Текст книги "Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

2

Путь от Пскова до Новгорода скоротался неведомыми Юрию ощущениями. Князь был возбуждён и взволнован. Сидя в седле, он не спускал глаз со второй кареты. В ней следом за Софьей и её постельничей Мартой, ехала Анастасия Смоленская с двумя дочерьми литовских владетелей, перешедших в московскую службу. На стоянках её удавалось созерцать только издали: трапезовала и почивала с Витовтовной отдельно ото всех.

Однажды, когда Юрий приблизился к братней невесте спросить о здоровье, выслушать пожелания, стоявшая рядом Анастасия одарила его длительным взглядом. Этот прямой, резкий взгляд преследовал князя до самого сна. Во сне он видел зелёный пруд под цвет Настасьиных глаз и черпал из него чистую, светлую воду. Утром дядька Борис пояснил: пруд снится к тому, что будешь любим красавицей, а черпаешь воду, стало быть, скоро женишься и женитьба принесёт счастье.

В Новгороде государева невеста была помещена на подворье у церкви Ивана Предтечи на Чудинцевой улице. Почитай, вся Софийская сторона вышла навстречу поезду. Посадник Тимофей Юрьевич и тысяцкий Микита Фёдорович устроили пир на Княжем Дворе, согласно желанию высокой гостьи, отдельно для мужей и для жён. Селиван с Белевутом доглядывали за женским застольем. Юрий сидел рядом со здешним воеводой Синцом и слушал длинную повесть о недавнем помрачении в Новгородчине: погорели леса и сено по полям, от мрака птицы падали на землю и воду, не знали, куда лететь, люди не смели ездить по озёрам и рекам, была скорбь большая, беда великая. Потом посадник рассказывал о последней из новгородских смут. Встали три конца Софийской стороны на предшественника его, Осипа Захарьича. Созвали вече, пришли ратью на Осипов двор, разнесли хоромы по брёвнышку. Осип бежал за реку в Плотницкий конец. Торговая сторона поднялась за него, начали людей грабить, перевозчиков отбивать от берега, лодки рассекать. Две недели буянили, пока сошлись и выбрали нового посадника. В причину смуты Юрий не вник и до времени покинул застолье, отговорясь головной болью.

На другой день, – дядюшка Владимир Андреевич оказался прав, – выпал прочный снег. Люди серпуховского князя поставили подбитые соболями сани, упряжь ремённая, обшитая красным сукном. Поезд составился – любо-дорого поглядеть!

Вот уж и день отъезда. Двухнедельное новгородское ожидание подходило к концу, а смоленской княжны Юрий здесь даже издали не узрел. Селиван так и не подал знака. Сам мелькал на мгновения – ни узнать, ни спросить! Зато дядька Борис всё время – тут как тут. Третьего дня поведал, как избавился от мучительной боли в ухе, приобретённой ещё по дороге во Псков. Нашёл на улице Михалице знахаря именем Галактион Хариега. Тот свернул воронкой лист сахарной бумаги, вставил узкий конец в больное ухо и зажёг широкий конец. Когда воронка сгорела почти вся, Галактион лёгким ударом выбил из уха бумажный остаток. И боль исчезла немедленно. Вчера же Галицкий прямо-таки удивил князя: «Нашёл провидца. Зовут – Мина Гробов. Предрекает будущее по взвару корня под названием живокост». Юрий смерил глазами дядьку, вспомнил, как на Москве тот приглашал посетить колдуна Орефу. А теперь – Мина. «Ужли пойдёшь?» Борис вздохнул безответно и удалился. Нынче за утренней трапезой вновь спросил:

   – Был у гадателя-вещуна?

Дядька потупил очи:

   – Малое время спустя пойду.

Юрий опорожнил кружку с клюквенным взваром и решительно произнёс:

   – Я – с тобой.

Пришлось открыться серпуховскому дядюшке, что хочет прогуляться по улицам Торговой стороны, приглядеть ремесленные изделия. Не уйдёшь, не сказавшись: обыщутся!

   – К полудню не опоздай. Отбываем, – напомнил Владимир Храбрый.

Галицкий, как потомственный новгородец, уверенно вёл по кривым закоулкам, улицам, тупикам, пока не отворил дверь в лачугу, где, кроме очага, всего лишь – стол да лавка. Мина Гробов – белая борода по колено, лысый, как горшок, толстый, как полубеременная куфа из-под браги[34]34
  Куфа – бочка. Мерная – 40 вёдер. Полубеременная – 20 вёдер.


