Текст книги "Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

13

Князь проснулся в жениной спальне. Слюда в оконных ячейках рдела под взошедшим солнцем. Проспал! У Пречистой ранняя служба началась. В златоверхом тереме государь-братец поутренничал и заседает с боярами. Продрых Юрий Дмитрич, спелёнутый, как коконом, приятной теплотой своей жены. Который год супруги неразлучны после его похода на Смоленск. Анастасия снова на сносях. Первенец, названный Василием в честь брата, уже топает и произносит «тата». Теперь князь ждёт дочери, княгиня ещё одного сына. Второй наследник должен подкрепить первого, дабы род Юрия по мужской линии рос, цвёл и плодоносил. Мало ли какая выпадет судьба. Может быть, высшая? У Софьи же Витовтовой с мужским наследством нелады. Родился сын Данило, жил пять месяцев. Только что схоронен сын Семён, трёх месяцев не жил. А как в отцовом завещании прописано? «По грехам отымет Бог сына моего князя Василия (умрёт бездетным), а кто будет под тем сын мой (заведомо известно, – Юрий), ино тому сыну моему княж Васильев удел», то есть великое княжение. Такое рассуждение от своей милой половины Юрий, обуреваемый неистощимым страстным чувством, слышал довольно часто. Привык. Отвечал смехом: «Голубка с задатками орлицы!» Давно уже им надо спать отдельно по причине её тяжести.

Вчера случилось светопреставление. Средь бела дня с чистого неба обрушился на город неземной, вводящий в столбняк, грохот. Стало быть, Господь разгневался, ибо когда, по уверенью дедов, под ногами была тряска и шум шёл из-под земли, а не с небес, всеведы говорили: нечистый взъерепенился! За что же ныне Божий гнев? Предвестник худа? И так худого позади хоть отбавляй. Великий князь Рязанский Олег преставился. Пришлось заключать новый договор с его наследником. Шурин Фёдор обязался считать Василия Дмитрича «старшим братом», Юрия – себе ровней, следующих за ним – младшими. Коробила такая лестница! В ней второй по старшинству московский князь с рязанским подколенным – на одной ступеньке. Анастасия успокаивала: «Не казнись. Настанет твоё время, всё переиначишь». А каково Андрею и Петру? Стали младше рязанца! Зачем им такой «старший брат»? Путаницу сотворил Василий! Забыл при этом меньшего из меньших – Константина. Тот вырастет, кем станет для него Фёдор Рязанский? Ужели отцом?

Юрий вернулся мыслями к грому небесному. Вечером пришёл сосед Данила Чешко. Рассказал, что невиданные молнии, которые и в терему ослепили, предупреждая каждый громовой удар, многих людей на улицах побили. Одна попала в церковь, выстроенную, обихоженную матунькой, и несколько икон спалила. Боже правый! В Чудовом монастыре архимандрит и чернецы от страха пали на пол, целый час лежали обмерши. А на архимандритовом дворе от молнии погиб монах. После такого рассказа Анастасия побоялась спать одна. Юрий охотно возлёг с нею. От любимой, словно от цветка, исходил сладостный запах. Не притирания искусственные пахли, а сама, будто бы кто-то умастил елеем. Князя окунали в тёплое блаженство Анастасиины добрые токи: жена делилась с ним внутренней силой. Соприкасаясь, забывал всё, что могло тяготить разум.

Но чуть не каждый день рождает неприятности. Вот старец Олег умер. Вместе страдали душами в Смоленске и – нет Иваныча! А как сбылось его предсказание. Витовт дважды осаждал Смоленск. Бил бесполезно пушками, буравил неудачными подкопами. Не взял. Однако сторонники его росли. Взбешённый Святославич казнил скрытых врагов, а они множились. Казалось, отрубаемые головы чудесно могут прирастать к плечам. Было яснее ясного: не пушками возьмёт литвин твердыню, а изменой!

Юрий с государем-братом в жару пил охлаждённый квас в Набережных сенях, когда проворный челядинец возвестил прибытие великого князя Смоленского. Василий давно ждал, выслал по его просьбе опасную грамоту[62]62
  Опасная грамота – охранная, оберегающая, дающаяся для безопасного проезда.


