Текст книги "Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Карета княгини остановилась невдалеке от паперти. Сама же Анастасия с княжичами у нижних ступенек ждали владычного благословения.

Князь, простоволосый, приближался к первосвятителю по проходу, отжатому охраной в плотной толпе. Шёл, как майский пеший чёрный жук с короткими накрыльниками. И слышал слова молитвы:

   – Владыка, Господи Иисусе Христе, Боже наш, долготерпевый о наших согрешениях и даже до нынешнего часа приведый нас...

Люди во всей многоликой массе не перемолвливались, не перешёптывались, только дышали. Дыхание галичан, казалось, колыхалось волнами в ушах Юрия. Народ дышал, как единый кузнечный мех необъятным глазу размеров, дышал надеждой.

Князь подошёл под благословение при последних словах молитвы:

   – ...Ты бо еси воистину истинное веселие... И Тебе славу воссылаем... ныне и присно...

Когда благословлённый Юрий Дмитриевич отошёл, к нему протиснулись и приникли лекарь Вигунт и знахарь Еска.

Первый прошептал в самое ухо, перекрывая колокольный звон, иеродиаконский бас:

   – Больных больше нет. Мор остановился.

Второй утешил:

   – У двух заболевших оказались багровые, а не синие пузыри. Багровые на третий день вытягивают. Приходит выздоровление.

Звенигородский и галицкий владетель дожидался владыку, опершись о сквозной церковный заплот. Чудо отступило? Бог смилостивился? Гора с плеч!

Фотия от соборной церкви к хоромам святительским служки повели по проходу, который стерегла княжеская челядь. Юрий Дмитрич присоединился к митрополиту.

В Крестовой, как давеча, сели друг против друга, как будто и не было никакой размолвки. Иакинф Слебятев вновь подал тот же свиток. Князь сызнова пробежал его хмурым взором. Чернец протянул заточенное писало, только что обмакнутое в орешковую жидкую краску для письма. Фотий наблюдал за Юрьевой рукой. Вот она решительно вознеслась, но не опустилась, задумчиво застыв над серым пергаментом.

   – Высокопреосвященный владыко, – тихо промолвил князь. – Мне, сыну Дмитрия Ивановича, героя Донского, никак не можно навек, добровольно отказаться от своих прав. Дабы желаемое тобой приобрело законные основания, нужен третейский суд, коему я подчинюсь безусловно. Кто из наивящих особ может стать третейским судьёй? Прежде мы привыкли уважать волю ханов ордынских. Сейчас правит в Больших Сараях Улу-Махмет. Не кажется ли тебе уместным обратиться к его суду? Не к Витовту же, не к Ягайле, латынам?

Фотий поморщился, потом усмехнулся в аспидно-чёрную бороду:

   – По-твоему, басурман приличнее?

Князь тоже отвечал улыбкой, как можно более доброжелательной:

   – Что бы там ни было, всё-таки это наш басурман!

Митрополит велел своему боярину:

   – Внеси исправление в грамоту.

Слебятев в оберегаемой всеми торжественной тишине склонился над свитком. Древние стены дома почти неслышно, как бы потусторонне, потрескивали. Капля воска упала на медь подсвечника.

Князь, приняв исправленный лист, узрел, что отныне он признает старшинство племянника, обязуется не искать под ним великого княжения сам собою. Но искать ханом. Кому хан даст ярлык, тот и будет великим князем. До тех пор между сторонами заключается нерушимый мир.

Юрий, завершив чтение, немедля приложил к свитку свою руку.

Фотий поднялся, тяжело опираясь на посох.

   – Я, богомолец наш, завтра же пошлю в Москву двух бояр, – пообещал князь, – для заверения племянника в покорности и любви. Пока хан не рассудит нас.

Митрополит кивнул одобрительно, ещё раз благословил. Ночевать в Галиче решительно отказался, отговорясь обилием неотложных церковных дел.

Юрий Дмитрич проводил его поезд до села Пасынкова и вернулся в свой терем.

В сенях ждали княгиня и сыновья, слава Богу, благословлённые ещё у собора первосвятителем.