[Закрыть].

   – Нацнём со второго по знацению московиця, – местным говорком изрёк старец, глянув на Юрия. И вытянул руку: – Клади цепь!

Вот уж волхв так волхв! Знает, что золотая цепь скрыта у князя на груди.

Получив плату, сварил на очаге измельчённый корень, слил в порожнюю чашку жидкость, оставил гущу. Потом три ложки пересыпал в питьевую чашу, накрыл глубоким блюдцем и, многажды поопрокинув, водрузил на стол. Затем налил чистой воды в чистое блюдце, взял чашу за дно, три раза опустил её в блюдце с водою. Причём следил, чтобы не перевернуть и кругом не обернуть. Что он шептал при этом, ни князь, ни Галицкий не разобрали. Вот Мина поднял чашу кверху, стал смотреть на густоту, приставшую к краям. Она как бы изображала некие предметы, лишь ему ведомые.

   – Женишься, – в конце концов объявил Юрию провидец. – У ней на шее знак. Под подбородком: розовая бусинка! Лик – красота неописуемая! Стан – лоза гибкая. Любиться, миловаться будете всю жизнь. Родит тебе троих сынов. Наберись духу: первый будет ослеплён, второй отравлен, третий умрёт юным беспричинно. Будь настороже: с неправым не судись, со слабым не борись.

Юрий не вдруг осознал до дна столь суровое предсказание. Постоял, словно в столбняке, потом круто развернулся и молча вышел. Дядька нагнал его у Большого моста через Волхов.

   – Правильно идёшь, господин. Ни разу не сбился.

   – А тебе что предсказано?

Галицкий откровенно ответил:

   – Не стал гадать: испугался услышанного. Да ты, Юрий Дмитрич, не бери в память болтовню дурного вещуна. Такое натарабанил, нарочно не выдумаешь!

Юрий проворчал, соглашаясь:

   – Разгул необузданной думки!

Подходя к Городищу, столкнулись с выезжающим санным поездом. Дядюшка Владимир Андреич узнал переодетого князя:

   – Ну нельзя же так, Гюргий! Что за ребячество! Твой скарб погружен, конь – в поводу у Селиванова челядинца. – Глянув на Галицкого, серпуховский князь заметил: – Добаламутишься, Борька! Ей-ей, добаламутишься!

Селиван, рядом с которым поскакал Юрий, приблизился стремя в стремя и виновато оповестил:

   – Поверь, княже, я старался. Однако Софью на метле не объедешь. Подозрительна и хитра, как её родитель. Заставила на себя работать все глаза и уши всех своих челядинок.

Юрий кивнул без всяких расспросов, ибо при встречном ветре трудно было длить разговор.

Ехали по возвышенному открытому месту. Ветер стал потише, когда навстречу пошли леса, густые, высокоствольные. Через кроны лишь кое-где видно небо. Потом возвышенность снова сменилась низменностью. Ель стала низкорослее, пошли заросли осины, берёзы, ольхи, воздух – влажнее: уже не осенний, а почти зимний. Князь дышал через шерстяную варежку. Не любил он сырой зимы.

Укорачивающиеся ноябрьские дни удлиняли путь. Если на ямских станах Новгородчины удавалось менять коней, в Великом княжестве Тверском переговоры велись без толку. Сто причин находилось для отказа: надо срочно вывозить из леса дрова, сено, что в полевых стогах, а чернедь-мужики[35]35
  Государственные хлебопашцы.


[Закрыть] лошадьми не богаты, – татары отнимают, князья берут, а тут ещё от Осташкова до Нового Торга начался падеж конский, неведом отчего. Всему этому Владимир Храбрый не верил: «Козни Михаила Тверского!»

Лишь по въезде в Торжок обстоятельства изменились коренным образом. На большой стоянке в воеводской избе новоторжцы рассказывали московским князьям и боярам, как разорял их семнадцать лет назад великий князь Тверской. Мстил за то, что решили в союзе с Москвой противиться ему и его друзьям – Литве с рижскими немцами. Тверитяне зажгли город с конца по ветру, раздевали донага жён, девиц и монахинь, грабили храмы, уводили полон. Три церкви осталось на пепелище, и то потому, что каменные. В самый разгар жалоб явились в избе посланные из Твери и сказали, что кони в поезде Софьи Витовтовны будут неукоснительно меняться на каждом стане, и что великий князь Михаил с нетерпением ждёт свидания с дочкой своего друга Витовта. Новость заставила призадуматься и Владимира Храброго, и Юрия, и бояр.