[Закрыть] братнему тестю. Святославич низко склонился перед ним, сухо кивнул одноименцу-зятю, ибо меж ними кошка пробежала со дня взятия Смоленска. Василий по обычаю поздравствовался, Юрию подал знак остаться при беседе, как знатоку смоленских дел. Святославич начал говорить: «Тебе, Василий, всё возможно. Витовт – твой родственник. Дружба у вас теперь. Помири, чтобы не обижал меня. Если же ни слёз моих, ни твоего дружеского совета не послушает, помоги силой, не отдавай на съедение. Хочешь, возьми город за себя. Лучше ты владей, а не поганая Литва!» Василий слушал, изредка кивал, потом пообещал: «Подумаю». Проводив гостя, сказал брату: «Ой, Гюрьга, неприятен мне этот человек! Сколь хороша у него дочь, и сколь у него с ней... ну-у-у... ничего общего!» Про себя Юрий согласился с братом, вслух же о Смоленске рассудил: «Город искони русский, да сейчас против могучего Витовта нам за него не устоять стеной». Василий изумлённо поднял бровь: «Иногда, Гюргий, в самых трудных рассуждениях ты прав!»

С той внезапной встречи одноименцы, тесть и зять, почти не виделись. Святославич приезжал проведать дочь. Юрий Анастасий ничего не сообщил о казнях после взятия Смоленска, родитель это понял и тоже довольно молчал. Как было княгине догадаться о неприязни между мужем и отцом? Оба словно согласились благоразумно держать её в неведении...

Она раскрылагочи вслед за проснувшимся супругом.

   – Заспались? Как поздно! А мне всю ночь виделись молнии, слышался гром. Как страшно!

Князь бережно обнял носительницу новой жизни, драгоценную свою княгиню, чуть прикоснулся соскучившимися устами к её плечу и осторожно встал с ложа.

Пришла служанка Васса обиходить госпожу. Анастасия, провожая взглядом мужа, попросила:

   – Навещай почаще. Чую, время моё близится.

Приоткрыв дверь, задержался, оглянулся. Лик Настасьюшкин не вызвал ни малейших опасений за неё.

На своей половине сходил в мыленку. Там встретился с Ивашкою Светёнышем, коего выпросил у Галицкого и сделал своим служкой. Всегда неразговорчивый, как неодушевлённый, Светёныш на сей раз изрёк:

   – Борис Васильич молится в Крестовой. Заждался твою милость.

Бывшего дядьку князь встретил у двери в Крестовую.

   – Здоров ли, друг мой? О чём Бога просишь?

Галицкий имел печальный вид.

   – О матушке твоей молюсь, нашей княгинюшке, Овдотье Дмитриевне.

   – Что? – дрогнул Юрий.

Боярин, испугавшись его страха, успокоил:

   – Милостивица наша здравствует. Только, слышно, уходит нынче в свой Вознесенский монастырь. Хочет принять ангельский образ.

Сын знал желание матери, однако полагал: его осуществленье где-то далеко. И вдруг сегодня...

Галицкий, видя его смущение, назвал причину:

   – Брат её, твой дядя, Василий Суздальский, скончал жизнь в Городце. Заполночь пришло известие. На похороны государь ехать не хочет. Овдотья Дмитриевна не может. Одним словом...

Что одним словом? Не договорил. Поутренничали вдвоём молча. Юрий размышлял о враждовавшем дяде, гневливом брате, смущённой матуньке. Долго Семён с Василием промыкались в Орде, искали силы, чтоб возвратить Суздаль, Нижний Новгород. Всё тщетно. Семён смирился пред великим князем, вызволил из тесноты жену с детьми, уехал в Вятку, там вскоре и умер. Теперь умер Василий прозвищем Кирдяпа, тоже смирившийся, скучавший в Городце. Как рвалось сердце матуньки меж братьями и старшим сыном!

   – Отправлюсь к государю в златоверхий терем, – решил Юрий. И попросил бывшего дядьку: – Сопроводи меня.

Лето было в разгаре. Тополиный пух плутал в пространстве, попадая в очи, ноздри... Солнечный день слепил. По узким людным улицам кони медленно тащили колесницы, как улитки свои домики, а в домиках-то луноликие подруги кремлёвской знати. В опущенном окне кареты конный Юрий встретил постаревшую Елену Ольгердовну. Поздравствовался.

   – Как дядюшка?

   – Плох Владимир Андреевич. Ох, плох! Увожу в Серпухов. Тут иноземные лекари залечат.