   – Што?.. Как?.. Всё кончено? – спросила мужа Анастасия.

Юрий Дмитрич опустил голову на грудь:

   – Отказался от прав до третейского суда хана.

Рассудительная жена предрекла супругу:

   – Теперь будем ожидать этот суд до своей гробовой доски.

Княжичи же восприняли огорчительную весть как радостную, лица их прояснились. Старший, Василий Косой, со свойственной ему прямотой даже отважился произнесть:

   – Давно бы так, татунька!

5

Ближайшим подручным слугой Юрия Дмитрича стал с недавних пор Ивашка Светёныш. Постоянно и окончательно, ибо соединило их одно горе. Без долгих приготовлений, без изнурительной, неодолимой болезни, как-то вдруг ушёл из земной юдоли боярин Борис Васильевич Галицкий.

Ушёл, будто дверью хлопнул. Пять лет назад, после памятного посещения Галича митрополитом Фотием, князь, как и обещал владыке, послал в Москву тех же Галицкого и Чешка, дабы подтвердить подписанную прежде грамоту о вечном мире с племянником, вернее сказать, о нерушимом до той поры, пока хан Улу-Махмет не рассудит их. Сам князь в Первопрестольную не поехал. Даже, когда сообщили о смерти родного брата Петра Дмитриевича, отговорился лихоманкой, трясовицей после простуды. Потом узнал: кремлёвская боярская братия шутила по его поводу: трясётся дядя от страха перед племянником! Услышав, махнул рукой: всё не так! Настасья не отпустила, сославшись на моровую язву, что ещё свирепствовала в Москве. Страх подумать: перемерли все сыновья дядюшки Владимира Храброго. Потом вот – Пётр. Кто поручится, что Юрия Дмитрича избегнет чаша сия? Хотя про себя, в душе, он был более чем уверен: не столь язвы боится осмотрительная княгиня, сколь приставов, что именем отрока-государя, на самом же деле волей бояр, схватят мятежного удельного владетеля, ввергнут в тесноту, а затем... занемог заточенник и поминай, как звали! Однако с мужем о таких мыслях – ни полслова! Самолюбив князь! Не стыдно беречься Господней кары, зазорно страшиться козней людских. Так и ограничилась связь Галича и Москвы посылкой бояр. По возвращении Борис с Чешком разминулись: Данило поехал с докладом к князю, Галицкий завернул по личным делам в Звенигород. Обещал быть оттуда вскоре. Но, как после поведал Фёдор Галицкий, встретил он старшего брата «зело отягощённого чёрными мыслями». Борис, отходя ко сну, пожаловался: не может простить себе, как довёл Господь до срама оказаться «на щите» в поединке с мальчишкой-племянником. Тщетно брат убеждал: судьба – оборотень, сегодня мачеха, завтра матунька, сейчас так, а через час – иначе. Борис не слушал, потому что не верил. Лик его был, – краше в гроб кладут. Братья по настоянию Фёдора легли в одной спальне. Ночью младший услышал вскрик. Вскочил: старший мёртв! При обмывании оказалось на шее за левым ухом красное пятно.

