мог успокоиться.

В 1981 году фирма «Мелодия» выпустила диск «Тюльпаны из Амстердама» с записью знаменитого на весь мир английского трубача Эдди Кэлверта, первого исполнителя этого глиссандо. Недавно я еще раз прослушал запись. Мне кажется, Женя играл красивее.

О Жене рассказывают такой случай.

В Орджоникидзе с концертом приехал Леонид Утесов. Остановился он в гостинице "Интурист", что находилась в центре города на проспекте Сталина. В то время в городе был обычай проходить похоронной процессией по центральной улице. В тот день хоронили кого-то из знакомых Жени, и он играл в сопровождении. Утесов находился в этот момент в номере, вышел на балкон, был поражен техникой и красотой игры на трубе и послал к исполнителю "парламентера" с предложением работать в его оркестре. Женя вежливо отказался. (Так рассказывают, а Женя на расспросы о подробностях разговора лишь загадочно улыбался и отвечал что-то невразумительное).

Однажды с Москалевым произошел анекдотичный случай. На репетицию оркестра пришел директор института Сергей Игнатьевич Крохин – человек очень уважаемый в студенческой среде за демократичность (к примеру, к нему легко можно было попасть на прием), за справедливость (никогда не был привередой), за простоту (лично участвовал в художественной самодеятельности института и в торжественных случаях исполнял красивым басом "Шотландскую застольную" или "Блоху") и за многое другое, что нравится молодежи в их взрослых начальниках.