В Набережных сенях столкнулся с Софьей Витовтовной. Великая княгиня выглядела довольной. Может быть тем, что затмевавшая её свекровь уходит в монастырь? Пухлые щёки её более набухли, тонкие уста змеились. Принимая поклон деверя, спросила:

   – Твоя Настаска-то скоро опростается?

Юрий отвечал учтиво:

   – Спасибо на внимании. Анастасия Юрьевна вот-вот должна родить.

Завидно неудачнице! Чужие сыновья колют глаза.

Великий князь принял брата в деловом покое за большим столом, заваленным листами пергамента и писчей бумаги. Он в противоположность татуньке любил письмо.

   – Присядь со мною, Гюргя, – придвинул мягкое кресло. – Выслушай известие и просьбу.

Юрий насторожился: братнее лицо не радовало.

   – Чего так грустно ожидал, то и случилось. Позавчера Смоленск отдался подоспевшему Витовту.

   – Ужели? – вскочил Юрий. И подумал: «Вот он, гром небесный!»

   – Чему дивишься? – вскинул хмурые очи старший брат. – Пока твой тесть выклянчивал здесь моей помощи, его бояре, родичи казнённых, послали звать Витовта: «Приди скорее, прежде чем наш князь вернётся с московским войском». Тестюшка мой пришёл и взял город. Проворный Елисей Лисица пять коней загнал, чтоб срочно сообщить. Теперь ходи и думай: может, так лучше?

Братья помолчали. Юрий в душе не согласился, что так лучше. Однако не имел уверенности, полезнее ли было бы помочь силой Святославичу сберечь своё великое княжение.

Государь-братец попросил:

   – Поезжай с матунькой в обитель. Проводи её: сегодня постриг. Мне недосуг: улан-царевич прибыл из Орды. Надо договориться о подмоге. Не покусился бы литвин на наши слабые окраины.

Юрий наклонил голову. В дверях услышал:

   – Зайди вечером. Доставь матунькино благословение. Я инокиню после навещу.

На женской половине встретилась постельница Анютка. Она и доложила Евдокии Дмитриевне о сыне. Юрий был принят в Передней. Великая княгиня-мать вышла, готовая к выезду. Сын бросился к ней:

   – Сколь скорбное известие услышал я сегодня! Ты покидаешь мир?

Матунька с сияющим лицом поправила:

   – Радостное известие!

Юрий искал причины:

   – Что тебя подвигло? Смерть братьев, моих дядей?

Княгиня покачала головой:

   – Сие пережила. Все смертны. На всё Божья воля. Но вчера во сне я лицезрела ангела. Проснувшись, чувствую: лишилась дара речи. Анютке показала знаками, чтоб подала икону, дабы приложиться к ней в надежде обрести возможность говорить. Постельница в расстройстве чувств не с моего киота сняла образ, а сбегала к себе в спальню, принесла... Гляжу, глазам не верю: архангел Михаил! И, только что не могшая произнести ни слова, я воскликнула: «Он точно в таком виде явился мне!»

Сын вымолвил:

   – Ниспосланное свыше чудо!

Евдокия Дмитриевна кивнула:

   – Вот оно-то и подвигло торопиться с постригом.

Вышли в Набережные сени. Встретили Галицкого, что расстался с князем перед его свиданьем с государем, сказав: иду, мол, по своим делам. Теперь он будто ждал матери с сыном. Поприветствовал её и выразил желание:

   – Дозволь, великая княгиня-матушка, сопутствовать сегодня твоему уходу.

Она доброй улыбкой разрешила.

В «царицыной», как называла ещё мамка Домникея, карете пересекли Великокняжескую площадь, проехали Архангельский собор, помчались правой стороной Спасской улицы к воротам, где за бревенчатой стеной обители, построенной стараниями Евдокии Дмитриевны в честь Вознесения Господня, высился каменный, ещё не завершённый храм.

   – Здесь я упокоюсь, – взглянула на него великая княгиня, выходя с помощью Галицкого из кареты.

Юрий шёл рядом, наблюдая у монастырских врат череду нищих. Вдруг у боярина Бориса вырвался возглас. Но тут же князь был отвлечён голосом нищего-слепца, что от входа в монастырь полз к матуньке, протягивая руки.

   – Боголюбивая княгинюшка, кормилица нищих! Ты обещала мне во сне даровать зрение. Исполни же слово твоё!

