Текст книги "Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

3

Галич встречал своего князя уныло. Юрий вернулся, как возвращаются на щите: без трубных звуков, без военной добычи, почти без войска. Вятская тысяча ушла ещё с пути к себе в Хлынов. Галичские ратники были распущены по домам, едва оказались в родных пределах. Княжеский въезд никем не приветствовался. А князь был весел: ещё за озером, в селе Пасынкове, встретил его младыш Дмитрий, живой, невредимый, давно прибывший с Ватазиным из лесов. С коня он пересел к матери в кибитку, дабы поведать ей о татарском набеге.

Когда Юрий Дмитрич в виду города заглянул при остановке к супруге, Анастасия весело сообщила:

   – Митенька говорит: татары без нас тут набедокурили. Да, слава Богу, ушли, с чем пришли.

Остались позади выгоревший посад, земляной вал. Поехали разорёнными улицами. Колокола не трезвонили, большие барабаны-набаты не били. Толпы не высыпали навстречу, хотя на Торговой площади изрядно собралось глазеющего народу. Взирали на прибывших мрачно. Лишь один бородач в заломленном колпаке одиноко крикнул:

   – Князю Юрию слава!

Показалось: лицо этого человека знакомо. Однако вспоминать не хотелось. Мысли – не в прошлом, а в будущем, которое выглядело как небо с наплывающей тучей.

Пришлось задержаться в воеводской избе. Поезд проследовал в кремник, а князь должен был выслушать донесение тиуна Ватазина. Тот говорил долго, – откуда слова брались? – хоть ничего существенного, чего бы Юрий не знал от брата Константина, не сказал.

В кремнике пришлось поблагодарить каждого из ближних сподвижников за напрасно претерпенные тяготы. Для пира повода не было.

Князь обратил внимание на отсутствие Бориса Галицкого. Оказывается, тот умчался вперёд ещё загодя, проверить готовность княжего терема к приезду хозяев. Вместо него неожиданно и уж совсем неприятно пред княжьи очи предстал, – тьфу на него! – даже в голову не могло такое взбрести! – Елисей Лисица. Его, пешего, подвёл к княжескому коню Асай Карачурин.

   – Прости, Гюргибек! Смени гнев на милость, не поставь во грех, обороти в смех, – и прочие, обычные в таких случаях, русские выражения лопотал татарин, подталкивая перед собой когдатошнего спасителя, затем врага, а ныне, похоже, друга.

   – Лазутчик? – невольно отпрянул Юрий Дмитрич.

   – Ты знаешь меня, господине, не только в такой ипостаси, но и в других, лучших, – молвил Елисей. – На службу к тебе пришёл. Литовским выходцам служить не могу.

Князь велел Асайке-оружничему обустроить Лисицу и привести для беседы по первому требованию.

В своём тереме, наскоро сходив в баню, Юрий отправился на шум голосов в Столовой палате, где уже собрались все домашние.

   – Боже мой! Как это могло статься? – услышал, ещё не переступив порога, голос Анастасии.

Каково же было изумление Юрия Дмитрича, когда за столом он узрел того самого бородача в заломленном колпаке, – сейчас, конечно, простоволосого и седого, – которого видел на площади кричащим своему князю «славу».

   – Ты кто?

Галицкий, восседавший рядом с юными Юрьевичами и своим братом Фёдором, высоко поднял брови, передёрнул стрелками усов:

   – Ужли не опознал, господине, давнего слугу, воскресшего из мёртвых, Глеба Семёновича?

Сразу вспомнился неудачливый участник переговоров в Хлынове, плохой воитель в Заволочье, исчезнувший где-то среди северных рек. Думалось, убит язычниками.

   – Глеб Семёнович нам поведывает свои злоключения, – оживлённо сообщила Анастасия.

Князь был рад хорошему настроению измученной походом княгини. Благосклонно выслушал краткую повесть, подробно рассказанную до его прихода. Оказывается, Глеб попал не к язычникам, а к ушкуйникам, проще говоря, разбойникам. Перебив его четверых товарищей, тати восхитились воинской ловкостью пятого и взяли к себе в ватагу. С ними незадачливый муж попал в Господин Великий Новгород в самый разгар очередной распри между Софийской и Торговой сторонами. Вящие люди софийцы поднялись на посадника Есипа Захаринича, ворвались к нему во двор, хоромы разверзли и разметали, зазвонили в вечевой колокол. Есип убежал за реку в Плотницкий конец. Вся Торговая сторона встала за него. Начали новгородцы друг друга лупить, перевозчиков через Волхов бить, и их судёнышки рассекать. Тут-то увидел с торгового берега Глеб Семёныч, как сбросили с моста в реку с камнем на шее какого-то человека. Кинулся в реку, нашёл утопленника, освободил от камня, разрезав верёвку ножом, откачал нахлебавшегося и спрятал в своей каморке в урочище Нередицах на Торговой же стороне. Спасённым оказался то ли колдун, то ли волхв прозванием Мина Гробов.