Фёдор Галицкий, похоронив Бориса, обретается теперь с молодыми Юрьичами в Москве. Возмужавшие сыновья не вмешиваются в распрю отца с двоюродным братом. Посещают празднества в златоверхом тереме, занимаются с Всеволожем. Младший Дмитрий остался в Галиче. Старший же уговорил отца заслать сватов к князю Дмитрию Васильичу За– озёрскому. Он твёрдо решил жениться на Софье Дмитриевне. Пришлось поближе узнать семейство, с которым выпало породниться. Елисей Лисица представил все сведения. Княгиня – единственная наследница: брат её Андрей, почувствовав суетность мирской жизни, двадцати лет постригся в Спасском монастыре под именем Иоасафа. Покойный государь по какой-то причине не жаловал, не приближал к себе Заозёрских. Сын его воспринял к ним отцовскую нелюбовь. Бояре только и ждут возможности присоединить Заозерье к Московскому великому княжеству. Сватовство среднего Юрьича произошло вовремя. Князь Заозёрский при малой охране поехал в Орду и по пути был убит татарами, совершавшими очередной разбойный набег из Дикого Поля. На помин его души княгиня Мария отдала сельцо Куштской обители, что в густом лесу на озёрах, близ рек Кушты и Сянжемы. Вдова часто приезжала сюда с припасами и с жаждой благословения от пустынников. Однажды вошла в деревянную церковку, где один из подвижников, преподобный Александр, читал Псалтирь в простоте пустынной, с обнажённой грудью, которую терзали насекомые. Он весьма огорчился безвременным посещением и сказал: «Не следует тебе, княгиня, назирать за нашим убожеством и недостоинством». Мария смиренно попросила прощения, а вскоре тяжко занемогла и прислала к пустыннику за молитвами. Александр отвечал: «Пусть готовится к вечной жизни». Сказал так отнюдь не в связи с давешним случаем, а единственно по предвидению. Спустя двадцать дней княгиня скончалась. Княжна Софья осталась круглой сиротой. Юрию Дмитричу следовало поспешить со свадьбой среднего сына, дабы окруженье племянника не обидело беззащитной наследницы.

Все эти заботы и думы не давали покоя. А тут ещё вместо язвы, от которой выжившие стали тщедушнее и слабее, явился голод. От сильной засухи воды истощились, земля и боры горели. Люди среди густых облаков дыма не могли видеть друг друга. Звери и птицы умирали в лесах, рыбы – в реках. Князю и его ближним по целым дням приходилось рассчитывать накопленные запасы, чтобы сегодня накормить страждущих и оставить на завтра. Вот где сказалось отсутствие бывшего дядьки Бориса. Его никак не могли заменить Ватазин и Вепрев, не говоря уж о тугодуме Даниле Чешке, о книжнике Семёне Морозове. Единственным деятельным помощником оказалась княгиня. Она насаждала свои глаза и уши во всех житницах, во всех закромах. Мздоимцы и воры карались без милосердия. Ни зерна не пропало.

И вот тяготы позади. На удалении от громких бед, казалось бы, расслабь волю в тихих домашних радостях. Был бы Юрий не старшим в калитином роду, Анастасия – не его половиной, так бы оно и вышло. Однако даже за отдыхом нет покоя.

На дворе осень. Изо дня в день непогода. Слюдяные оконца едва пропускают скудный дневной свет. Выйдешь из терема, проникаешься грустью: гонит ветер над чёрным бревенчатым городом жёлтый лист с дождём. Княжеская семья греется при свечах в палате не только печным теплом, но и занимательными рассказами Семёна Фёдорыча Морозова из старины давней.

   – Проездом, – повествовал боярин, – будучи в Муроме, посетил я тамошнюю обитель, где показали мне список «Жития» местных князей полуторавековой давности. Правда, заменены имена владетелей. Князь Давид Юрьевич назван Петром. Видимо, потому, что истина в «Житии» соседствует с вымыслом.

Морозов начал повесть с того, что до Петра в Муроме властвовал Павел. Его княгиня была весьма хороша собой. И вот к ней повадился летать некий змей-искуситель, принимавший вид мужа. Никто, кроме жены, не мог усомниться, что с нею Павел.

   – Страсти какие! – всплеснула руками Анастасия Юрьевна.

Слушая баснословие, Юрий Дмитрич незаметно задумался о своём. Вспомнил невольно прошлую ночь, что провёл с женой. Настасыошкины кудри кое-где стали отливать серебром. На собственные-то он давно уж махнул рукой: бел, как гриб-дождевик. И борода потеряла былую окладистость, чёрную величавость. Всё это перемены последнего пятилетия. Внешне время текло спокойно, внутренне бушевали бури. Права, ох как права оказалась Анастасия, сказавшая после отъезда Фотия, что с ханским судом племянник и его присные будут тянуть до скончания века. Мир был достигнут, а условия мира легли под спуд. На каждый спрос – отговорка, на каждый срок – перенос. На каждое обличение – вранье, вранье и вранье. Лазутчики Елисея Лисицы извещали: говорят, государь-племянник занемог – только что поехал на богомолье; говорят, у боярина Всеволожа горлом шла кровь – до сих пор на охоте в приокских лесах; говорят, сам Витовт собирается посетить Москву – властелин литовский к себе созывает гостей в город Троки. Юрий Дмитрич негодовал без всякого толку. Войско исподволь было набрано и снаряжено в строгой тайне. Левонтий Макарьянич сообщал из Хлынова, что на конь готовы сесть уж не тысяча, а пять тысяч. Какой от этого прок, если до ханского суда мир с племянником и пальцем не тронь? «Скорее жизнь наша кончится, чем что-либо переменится!» – сокрушалась Анастасия. Вот и завелось под платом серебро. Вот и сам сед как лунь.