Евдокия Дмитриевна, не обращая на него внимания, как бы нечаянно приопустила длинный рукав тонкого летнего платья. Слепец мгновенно ощутил его в руке, отёр глаза и встал с колен.

   – О! – молвил, изумлённо поводя очами, как бы сызнова воспринимая Божий мир. – О, благодать!

Торопясь, стал земно отбивать поклоны вслед.

Борис Галицкий зашептал Юрию:

   – Это же тот самый, Афонка Собачья Рожа, что спьяну в кабаке повторял хульные измышления о вдове Дмитрия Ивановича и ослеп. Вот совпадение!

Князь бросил взор на прощённого слепца:

   – Не совпадение, а искупление греха.

Матунька остановила провожатых у привратницкой:

   – Не ходи далее, Георгий. – Перекрестила сына. – Будь справедлив во всём. – Ещё раз перекрестила. – Государю-брату передай благословение и пожелание наследника. – Галицкому сказала: – Боярин Борис, остерегай князя от дурного. Бог будет тебе судья.

Потомок галицких княжат едва успел припасть к её руке.

Пришлось вернуться в златоверхий терем не в сёдлах, как положено мужчинам, а в карете. Будет теперь ветшать богато изукрашенная колесница без царицы.

Юрий жалел, что матунька не разрешила переступить порога женской обители. Где-то в глубине души лелеялась надежда хоть на миг узреть бывшую мамку Домникею, в иночестве Мелетину.

Галицкий же по пути вспомнил, как при нашествии Тохтамыша великая княгиня доверила ему на сохранение великокняжеские ценности, и как он справился с таким труднейшим делом, приобретя боярство. Юрий, слушая воспоминания бывшего дядьки, думал о Настасьюшке и с беспокойством повторял мысленно её слова: «Почаще навещай. Чую, время моё близится». Простясь с боярином у Красного крыльца, высказал просьбу:

   – Загляни к моей княгине. Как она там?

Полный пережитых впечатлений, поднявшись в златоверхий терем, младший брат не постучался к старшему. Вошёл, задумавшись, в государев деловой покой и тут же поругал свою забывчивость. Застал, чего не хотел видеть и слышать.

Брат бегал по покою, потрясая кулаками. Вдругорядь свергнутый смоленский князь стоял, потупясь.

   – Ты, – кричал Василий, – ты виноват! Мыслил обольстить меня лукавыми словами. «Будь моим великодушным покровителем! – передразнил великий князь несчастного союзника. – Будь государем моим и смоленским! Желаю лучше служить тебе, нежели зреть иноплеменника на престоле Мономахова потомства!» Лестные глаголы! Что за ними? Смоленск не мог сдаться Литве без твоего ведома.

Убитый горем Святославич заверял:

   – Бояре, говорю, бояре виноваты. Крамольники! Ты медлил, а они...

   – Да, – перебил Василий, – я слишком терпеливо медлил. А теперь скажу: нет у тебя защиты на Москве. Нет даже безопасности. Живи, как знаешь!

   – Что ж, – пробурчал изгой. – Благодарствую на откровенности. Пойду искать защиту с безопасностью в великом вольном Новгороде.

И, не взглянув на зятя, вышел.

Юрий укорил брата:

   – Это чересчур!

Великий князь взял себя в руки, сел в кресло.

   – А что мне, воевать с Витовтом за Смоленск? Да я лишусь Москвы! Тесть твой союзник без единого воина за пазухой!

Чуть оба успокоились, завели речь о матуньке. Младший поведал старшему о чуде исцеления слепца. Василий встал, задумчиво взглянул на образ в красном углу, с глубоким чувством тихо промолвил:

   – Святая женщина!

Расстались, сговорившись вместе навестить родную инокиню после пострига.

В Набережных сенях к страшному своему изумлению Юрий снова встретил Галицкого. Бросился к нему:

   – Что?

Бывший дядька поспешил пошире улыбнуться:

   – Поздравляю, князь, со вторым сыном!

Лобзания, объятья и – бегом с Красного крыльца к коням...

В доме, словно в улье, всё в движении: челядь снуёт, сенные девки гомонят, дворский Матюша Зарян с ног сбивается:

   – О, господине, пир готовим!