   – Надобно обойти город Тверь, – предложил Александр Борисович Поле. – Непригожие, вовсе ненужные слова коснутся ушей нашей будущей великой княгини о её свёкре.

   – Какие слова? – спросил Юрий.

Брат опального Свибла, Михаил Андреевич Челядня, усмехнулся:

   – Ну хотя бы то, как твой благоверный родитель, блаженной памяти Дмитрий Иванович, любезно пригласил к себе соперника из Твери, дабы устроить третейский суд меж ним и Василием Кашинским. Михаил поверил, приехал. Его тут же взяли под стражу, разлучили с ближними, тоже попавшими в заточение, долго продержали под спудом и выпустили лишь из боязни вмешательства Орды. А перед тем принудили поцеловать крест...

   – Достаточно, – перебил Челядню Владимир Храбрый. – Твои слова, боярин, заслуживают того, чтобы нам обогнуть стольный град нашего нынешнего приятеля Михаила.

На том и было решено. Разошлись для сборов в дальнейший путь. Юрий с Галицким удалились в отведённую им избу.

Вечерело. На скоблёном столе дымились блюда с налимьей ухой, горкой лежал нарезанный, подрумяненный тавранчук[36]36
  Старинное рыбное блюдо.


[Закрыть] стерляжий. Однако князь возлежал на лавке, не подымаясь к столу. Борис подосадовал:

   – Без тебя мне не сесть, господин, а есть хочется.

Юрий горестно произнёс:

   – Невезучий я, неумелый! В Пскове, в Новгороде, в Торжке никак словом не перемолвлюсь с княжной Смоленской. А ведь сопроводит она Софью и будет отвезена к отцу или к брату, что у Витовта в заложниках. Селиван обещая устроить краткую встречу, да всуе.

Галицкий сел на другую лавку, что стояла углом в ногах Юрия.

   – Селива-а-ан! А ещё сын воинственного Боброка. Обходителен, говорит по-литовски. – Он покрутил залихватский ус. – Я не говорю по-литовски. На пальцах изъяснил Настасьиной сенной девке Вассе, какая мзда её ждёт, коли поспособствует встрече двух сердец. Вижу взоры красавицы, едящие поедом твою милость, чую, как и ты занозился ею. Хотел проверить у ведуна ваши судьбы, да он напугал тебя, старый филин.

Князь, нехотя, сел за стол. Принялись за ужин.

   – Стало быть, вот какие действия у меня на уме, – продолжал, жуя, Борис. – Путь наш теперь не на Тверь, а на Лихославль. Переберёмся через Медведицу, далее будет озеро Круглое. По нему ледяная дорога уже окрепла: ею ближе проехать к Волге. А на озере – остров. А на нём – древняя город-крепость под названием Кличин. Туда в Батыево нашествие кликали жителей всех окрестных сел, ради их спасения. Вот наша хорошуля-княжна и пристанет к своей литвинке: хочу, дескать, осмотреть затейливую деревянную башню. Я с боярами поддержу, а ты вызовешься сопроводить. Да и защитить при надобности, – этакий богатырь, вылитый отец, князь Дмитрий Иванович!

Трапезу прервал серпуховской воевода Акинф Фёдорыч Шуба, всюду сопутствующий Владимиру Храброму.

   – Прошу прощения. Велено поспешать. Едем в ночь на сменных конях.

   – Через Тверь? – спросил Юрий.

   – Зачем? – усмехнулся Шуба. – Через Лихославль.

   – А Витовтовна знает? – спросил Галицкий. – Знает?

Воевода осклабился:

   – Очень уж ей хотелось свидеться с матушкой Марьей Кейстутьевной, что замужем за Михайловым сыном. Да мы сказали: мост через Тверцу рухнул, проезда нет.

Тут уж все рассмеялись. Однако Юрий встревожился:

   – Дотошная: откроет обман.

Акинф успокоил, за ней уж врата Фроловской башни Кремля закроются.

Вышли в зимнее полнолуние. Снег блестел, как сахарная бумага, что вставлял в Борисово ухо знахарь. Шаги хрустели. Ранняя ночь пощипывала то за щёку, то за нос.

