Текст книги "Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский"

1

  хозяйском рабочем покое сидели два брата, – второй по старшинству и самый младший. Стол по отцову обычаю был совершенно чист, – ни груды перьев, ни писчих листов, ни книг. Юрию спокойно работалось без лишних предметов. Беседа продлилась запоздно. Константин барабанил пальцами по пустой столешнице. Неровным, дёрганым вырос младыш, не видящим в будущем для себя ничего такого, о чём можно мечтать, чего можно желать. Так и остался безудельным князем по нерадению государя-братца. В свои Тошну с Устюжной не наведался ни разу, дабы не сыпать на рану сиротства соль братней несправедливости. Юрию Константин был близок. Андрей с Петром сидели в своих уделах, а тут – частые встречи, искренние беседы, одинаковые взгляды. Недавний великокняжеский наместник во Пскове по возвращении в Москву сходил с Юрием в Вознесенский монастырь на могилу матуньки, потом долго поведывал о псковских делах. Бедный младыш! Его ли было посылать в эту бучу? Псковичей донимала Литва. Молили новгородцев: «Пойдёмте, господа, с нами мстить за кровь христианскую!» А те Витовта боятся: «Нас владыка не благословил идти на Литву. И Господин Великий Новгород нам не указал. Идемте лучше на немцев». «Тьфу», – рассердились псковичи, пошли одни и возвратились с добычей.

«Как меньший брат воюет?» – удивлялся Юрий. Тот объяснял: «Поплывёшь, коли попадёшь в воду, повоюешь, коли окажешься в битве, среди дерущихся не постоишь без движения!» В Москве передышка была, как короткий сон. Теперь предстоит наместничество в бурливом по-псковски Новгороде. Государевой волей, словно заговорённый, попадаешь то туда, то сюда: то в большой полк, то в передовой, то в засадный. Где убьют, Бог ведает. Где-нибудь да убьют.

И вот – прощание.

   – Ты бы как-нибудь изощрился остаться дома, – запоздало посоветовал Юрий.

   – Дома? – поднялся Константин озабоченно, ибо ему чуть свет – в путь. – Пётр изощрился, сидит теперь в своём Дмитрове. Мне в Новгороде место освободил. Что ж, я бездомный. Не в Тошну же, как в болото! Вот, пребывая в твоём дому, греюсь от святой зависти: и княгиня – любо-дорого посидеть с ней, поговорить, и дети – троица соколят, гладь по головкам да радуйся за свой род, – трое Юрьичей! А мне женитьба не по мошне, стало быть, и потомство заказано.

   – За службу Василий должен добром воздать, – предположил Юрий.

Оба уже вышли в переход, направились к сеням. Константин остановился, взял старшего брата за плечо, перешёл на шёпот:

   – Догонит да ещё воздаст! Знаешь, что наедине было сказано государем-братцем намедни? До сих пор слова – занозой в груди!

   – Что? – вздрогнул Юрий.

   – Ждёт наследника! – напомнил Константин, как о грозящей беде. – И вот требует подписать договор: считать неродившегося племянника вместо отца, видеть в нём будущего своего государя. Ну, пока что не подписать – согласиться только.

Приобняв брата, Юрий вернулся с ним в рабочий покой.

   – Сие требует рассуждения. Мне он не предлагал подобного.

   – Завтра предложит, – пообещал Константин. – А рассуждения тут несложные: если родится сын, может сесть на отцовский стол в недозрелом возрасте. Васильев лекарь сказал: старший брат наш не крепок грудью.

   – Неужто? – испугался Юрий.

Константин вздохнул:

   – То-то и оно. Слышал ведь о малолетнем великом княжении татуньки. Говорят, люди в те года были не чета нынешним. А теперь кто станет править? Ванька Всеволож да Ванька Кошкин? Татунька ошибся, передав стол не по дедине. Был бы государем не Василий, а Владимир Храбрый, мы б не затевали брани с Витовтом на усладу Орде. Неумение Васильево поладить с тестем может дорого стать русским землям. Уже сейчас почти по самую Москву литвин хапнул всё.