В больших сенях уже – сбор ближних: Данила Чешко, Семён Морозов, прибывший недавно по удельным надобностям звенигородский молодой боярин Глеб Семёныч. Добрые, приятные люди!

Счастливый Юрий, не дослушав поздравления, опрометью – к жене.

Она лежала в спальне, где нынче с ней простился. Рядом – новый человек, спящий малютка, коего так ждали с обоюдными мечтаниями. Юрий припал к влажному лбу Анастасии.

   – Чудотворница моя!

Она как будто показалась пасмурной. Супруг забеспокоился:

   – Страдала?

Мотнула головой:

   – Страдала от короткого прощания с отцом. Бедный, обманутый, вдругорядь изгнанный! Твой брат с ним поступил жестоко.

Юрий пытался оправдать Василия:

   – Не было выхода.

Бывшая княжна Смоленская суровым голосом провидицы подчёркнуто неторопливо изрекла:

   – У московлян найдётся выход, когда Витовтовы головорезы им самим покажут зубы. – И присовокупила: – Под городом Коложем они две лодки накидали мёртвыми детьми. Такой гадости не было с тех пор, как стала Русская земля!

Опущенный с неба на землю, потрясённый князь гладил дрожащей рукой густые смоляные волосы княгини и не находил речей утешить, а верней, утишить. Она притихла, глядя на него. Голос перешёл со звонких вершин к нижним мягким звукам. Очи из суровых стали ласковыми, уста коснулись мужней руки.

   – Не ставь во грех то, что услышал. Сорвалась, исправлюсь. Я по тебе, свету моему, весь день скучала. И, когда мучилась, тщилась представить возле себя. Мне оттого делалось легче. Очистимся же от дурного. Наполнимся великим, долгожданным счастьем. У нас сегодня двое сыновей! Василий и...

Князь вглядывался в ясное младенческое личико.

   – И... Святослав, – предложил он, вспомнив Настасьина деда.

Внучка Святослава Ивановича Смоленского, костью павшего в битве с литовцами, перебила мужа. Неоспоримо назвала:

   – Дмитрий!

Он благодарно многажды расцеловал жену.

   – Пусть будет Дмитрий Юрьич, внук Донского.

Мать с отцом безмолвно, бесконечно созерцали новорождённое дитятко, пытаясь в радужных мечтаниях предвосхитить его большую жизнь. И надо ж было в эти светлые мгновения подкрасться злой нечистой силе и повторить в Юрьевых мыслях слова новгородского провидца Мины Гробова: «Родит тебе троих сынов. Наберись духу: первый будет ослеплён, второй отравлен, третий умрёт юным беспричинно».

«Сгинь, нечисть! Сгинь, нелепица!» – перекрестился Юрий. Встав, перекрестил и младенца. А неслышный голос, завладевший разумом, зловеще произнёс: «Это – второй!»

14

Лето от сотворения мира 6915-е[63]63
  Летосчисление в Древней Руси велось от сотворения мира, то есть за 5508 лет до Рождества Христова.


[Закрыть] казалось Юрию Дмитриевичу счастливым. Любезная сердцу Анастасиюшка родила третьего сына и настояла наречь его тоже Дмитрием. В отличие от второго назвала младшего Красным, ибо младенец всех поражал ангельской красотой: личико чистой белизны, волосы вьющиеся, глазки большие и столь выразительные! Кажется, вот-вот выскажут нечто приятное. Князю не очень-то нравилось, хотя и хорошее, прозвание младшенького, как вообще всякое прозвание, потому что и старшие сыновья не обошлись без прозвищ, данных посторонними. Василия прозвали Косым. Одним глазом он и впрямь будто засматривался вправо, чуть-чуть, едва заметно. К Дмитрию прилепилось словцо «Шемяка», оттого, что сызмала шепелявил, пришёптывал. С возрастом пройдёт, а всё равно мирись с прозвищем. «Второго Дмитрия назовём Красный, – решила Анастасия. – Остроумцы что-то придумают: ан, опоздали!» Князь смеялся и не перечил. Пусть будет второй Дмитрий. Можно ли отказаться от повторной чести, оказанной царственному его родителю? Спасибо столь почитательной Настеньке! Жаль, не застал невестушку государь-свёкор Дмитрий Иванович.