Окольно ехать не то, что прямо. Просёлок не затвердел, копыта вязли в снеговой каше. В седле не задремлешь. Глядя на русскую зимнюю красоту – на чёрную поросль молодых елей под серым пологом голых осин и берёз, на дальние деревенские крыши – стоящие на подклетах сугробы, – гляди и бодрствуй.

С утра грянул настоящий первый зимний мороз. Водянистые колеи стали каменными, снеговая каша заледенела. Утренничали в деревушке из одной избы, остальные шесть заколочены крест-накрест. За околицей – бело-белая даль из неба и земли. В ней исчезает серый половик санного пути, посыпанный сеном и конскими яблоками.

   – Озеро круглое! – подмигнул Юрию Борис.

Литвинка со своим окружением, обогретая и накормленная, вышла из избы, когда московляне входили. Юрий на миг столкнулся лицо в лицо со смоленской княжной и то ли услышал, то ли внутренний голос воспроизвёл движение её уст:

   – Знаю.

Выскочил из сеней, а узрел лишь тулуп кучера. Он ставил в её карету небольшую корчагу с угольями для обогрева в пути.

Юрий не помнил, что пил, что ел. Какой-то взвар, какую– то похлёбку. Перед мысленным взором – лик, словно из-под руки богомаза, строгий, завораживающе-таинственный. Запомнилась постоянная горькая складка у края уст, – как лёгонькая улыбка: смотрите, мол, мне невесело, а я улыбаюсь!

До чего умилительная каждая мысль о княжне! Глядел бы, не нагляделся, будто в младенчестве на красавицу матуньку.

Разве только на время свела судьба? Ужели разведёт? И останется внутренне зримая, но неосязаемая, бесплотная дива, незабвенная по гроб жизни.

Островерхий шатёр зачернел вдали. Колокольня? Нет, чем дальше книзу, тем толще. Башня! От неё – дубовая стена с полусгнившим, дырявым заборолом[37]37
  Защищённая бревенчатым бруствером площадка, идущая по верху крепостной стены.


[Закрыть]. Юрий увидел, как Борис, подъехав ко второй карете, ткнул кнутовищем в красную обшивку с левого боку: знает, где сидит княжна! Потом поспешно поскакал вперёд, остановил весь санный поезд. Что он делает? Тотчас высунется важная невеста, дядюшка Храбрый начнёт молнии метать: зачем? кто? как посмел?

Да, Софья высунулась, князь серпуховской подъехал, всадники сгрудились. Однако, упреждая все вопросы, вышла юная княжна в сизой шубке из камки с золотым шитьём и сказала так, чтобы все услышали:

   – Я подала знак остановиться. Хочу близко рассмотреть вон тот древний кремник. Он напомнил мне родной Смоленск, разрушенный литовцами.

Софья побагровела. Храбрый будто в рот воды набрал. Лишь Галицкий во всеуслышание заметил:

   – А почему бы не посмотреть? Вещь любопытная.

Селиван тут же воспроизвёл его слова на языке жителей Вильны.

Государыня невеста что-то молвила по-своему. Монтивич с важностью перетолмачил:

   – Пусть смолянка смотрит. Пойдёт с Вассой. Дайте провожатого.

   – ...Я, – спешился Юрий, – проводить... готов!

Разумеется, дороги к кремнику не стоило искать, однако наст был крепок. Провалился лишь единожды сам князь, но не его лёгкие спутницы. Обе рассмеялись, запрокинув лица. Анастасия подала руку:

   – Подымайся, Юрий Дмитрич!

Вошли в башню. Ветер, нечувствительный снаружи, здесь пел в щелях. Пол был усыпан мусором. Шаткая, узкая лестница вилась вдоль стен.

   – Взойдёшь ли, князь? – спросила, глядя на него, Анастасия. – Я-то взойду.

   – Я, – смело занёс Юрий ногу на ступеньку, – тоже.

Шёл следом, как за ангелом-путеводителем в юдоль небесную. Васса хотела подниматься, но княжна сказала что– то по-литовски, и девушка осталась.

И вот оба наверху, во втором этаже. В третий ходу нет, далее лестница – всего о трёх ступеньках, как беззубая старуха. Ветрено, холодно. Широкие бойницы позволяют глянуть далеко, да смотреть нечего: сплошная белизна, лишь внизу рассыпан чёрный бисер поезда.

Анастасия, став напротив Юрия, спросила:

   – Ты хотел встречи со мной, князь?

Он силился ответить. Голос не повиновался.

   – Я... Очень!.. Да... Ещё во Пскове...

Она осведомилась, как о деле:

   – Для чего, Юрий Дмитрич?

Он набрал в грудь воздуху и произнёс отнюдь не то, что думал:

   – Анастасия Юрьевна! Как долго будешь на Москве?

Княжна потупилась:

   – Сие мне неизвестно. – И подошла к ступенькам. – Нам пора.

Спускалась первой. Где-то посредине в долю секунды оступилась... И упала вниз с опасной высоты, когда бы князь не поймал её, не удержал, как дорогой фиал из венецийского стекла[38]38
  Стройный, высокий кувшинчик типа бокала из венецианского стекла.


[Закрыть]. Ступени, слава Богу, выдержали. Крепко упёршись ногой, он развернул княжну к себе, чтоб стала твёрдо. Лик её, вовсе не испуганный, был обращён к нему. Соболья шапочка скатилась вниз, убрус под подбородком разошёлся, голова чуть запрокинулась. Юрий слегка отпрянул, разглядев на нежной коже розовую бусинку...

   – Ты что? – впервые выказала лёгкий испуг Анастасия. – Не урони меня.

Он прошептал:

   – Провидец в Новгороде только что предрёк: моей подружней навек будет красавица, у коей родинка под подбородком! – и указал глазами.

Анастасия Юрьевна сказала тихо:

   – Мне прошлый год наворожила знатная немецкая волхвуха: суженый супруг будет одноименец татуньки. Вот так– то, Юрий Дмитрич!

Она высвободилась. Он помог сойти. Васса ждала внизу. Вышли, не произнеся больше ни слова.

Опять повалил снег.

   – Эк, разрумянились, словно яблоки! – ждал их у поезда Владимир Храбрый.

Дядька Борис победно поводил усами, как герой, справившийся со великим подвигом. Стоя у кареты Софьи, Селиван слушал великую княжну и взором поманил к ней Юрия. Монтивич цокал языком, с укором глядя на Анастасию. Потомок Редеди, боярин Белевут, прошептал Ивану Всеволожу:

   – Внучка в деда!

Юрий знал, что Святослав Иванович Смоленский отличался редким удальством.

Витовтовна вонзила маленькие глазки в будущего деверя. Уста её, тонкие, бледные, слегка пошевелились, но не произнесли ни слова. Что сказывать, коли она и он не понимают языка друг друга? Софья подняла пухлые руки, соединила указательные пальцы, вымолвила, коротко взглянув на князя и на смоленскую княжну:

–Ты... Она...

Потом разъединила пальцы и, то ли гневно, то ли весело прищурясь (не видно по бесстрастному лицу), погрозила князю.

3

Восемнадцатилетний Юрий склонился над рукомойником в виде барана, изливающего носом подогретую воду. Сама собой пришла на ум полузабытая песенка: «Встану рано, пойду к барану, к большому носу, к глиняной голове». Ах детство, как-то незаметно оно кануло! Вспомнилась лучезарная Домникея, чей миловидный лик облёкся в немирской, чёрный плат. Так и безмятежная жизнь возмужавшего княжича потемнела от взрослости. Жаль прошлого, боязно будущего. Чем становишься старше, тем острее чувствуешь одиночество. Татунька отошёл в мир иной, матунька в этом мире, словно потусторонняя: живёт строительством новых храмов, благоустройством своей Воскресенской обители. Братья? Десятилетний Андрей ещё там, в утраченной Юрием благословенном детстве. Пётр с Иваном мал малы. Константин не вышагал из младенчества. Бывший друг, старший братец Васенька, теперь велик и недоступен: запросто не пообщаешься. Два года, как отзвенела кубками, отпировала, отпраздновала своё великокняжеская брачная чаша, а говорили с тех пор с глазу на глаз – раз, два и обчёлся. Вскоре государь-братец отбыл к Тохтамышу в Орду: важные государственные дела требовали решения. Перед отъездом удалось подстеречь его в переходе, обменяться несколькими словами. Эти слова для Юрия были на вес золота. Речь шла о его сватовстве к смоленской княжне, что всё ещё оставалась близ молодой великой княгини. Василий вскинул высокопарные, воистину материнские брови и обронил на ходу: «А, знаю. После. Никуда не уйдёт. Прежде – дело, после – наслаждение. Жди. Вернусь». Ждал три месяца. Размышлял о подспудных силах, что не давали переброситься с суженой хоть бы словом, малой, с ноготок, запиской, вот разве лишь взглядами, да и то издали. Анастасиины взгляды всегда выражали одно: вопрос! Ответные Юрьевы – виноватость и стыд от бессилия. Всё это было ещё в то время, когда Софья со своим окружением занимала женскую половину златоверхого терема. Великая княгиня-мать, Евдокия Дмитриевна, как-то по выходе из Столовой палаты взяла сына под руку, остановилась с ним в Набережных сенях, сказала: «Следи за собой, Георгий. Не клади тень на Анастасию Смоленскую. Или не знаешь? Для вашего счастья надобно засылать сватов к отцу её, что княжит из-под руки Витовтовой. А братцу твоему, государю, не до того сейчас». Юрий всё это знал и не находил себе места от этих знаний. Верный наперстник Галицкий на господские жалобы разводил руками: «В терему не в дороге: не слишком-то развернёшься. Девка Васса говорила со мной как-то. Домик во дворе для челяди, мужская и женская половина разделены тонкой стенкой. Так вот она уже лопочет по-нашему. Софья, по её словам, силится помешать тебе. Блажь ей в голову взбрела! Скачет, как коза, раздувается, как пузырь, злится, как рысь, съесть хочет!»