   – Ох! – испуганно вскрикнул князь.

Болярец, приписав испуг упоминанию о колдуне, продолжил:

   – Той же осенью пошли мы Волгою в десяти лодьях. Болгары отделались откупом в триста рублёв. К Большим Сараям подходили уже в пятьдесят лодей. Атаманом был смолянин прозвищем Прокофий. Гостей-христиан грабили, гостей-басурман грабили и убивали. Под Сараями в битве Прокофий пал костью. Выбрали на его место Рязана. Пришли в город Хазиторокань или по-нашему Астрахань. Говорят, в старину он именовался Хазарем. Тамошней землёй после хазар владели ясы от устья Волги и до Дербента. Оставив лодьи, вошли конными в страну, именуемую у нас Грузией. Местичи же своё отечество называют Картли: по имени Картлоса, праотца, сына Ноева. Для персиян эта страна – Гургистан. Для дагестанцев – Гуржем. Для греков – Георгия. По имени великомученика Георгия, коему Бог поручил защищать здесь живущих. У Картлоса было шесть сыновей: Мцхетос, Кахос, Бардос, Кавказос, Лесгос, Егрос, их именами зовутся разные тамошние пределы. Отчего родилось имя Кабарды, куда мы потом попали, не знаю. Некогда она принадлежала грузинским царям, исповедывала христианство, истреблённое после татарами.

Застолье, благодаря Глебу-путешественнику, затянулось.

   – Расскажи, как сюда вернулся, – попросил утомлённый князь.

   – Благодаря всё тому же волхву Мине Гробову, – не утерпев, вставил прежде осведомленный Борис Галицкий.

После этого Юрий Дмитрич ни разу не перебивал рассказчика.

Выяснилось, что по возвращений в Новгород уставший от кровавых дел Глеб решил отстать от ушкуйников. Разыскал старого волхва – своего спасёныша. Тот уж оправился от купания в Волхове и жил справно. Он-то посоветовал идти в Галич к князю Юрию: попадёт-де со временем бывший удельный боярин в совтав боярства великокняжеского. Такому пророчеству Глеб не поверил, но решил совету последовать, тем более что во Пскове и Новгороде стала свирепствовать моровая язва, завезённая из Ливонии. Возникал синий или багровый пузырь на теле. Синий обещал на третий день смерть. Багровый же выгнивал, и недужные оставались живы.

   – Как же ты уцелел, Глеб Семёныч? – ужасалась княгиня.

   – Не могу изъяснить, – развёл руками тот. – Скажу только, что Мина Гробов водил меня к новгородскому знахарю именем Галактион Хариега. Тот колол стеклянной иглой, вливал в кровь мутную жидкость, которую сам составил и назвал сывороткой. Я ни в чём не перечил. Не ведаю, снадобье ли помогло, или Божья воля.

Из-за стола встали поздно. Князь, скорее в угоду княгине, нежели по личному убеждению, позволил Глебу остаться в ближнем окружении, служить, как прежде. Борис Галицкий поручился за каждый шаг подопечного, обещал за ним постоянный пригляд.

Княжеская семья, помолившись в Крестовой, удалилась почивать.

Анастасия, вздрагивая то ли от пережитого, то ль от услышанного, прильнула к могучему телу мужа, будто от него всё ещё исходила сила. Он же ощущал: силы нет!

   – Отчего ты, свет мой, так охнул при имени какого-то новгородского волхва? – недоумённо спросила супруга. – Ведь в Новгороде что ни человек, то волхв.

Юрий Дмитрич не хотел пересказывать колдовское предвидение, лишь намекнул:

   – Я мог бы переиначить: в Пермской земле что ни женщина, то Золотая баба.

Анастасия притихла в его объятиях, оба незаметно заснули...

Утром отдохнувшую супружескую чету разбудило солнце. Оно будило все первые дни во возвращении в Галич. А дни пролетали, как часы, в известиях, трудоёмких делах и снова в известиях.