Лето, казалось, во всём угождало: и вёдро в меру, и невёдрие в меру. И комаров не густо, – ветерок разгоняет. А пыль чуть скопится – дождик прибьёт. Грязь чуть разжижется – солнышко высушит. Цветов, куда ни кинь взор, как свадебных денег на паперти. Травы на Великом лугу – по пояс.

Собрались с Анастасией в поездку, долгожданную: посетить свой удел Звенигород, куда душа жены давно рвалась, на свой простор, в свою крепость, в свой собственный терем. Приезжавший звенигородец Глеб Семёныч живописно изобразил удельные прелести. А Борис Васильевич Галицкий прямо-таки влюбил княгиню в тамошние красоты и заочно в тамошних людей.

Князь Юрий вернулся домой под вечер. Полдня сидел со старшим братом в златоверхом тереме, после навестил болящего соседа Данилу Чешка. У государя Василия возник ворох новых забот. И все они – вокруг будущего митрополита. С тех пор, как преставился Киприан, вот уж год длится распря между Москвой и Вильной, а также меж Вильной и Царьградом. Витовт послал к патриарху епископа Феодосия Полоцкого, тоже грека, но любезного литовскому самовластцу, как представителя Западнорусский церкви. Однако византийские власти пренебрегли Витовтовым мнением. Прислали, хотя и грека, да не Феодосия, – Фотия. Он, едва побыв в Киеве, устремился в Москву. Литвин вскипел, запретил новому первосвятителю вмешиваться в западные дела, вторично отправил к патриарху для посвящения своего человека, Григория Цамблака, образованного монаха румынского происхождения, родившегося в Тырново и к тому же дальнего родича усопшего митрополита Киприана. Опять-таки великий литвин не достиг своего: Цамблак по неизвестной причине отказался от кафедры и удалился в Молдавию. Столь трудная затея Витовтова на гребне успеха рухнула.

Государь-братец с удовольствием во всех подробностях пересказал случившееся Юрию и со вздохом облегчения завершил: «Теперь можно спать спокойно».

Готовясь провести последнюю ночь в Москве, перед долгой разлукой с ней (когда ещё и зачем вернётся!), князь повелел позвать дворского Гаврюшу Заряна, чтоб дал распоряжения о сборах и об отъезде, сам же взошёл на женскую половину: как живёт-может Настенька? С утренней трапезы не видались!

Княгиня – вот неожиданность! – пребывала в слезах.

   – Что с тобой, свет мой?

Молчание.

Лежит ничком на смятом одре. Чёрная рубашка, чёрные волосы струятся по изголовью, руки в чёрных перчатках обрамляют голову, как бы заключают в замкнутый круг.

   – Какое стряслось несчастье, любовь моя?

Сквозь всхлипы, преодолевая рыдания, Анастасия вымолвила с трудом:

   – Оставь меня! Сама всё переживу. Не спрашивай ни о чём.

Князь постоял над ней, убеждая, что они – одна душа в двух телах – ничего не могут переживать порознь. Исчерпались уговоры.

Он вышел кликнуть Вассу, наперсницу госпожи, наверно, знающую причину происходящего. Вместо неё столкнулся с дворским.

   – Ищу тебя, господине, не доищусь, – посетовал Матюша Зарян. И мрачно объявил: – Человек от государя Василия. Ждёт в сенях.

Юрий поторопился в сени, смущённый мрачностью дворского. Челядинец златоверхого терема, то ли Кондрат, то ли Игнат, имя путалось, стоял, свесив голову, мял картуз. При входе князя сказал:

   – Государь Василий Дмитрич просит твою милость тотчас быть в Вознесенской обители. Великая княгиня-мать, в иночестве Евфросиния, нынче ополдень предала Богу душу.

Юрий остолбенел. Когда же, пришедши в себя, собрался заговорить, человек исчез. Дворский был рядом. Видимо, заранее осведомленный, промолвил:

   – Трудно будет тебе, господине, ехать в седле. Пойдём, спустимся, карета готова.

