Текст книги "Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Из энциклопедического словаря.

Изд. Брокгауза и Ефрона

Т. XV. СПб., 1892

еоргий (Юрий) Дмитриевич – сын Дмитрия Донского, князь звенигородско-галицкий, родился в 1374 г. В 1389 г. получил в удел Звенигород, Галич, Рузу-городок и пр. При Василии Дмитриевиче деятельность Георгия Дмитриевича ограничивалась походами на врагов великого князя. В 1425 г. умер Василий Дмитриевич, и великокняжеский стол занял сын его Василий. Немедленно после того начались столкновения между великим князем и Георгием Дмитриевичем, искавшим великокняжеского стола. Георгий Дмитриевич основывал притязания свои на престол на старом праве старшинства и на истолкованной им в свою пользу оговорке, сделанной отцом его в духовном завещании: «а по грехом отымет Бог сына моего кн. Василья, а кто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел». Во время составления духовной Василий Дмитриевич ещё не был женат, а потому естественно было предположить, что он может умереть беспотомственно, и тогда, без сомнения, престол переходил бы к следующему за ним брату, т.е. к Георгию. В Орде, куда спор был перенесён в 1430 г., Георгий Дмитриевич проиграл его, получив только выморочный удел брата своего Петра, Дмитров (1432). В 1432 г. Василий выгнал из Дмитрова Георгиевых наместников и взял город себе. Это озлобило Георгия Дмитриевича; к тому же присоединилось известное оскорбление, нанесённое на свадебном пиру князя Софьей Витовтовной сыну Георгия Дмитриевича, Василию Косому. Галицкие войска двинулись к Переяславлю. Не приготовившись к отпору, великий князь, на берегах Клязьмы, проиграл битву и бежал в Кострому. Георгий Дмитриевич дал ему в удел Коломну, против чего восставали дети Георгия Дмитриевича. Вскоре от Георгия Дмитриевича к Василию начали переходить князья, бояре и простой народ. Чувствуя непрочность своего положения, Георгий Дмитриевич сам предложил Василию возвратиться на великокняжеский престол. По договору он обязывался за себя и за младшего сына, Дмитрия Красного, не принимать к себе старших сыновей, не оказывать им помощи и отдать ярлык на Дмитров, вместо которого Василий уступил ему другие волости. Георгий Дмитриевич в свою пользу выговорил условие не садиться на коня, хотя бы племянник и лично повёл свои полки против неприятеля, и не давать Василию помощи против Литвы, где княжил побратим Георгиев, Свидригайло. Из Москвы Георгий Дмитриевич ушёл в Галич. В том же 1433 г. войска великого князя потерпели поражение на берегах Куси от детей Георгия Дмитриевича. Василий узнал, что в битве участвовали и воеводы дяди, со многими людьми его, а потому решился наказать такое вероломство. Зимой 1434 г. он пошёл на Галич; Георгий Дмитриевич бежал на Белоозеро, а Галич был взят и сожжён, но между Ростовым и Переяславлем, 16 марта, Василий опять был разбит и бежал. Георгий Дмитриевич пошёл к Москве, которая сдалась ему 1 апреля; здесь он забрал казну Василия, пленил мать и жену его. На Василия, который был в Нижнем Новгороде, Георгий Дмитриевич послал двух младших сыновей своих. Не видя ниоткуда помощи, Василий хотел уже бежать далее, в Орду; но 5 июля 1434 г., когда Шемяка и Красный были ещё только во Владимире, Георгий Дмитриевич скоропостижно скончался.

Часть первая. ПТЕНЕЦ ОРЛА ВЫСОКОПАРНОГО

1

 Коломне новая каменная церковь упала. Такое известие от мамки Домникеи совсем смутило шестилетнего княжича Юрия Дмитриевича. Он молча постоял в мыленке над рукомойником в виде барана, что изливал носом подогретую воду. Даже забылась привычная при умывании песенка: «Встану рано, пойду к барану, к большому носу, к глиняной голове». Хотя вчера ещё распевал её, когда мамка поведывала о странных знамениях: «В Новгороде река Волхов семь дней текла вверх, а в Москве во время заутрени луна обратилась в кровь и стояла два часа неподвижно». Домникея горазда рассказывать несусветные страсти! Но, как знал Юрий от старшего братца Васеньки, коломенская церковь построена великим князем Дмитрием Ивановичем, их родителем. Стало быть, беда может как-то аукнуться и ему. Теперь тишина, охватившая московский Каменный город, Посад и Загородье с Заречьем[1]1
  Имеется в виду Кремль и близлежащие районы старой Москвы.