Большое и нужное предприятие немедля затеял опытный Елисей Лисица. Вызванный на беседу, он сообщил об отъезде из Москвы младшего брата Константина. Воистину тот был прав, когда предрекал Юрию о себе, что временщик-литвин Наримантов назовёт его за мирный уход с берегов Суры «пособником» старшему брату. Не стерпел Константин злого слова, тем более что великая княгиня Софья с государем-сыном смолчали: ни звука в его защиту! Обиженный отбыл в Углич, удел, пожалованный ему юным Василием.

Елисей уединился с князем в его деловом покое, скрёб длинными ногтями седую бороду, морщил переносье, видимо, собирался ещё высказаться о чём-то.

   – Вот я сижу теперь и рассуждаю, – откровенничал князь, – на что отважутся Витовтова дочь и сплотившиеся вокруг неё бояре относительно моей непримиримой особы. Ты в их среде тёрся до последнего. Как мыслишь, станут ратиться или каверзы измышлять, или вовсе махнут рукой?

Лисица задумчиво покряхтел. Речь повёл не спеша:

   – Что тебе сказать, господине? Я хоть и тёрся, да ведь чаще бывает так: трёшься снаружи, а не вотрёшься внутрь. Самые главные разговоры идут тайно. Из противоречивых, туманных слухов явствует одно: на тебя, княже, в Москве не махнут рукой. Однако и на военные действия у Софьи с литовским выходцем Патрикеичем духу недостанет.

   – А что, Наримантов имеет большую силу в стенах златоверхого терема? – спросил о литвине Юрий Дмитрич.

Елисей подтвердил:

   – Настолько большую, что за старика выдали сестру юного Василия, великую княжну Марью. – Лик князя вытянулся. Лисица поспешил успокоить: – Сила в верхах и в низах – вещи разные. Патрикеич боится быть во главе великокняжеской рати. На твоих же братьев надежда, сам знаешь, какая. Стало быть, светлым головам ещё думать и думать. А нам эти думы знать!

Юрий Дмитрич поправил:

   – Не знать, а только гадать. Угадывать!

Старик возразил:

   – Без знатоков прогадаешь. Хотя и знание и гадание почти одних денег стоят. – На недоумённый господский взгляд он напрямую задал вопрос: – У тебя, княже, деньги есть?

   – Что ты хочешь? – не понял Юрий Дмитрич.

Лисица начал деловой разговор:

   – На Ивана Дмитрича Всеволожа, известного тебе знатока всех событий, трудятся, не жалея живота, несколько десятков верных людей. Есть они и в Литве, и в Орде, и в Новгороде со Псковом, и в Твери, и в Рязани, короче, везде, где нужно. Их следует содержать конными, на свой лад с оружием и всегда располагающими тугой калитой. Все эти люди способны на разные дела, главнейшее же – быстрые вести о самом важном. Я был одним из них и знаю многих. Если бы ты расщедрился, могу поручиться: глаза, уши, а, коли надо, недрогнувшая рука будут у тебя всюду, где повелишь.

Юрий Дмитрич невольно вспомнил всеведущего, вездесущего Галицкого. Одиночка, увлечения ради не жалеющий собственной невеликой мошны! Теперь перед князем сидел охотник, держащий на сворке целую стаю гончих.

   – Сколько потребно? – спросил Юрий.

   – Полушестьминадцаты тысячи рублёв, – не задумываясь назвал Лисица сумму, – деньгами в отчёт, серебром в отвес.

   – Добро, – также без раздумий молвил князь. И отпустил воспрянувшего к большим делам споспешника.

После задумался: полу... шестьми... надцаты – это сколько же тысяч? Ага: тринадцать! Как будто по средствам.

Не минуло и месяца, а вести потекли сперва ручейком, затем весенним потоком, наконец, разливанной рекой. В Твери от язвы один за другим скончались великий князь Иван Михайлович и его сын Александр Иванович. Внук Юрий Александрович княжил месяц и тоже умер. Теперь на тверском престоле брат его Борис. Он тотчас же взял под стражу дядю своего Василия Михайловича Кашинского.

Соперничество властителей в объятой язвой Твери не очень-то занимало мысли галицкого князя. А то, что язва уже достигла Москвы, испугало и повергло в уныние. Там свирепый недуг лишил жизни трёх сыновей Владимира Храброго – Андрея, Ярослава, Василия. Следовало поставить непроницаемые заставы на всех границах Галицкой земли.