Совсем плохо пошли дела после великокняжеского отъезда за реку Яик, к ханской ставке. Со слов всеведущего дядьки Бориса, ещё до того, как Василий покинул Москву, между великими княгинями пробежала чёрная кошка. Под одной крышей не ужились старая с молодой. Евдокия Дмитриевна отказалась съехать из златоверхого терема. Пришлось государю-супругу выделить для молодой жены хоромы, что у Боровицких ворот. Там прежде жил его дед Иоанн Иоаннович, а ещё прежде святитель Пётр. С тех пор Юрий не мог видеть Анастасию даже издалека, так зазналась Софья на собственном особом дворе. Ежедневно князя мучили опасения: Анастасию должны отослать к отцу или к самовластцу литовскому. Тем более что между ней и Витовтовной, судя по слухам, не было ладу. Юрий не пропускал службы в соборе Успения: когда там появлялась Софья со своим окружением, он узнавал смоленскую княжну по сине-алому убрусу, покрывавшему голову. Стало быть, она ещё здесь, – тяжесть освобождала грудь.

Вчера вся Москва звонила в колокола. Православный люд праздновал возвращение Василия из Орды, как милость Небесную. Юрий выехал вместе со всею знатью за Москву– реку, на Великий луг, к Комаринскому пути, встречь государю-брату. Обнимаясь, не только о здоровье спросил, но шепнул: «Удели время малое для беседы». Не получил ответа. На пиру, здравствуясь кубками, успел пробормотать то же. Брат молвил: «Всему свой час». Нынче дядька Борис чуть свет пришёл из храма Пречистой от ранней службы, которую любила посещать Софья. Юрий проснулся: «Ну?» Галицкий отвечал, как юродивый: «Анастасия была, а Анастасии не было». Испугавшись княжеского лица, мгновенно поправился: «Враг попутал всё перепутать! Латынка Софья, перейдя в православие, тоже взяла имя – Анастасия. Кикимора назвалась красавицей. А твоей Настасьюшки, господин, нынче в церкви не было». Вот так чёрная весть! Юрий вышел из мыленки сам не свой. Надел верхнюю рубашку задом наперёд. Переоблачился, тяжело вздохнул: «До чего же за сердце ухватила беда предвиденная!» Обернулся... В дверях – братец Васенька.

   – Утро доброе, Гюргий! Рад с тобой говорить.

Свет, и вправду добрее некуда, изливался из окна. Высоко ещё осеннее солнце взлетело над кремлёвскими кровлями.

   – Утро вовсе недоброе, – мрачно молвил Юрий. – Анастасию Юрьевну, крадучись от меня, увезли из Москвы.

У Василия от усмешки даже усы скривились: один – вверх, другой – вниз.

   – Совсем ты, Гюргий, потерял голову! В эту ночь я был в доме дедовом, у жены. Встретил там твою княжну. Отвесила мне три поясных поклона.

   – Ужели? – воспрянул Юрий. От полноты чувств обнял брата. – Поверишь? Три месяца неведения – пытка! Чего в голову не взбредёт? – И разоткровенничался на радостях: – Решил: все вошли в заговор против нашего с княжной счастья. Матунька ссылается на обычай свататься у невестина отца. До него далеко! Софья Витовтовна ссылается на тьму причин, чтобы не принять меня, будто даже нечаянная моя встреча с княжной станет ей костью в горле. Ты... даже ты, – не взыщи за прямое слово, – кажется, готов вставить палку в колесо нашей брачной кареты. Или неправду говорю. Отвечай! Что задумался?