Едучи, князь листал память, как книгу, искал время, когда в последний раз видел матуньку. Ныне июнь, седьмой день, вторник. А пять месяцев тому, в январе, сидел рядом с ней в доме Вельяминовых. Сын покойного бывшего тысяцкого Василья Васильича, ближний боярин государя-братца, Полиевкт выдавал дочь за Петра Дмитрича. Помнится, тогда ещё великая княгиня сказала: «Вот и все мои сыновья женились». Юрий же возразил: «Константина забыла». Евдокия Дмитриевна тяжело вздохнула: мал удел у младшего – Тошна да Устюжна. Не успел отец как следует оделить родившегося перед самой своей кончиной. «Государь отправляет его воеводой во Псков. Через месяц отбудет», – сказала мать опечаленно. Недолюбливал Василий последыша, хотя и не показывал виду: нрав был у Константина крут. Теперь он из дальних далей не поспеет на матунькины похороны. Погребут без него. Печаль, да и только!

Из монастырской привратницкой старая монахиня проводила князя в деревянную церковь, что рядом с соборной каменной, недавно заложенной стараниями Евдокии Дмитриевны, ещё недостроенной. Матунька завещала схоронить её в новом храме, уж каков есть. Доведут своды, покроют, будет лежать в завершённом. Помнится, государь в ответ на её просьбу решил, что новый храм Вознесения станет усыпальницей всех великих княгинь.

У гроба собрались сыновья во главе со старшим. Юрий склонился, припал к освящённому венчику на лбу матери. Смерть разгладила все морщины. Инокиня Евфросиния вновь выглядела красавицей Евдокией тех времён, когда показывала Юрию и Василию вериги на своём теле.

«Боже мой! – билась мысль в сыновней голове. – Зачем создаётся столь немыслимая красота на земле? Есть лица – глаз не отведёшь; цветы – не налюбуешься; сочетание трав и дерев, – колдовски влекущие своим видом. Зачем? Чтобы тут же исчезнуть? Для кого? Для непостижимого и незримого?»

Юрий при малейшей возможности рад был любоваться красотой матери, да мало выдавалось таких минут! Теперь свято береги образ в памяти, чтобы не затуманился, не истёрся.

Игуменья объявила: отпевание будет здесь же. А затем – погребение в каменном недострое.

Василий сел в Юрьеву карету. Пётр с Андреем отъехали верхом. Улицы Кремля, за день протопленные солнцем, источали тепло и вкусные запахи, ибо пришёл час вечери. Юрий посетовал, что древний обычай хоронить усопших до наступления ночи порой вынуждает к излишней спешке. Василий сказал, что вчера был у матери. Чувствовала себя неважно. А всё же – ранняя смерть! Годы-то небольшие: полвека – разве это жизнь?

Остановились у великокняжеских ворот. Государь внезапно мрачно заглянул в глаза:

   – Как мыслишь о нынешней страшной новости?

Полагая, что речь о кончине матери, Юрий не находил слов. Пожалуй, всё сказано.

   – Я послал вестоношу в твой дом, – сообщил великий князь. – Хотя гонец был и утомлён. Ты видался с ним?

   – Человека твоего видал, – растерялся Юрий.

Государь скривился от такого непонимания.

   – При чём человек? Одноименец твой, тесть твой, Юрий Святославич, совершил неслыханное злодеяние.

Князь быстро вспомнил: как ему было ведомо, Юрий Смоленский не поладил с Великим Новгородом, привычный к самовластию, не потерпел веча, прислал к Василию с просьбой о дружбе, с изъявлением покорйости. Государь дал ему в наместничество Торжок, где он разделил власть с другом, князем Семёном Мстиславичем Вяземским. Всё шло хорошо. Оба прекрасно ладили. В чём преступление? Повоевал не там? Жестоко обошёлся с новгородцами? За это свет Настасьюшка, выслушав вестоношу, так бы не убивалась. Вот незадача! Пока сидел у больного Чешки, старший брат принял и переслал гонца. Анастасия в мужнино отсутствие встретила его и... нет конца слезам! Князь ничего не понимал.

   – В реке, что ли, наполнял лодьи мёртвыми детьми? – вспомнился рассказ жены о гнусностях литовских, коих не было с тех пор, как стоит Русская земля.

   – При чём река, при чём дети? – не знал такого случая старший брат. – Знаком ты с Семеоном Вяземским? Нет? Ну, Бог с ним. Не в князе дело, а в его княгине. Жена Симеонова именем Юлиания – ни в сказке сказать, ни пером описать! Женобес, тесть твой, воспылал вожделением к красавице.

   – Осквернил ложе друга? – предположил Юрий.