Елисей Лисица получил разрешение входить в княжеские покои по собственному почину: не застанет в тереме, застаёт в бане. В субботний день, взойдя из предбанника, банщик Устин доложил о его прибытии. Князь, ополоснувшись, вышел, закутанный белой простыней. Добытчик вестей сидел у двери, свесив голову.

   – Что, – спросил Юрий, – не обрадуешь?

   – Сперва обрадую, – мрачно произнёс Елисей. – Витовт, опекун твоего племянника, всё же не утерпел, вторгся на Псковщину с большой ратью, подступил к городу Опочке.

   – Обрадовал! – вздохнул князь.

   – Не гляди в начало, гляди в конец, – пробурчал Лисица. – Опочане встретили пришельца с дикой яростью, с несусветным свирепством, изобретали военную хитрость за хитростью. Осаждающие или умирали в муках, или попадали в. плен, что было ещё страшней. От литвина ушли бывшие с ним богемцы, волохи, татары. Сам он отступил к Вороначу, удовольствовавшись небольшим выкупом.

   – Слава Богу! – заключил князь, вытягиваясь на лавке.

   – Ещё не всё, – продолжал Елисей. – Витовт, уладившись с псковитянами, устремился к Новгороду. Придрался, что, когда шёл спор с новгородцами о границах, те назвали его бражником и изменником. Теперь они понадеялись на свои непроходимые болота и посмеялись над угрозами литвина; мы, дескать, для тебя уже мёд варим!

   – А на московскую помощь не надеялись? – подал голос князь.

Лисица махнул рукой:

   – У Москвы против тебя-то нет сил, а против Витовта...

   – Каковы вести из Кремля? – хотел услышать более важные вести Юрий Дмитрич.

   – Дозволь извещать по череду, – попросил Лисица. – Твой возможный враг хотя и стар, да не дряхл. Он проложил путь своей силе сквозь опасные зыби так называемого Чёрного леса. Десять тысяч воинов шли впереди с секирами, гатили дорогу срубленными деревьями. Прошла даже самая большая пушка Галка, изготовленная немецким мастером Николаем. Её везли на сорока лошадях. Выстрелила она по крепости Порхов, снесла каменную башню, а также стену церкви Святого Николы. Но сама разлетелась на части. Много Витовтовых ратников умертвила осколками, даже своего создателя-мастера и ещё воеводу полоцкого. Пришлось всё же новгородцам заплатить большой выкуп. Каждые десять из ста десяти тысяч платящих подати внесли в казну рубль серебром.

   – А Москва молчит, – повторил Юрий Дмитрич.

   – Вот теперь огорчу тебя, – перешёл к главной вести Лисица. – В златоверхом тереме состоялся совет. Великая княгиня Софья Витовтовна призвала бояр и сообщила им предложение своего отца отправить к тебе митрополита для увещаний. То есть церковь вмешать в твою распрю с племянником.

Юрий живо вскочил:

   – Фотий... приедет... в Галич?

Елисей встал и молвил значительно:

   – Он уже в Ярославле.

4

Юрий Дмитрич сидел как на иглах, советуясь с Семёном Морозовым. Дел много, хоть разорвись! Как на зло, отсутствует Борис Галицкий: отправлен в Звенигород досмотреть, всё ли благополучно в ближней от Москвы вотчине. Даниил Чешко уехал на Белоозеро с княжеским вкладом в возникшую там Ферапонтову обитель в пятнадцати вёрстах от Кирилловой. Все хлопоты по встрече почётного гостя пришлось возложить на тиуна Ватазина. Особое беспокойство вызвал обветшалый святительский дом, запустелый после того, как Галицкая епископия была соединена с Костромской. Нужно было быстро обиходить, прибрать хоромы. И эту заботу взяла на себя княгиня Анастасия Юрьевна.

Морозов рассуждал о тонкостях предстоящего разговора с митрополитом: будет сложно!

   – Фотий сошлётся, – предполагал боярин, – на завещание твоего отца, передавшего власть не брату, а сыну. Ты, княже, возрази: блаженной памяти Владимир Серпуховской был не родной, а двуродный брат Дмитрия Ивановича и не мог занять старшего стола по отчине, ибо отец его никогда не был великим князем. Василий же Дмитрич завещал старшинство сыну мимо родных братьев, нарушив бесспорные права их по старине.