[Закрыть], стала казаться ещё тревожнее.

А пришла эта тишина вслед за проводами небывало великой рати. Кормиличич, или дядька старшего братца, удалой витязь и заядлый поединщик Осей, поднял обоих княжичей аж на колокольню церкви Николы Мокрого у самой Москвы-реки. Оттуда хорошо было наблюдать, как через Никольские, Фроловские и Тимофеевские ворота вышло несметное войско тремя потоками. Первый вёл Серпуховской дорогой сам великий князь, второй – дядюшка Владимир Андреич путём на Брашево, третий – остальные князья по Болванской дороге, мимо Симонова монастыря. Осей сказал: «Все эти рати движутся к Коломне». Юрий, помнится, удивился: «Зачем разными путями?» Братец Васенька, что всего тремя годами постарше, объяснил рассудительно: «Так будет быстрей. Слишком много воинства».

Княжичи возвращались домой в карете. Осей сопровождал её на своём Гнедке. Слюда в оконцах жалостливо скрипела от всемосковского плача. И тут случилось следующее. Где-то рядом, перекрывая общее горе, явственно прозвучала нехорошая речь: «Лучше бы государь согласился платить царю Тюлюбеку, как наши предки платили. Не обернулся б Мамай Батыем. Теперь обратит Русь в пепел!» Осей закричал задиристо: «Врёшь, старый бородач! Извлекай свой меч! Решим спор в честном поединке!» Кони стали. Девятилетний Василий Дмитрич приотворил дверцу, осадил поединщика: «Утихомирься, кормиличич! Отец тебя оставил здесь не для боя, а для нашего береженья!» Юрий успел узреть человека верхом в боярской шапке-столбунце, в широком кафтане с длинными золотыми петлями. Всадник, собравший вокруг толпу слушателей, теперь торопливо расстёгивался, нащупывая у пояса меч. «Трогай!» – велел вознице Василий.

Вой провожал их до самых Фроловских ворот. Старший братец сказал, что таких бояр, как вот этот Феодор Андреич Свибл, в отцовом окружении ещё немало. Им привычнее пресмыкаться перед ордынцами и втихомолку набивать калиты. Темник Мамай тоже не прочь вернуть прежние времена, вот и собрал всю силу. Скоро где-то на реке Дон сшибутся две рати. Это будет не то, что на берегах Пьяны или Вожи, – куда страшнее! Шестилетний Юрий ещё не знал про пораженье на Пьяне и про победу на Воже[2]2
  Ордынский царевич Арапша в 1377 г. застал врасплох московских воевод на реке Пьяне и разбил их наголову. Но через год на реке Воже великий князь Дмитрий Иванович сразился с ордынским мурзой Бегичем и одержал полную победу.


[Закрыть]. Он поглядел на Кремль, укреплённый недавно кирпичными стенами, промолвил твёрдо: «Такой толстый камень! Придут татары, нас за ним не достанут». Старший брат осердился было на младшего, как на болтуна Свибла, да сдержался: «Они сюда не придут. Игумен Троицкого монастыря старец Сергий предрёк: битва будет очень кровопролитная! И всё же татунька возвратится к нам со щитом»[3]3
  В древности бытовали выражения: возвратиться «со щитом», то есть победить, и «на щите», то есть потерпеть поражение.


[Закрыть]. Юрий при имени Сергия успокоился. Этот старец крестил его. А ещё он – прозорливец и великий подвижник. Матунька говорила: какой-то епископ проезжал мимо Троицкого монастыря и издали поклонился обители. Старец встал из-за трапезы и отвесил ответный поклон в сторону далёкого от него владыки. Дядюшка же Владимир Андреич удивлялся иному: когда в его отчине Серпухове основали Высоцкий монастырь, Сергий, любитель пешехожения, прошагал от своей Троицы сотни вёрст, чтобы освятить его.