   – Княгиня не скрыла от мужа обман змея-оборотня, – продолжал повесть Морозов. – Князь посоветовал лестью выведать у коварного, отчего тот может умереть. Она исхитрилась и узнала: «От Петрова плеча и Агрикова меча».

Анастасия отказывалась понять:

   – Мудрено чрез меру!

Семён Фёдорыч улыбнулся:

   – Ничего мудреного! У Павла был младший брат Пётр. А в муромской обители, в алтарной стене, между керамидами[93]93
  Керамиды - керамические изделия.


[Закрыть], в каменной скважине был спрятан меч, нарицаемый Агриков. Его и показал Петру отрок-инок. С ним-то и пришёл юный витязь в покои свояченицы. Там как раз находился змей в образе Павла. Сходство было столь велико, что Пётр не мог поднять меч.

   – Не убил оборотня? – возмутилась Анастасия.

   – Убил, удостоверившись, что брат сидит в своей спальне, – успокоил Морозов.

Юрий Дмитрич слушал, откинувшись в мягком кресле, прикрыв глаза. Слушал одно, мыслил и видел совсем иное.

Пять лет для Юрьева дела промелькнули без перемен. А в то же время прошли не зря. Теперь его не заставишь бежать из Галича в Нижний. Сам накопленной силой может понудить племянника бежать из Москвы. И в то же время не может. Договор? В конце концов – тьфу на договор! Связывает по рукам и ногам иное. За хрупкой особой отрока-государя темнеет страшный старик Витовт. Черти заждались его на том свете. Проклятый же внуков опекун чем старше, тем могущественнее. Вестоноши Елисея Лисицы приносят последнее время вести главным образом из Литвы. Недавно дед пригласил внука в Торки. Юный Василий отправился вместе с митрополитом Фотием. Восьмидесятилетний властитель принял их, окружённый сонмом вельмож литовских. Весьма знаменитые гости съехались к нему: князья Тверской, Рязанский, Одоевский, Мазовецкий, хан Перекопский, господарь Волошский, послы императора греческого, великий магистр Прусский, ландмаршал Ливонский и, наконец, сам король Ягайло. Гости удивляли хозяина великолепием одежд, многочисленностью слуг, а он изумлял лучшими в Европе пирами, для коих ежедень отпускалось по семисот бочек мёду, не считая вина и пива, по семисот быков и коров, около полутора тысяч баранов, сто зубров, столько же лосей и кабанов. Семь недель праздновали сперва в Торках, а потом в Вильне. Вместе с тем занимались и важным государственным делом: помогали Витовту добыть венец литовского короля из рук папского посла. Всё шло на лад. Цезарь Священной Римской империи Сигизмунд поддержал, обнадёжил великого литвина. В Торках родилось общее согласие, в Вильне ожидалась пышная коронация.

Елисей Лисица, не в силах перенесть мрачности своего господина, лично отправился в Литву, дабы своими глазами видеть происходящее. Теперь, Юрий Звенигородский и Галицкий, жди-пожди для себя благоприятного времени. Его и прежде не давал Витовт – великий князь, теперь же Витовт-король отнимет всякую надежду, заставит раз и навсегда забыть все притязания. И ещё много хуже того! «Не прозябание нам грозит, а месть коронованного врага!» – вконец расстроилась Анастасия от недавнего дурного известия. Сейчас Юрий Дмитриевич рад был видеть, как успокаивает её занятная то ли быль, то ли сказка, живо излагаемая Морозовым.

   – Поражённый мечом обольститель-змей окропил победителя, князя Петра, кровью своей, – делал пугающие глаза Семён Фёдорович, – и покрылось княжеское тело от этой крови гнойными ранами. Тяжело страдал Пётр и бессильны были лекари. Во все концы княжества поскакали нарочные в поисках ведуна, кто бы оздоровил господина. Один из посланных отклонился далеко в глушь, попал в лесную деревню с добрым названием Ласково, вошёл в крайнюю избу. Там сидела дева за ткачеством, а перед ней прыгал заяц. «Плохо быть двору без ушей, дому без глаз», – сказала ткачиха при виде вошедшего. Не поняв, он спросил, где хозяева. Ответ был ещё более странен: «Отец с матерью пошли в заём плакать, брат же через ноги на смерть глядит».

   – Тут опять ничего не пойму, – призналась Анастасия рассказчику.

Семён Фёдорыч пояснил:

   – Дворовые уши – пёс, коего у ткачихи не было, домовые глаза – мальчик-слуга, что смог бы предупредить о незваном госте. В заём плакать, – как деньги одалживать. Будет и у тебя горе, тогда вернут плачный долг. Что же до брата, то он был бортник, собирал дикий мёд на деревьях, лазил на высоту, стало быть, через ноги глядел на землю: сорвётся – смерть!

   – Отыскали лекаря в конце концов? – хотел Юрий Дмитрич добраться до дна рассказа.

Морозов понял и завершил:

   – Дева-ткачиха сама оказалась целительницей. Её звали Феврония. Согласилась помочь, если князь женится на ней.

   – На сестре бортника, дочери наймитки-плачей? – возмутилась Анастасия Юрьевна.

   – Пётр думал так же, – кивнул боярин. – Несколько раз он пытался обмануть свою врачевательницу и заболевал вновь. Наконец ответил условием на условие. Феврония применяла снадобье, которое следовало втирать, попарившись в бане. Князь послал прядь льна со словами: «Коли хочет стать княгиней, пусть из этого льна сошьёт мне сорочку, порты и полотенце, пока буду мыться». Феврония прислала обрубок дерева и ответную просьбу: «Пусть князь, пока чешу его лен, сделает деревянный станок, чтоб было на чём ткать полотно». Пётр волей-неволей женился на деревенской неровне.

В палату заглянул немногословный Светёныш:

   – Лазутка прибыл.

Юрий Дмитрич встретил в сенях Елисея Лисицу. Боже, какое зло стряслось с престарелым разведчиком? Под глазами будто два язвенных пузыря, синий и багровый, – таковы ещё не зажившие ушибы. Нос сломан. Лучше б не улыбался: передние зубы выбиты.

   – Где тебя? Кто тебя? – растерялся князь.

   – С опозданием я, – повинился несчастный вестник. – Плохо ездить стал, сберегаю гроши на охране. На Смоленской дороге, в Волковском лесу, как с неба свалились тати. Отдал калиту. Мало! Неделю пытали: кто, куда и зачем. Едва ночью ушёл, растреножив чужого коня. Зато весть привёз! – он поднёс щепоть к устам и причмокнул. – Во!

Нетерпеливый Юрий Дмитрич тут же усадил пострадавшего, как он есть, и стал слушать.

Оказывается, виленским пиршественникам, предвкушавшим торжества коронации, подложили свинью польские вельможи. Испугались паны, что Литва, сделавшись королевством, вновь станет самостоятельной, отойдёт от Польши. Ягайло пил, ел да помалкивал, наверняка зная мысли своих мужей. А те, ничтоже сумняшеся, обстоятельно обо всём отписали Папе. Вот отчего задерживался римский посол, а потом и вовсе не появился в Вильне. И ещё поляки перехватили в пути Сигизмундова гонца с короной, на случай, если Витовт захочет венчаться без папского согласия. Римский же епископ запретил литвину даже мечтать о королевском венце. Многолюдные пиры в Вильне сменились неожиданной болезнью хозяина. Все смущённо разъехались.

   – Ох! – встал радостный Юрий Дмитрич. – Это всё-таки... ну хоть что-то!