   – Складно излагаешь, – внимал морозовской речи князь.

   – А что хорошего выходило из нарушений прав? – продолжал развивать свою мысль Семён Фёдорович. – Ныне старший отстаивает своё, прежде же поднимали замятию младшие. Вспомним борьбу Михаила Московского с дядей Святославом[89]89
  В1248 г. младший брат Александра Невского Михаил Московский прозвищем Храбрый изгнал дядю Святослава Всеволодовича из Владимира, но в ту же зиму, воюя с Литвой, погиб в битве. Великокняжеский стол занял старший брат Невского Андрей Ярославич.


[Закрыть].

   – Далеко хватил! – напряг память князь.

   – Возьмём чуть ближе, – согласился боярин. – Сын Невского Андрей Городецкий – против старшего брата Дмитрия Переяславского[90]90
  Речь идёт о двадцатилетней борьбе за великое княжение между сыновьями Александра Невского, старшим Дмитрием и младшим Андреем. В результате многих предательств и опустошительных войн победил Андрей, занял место брата после преждевременной смерти Дмитрия.


[Закрыть]. Сколько крови зря пролилось? А Юрий Московский – против Михаила Тверского?[91]91
  В1318 г. в братоубийственной борьбе за великое княжение Владимирское был жестоко умерщвлён по приказу хана Узбека князь Михаил Тверской, оклеветанный Юрием Московским. Последнему впоследствии отомстил сын Михаила Дмитрий Грозные Очи и сам был казнён за это в Орде.


[Закрыть] Всё это было назло порядку, закону, как исключение. Теперь делают из исключения правило. Дерзкое начало!

   – Когда ему будет конец? – вздохнул Юрий.

   – Прости за ещё большее углубление в прошлое, – произнёс Морозов, – но губительная война Изяслава Мстиславича с дядей Юрием Владимировичем за Киев длилась более двадцати лет[92]92
  Речь о длительной борьбе Юрия Долгорукого с племянником Изяславом в середине ХII в.


[Закрыть]. Побеждали поочерёдно. В конце концов оба умерли, Не вкусив как следует вожделенной власти.

Князь смутился:

   – Не хочешь ли сказать: не стоит игра свеч?

Морозов пояснил:

   – Отвечаю на твой вопрос. Что касается нынешних споров, не забудь ещё одно: племянник почти впятеро моложе тебя. Стало быть, это борьба за первенство не крепкого витязя против немощного, а дитяти против матёрого. На самом же деле – кучки самовластных бояр против законного государя. Не пресечь такое – обезглавить страну! Владыка должен понять и рассудить здраво.

Соборование нарушил вошедший по собственному почину Лисица с самыми свежими новостями:

   – Высокопреосвященный близко!

–Как... уже? – вскочил Юрий Дмитрич.

Елисей доложил подробнее:

   – Он прибыл в Ярославль на Рождество Предтечево, немного помедлил: ужинал у тамошнего князя Ивана Васильевича. Тот молил его, чтобы переночевал, а утром отслужил обедню. Митрополит не послушал: на ночь глядя, продолжил путь в Галич.

   – На ночь глядя! – повторил князь.

   – Безотлагательно! – заключил Морозов.

Юрий Дмитрич распорядился немедленно выслать навстречу крепкую стражу во главе с Вепревым.

   – Пойду собирать княгиню и сыновей. Встретим первосвятителя всей семьёй.

С этими словами князь в крайнем возбуждении удалился во внутренние покои.

   – Дело суть великой важности и требует многих средств! – пробормотал, уходя, Лисица.

Морозову долго пришлось ожидать господина на большом теремном крыльце.