Маленький княжич, утешенный старшим братом, залюбовался родным златоверхим теремом, недавно построенным рядом с Архангельским и Успенским соборами. Говорят, этой бревенчатой красотой восторгаются иноземцы как дивным замком. Юрий, минуту назад поборовший страх, не хотел поверить, что такому дворцу угрожает беда.

Карета остановилась. Дети ступили на витиеватую лестницу, украшенную резными лавками с откидными сиденьями. Она вела в красивейшую часть терема – Набережные сени, двусветные, со стекольчатыми высокими окнами, глядевшими на Москву-реку. Здесь, как и в дворцовой Золотой палате, принимались самые именитые гости. У первой ступеньки княжичей встретил старейший боярин Даниил Феофанович. Он возьми да скажи: «Экая воцарилась тишь! Будто зависла лютая туча. То ли всех молнией поразит, то ли опять откроет нам небо с солнцем ».

Юрий тотчас же убедился: не слышно ни воплей, ни перебранки, ни тревожных речей. Московский Кремль и за ним весь Посад, Загородье с Заречьем, а следом, пожалуй, вся Русь, казалось, тонут в непроницаемой тишине. Даже детскому разуму внезапно открылось: это тишина ожидания!

Младыш вырвал руку из дядькиной, опрометью побежал в подклет, дабы чёрной лестницей круто подняться к себе в светёлку. Там мамка Домникея как-никак успокоит. И, называется, успокоила! Насказала про знамения небесные и земные. А теперь вот и коломенский храм обрушился. Правда, старший братец на эту новость даже не повёл оком: «Плохо строили церковь, вот и упала. В железа бы таких здателей да в заточенье!» У Васеньки на уме иные заботы: великая княгиня сегодня примет лучших людей в Набережных ceнях, чтобы, как сама выразилась, «успокоить сердца». Княжичам надо поскорей обрядиться.

   – Не хочу эту сряду! – привередливо отшвырнул Юрий аксамитовый зипунок. – Где мой золотный кафтанчик?

Домникея наморщила белый лик. Вдовья кика съехала набок. Лазоревый взор затуманился. Всхлипнула, вот-вот прослезится, однако же обуздала отчаяние. Такой мамке самой бы мамку! Она – из обедневших детей боярских. В лета ещё не вошла, отправили под венец. Года не минуло, муж– стольник погиб в Орде. Лишь то спасло от монастыря, что была приставлена к младшему княжичу. У старшего дядька хоть куда, – искусный боец, одно слово – поединщик! А тут – девка-мамка, смоляная кудерь, голубиные очи, маковые уста. Стыд, и только!

   – Ма-а-атушка, великая княги-и-инюшка, велела надеть аксамит багрян, – пела плачным голосом Домникея. И вдруг решила принять страшный вид. Так она делала не раз, ничуть не пугая княжича. – Будешь фуфыриться, кикимора заберёт!

   – Какая ещё кикимора? – равнодушно вымолвил Юрий.

   – Та, что весь день невидимкою за печью сидит, а по ночам проказит, – вразумила мамка.

Княжич позволил облачить себя в аксамит. Домникея припала маковыми устами к его наливным щекам:

   – Умник! Красавчик мой! Весь в матушку-царицу, не то что длинноликий Василий.

Младшему было приятно хоть в чём-то взять верх над старшим. Уж больно тот высится и своим первородством, и ранним разумом. Приятен был и мамкин обычай называть великую княгиню царицей. Сладки и Домникеины ласки, только кровь от них сильно взыгрывает и это пугает Юрия. Он резко высвободился:

   – Веди. Не поспеем.

В теремном переходе столкнулся с Осеем и старшим княжичем. Дядька принял и младшего:

   – Провожу обоих.

В конце перехода, у высоких дверей, в пустой ничейной комнате, где, по обыкновению, княжеские особы готовятся выходить к гостям, детей ожидала сама великая княгиня с двумя ближайшими боярынями – золовкой Анной Ивановной, женой Волынского воеводы Боброка, недавно пришедшего на московскую службу из южных краёв, и Еленой Ольгердовной, дочкой умершего три года назад воинственного властелина Литвы, враждебного Москве. Шла откровенная молва, что Владимир Андреич Серпуховской потому и женился на этой литвинке, чтобы сделать Ольгерда из врага другом.

Скучная толстая тётка Анна нисколько не занимала княжича. Сухощавость длинной литвинки тоже не привлекала. Он, едва переступив порог, жадным взором вонзился в мать, с которой виделся редко и не подолгу. Воистину царица, как величала Домникея! Трудно сказать, что в ней лучше: осанка, походка, стать? Не назовёшь, что более прельстит в её лике: тонкие брови, большие очи, прямой нос, особого склада уста или русая прядь, выбившаяся из-под венца? Одно всегда чувствовал младший сын: сколь не глядишь на матуньку, глаз оторвать не в силах! На сей раз на ней алый соян и голубая мятелия[4]4
  Соян – род верхней распашной одежды. Мятелия – мантия, верхний, безрукавый женский или мужской плащ, накидка.


[Закрыть], ниспадающая с нежных округлых плеч, покрывшая весь пол вкруг неё. Юрий трепетно протянул руку к матери, но она властным голосом велела:

   – Анна, веди Василия, а сноха Марья – Георгия. Заждались нас. Пора!

Она ни разу не назвала своего младыша Юрием, неизменно – Георгием. Но почему Елену Ольгердовну поименовала Марьей да ещё и снохой, княжич не мог взять в толк.

Едва отворились большие двери, шум в Набережных сенях затих. Великая княгиня взошла на своё высокое место, поставила Юрия по левую сторону от себя, Василия – по правую. Взяла ручку шестилетнего, оперлась на плечико девятилетнего и чуть вскинула величавую голову.

   – Здравы будьте князья, бояре и воеводы, боярыни, воеводские жены и жены служних!

Звучный голос отозвался в стекольчатых окнах задорным звоном. Вразнобой ответило общество, склонённое в поясном поклоне:

   – И ты будь здрава на много лет, государыня-матушка, великая княгиня Евдокия Дмитриевна!

Княжича Юрия мучил вопрос: почему матунька его только за руку взяла, а оперлась на Васенькино плечо? Ужли девятилетний много мужественнее шестилетнего? Ответ пришёл сразу: по старшинству! Младыш, вздохнув, стал разглядывать именитых гостей: мужской род справа, а женский слева. Здесь нынче собрались за редким исключением те, кто уже на покое, кому на поле брани не место. Вон старейший боярин Даниил Феофанович. Чуть поодаль седобородый Иван Феодорович, племянник последнего тысяцкого. За ним – памятный по недавней встрече Фёдор Андреич Свибл. Особняком оперся о подоконник по слабости ног Иван Родионович Квашня.

Мужей было мало, жён больше. Ближе всех – Елена Ольгердовна, почему-то названная Марьей да и снохой. Что она показывает глазами? А! Он стоит не прямо, левое колено подогнул. Юрий тотчас поправился.

Игумен Чудова монастыря Исакий подошёл к великой княгине с большой иконой Спасителя. Евдокия Дмитриевна прижала руки к груди и громко стала молиться:

   – Господи, Боже, Вышний Творец, взгляни на моё смирение! Сподоби снова узреть любимого государя, великого князя Дмитрия Иоанновича! Помоги ему Господи крепкой рукой победить поганых измаильтян[5]5
  Измаильтяне – так в древности называли на Руси восточные племена, потомков Измаила, сына библейского праотца Авраама и его рабыни Агари. Авраам по настоянию жены Сарры изгнал незаконнорождённого в Аравийскую пустыню, где тот стал родоначальником арабских племён.


[Закрыть]. Не сотвори, как было на реке Калке[6]6
  В1224 г. на реке Калке произошло первое столкновение русских с татарами. Из-за несогласованности действий князей русские, несмотря на мужество и отвагу, были наголову разбиты.


[Закрыть]. Избави нас от такой беды. Не дай христианству погибнуть. Да славится имя Твоё на Русской земле! Она не имеет надежды ни на кого, как на Бога, могущего оживить и умертвить. А я, грешная, лелею ныне двух малых потомков, князя Василия и князя Юрия. Они ещё не могут противостать ни жгущему солнцу юга, ни хладному ветру запада. Что я в силах сделать одна? Верни им, Господи, здоровым и невредимым отца их, дабы земля наша тем спаслась и потомство моё царствовало вовеки.

Великая княгиня завершила молитву земным поклоном. Ей последовали все остальные.

Затем она поднялась, привлекла к себе сыновей и, сверкая дивными очами, сказала:

   – Это не плач при проводах на поле брани. Нет! Это мольба о победе, в которую верю свято.

   – Вера – большое благо, – тихо заметил Даниил Феофанович. – Однако же, матушка, надо бы загодя помыслить о том, чтоб застава в Каменном городе была крепкая и припасу оказалось довольно. Ежели паче чаяния явится под наши стены Мамай, отсидеться бы!

Тут старший братец Васенька дёрнулся из-под материнской руки и воскликнул:

   – Враг сюда не придёт!

Грек, митрополит Киприан, неодобрительно поглядел на несдержанного княжича:

   – Хотя устами младенца глаголет истина, а всё же польза слушать и старших.

Вперёд вышел боярин Свибл:

   – Надо поддерживать связь с Коломною ямским гоном, дабы ежечас получать известия. Иначе поздно будет жечь посад и варить смолу.

Юрий удивился, с каким проворством тучная тётка Анна, жена Боброка, оказалась перед боярином.

   – Как тебе себя-то не стыдно? У всех настрой встречать победителей, а у тебя – бежать без оглядки.

Свибл не отступил:

   – Нет греха бегать от бед и напастей.

Архимандрит Исакий осенил крестным знамением спорщиков:

   – Тише в такой судьбоносный час! Живи упованием каждый! С нами Бог, христолюбивое воинство всей земли!

Однако тишины не стало. Одни призывали молиться и ждать победы. Другие – готовиться к худшему, к тяжкому сидению в крепости или к благоразумному бегству. Великая княгиня мерила пылкими взорами тех и других, будто сравнивала и взвешивала, прежде чем молвить слово. В то же время она то и дело поглядывала на двери, как бы ожидая главную силу, могущую вразумить всех и вся. Юрию стало тесно близ матери, слишком все сгрудились вкруг, неё. Голоса мешались, смысл резких, обрывистых речей путался в голове.

   – Нет прочного мира с Михаилом Тверским!

   – Ольгердовна, твой братец Ягайло стакнулся с Мамаем, ведёт литовские полки против нас!

   – Олег Рязанский изменил! Слышали сговор Ягайлы и Олега Рязанского? Вестоноша донёс...

   – Знаем, всё знаем. Литвин с рязанцем решили, что наш государь в испуге побежит из Москвы.

   – Воистину так! Они оба займут её, одарят Мамая и разделят московское княжество: одна часть Литве, другая Рязани.

   – Княгини и боярыни, жены воеводские и жены служных! – возвысилась над громкоголосицей Евдокия Дмитриевна. – Угомоните ваших мужей! Хоть сами будьте мужественнее!

   – Мы? А что мы? – выставилась, подбоченясь, самая молодая из жён. – Что мы можем?

Василий подтолкнул Юрия, указывая на тётку Анну, супружницу воеводы Боброка. Она пробасила невозмутимо спокойно:

   – Каждому дано по силам его. Я речь веду о двух всем известных княгинях, Феодоре Ивановне Пужбольской и Дарье Андреевне, дочери стародубского князя Андрея Фёдоровича. Обе обрядились в мужское платье, взяли оружие и пошли в полк моего мужа простыми воинами.

   – Враки, – донёсся шепоток сзади.

В ответ из гущи людской дана была короткая отповедь:

   – Анна Ивановна отроду не врала.

Настала наконец тишина. Её прервал скрип открывшихся высоких дверей. На пороге возник Фёдор Андреевич Кошка, сын дедушкина боярина Андрея Кобылы, самый уважаемый близ великого князя. Он был оставлен воеводою на Москве на время великой битвы. Не его ли великая княгиня искала взором, ждала, будто вот придёт и одним словом вразумит всех и вся.

Однако Кошка молчал.

По его знаку двое слуг ввели под руки человека. Ни обуви, ни одежды не разглядишь под слоями грязи. Лик чёрный, борода – сосульками вразброд. Весь в поту! Широко раскрыл рот, жадно дышит, а звука не выдавит из гортани.

Вящие люди терпят. Глядят на пришлеца, как на самого важного в этой храмине.

   – Говори же! Скорей скажи! – первым не выдержал ожидания Кошка.

У всех вырвался вздох облегчения от воеводского голоса, ибо самим звучаньем своим он не предвещал худого.

Явился великокняжеский кравчий с ендовой вина. Гонец долго пил, внезапно лик его прояснился, тёмные, запавшие очи зажглись, и он молвил с трудом, но довольно громко:

   – Полное... – задохнулся, перевёл дух. – О-о-о!.. одоление! – и для точности присовокупил: – Наше!

Гулкий гомон Набережных сеней прерван был колокольным звоном.

   – Благовест? – спросила Евдокия Дмитриевна, хотя не время было ни литургии, ни всенощной.

   – Благовест, – подтвердил воевода. – Благая весть! Мы одолели силу татарскую. Мы от Орды свободны!

Звон множился, колокольные голоса слились в хор. Благовестили и у Архангела Михаила Чуда и у Успенья, и на других звонницах каменного, деревянного города, всех далёких окраин. Люди обнимали друг друга, не считаясь с чиновностью, сановитостью. Худородная жена дьяка Внука бросилась на шею самой великой княгине, прижалась щекой к щеке, а Евдокия Дмитриевна счастливо оглаживала на её голове убрусец.

Тётка Анна велела Василию:

   – Возьми брата за руку. Дядька Осей куда-то исчез. Отведи младыша в его ложню.

Старший крепко сжал Юрьево запястье, вывел испуганного великой радостью из Набережных сеней. В длинном переходе Юрий задал мучивший вопрос:

   – Почему матунька называла Елену Ольгердовну Марьей да ещё и снохой?

Братец пояснил: при замужестве литвинка приняла православие и получила второе имя – Мария. А сноха – потому что мужу Елены-Марии, дядюшке Владимиру Андреевичу Серпуховскому, великий князь Дмитрий Иванович по уговору считается вместо отца.

   – Стало быть, дядюшка – твой старший брат? – рассмеялся Юрий.

   – Я ему – старший брат, – строго поправил осведомленный Василий. – А ты – просто брат.

Младыш так ничего и не понял. Обрадовался мамке Домникее, что ожидала в верхнем прясле дворца, бросился в её объятия, готовый расплакаться от чрезмерной усталости.

Поздным-поздно в детскую ложню взошла Евдокия Дмитриевна, внесла сладкий запах и успокоение. Перекрестила сына, облобызала и понапутствовала ко сну:

   – Спи, любезный Георгий! Ордынцы не потревожат твоего ночного покоя. Отступило время от них. Господь с нами!

Во сне Юрий видел молодую красулю-мамку, вылитую из серебра и совершенно нагую. Утром в мыленке, зардевшись, призвался ей в этом, полюбопытничал, что означает сей сон. Домникея рассмеялась и объяснила: такой странный сон к счастью, к благим переменам в жизни.

И вправду, всё окружающее изменилось к лучшему. Исчезла давящая тишина. Отовсюду слышались смех и весёлый говор. Москва готовилась встречать победителей. Мамка увела подопечного от дворцовых хлопот в тихий сад. Тенистые яблони радовали наливными плодами: урожайный сентябрь золотился во всей красе. Солнце изливало тепло. Небо покоило безмятежной лазурью. Домникея, усадив княжича на качели, поведала услышанное о великом Донском побоище. Юрий По её рассказам представил: вот рассеялся Молочный туман над полем, русские увидали необозримую силу татар. Великий князь по дедовскому обычаю, как верховный вождь, выехал с передовым отрядом на первый суйм, то есть сшибку, открывавшую битву. Потом закипела сеча, какой не было на Руси. Огромное поле на десять вёрст Покрылось убитыми. Кровь растеклась потоками, будто багряный дождь пал на землю. Наша сила хоть велика, да не столь воинственна, как у Мамая. Слабые пали духом и побегали, увлекая за собой сильных. Всем казалось: дело Руси Погибло! Всем, но не мужу княгини Анны, Дмитрию Михайловичу Боброку. Он спрятал отборный отряд в дубраве, в той Стороне, где заходит солнце. Рядом – опытный воевода, именитый супруг Елены-Марии, Владимир Серпуховской. Видя Смятение, он порывался в бой, однако Боброк удерживал: Ещё не пора!» Когда же ордынцы, побивая бегущих, показали засаде спину, волынский воевода промолвил: «Теперь пора!» В тот решительный час всё ангельское воинство во главе с архистратигом Михаилом, Георгием Победоносцем, святыми князьями-братьями Борисом и Глебом прибавилось к нашей силе, и тьмы Мамая, объятые страхом, бежали опрометью. Много их потонуло в реке Непрядве. Едва спасся сам тучный темник. Погоня преследовала бегущих всю дорогу до реки Красивая Меча. Когда ж Волынец и Владимир Андреевич воротились, стали на костях[7]7
  Стоять на костях – оставаться после битвы на поле сражения.