   – Да, – подтвердил Юрий, памятуя о недавнем разделении Одоева[67]67
  Экспансия Витовта распространилась к самой Москве. Литовцами был поделён надвое г. Одоев, а в 1407 г. присоединён.


[Закрыть]. – Дядюшка мудрее братца, потому что старше.

Константин продолжил:

   – После Василия ты станешь старшим в роде князей московских. Так будь мудрее: ежели не нынче – завтра государь потребует того же, что и от меня, не соглашайся.

Вспомнилась Юрию распря татуньки с Серпуховским:

   – Пожалуй, можно потерять удел.

Константин усмехнулся:

   – Я с уделом теряю всё, и то стою на своём. Ты же, отдав Звенигород, приобретёшь Великое княжество Московское.

Оба снова вернулись в сени, на прощание обнялись. Юрий оповестил:

   – Завтра мне с утра до вечера быть в златоверхом тереме. Государь устраивает пышный приём новых друзей. Будут южнорусские князья, явившиеся на нашу службу.

   – Знаю, – молвил Константин. – Пока братец с Витовтом хранил дружбу, все, недовольные союзом Польши и Литвы, молчали. Теперь зять стал враждебен тестю. И недовольных потянуло на Москву: ярмо латинских государей тяжельше, чем православного.

Юрий сообщил главную новость:

   – Нынче узнал: сам Свидригайло, Ольгердов сын, стал нашим служником. Завтрашнее торжество будет его чествованием. Василий рад до небес. Мне же литовский выходец прислал сказать особое расположение. Сам удивляюсь, почему.

Брат-младыш пояснил уверенно:

   – Всё потому же. Не надеется, что ссора зятя с тестем будет прочной. С тобой ждёт иметь дело, как с будущим московским государем. Ведь его мечта занять место Витовтово. А ты, – погрозил пальцем Константин, – будь осторожнее. Ещё во Пскове слыхал: Свидригайло и двоемыслив, и хитёр, и ненадёжен. Разгляди зло под личиной добряка.

Выйдя на крыльцо за отъезжающим, Юрий произнёс:

   – Без тебя я тут Аника-воин. Одинок, как лаз полуслепого.

Константин, прыгнув в седло, ответил уже сверху:

   – Мне грозит то же. Только не в Москве, а в Новгороде.

Юрий слушал удалявшийся цокот копыт и дивился мысли: он с меньшим братом говорил как с равным, несмотря на возрастную разницу в пятнадцать лет.

Только попав на женскую половину терема, князь вполне понял Константиново одиночество. Анастасиюшка в своём рабочем покое заканчивала рукоделие, отсылала помощниц. Нянька Милана привела сыновей проститься перед уходом на ночь. Старший Василий старался держаться по-взрослому, а получалось, будто бы с вызовом. Средний Дмитрий взглядывал с потаённой, однако легко угадываемой, мыслью: знаю, мол, чего хочу, и добьюсь! Дмитрий Красный взирал открытым, ничем не затуманенным взором. Отец провёл рукой по жёстким волосам старшего, по взъерошенным среднего, по кудряшкам младшего и невольно вспомнил Константиновы речи: младышу некого приголубить! По уходе детей княжеская чета прошла в спальню, осталась наедине. Анастасия сбросила летник, представ пред мужем в праздничной красной нательной рубашке. Ему нравилось это её тонкое спальное одеяние, легко облегающее спелую женскую плоть. Коснулся устами обнажившегося плеча и снова подумал о меньшем брате: бедный Константин!

Гася светильник, укрывая жену и себя шёлковым покровом, спросил:

   – Скажи, душа моя, не было бы у меня удела, не владел бы ничем, был бы, что называется, гол как сокол, пошла бы за меня, не смутилась?

Жаркий шёпот Анастасии прозвучал у его лица:

   – Ах, если бы да кабы! С тобой горе мыкать для меня – счастье. Без тебя на сундуках с серебром, – как на угольях.

Заснули, довольные друг другом. Пробудились от шума в Кремле: будто чужая рать проникла в Каменный город и празднует одоление. Спали жаркой ночью при открытом окне, потому посторонние звуки царили в спальне.