А солнце всё поднималось, зной всё усиливался, народ на улицах всё прибывал. Галичане, с утра напитанные слухами, жаждали лицезреть представителя русской церкви, прибывающего из далёкой Москвы. Тёплый месяц май подготовил сухой, торный путь. Один из последних весенних дней на пороге лета, весь в свежей зелени, весь в сиянии, вселял радужные надежды на торжество света над мраком, тепла над холодом, а если сказать выспреннее, – добра над злом. На сей раз стар и млад стремились не к сердцу Галича – кремнику, а на посад, к полю у озера, где возвышалась соборная церковь Преображения. Её голосистые колокола наполняли малиновым перезвоном город, воспрянувший от близнецов-будней к редкому празднику. Никто не объявлял, но все знали: здесь, перед многоглавым собором, князь встретит митрополита. Вот выехали на поле княжьи охранники, за ними – карета. Всадника Юрия Дмитрича отличили издали: могуч, дороден, мягкая, струящаяся по груди борода. А что за удальцы его сыновья! Хотя и безусые, да мужественные. Всеобщее внимание привлекли двое старших. Младший – позади них. Совсем ещё отрок. Не могуч мышцей, не широк плечьми, зато красен-распрекрасен! Кудри – кольцами, уста – маков цвет, глазищи, как у матери, – взглянет, рублём одарит! Сенные девки княгинюшку извлекают из златохрустального терема на колёсах. Нет, не хочет, чтоб извлекали, сходит сама. Дебела, дородна, красива, – ну, всем одарена! Пышный распустившийся цвет, неподвластный летам, чудесно неувядаемый!

Прибытием своих властителей любовались до того поворотного мига, когда на задворках толпы возник крик:

–Едет! Едет!

Онять-таки прежде всего показались всадники, потом колымага. В сёдлах не только воины, но и чернецы. Перед княжеской семьёй кони стали. Чернический хор запел «Спаси, Господи, люди твоя». Служки помогли первосвятителю снизойти на землю. Все головы – в его сторону. Ближний к нему край толпы в лучшем положении, нежели тот, что созерцал князя. Одни передавали другим увиденное. Задние плохо слышали.

   – Грек.

   – Грех? Он будет судить наш грех?

   – Благословляет... нет, не благословляет князя, княгиню, княжичей.

   – Ужели и нас не благословит?

Митрополит был в клобуке, покрытом белой мелкочешуйчатой тканью, Манатья на нём из зелёного бархата, с украшениями из золотосеребрянного кружева. Скрижали малиновые. На верхних – кресты четвероконечные двойные. Большие, а на них малые золотые, украшенные яхонтами и изумрудами, обведённые по краям жемчугом. На нижних – четвероугольные звёзды, унизанные драгоценными камнями. Манатья подложена камкою лазоревою. Всё это передавалось очевидцами из уст в уста. Однако вскоре послышалось и другое:

   – На горе...

   – На какой горе?

   – При въезде в город, на Московской дороге...

   – Что? Кто?

   – Ряженые! Ряженые!

Тем временем случилось необъяснимое. Князь сел на коня, владыка – в свою карету. В окружении конных чернецов и княжеской охраны двинулись вон из города. Толпа смутилась. Кое-кто пешими бросились вслед. Расстояние небольшое: улица, луг, огороды на задах поперечного переулка и – вот он, земляной вал. Все остановились. Князь в седле – у распахнутой дверцы митрополичьей кареты. Первые, прибежавшие из толпы, остановленные на дострел стрелы От вящих мужей и гостей, услышали грозные слова:

   – Сын князь Юрий! Не видывал я никогда столько народа в овечьей шерсти.

Владычная выхоленная рука протянулась, указуя. Сотни глаз устремились туда. Однако же не все поняли неудовольствие Фотия. На земляном холме плотным строем теснились чернедь-мужики из окрестных сел и деревень. Всего-то на– всего любопытные! Такую ораву в город не пустят, а поглазеть желательно. С холма весь торжественный въезд как на ладони. На что осерчал его преосвященство?

Купец из первых рядов осанисто выпятил бороду перед несведущими горожанами:

   – На мужиках дешёвая шерстяная одёжа от непородных овец. Вот владыка и усмотрел намёк: он, мол, пастырь овечьего стада!

Купцу возразил старый мастеровой, по-литовски обритый:

   – Надобно быть приглядчивее. Не трудно заметить: на холме – ни баб, ни детей. Одни мужики, и у каждого копьё, палица или сулица. А кое у кого даже меч. Вот митрополит и осадил князя, мыслившего его напугать: смерды, дескать, не воины, сермяги – не латы.

Тем временем гость с хозяином возвращались в город. К общему разочарованию, Фотий и князь, словно не замечая народа, уединились в бывшем епископском доме.

С Юрием Дмитричем был только Семён Морозов, с Фотием – Иакинф Слебятев и ещё несколько чиновных чернецов.

Тщетно галицкий князь, шествуя с архипастырем, предлагал перенести беседу в терем, где для столь важной встречи приготовлены подобающие яства и пития. Обедал же митрополит в Ярославле! Переступив порог Крестовой, Фотий изрёк:

   – Я прибыл делать дело.

Юрий Дмитрич, замешкавшись в переходе, спросил Морозова:

   – Кто собрал и вооружил крестьян на горе?

Семён Фёдорыч тихо отвечал:

   – Не ведаю.

Едва сели, помолясь, Фотий начал речь:

   – Подпиши, сын мой, вечный мир с племянником. Грамоту я привёз.

По его знаку Иакинф Слебятев извлёк и развернул свиток.

Князь пробежал глазами, возвратил, промолвил:

   – У нас на полгода перемирие. Я оное соблюдаю.

Митрополит сказал строже:

   – Подпиши вечный мир для спокойствия христиан. И я благословлю тебя, твою семью, твой народ.

Юрий Дмитрич впал в раздумье. Возникло ощущение, что над ним, по дедине и отчине первым человеком Московской Руси, возникла иная власть. Её не знал отец, по своему разумению выбиравший глаз церкви. Невольно вспомнилось временное изгнание Киприана. Не знал иной власти над собой и старший брат Василий. Сейчас же духовный пастырь мирскому не советует, а приказывает. Не разобраться приехал, даже не спорить о правах на великокняжеский стол, а велеть. Всуе были совещания с Морозовым: на какой вопрос как ответить, против каких слов что возразить. Нет ни встречных речей, ни поисков истины. Одно голое, предвзятое требование: прими, дядя, племянника вместо отца. О несогласии и думать забудь!

Юрий встал. Промелькнула мысль: озлобился Фотий за неуспех своего боярина Иакинфа, который не привёз старшего Дмитрича из Звенигорода в Москву. И ещё: кто выставил на холме встречь гостю тьму вооружённых смердов? Для чего? Показать княжью силу? Глупо!

Митрополит тоже встал. Большие греческие глаза не сулили никакой доброты. Посох, на который опирался, был тяжёл, несгибаем, каким и должен быть.

   – Не молчи, сын мой, – как будто бы примирительно сказал высокочтимый монах. А закончил сурово: – Мне достойно не твоё молчание слушать, а ответ.

Уязвлённый столь явным нажимом, князь упрямо сказал:

   – Ответ прежний: перемирие на полгода, а там пусть нас Бог рассудит.

Владыка без дальнейших слов вышел. За ним – все его чернецы.

   – Грецкий болдырьян! – с сердцем произнёс Морозов.

   – Пошто лаешься? – осудил Юрий Дмитрич.

   – Ни Боже мой! – смутился Семён. – Название сие – значит букиш, то есть столиственница, растение-бронь.

Князь тяжело вздохнул:

   – Бронь, говоришь? Похоже на брань.

Самое неприятное было сойти с крыльца бывших епископских хором. На площади у собора всё ещё стояла толпа. Стояла и не таяла, как ледяная в морозный день. Все наблюдали отъезжающую митрополичью карету с чернецами. Наблюдали безмолвно.

   – Домой! – приказал Юрий Дмитрич охране.

В теремных сенях встречали княгиня с княжичами.

   – Уехал Фотий? – сцепила руки на груди Анастасия Юрьевна. – Не благословил ни нас, ни народ!

   – Этот грек вгонит в грех! – сострил Дмитрий Шемяка.

   – С каких пор чернецы перед князьями фуфырятся? – возмутился Василий Косой.

Отец отправил сыновей. Надо было дух перевести после неудачной встречи и успокоиться. Первому же попавшемуся под руку челядинцу велел немедля призвать Ватазина, Морозова отпустил. Княгиню привёл к себе во внутренние покои, стал перед ней, вопросительно глядя, не зная, что говорить. Она сама начала речь.

   – Свет-совет мой любезный! Вижу, чую, сопереживаю твою боль. Такая скорбь от непосильной обычному человеку тяжести. Далеко, очень долго оную приходится нести. Но ведь ты не обычный. По месту, принадлежащему по праву, – великий! У кого сегодня об этом не шевельнутся уста, те завтра во всеуслышание назовут тебя великим князем! Правда восторжествует. Тогда и Фотию придётся переменить гнев на милость.

Юрий Дмитрич взял тёплые руки жены:

   – Хорошо, хорошо...

Поскрёбся в дверь и вошёл Ватазин.

   – Кто додумался собрать на валу вооружённых смердов в сермягах? – с порога оглушил его вопросом князь.

Тиун поднял брови, разинул рот:

   – Э... э... это Глеб Семёныч подсказал. Мол, знай наших!

Юрий Дмитрич поморщился:

   – Чужой дурак – смех, а свой дурак – смерть!

Гневно глянул на Ватазина:

   – Хотя нет в тебе злобства, но глупства много! И Вепреву от меня передай: он дурак, глупый воеводишка! А крутоломца Глеба чтоб через час не было в Галицком княжестве. И не возникал бы впредь! Постоянный злотворец! Скверной своей корысти ловитель!

   – Успокойся! – подошла к мужу княгиня.

Ватазин выпятился задом и прикрыл перед собой дверь.

Однако она тут же распахнулась во всю ширь. В покой торопясь вошли лекарь Вигунт и знахарь Еска, взятые в Галич из Звенигорода.

   – Беда, господин! – воздел руки немец. – В Галиче объявилась язва.

   – Гнев Божий! – подхватил знахарь. – По отъезде митрополита на Торг прибежали две жёнки. У их мужей вздулись пузыри на теле. Я призвал Вигунта. Говорит, те самые, что он видел в Новгороде Великом.

Лекарь свесил руки и голову:

   – Те, те самые...

Оба целителя, до сих пор враждовавшие, теперь объединились общим несчастьем. Юрий Дмитриевич ошеломлённо спросил:

   – Что же делать?

Немец начал уныло перечислять: очистить Торг от людей, посыпать землю гашёной известью, перекрыть все дороги в город, имущество больных сжечь...

   – При язвах, – заявил Еска, – пересекают мертвецу путь: перед погребальным шествием рубят косарём дорогу.

Князь глянул на одного, потом на другого, осенил себя крестным знамением, взял за руку княгиню, отвёл в её спальню, велел никому из прислужниц не переступать порога женской половины терема.

Анастасия, пока шла, повторяла:

   – Божий гнев! Божий гнев!

Снизойдя во двор, Юрий Дмитриевич закричал:

   – Коня!

Не успела челядь сообразить, куда князь, зачем и с кем, как он уже вылетел за ворота, пересёк площадь, промчался улицами посада, оставил позади избы подградия. Тут, на торной Московской дороге, можно было коню дать шпоры. Ветер ударил в лицо. В глазах замелькали два цвета: синий, зелёный. По левую руку – озеро, по правую – лес.

Князь летел, как на крыльях. А в голове на разный лад звучали одни и те же слова: гнев Божий, наказание Божие, кара Божия! Сам бы пострадал – стерпел. Невинные за него пострадали, – какое уж тут терпение? Тот же Кирилл Белозерский, на которого после выздоровления Настасьюшки Юрий Дмитрич молиться рад, очень верно мыслил о сильных мира сего. Блаженной памяти государь-братец показывал грамотку, присланную с Белоозера чудным иноком. Если смертельную ошибку совершит простой человек, – поучал подвижник, – то по Божьему попущению погибнет он сам. Если ошибётся кормчий, полководец, любой начальствующий, погибнут неповинные люди. Как же сурово должно воздастся на том свете душе такого вождя!

Виновный князь летел на крыльях раскаяния. Лес – справа, озеро – слева. Вот-вот дорога сделает поворот, за озером волнами соломенных крыш взгорбатится село Пасынково.

У деревянной церковки, у трехпрясельной звонницы чернела толпа всадников, стояла карета. С ближнего двора монахи несли в кожаном мешке баклагу с водой, запасались питьём в дальний путь.

Князь подскакал. Охрана узнала, не посмела остановить. Распахнул дверцу. Фотий высунулся:

   – Чего?

Юрий Дмитриевич пал на колени:

   – Смилуйся, богомолец наш! Прости моё окаянство! Из-за меня, грешного, мор напал на Галич. Свирепствующая всюду язва объявилась и в нашем крае, сразила двух человек. Сегодня двух, завтра им не будет числа. Умилосердись, отче, вернись, благослови моих галичан и моё раскаяние!

Фотий молча жевал губами, наконец, сухо произнёс:

   – Подымись с колен, сын мой. Сядь на конь. Я последую за тобой.

Солнце после Предтечева Рождества одолело новую высоту и сияло гордо. С тем же победным чувством зазвонили колокола. Поле у собора Преображения вновь стало заполняться народом. Митрополит возвратился! Он стоял на высокой паперти, воздев руки, сложив персты для благословения. Меднокудрый, меднобородый иеродиакон, митрополичий глашатай, медным басом большого колокола возглашал творимую владыкой молитву, дабы слышали все.