[Закрыть], их бурная радость смешалась с горчайшим горем. Сотни тысяч русских: князей, воевод и рядовых воинов полегли в этой битве.

   – Много? – уточнил Юрий, не знавший такого большого счета.

Домникея вздохнула. Почти в каждой семье не досчитаются теперь отца, брата, сына. Сам великий князь был найден нескоро. Он лежал под срубленным деревом, чуть дышащий, но даже не раненый. Только доспех был помят.

Слушая мамку, княжич пылал нетерпением дождаться светлого часа, когда отец во главе победившей рати вступит в свой стольный град.

Этот час пришёлся на исход сентября. Дмитрий Иванович завершил четырёхдневный отдых в Коломне, и со своими сподвижниками вступил в Москву. Евдокия Дмитриевна с сыновьями на изукрашенном рундуке встречала его у Фроловских врат. Юрий видел море голов на площади. Все ждали окончания молебна в Андроньевом монастыре, где великого князя поздравил с победой митрополит.

Наконец, вот он, победитель Мамая, в лесу золотых хоругвей и ратных стягов. Горделив белый конь под богатым чепраком. Сановит в дорогом седле тридцатилетний государь, полный телом, широкий в плечах, чернобородый, с горящим взором. Он взошёл на рундук, жена приникла к его груди:

   – О, супруг мой возлюбленный!

Юрий против желания и не к месту заплакал. Отец больно кольнул его мужским лобзанием:

   – Успокойся! Если Бог за нас, кто против нас?

Великокняжеская семья, – сам Дмитрий Иванович в седле, Евдокия Дмитриевна с княжичами в карете, – проехала через Фроловские врата к кремлёвским соборам, ради благодарственных служб. Юрий сквозь опущенное оконце слышал голоса из толпы:

   – Хвала Богу и государю!

   – Славься, славься, Дмитрий Иванович!

   – Крепко держи печать Небесного благоволения!

   – Наш ангел-хранитель!

И совсем близкий голос:

   – Наш орёл высокопарный!

Юрий, не в пример старшему братцу Васеньке, едва выстоял на гнущихся ногах службу в соборе Успенья. Зато после, когда отец, по его выражению, вошёл с семьёй «в своё знамя», а именно в златоверхий терем, младший сын был усажен на пардусовую шкуру[8]8
  Пардус или пард - так в старину называли зверя семейства кошачьих – барса, леопарда. Шкура его на Руси высоко ценилась.


[Закрыть] бок о бок с матерью. В уютном покое он с наслаждением слушал отцову неторопливую речь:

   – Славный Боброк в канун битвы глубокой ночью позвал меня в чисто поле, дабы вызнать судьбу Отечества. Где-то впереди – стан Мамаев. Позади – свой. «Внимай!» – повелел Волынец, простерши руку во вражью сторону. Оттуда услышал я стук и клич, будто шумело большое торжище, строился новый град или громкоголосили трубы. Затем слышу: воют звери и кричат вороны, будто предвещают грозу. Волынец обратился к нашему стану: «Что там?» Я отвечал: «Всё тихо. Только кажется, будто огни небесные сливаются с блестящими зорями». Боброк приник ухом к земле и долго молчал. Я поторопил. «Ждут нас добро и зло, – молвил он. – Плачут две страны. Одна, как вдовица, другая, как дева. Ты победишь, Дмитрий, но оскудеет земля наша воинами и воеводами». И я впервые пролил слёзы в ту ночь.

Юрий счастливо заснул, согретый добрым отцовским голосом, родным материнским теплом. Уже во сне дошло до него пожелание великой княгини:

   – Поедем к Троице. Пусть отец Сергий отслужил панихиду по убиенным в Донском побоище.