   – Кричат, слов не разберу, – встал в исподнице князь и с высоты третьего этажа выглянул на свет Божий. – Всадники заняли все улицы. Движутся к Великокняжеской площади. Должно быть, столпотворение у златоверхого терема. Не наши доспехи, не наши стяги.

Анастасия откликнулась:

   – Литовская речь.

Тут только сообразил Юрий, что опаздывает к государю-брату на торжественную встречу пришлых князей.

Сборы были недолги, словно в походе. Вот уже он в седле, с подобающей охраной проталкивается в знакомые сызмальства резные ворота. На широком дворе поджидавший его Борис Галицкий сразу же заприметил князя. Досужие сообщения всеведущего и вездесущего наслаивались одно на другое:

   – Вон Александр Нелюб, сын князя Ивана Ольгимантовича, со своими поляками и литвой. А вон Исакий, епископ черниговский, со своим причтом. Его привёз северский князь Свидригайло. Да вот и сам сын Ольгердов!

С ними поравнялся тучный усач в окружении иноземных рыцарей.

   – А скажите, панове, – громко и с южным выговором обратился он к русским, судя по одежде, вельможам, – где тут... Говорят, где-то был тут... Юрий, брат короля?

   – Я Юрий Дмитрич, – назвался князь.

И немедля был заключён в объятья спрыгнувшим с коня толстяком, трижды с чмоканьем поцелован в уста.

   – Будем крепко друзьями! Я Свидригайлос Олгердис! Поведомлен о тебе от... как по-вашему сказать?.. Иогана Олгимунтовича Голшанского из Данцига.

   – По нашему говоря, от Монтивича, – переиначил Юрий, вспомнив Витовтова вельможу, привёзшего во Псков Софью. Перед новоявленными друзьями толкущиеся на ступенях Красного крыльца расступались. Свидригайло огляделся в Набережных сенях, где от гостей яблоку упасть было некуда, и начал знакомить Юрия со своими приближенными.

   – Князь Путивльский, – представил сухощавого русича, одетого на немецкий лад.

   – Фёдор Александрович, – назвался тот. И завязал разговор: – Дивлюсь величию Москвы. Всего-то сто лет назад имя её не было известно в Европе.

   – Князь Перемышльский, – бесцеремонно прервав разговор, подвёл Свидригайло друга к коренастому бородачу.

   – Симеон, – представился тот. – Ваши храмы весьма красивы. Много монастырей...

   – Князь Хотетовский, – рекомендовал далее сын Ольгердов.

   – Михайло, – пробасил гладко выбритый толстяк в бекеше. Присовокупил учтиво: – Двор Московского государя напоминает мне древние предания о блестящем дворе Ярослава Великого.

Свидригайло продолжая руководить Юрием, потащил его к пиршественному столу и усадил бок о бок с собой.

Князь решил начать беседу с приятного. Широко улыбнулся литвину:

   – Рад видеть тебя на Москве. Хотя твоё положение...

   – Моё положение аховое, – захохотал Свидригайло. – Брат, король Ягайло, отдал Литву двоюродному Витаутасу, а не мне, родному. Осчастливил меня уделами Северским, Стародубским. Как у вас говорят, раз-два и обчёлся! А пусть-ка отдаст Вильнюс! Хватит господствовать! Ишь, вояка, татарами лупленный!

Тем временем за столами, поставленными «покоем», вздымались кубки, звучали здравицы. Пока литовский сосед отвлёкся едой, Юрий невольно слушал речи с другого боку: Фёдора Ольговича Рязанского и воеводы новопостроенного деревянного города Ржева Юрия Козельского.

   – Наши же единоплеменники, – говорил Ольгович о прибывших князьях, – а уже приняли обычаи иноземные.

   – Уже! – со смехом подчеркнул Козельский. – Достаточно прошло времени, чтобы измениться обычаям. У нас – благоустройство гражданское, у них троны Владимирова потомства долго были пусты. Потом паны литовские давали законы, чуждые русским людям.

Вдруг голоса, как бы по мановению свыше, стали стихать. Все взоры обратились во главу стола, где поднялся великий князь Василий Дмитриевич.

   – Господа гости, бояре московские, друзья мои! – возгласил государь. – Пью заздравную чашу за прибывшего к нам на службу Свидригайло Ольгердовича! Жалую ему в удел Переяславль...

Тут Александр Нелюб, сын старика Монтивича, прибывший в Москву незадолго до Свидригайлы, словно поперхнулся, хотя ничего не пил. Ведь ему только что был пожалован в кормление именно Переяславль.

Великий князь продолжал:

   – ... а также Юрьев, Волок Ламский...

   – От себя отрывает! – прозвучало за столом возмущение Андрея Дмитрича, сидевшего рядом с братом Петром Дмитричем.

Старший, Василий Дмитрич, не слыша, перечислял:

   – ... половину Коломны, Ржеву...

   – О-о! – застонал ржевский воевода Юрий Козельский, обращаясь к рязанскому соседу.

Фёдор Ольгович смолчал. Какое ему дело?

Великий князь завершил:

   – И град Владимир с сёлами, доходами и людьми.

Тут уж набатом загудели голоса. Особенно старых бояр. Юрьева слуха достигли слова:

   – Древнюю столицу чужеземцу отдал за здорово живёшь!

   – Одну ли столицу? Добрую половину великого княжества!

Молодые бояре на старых шикнули, и ропот затих. Застолье пошло своим чередом. Юрий встал.

   – Куда же ты, друг? – вопросил разомлевший от хмеля и счастья брат польского короля.

Он тоже было поднялся, чтобы обнять и сызнова усадить дорогого соседа. Дабы угомонить Свидригайлу, пришлось соврать:

   – Голова болит. Мне уже пир не в пир.

В дверях столкнулся с князем Серпуховским.

   – Стар я, – ворчал Владимир Андреевич, – чтобы пить дурь да закусывать глупостью.

С ними увязался и Борис Галицкий, не замедливший встрять в разговор:

   – Государь сейчас без ума от Свидригайлы. Хочет с ним одолеть Витовта. Говорят, Ольгердыч, хоть верой лях, да устроен к брани, муж храбрый и крепкий на ополчение.

   – Знаю, затеян поход к берегам Угры, – продолжал ворчать Владимир Храбрый. – Я зван, да старостью отговорился. Выходец же литовский, – ещё писано вилами на воде, – поможет ли?

Галицкий будто заступился:

   – Швидрикайло, как у нас выговаривают, убегая к нам из Литвы, сжёг мосты.

   – Что значит, сжёг мосты? – недопонял Юрий.

   – Ну, – пояснил Борис, – в истинном смысле сжёг свои города удельные Стародуб и Новгород-Северский. Стало быть, назад ходу нет.

Тут дядюшка Серпуховской хмыкнул, вскочил в седло. Махнув рукой племяннику с боярином, сказал, прежде чем отъехать:

   – Как бы не сжёг Владимир и Переяславль!

2

После погожего лета пришла осенняя непогода. Окна серы, углы темны, на душе кошки скребут. Отчего последнее? Уж не от непогоды! События повседневные тоже не огорчают до такой степени. В июле приехал Свидригайло, а в сентябре Василий с полками уже стоял на литовской границе, на берегу Угры. На другом берегу Витовт с литвой, поляками, немцами. Однако на сей раз силы были не в его пользу. Московские рати подкреплялись татарским полком, посланным темником Эдигеем, а также Свидригайловыми рубаками и стрелками. И всё же государь-братец заключил мир. Военная удача – журавль в небе, а мирный договор – синица в руке. Ничто не поколеблет отныне спокойного, надёжного бытия. Эдигей ласково называет Василия сыном, готов помочь при малейшей надобности. Витовт присмирел после Свидригайлова перемёта на московскую сторону. Даже новгородцы, опасаясь польского короля и орденских магистров, дружнее тянутся под крыло Москвы. Жить бы да радоваться! Ан нет, с утра тошно. Не дальние враги, а ближайший друг, свет Анастасиюшка, повергает в заботу. Сладко и довольно по обычаю провели супружескую ночь. Наутро же красавица Настенька пасмурнее оконца. Что за перепад? Оказывается, причина всё та же – злодейство тестя Святославича. Не верит дочь такой несусветно ужасной вести. Не верит! Хоть тысячу раз повтори, не верит. Пока сама, собственными очами не заглянет в глаза отца. А где же его найти? Юрий, в который раз удручаемый её сетованиями, посылал Галицкого на ордынский посольский двор. Говорят, слыхом не слыхать в Великой Кыпчакии[68]68
  Великой Кыпчакией называлась татарами Золотая Орда, где кыпчакский или половецкий язык позднее стал государственным.


[Закрыть] о бывшем смоленском князе. Обращался к государю Василию. Братец раздражённо ответил: «Случилось то, что случилось». Поиском занимался поднаторевший в этом боярин Иван Уда. Ездил нарочно в Торжок, привёз уйму свидетельств. Какие ещё сомнения? Не знал уже Юрий, что ещё предпринять, дабы утешить жену.

Утренничал вдвоём с Семёном Морозовым. Бывший учитель давненько не казал глаз, сидел в Чудовом монастыре за старописными книгами. А тут пришла нужда выговориться. Ни заливная зайчатина, ни рубцы свиные не шли в горло от его мрачной речи: «Ох, не добра дума бояр наших! Приводят татар, нанимают их серебром и золотом. От этого в старину Киеву и Чернигову приключались большие беды. Предки воевали друг с другом с помощью половцев, те же высматривали весь их наряд и всю крепость, а после одолевали князей. Брат твой со своими молодыми советниками, используя против Витовта Орду, мечтает в гордости, что может легко обманывать старца Эдигея и располагать его силами в свою пользу». Хозяин успокаивал гостя: «Зря шумишь, Семён Фёдорыч. Сейчас у Василия с тестем мир, татары же – наши союзники».

Проводив Морозова, Юрий не мог избавиться от засевших в голове слов его, достойных библейского пророка: «Не брат твой обманет старого темника, Эдигей обведёт его вокруг пальца. Придут к нам великая туча и скорбь. Целые волости запустеют. Кто избавится от неволи и смерти, тот будет оплакивать ближних или утрату имения». Князь было возразил: «Полноте!» Однако сведущий книжник перебил: «Многие удивительные знамения возвещают гнев Божий. Со святых икон течёт миро, в то и каплет кровь». Сидя задумчиво у себя в покое, Юрий дивился суеверию, несвойственному бывшему учителю. Внезапно явился челядинец и доложил:

   – Господине, знатный литвин – к твоей милости. Назвался Швидрикайлом. Ожидает в сенях.

Не рад был новому гостю князь, да ничего не поделаешь. Ольгердович навещал его уж который раз и всегда оставлял оскомину от своего посещения. Вот и теперь, принятый в гостевом покое, тянул из расписной кружки приправленное патокой пиво и рассуждал:

   – Зря я, друг Юря, посвятил Василию свою саблю. Не вернёт он мне прав, отнятых Витовтом. Не пойдёт зять на тестя ради вернейшего слуги.

Князь морщился, пытаясь изменить разговор:

   – У тебя ус погрузился в пиво, Ольгердович.

Литовский выходец с резким стуком опустил кружку.

   – Э, обманулся к свиньям собачьим, Перкун[69]69
  Перкун – главное божество литовцев-язычников.


[Закрыть] меня накажи!

   – Пошто ругаешься, как язычник? – увещевал Юрий. – Мой брат пошёл же с тобой к Угре.

Литвин прищурился:

   – Как пошёл, так и ушёл. А Витовт на месте. Сын ведьмы Бериты и в ус не дует. Кейстутьево отродье господствует.

   – Терпение, мой друг! – уговаривал князь.

Ольгердов сын невесело усмехнулся:

   – Девка терпела, в девках век прожила! – И присовокупил: – Я-то что! Эдигей не вытерпит. – Гость хитро подмигнул Юрию: – Старшему брату твоему славу запоют[70]70
  Выражение «тут ему и славу поют» означает – будет убит, примет смерть.


[Закрыть]. Ты станешь королём московским. На тебя надеюсь!

Юрий, оставляя в стороне такое пророчество, спросил:

   – При чём тут Эдигей?

Свидригайло не спеша развязал перед ним узел всех сложившихся хитросплетений:

   – Орда родит Батыев. Но времена меняются. Орда сейчас не та, Батый будет не тот. Русь перестала быть улусом, Литва им и не была. Эдигей на реке Ворскле поослабил хвастуна Витовта. Надо приуменьшить силу и осторожного Василия. Хитрый татарин стравливает московлян с литовцами. Толку мало: не подравшись, мирятся. Не надеясь на чужие руки, самому придётся воевать Москву. Ох, икнёт сын победителя Донского, что потерял вот этот кулак, – литвин сжал толстые персты.

Юрий, не соглашаясь с разглагольствованиями новоявленного друга, не хотел перечить. Беседа шла на убыль. Расстались – брат великокняжеский, не убеждённый гостем, тот же на свой счёт не успокоенный, не обнадеженный ничем.

Едва Юрий вышел из сеней, проводив сына Ольгердова, столкнулся в переходе с оружничим Асайкой, что поднялся на хозяйский верх по чёрной лестнице. Он был взволнован:

   – Гюргибек! Плохая весть. Полчища Булат-Салтана идут прямо на Москву!

   – Вздор! – дрогнул Юрий. – Кто соврал?

   – Врал? – обиженным эхом прозвучал голос Асая. – Вот сейчас у меня был и исчез Абдулка, тайный посланец Каверги. Помнишь Кавергу?

   – Ещё б не помнить! Кто предводительствует ратью?

Асай, как само собой разумеющееся, ответил:

   – Темник Эдигей.

Первым побуждением Юрия было поспешить в златоверхий терем. Однако он почему-то медлил. Без слов вопросительно смотрел на оружничего.

   – Что, Гюргибек? – недоумевал Асай.

   – Да вот всё думаю, – молвил князь, – как государь не знает об Эдигее? Отчего у нас такое спокойствие?

   – Великий каназ знает об Эдигее, – возразил татарин. – Только истинных целей его не знает. Они скрыты даже от великоханских вельмож. Каверга советует тебе покидать Москву. Он – твой доброхот и всё знает.

Наконец, Юрий принял решение:

   – Сыщи и позови Галицкого.

Распроворному боярину было поручено спешно подготовить отъезд княгини и трёх сыновей во Владимир. Там достойно обустроить княжеское семейство. Охрану взять надёжную.

Бывший дядька Борис, выяснив причину, недоверчиво повёл челом. То ли Асайка сам придумал несусветицу, то ли его кто-то с панталыку сбил. Князь не стал спорить, но повторил наказ. Был уверен в своём оружничем и в искренности Каверги. Пошёл проститься с пасмурной Анастасией.

Та на удивленье близко к сердцу приняла мужнюю новость. Согласилась с мыслью о том, что от старого темника, Витовтова победителя, можно ожидать любой каверзы, что Каверга, не соврав однажды, и вдругорядь не соврёт.

Беспокоилась лишь о Юрии: догонит ли семью? Князь заверил:

   – Предупрежу государя-брата, возьму лучшую кобылу Рогнеду и вмиг догоню.

Время близилось к полудню, а солнце смотрело не свысока. Осеннее солнце – стареющий богатей горбилось и делалось всё скупее. Настали дни убывающего тепла. Отзвенел яблоками сентябрь, опустели сады. Грязь на немощёных улицах нижнего города, не успевая просыхать, прибывала. Конь, оскальзываясь, поднимался в гору. Довольные местичи возвращались с торга, приторочив к сёдлам полные мешки. Колымаги ехали от Пречистой. Обедня кончилась. Встреченный дебелый лихач на караковом аргамаке, Иван Дмитриевич Всеволож, приветливо помахал рукой. Каменный город ещё не знал о близких полчищах Эдигея. Нагнавший Юрия сосед-боярин Данила Чешко был остановлен им:

   – Вывози семью. Эдигей идёт на Москву!

   – Не может быть, чтобы... – остановился участник битвы с Мамаем, свидетель нашествия Тохтамыша. Подумал и... повернул назад.

В Набережных сенях князь повстречал Анютку, бывшую служанку матуньки, а ныне великой княгини Софьи.

   – Государь с государыней кушают, – поклонилась Юрию старая дева.

Пришлось пройти в Столовую палату. Здесь над кашей с белорыбицей и лососёвой печенью сидели двое – Василий и Софья. Княжны ещё не вернулись из Коломенских летних хором. Завсегдатаи-гости в постные дни не докучали своими особами.

   – Садись, брат, – пригласил государь.

Юрий сел, но от блюд отказался.

   – Не до еды, когда Тохтамышев ад грозит вот-вот повториться.

   – С чего бы? – спросила Софья.

   – Эдигей идёт на Москву!

Василий возразил:

   – Не верю! Мои люди в Орде загодя сообщили, что старый темник и впрямь идёт с превеликой ратью. Однако же он прислал постоянного между нами связного Басыра с большим письмом. Вот оно!

Василий достал перевязанный свиток, протянул брату. Юрий прочёл:

«Се идёт царь Булат[71]71
  К тому времени Эдигей правил именем марионеточного хана Булат-Салтана.


[Закрыть] с ордой наказать литовского врага твоего за содеянное им зло на Руси. Спеши изъявить царю благодарность: если не сам, то пошли хотя своего сына или брата, или вельмож».

Дождавшись, когда Юрий кончит читать, Василий сказал:

   – Сам в Орду не еду, дабы не ронять достоинства. Сына у меня пока нет. – После значительного молчания государь с гордостью вскинул указательный перст: – Пока] Но скоро будет. А вот брат есть. Так не съездить ли тебе, Гюргий?

Софья, улыбаясь тонкими губами, вперила колючие глаза в смутившегося деверя.

Юрьево смущение длилось недолго. Он ответил:

   – Добро! Поеду. Не к Булату, Эдигеевой кукле, что сидит в Больших Сараях, а в шатёр к самому темнику. Уж там наверняка проведаю, к какой цели и зачем движутся ордынские тьмы тысяч в боевом порядке.

   – Бедный мой отец! – вздохнула Софья.

   – Бедная Москва! – поправил Юрий.

Государь проговорил:

   – Шли скорого гонца. Твоему известию, каким бы оно ни было, поверю больше, нежели письму старого друга-полководца. Только быстро поезжай. Ибо в запоздалой вести смысла нет.

Князь встал, откланялся и вышел. Вдогонку услыхал:

   – Крепкую стражу возьми!

Подумал: «Как же! Надёжнее скакать не князем, а гонцом». Решил взять одного Асайку, что весьма кстати был оставлен дома.

Возвратился Юрий, а прощаться не с кем. В глубине души надеялся застать Анастасию. Не застал. Быстро Галицкий спроворил хлопотный отъезд! Дворский Матвей Зарян тщательно запирал на все замки осиротевший терем. Бесполезно, если Кремль возьмут татары. От своих же татей оставленная челядь отобьётся.

Князь ночевать дома не стал. Взял колоколец скорого гонца[72]72
  Золотоордынские гонцы ездили со специальными колокольцами, чтобы на ямских станциях о них слышали заранее и своевременно готовили сменных коней.


[Закрыть] и под вечер с Асайкой по Комаринской дороге пустился в путь.

Скакали с запалёнными факелами. На ямских стоянках меняли коней. Ночь черна, как смоль. Земля молчала под незримым одеялом туч. Тревожил тишину копытный топот, как стук позднего путника в заснувшую избу. Чем дальше в ночь, тем яростнее надобно было будить ямских конюших: не бодрствовали, приняв по ковшу хмельного зелья. Только стражи на засеках бдели до утра и встречали запоздалых всадников свирепым рыком:

   – Сто-о-о-ой!

Государева печать освобождала путь. И снова – топот, вихрь в лицо. И неотвязное, изматывающее беспокойство: подобру ль, поздорову ль добралась Анастасия с княжичами, удобно ли ночует? Говорят, татей прибыло на Владимирке. Уж больно бойкая дорога!