Василий молча опустился на лавку, упёр руки в колени, взор в пол. Юрий заметил белесоватую прядку на темени молодого великого князя. Стало стыдно за только что сказанное. Да ведь прозвучало, – в карман не спрячешь! Получай отповедь. Она была страшной своей обнажённой правдой:

   – Ты, Гюргий, сызмальства ставил меж нами незримый тын неприязни. Тебя нетрудно понять. Хотя я, будь тобой, так бы не поступал. Тяжко быть первым! Вспомни мои скитания ордынского беглеца, мои лишения в азиатской пустыне, в конце концов мою женитьбу недавнюю. Открою тебе, как брату, тайну: в жарких снах юности я испытывал сладость обоюдной любви. В яви – нет. Ты – счастливец! Тебе можно требовать первородства не за чечевичную похлёбку, а за самое ценное, чем украсил жизнь человека его Творец. Сенная девушка Васса донесла Софье вздохи своей госпожи по поводу твоей милости. Я же видел твою суженую, будучи не гостем, а пленником хитрого Витовта. И всё-таки принёс клятву. Да, справедливо подозревать: я теперь мог бы тебе завидовать. Но поверь: просто-напросто было некогда испытать зависти. Все три месяца в Тохтамышевой ставке хитросплетения дел преследовали денно и нощно. Надо было ловко польстить и щедро одарить всех: от беклярибека[39]39
  Беклярибек – высший чиновник в Орде.


[Закрыть] до незначительного мурзы. Нужно было внушить Тохтамышу, что в его схватке с Темир-Аксаком я полезнее не как данник, а как союзник. Тут уж не пожалеешь сил! И вот победа в тяжёлой битве: я был принят в великоханском шатре с такой честью, какой не видел ещё ни один русский князь. Привёз ярлык на княжение Нижегородское, получил уделы Городецкий, Мещёрский, Тарусский. Так завершила своё перевоплощение Русь Владимирская – сильная держава, основанная ещё Андреем Боголюбским. В неё входили все области между пределами новгородскими, смоленскими, черниговскими и рязанскими. Теперь это – Русь Московская! До личных ли дел, когда столь значительно решаются дела государственные?

Юрий не находил, что сказать. Стоял, склонив голову. Потом тихо молвил:

   – С младенчества преследует твоя правота. Вот и сейчас кажусь ещё незначительнее перед братним величием. Воистину ты мне вместо отца. Одно прошу: чтоб незримый тын, разделяющий нас, исчез, дозволь соединиться с Анастасией.

Василий встал. Положил брату руку на плечо. Сказал дружески:

   – Ещё потерпи время малое. Смоленский князь Юрий Святославич, шурин Витовтов и его ставленник, только что помогал Кейстутьеву сыну взять Витебск. Сейчас он в Рязани у своего тестя Олега. Чую, скоро будет в Москве. Не знаю, почему, но имею такое предчувствие. Дождёмся его, зашлём сватов, и летописец запишет: «В лето такое-то индикта[40]40
  Единица старинного церковного летосчисления, равная пятнадцати годам.


[Закрыть] такого-то князь Юрий Дмитриевич на Москве оженился у князя Юрия Святославича Смоленского, поя за ся дщерь его именем Настасию».

   – Твоими бы устами! – просиял будущий жених.

Василий отошёл на полшага, вскинул голову:

   – А теперь внимай сказанное моими устами. В своё время ты славно исполнил услугу: доставил из Пскова ценность государственной важности. – Василий подмигнул: сам, мол, знаешь, какую. – Сегодня, – продолжил, возвысив речь, – тебе предстоит поручение много горше. Заутро отбудешь из Москвы в Нижний Новгород. С тобой поедут ханов посол князь Улан, наш воевода Дмитрий Александрович Всеволож, герой Донского побоища, его сын Иван, бояре Александр Белевут, Иван Кошкин и...

   – Семён Фёдорович Морозов, – с надеждой подсказал Юрий.

Он рассчитывал справиться с любым щекотливым делом при помощи знатока таких дел, своего учителя. Однако не представлял всей тяжести нового поручения.

   – Какой ещё Морозов? – насторожился Василий. – А, – догадался, – как хочешь. – И твёрдым голосом продолжил: – По приезде предстоит свесть с великого княжения нижегородского Бориса Константиновича.

   – Что? – смутился Юрий. – Мы же ему внучатые племянники! Он же матунькин дядя!

   – Он мой соратник по азиатскому походу в Тохтамышевом войске, – сурово напомнил Василий. – И тем не менее ты сместишь его, заключишь в оковы, разведёшь всю семью по разным городам в тесное заточение.

   – Не смогу! – взмолился Юрий. – Недостанет духу!

   – Сможешь! Приду следом со всей знатью. Улан возложит на мою главу нижегородский венец. Ты и только ты будешь ответствен за сие, благое для Московской Руси, действо. – Так говорил уже не старший брат, но государь.

   – Да, – сцепил зубы Юрий. – Будь спокон, Василий!

Василий, уходя, приобернулся под низким сводом:

   – Думай в пути не об Анастасии, а о Руси!

Юрий в шутку запустил в него поспешно скомканным полотенцем, расшитым «милому ангелочку» незабвенной Домникеей. Дверь тяжело захлопнулась.

Начались сборы. Был срочно призван дядька Борис. Негодовал, что остаётся в Москве: без него, дескать, юный господин не сладит с двуродным дедушкой Борисом Нижегородским, как не вырвет коренной зуб. Князь отмалчивался, боялся себе признаться в дядькиной правоте. Даже начинал жалеть, что избрал в сопутники всезнающего учителя, а не всеведущего приспешника.

Лёг заполночь. Увидел во сне медведя и, пробудясь, успокоился: помнится, Домникея говаривала: приснившийся медведь – враг богатый, сильный, но до смешного не умеющий сделаться страшным и опасным.

Утром стая всадников в окружении мощной охраны покинула Кремль, устремилась на северо-восток. Солнечный, тёплый октябрь надумал оканчиваться ветрами и ранним снегом. Перед Гороховцем кони уже утопали в снегу по бабки. На стоянке корчмарь предвестия: оттепели не будет.

   – Это ладно, – рассуждал опытный воевода Дмитрий Александрович Всеволож, когда все отдыхали в воеводской избе за чашками горячего взвару.

   – Ладына, ладына, – передразнил князь Улан. – А как, бачка, будешь Бориса бить? Войска нету!

За отца отвечал сын Иван:

   – Зачем бить, Улан-бек? Сам сойдёт со стола.

Татарин провёл под носом ребром ладони, недоверчиво сморщился:

   – Сам никак не сойдёт. Стол бога-а-а-атый!

За Гороховцем стоянка была в местечке Волчья вода, уже на подступах к Нижнему. Юрию отвели покой в доме местного купца Гавриила Шушеры. Тот вёл торговлю дёгтем и запах в его жилье был дегтярный. Князь долго не мог заснуть.

Морозов, что разделял с ним опочивальню, тоже ворочался на широкой лавке.

   – Отчего не спишь, Юрий Дмитрич? Вонь мешает?

Юрий вяло ответил:

   – Вони у нас повсюду столько, что она ни в чём никому не может мешать. – Помолчав, добавил: – Семейная пря гнетёт сердце. Гадаю, смогу ли выполнить государево повеленье.

Семён Фёдорович откликнулся:

   – Будь в деда и прадеда.

Племянник Гордого, внук Калиты сел в постели:

   – А что дед? Что прадед?

   – Учитель лёг поудобнее, повёл спокойную речь:

   – Около ста лет тому, Даниил Александрович, самый младший из сыновей Невского, владетель маленького Московского княжества, сумел приобресть Переяславль и Дмитров.

   – Как приобрёл? – спросил Юрий.

   – Покуда ещё мирным путём, по наследству. А через год сын Даниила, твой одноименец, Юрий взял город Можайск уже силой и пленил князя его, Святослава Глебовича.

Ученик снова прервал учителя:

   – Зачем нужны были моим предкам лишние города? Уж-ли причина – алчность?

   – Не мысли худо о своих предках, – остерёг Семён Фёдорыч.

   – Плох князь удельный, не мечтающий о великом княжении. Для этого нужно много денег и войска. То и другое дают новые волости, города. Татарам удалось одолеть Русь раздробленную, где каждое княжество блюло независимость, а высшая власть не имела силы. Новое поколение князей видело выход из-под ига Орды в объединении всей земли под одним началом.