Отпустив Елисея, послав к нему Вигунта с Еской для облегчения ран, князь пригласил княгиню к совместной вечере, если освободилась. Не бесконечны же побасёнки Морозова!

В этот вечер в Столовой палате княжеская чета устроила не вечерю, а пиршество. Анастасия не меньше мужа радовалась неуспеху Витовта с королевской короной.

   – Так ему, ненасытному честолюбцу! Так ему, неуёмному захватчику! – приговаривала она.

Почивать удалились поздно. Долго не могли заснуть, тревожимые всё-таки беспросветным будущим: Витовт остаётся Витовтом, дочка его и бояре московские будут и далее тянуть с третейским судом. Где же выход?

Дабы отвлечься от тягостных рассуждений, Юрий Дмитрич спросил:

   – Чем закончил Морозов? Как сложилась супружество Петра и Февронии?

   – И хорошо, и плохо, – оживилась княгиня. – Умер князь Павел. Муромский стол занял Пётр. Однако бояре не хотели видеть княгиню в Февронии, жён своих ради: не служить же боярыням дочери и сестре древолазца! Пытались оклеветать – безуспешно. Неистово и бесстыдно заявили Петру: пусть берет добра, сколько хочет, и уйдёт, куда хочет, а он женится на другой, благородной. Князь – наотрез. Тогда они начали, как псы, лаяться, ибо каждый в уме своём помышлял о княжеской власти. Пётр не выдержал, назвал эту власть помётом и уехал с женой из Мурома.

   – Тем всё и кончилось? – разочаровался Юрий Дмитрич.

   – Нет, – возразила Анастасия. – Вельможи муромские в борьбе за власть перебили друг друга. Муромчане послали за Петром и Февронией. Оба вернулись, княжили справедливо и умерли в один день.

   – Так завершается баснословие, – подытожил князь.

   – Это истина! – возразила княгиня. – Главное было дальше. Вопреки желанию умерших, их погребли в двух разных гробах, а не в одном, заготовленном при жизни. На следующий день обнаружилось, – оба вместе. Так продолжалось трижды, и вельможи, наконец, уступили: в муромской княжеской усыпальнице теперь стоит один двойной гроб[94]94
  Под иноческими именами Петра и Февронии разумеются реальные князь и княгиня Муромские. В 20-х годах ХIII в. в Муроме княжил Давид Юрьевич. Дочь бортника действительно излечила его от тяжёлой болезни и стала княгиней, хотя бояре противились этому. О княжеской чете в XV в. написана известная «Повесть о Петре и Февронии». Супруги любили друг друга, умерли в один день и, согласно завещанию, погребены в одном гробу.


[Закрыть]. Ты не заснул ли, мой свет?

Анастасия Юрьевна изготовилась последовать за супругом в царство сна, да шум, голоса и топот испугали её.

Громче, ближе. Яснее ясного: шли на женскую половину терема. Но отчего мужские шаги?

   – Нельзя! Нельзя! – завизжала Васса.

   – Бу-бу-бу! – возражал густой голос, не поймёшь что.

Княгиня нащупала руку князя, принялась трясти:

   – Юрий, встань! Беда!

Села, укрывшись до подбородка покровом. Князь вскочил в белой до пят сорочке, зажёг свечу, схватился за меч, что всегда был рядом.

   – Эй, кто там? Стража!

Осоловело глядя, возник в двери Ивашка Светёныш. Этот слуга на сей раз изменил обычной своей молчаливости:

   – Витовт помер! – закричал он. – Упал с лошади и помер. Только что прискакал к Елисейке гонец. Сам Лисица ожидает в сенях.

Князь неповинующимися ногами последовал за Светёнышем. При виде главного разведчика, обмотанного повязками после разбойных ран, князь открыл рот, собираясь задать самый важный вопрос, ещё не зная, о чём. Лисица опередил господина:

   – Новый великий князь в Вильне, на престоле литовском... – начал возглашать он, как бирюч. – Внемли, господине, и возблагодари Господа... Новый литовский великий князь – Свидригайло Ольгердович, твой любительный давний приятель!