   – Если бы! – хмыкнул великий князь. – Преступление было бы вполовину меньше. Мерзкое, но хотя бы уж не кровавое. Да какое там! Пробовал соблазнять. Напрасно! Измышлял коварные хитрости. Тщетно! Короче, не превозмог женской добродетели. И вот в своём доме на весёлом пиру помутился разумом. Застолье было втроём. Дьявольским наущением безумец выхватил меч и насмерть поразил Симеона.

Юрий вспомнил Смоленск и промолвил:

   – Одноименец мой в одержании бывает жесток!

Василий перевёл дух, прежде чем продолжил:

   – Убийство Вяземского было только началом его жестокости. Мнил привести в ужас Юлианию, насильно овладеть ею...

Юрий закрыл руками лицо:

   – Боже правый!

   – Однако же какова княгиня! – воскликнул великий князь. – Жажда супружеской непорочности придала ей отваги. Взяв нож, метнула насильнику в горло, но попала в руку. Любострастие сменилось неистовством. Догнав несчастную на крыльце, он тем же мечом, обагрённым кровью её супруга, изрубил княгиню в куски.

Юрий Дмитрич потерял речь. Как безумный, глядел на брата. Одна мысль казнила: покинул Анастасию, не ведая причин её горя! Прощаясь с государем-братом, спросил:

   – Где Каин?[64]64
  Библейский Каин, сын Адама, убивший брата своего Авеля.


[Закрыть]

Василий вымолвил неуверенно:

   – Слышно, в Орде.

Юрий не помнил, как доехал до дому. Бросился наверх, распахнул дверь Анастасииной спальни. Пусто. Кликнул Вассу. Не знает, где. Устремился в Крестовую: никого. Посмотрел у себя: нет. В столовой палате? А что там, если не время трапезе? Дворский Матюша Зарян... не видел! Вознамерился было собрать челядь, всю до единого. Матюша отговорил: огласка! Князь по наитию сошёл вниз, заглянул в нетоплёную пустую баню.

Анастасия сидела на скамье, скрыв лицо в ладонях.

Уговоры длились до того часа, когда пришла пора ехать в монастырь.

   – Прости, свет мой! – позволила отнять руки от лица княгиня. – Чуть не совершила над собой дурного, будучи уверена, что ты теперь пренебрежёшь мною. И вот повинная вдвойне: у тебя горе, а я присовокупила к нему другое. Сознаю всю неправоту свою. Не поставь во грех.

, Князь вновь и вновь убеждал, что она безгрешна, что любовь его при общем горе только сильнее. Пусть же и её любовь даст ей силу. Анастасия взяла себя в руки и прониклась столь большим чувством к мужу, что оказалась способной сопровождать князя при погребении великой княгини-матери.

Лишь перед вратами обители, перед тем как покинуть карету, призналась:

   – Стыд за родителя сжигает меня!

Князь воскликнул:

   – Даже не мысли! Я, Юрий Звенигородский и Галицкий, во всём, пред всеми – твоя защита!

Карета с княжеской четой отбыла от усадьбы вовремя. Однако оказалась неожиданная заминка. От Вознесенского монастыря пришлось возвращаться к Пречистой. Как выяснилось, государь настоял, чтобы отпевание совершилось в Усненском соборе. Гроб с телом только что установили посреди храма. В ногах и изголовье ещё не были зажжены подсвечники. Василий с братьями стоял по правую сторону от усопшей, Софья Витовтовна с жёнами Юрия, Андрея и Петра – по левую. Из алтаря вышел епископ Илларион, бывший архимандрит Симонова монастыря, поставленный ещё митрополитом Киприаном в Коломне. Владыку сопровождал большой клир. Хор тихо начал: «Со свя-ты-ми у-поко-о-ой». Запоздавший служка поспешал возжечь свечи у гроба. Юрий заметил, как протянутая рука с огнём вдруг дрогнула и зависла в воздухе. Ближняя свеча возгорелась сама собой!

Князь сжал руку государя-брата. Тот молвил: «Вижу!» По храму прошелестел шёпот, перешедший во всеобщий вздох, ибо язычки пламени на свечах непостижимым образом возникали один за другим.

   – Господи! – произнёс епископ, осенясь крестным знамением.

Все стали креститься, читать молитвы. Заупокойная служба задержалась. Ведь отпевание было освящено явным чудом. Это особым благоговением вдохновило лица молящихся.

Юрий, не отводя взора от огней, набрался духу шепнуть Василию: