Текст книги "Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Юрий Дмитрич покрутил головой, дивясь изобретательности Лисицы, потом согласился:

   – Будь по-твоему.

Поездка состоялась в разгар лета. Небо было солнечно и безоблачно. Хорошо, жара спала. Князь, сопутствуемый Лисицей, скакал, не зная усталости. На стоянках оставался задумчив, немногословен. Лишь однажды открыл верному слуге:

   – Состояние моё непривычное. Жил доселе, как всадник, мчащийся вперёд и вперёд. А теперь конь мой будто бы пятится. Движусь назад, к тому времени, когда ещё юнцом посещал с наследником-братом дальние лесные урочища, где бортники предлагали нам дикий мёд. В ту пору мамка Домникея, хотя и отнятая от меня, приставленная к младшему Андрею, ежевечерне приходила перекрестить перед сном: «Спи, красавчик!» Стала мне ближе родной.

Конный поезд остановился перед первой московской рогаткой. Стражники, оповещённые Елисеем, подняли заграждение:

   – Проезжай, княже Юрий Дмитрич! Храни тебя Бог!

Такая встреча согрела. Приятно было, что кое-кто из старых посадских узнавал на улицах, ломал шапку.

В кремлёвском тереме, пожалованном ещё государем-братцем, бурно встретили отца старшие сыновья. В их обществе пришлось ждать не один долгий день, пока придёт черёд Даниле сидеть в привратницкой. Юрьичам показалось странным рвение родителя свидеться на старости лет с бывшей мамкой, давно уж монахиней. Да. стоит ли удивляться? Какая только своеобразная мысль в пожилую голову не взбредёт! Василий Косой, впав в отрочество, вдохновенно поведывал, как собирал цветы для венка дочери Всеволожа в день обручения государя с княжной Марьей Ярославной. Такой неожиданно тяжкий день для боярышни и такой многообещающий для старшего Юрьича! Дмитрий же уговорил родителя посетить раннюю службу у Пречистой и показал тайно свою невесту, княжну Заозёрскую. Девичий лик в шёлковом чёрном платке князь нашёл кротким, смиренным. Одобрил сыновний выбор.

Сообщение Елисея, что пришёл час посетить обитель, смутило Юрия Дмитрича, прозвучало внезапно. Он изъявил желание ехать в карете.

При виде белых кирпичных врат вспомнились проводы матуньки на пострижение, затем последний приезд сюда в день её кончины. Из глубин памяти извлеклась и единственная встреча здесь с инокиней Мелитиной.

И вот он опять в привратницкой. Монахиня велела ждать в своей каморке об одном окне. Деревянный стул, скоблёный стол, сонм образов в переднем углу – и вся утварь. Князь ждал, стоя. Услышал шаги. В низкую дверь, сгорбясь, вошла инокиня. Откинула чёрный покров с лица, воззрилась на пришлеца.

   – Кто ты? – поспешил спросить Юрий Дмитрич. И присовокупил: – Жду Домникею.

   – Ангельчик! – прикоснулась старуха костлявой рукой к его плечу. – Домникеи твоей давным-давно нет. Я Мелитина.

«Боже мой! – наполнила голову князя горькая мысль. – Боже мой! Во что превращает нас долгое земное существование! Мы уже не мы!» Однако совсем иной голос задиристо произнёс: «Нет, ты это, ты! Силён! Молод! Готов дерзать, действовать, преодолевать препоны! Ты полон сил и деятелен, каким всегда видишь себя во сне. А просыпаешься, – тело уже изношено: мышцы – лоскутья, кожа – ветошь, члены – хоть кукловода вызывай! Такова разница духа с материей». Пока длилась неоспоримая эта мысль, стоящая перед князем инокиня почти зримо преображалась: он стал видеть перед собой прежнюю Домникею, любящую и по-сыновни любимую. Стал слышать не шамканье, а сочный, сладостный голос:

   – Ты всегда для меня красивый, всегда умник.

Юрий приник щекой к иноческому плату, пожаловался, как в детстве:

   – Вразуми! Не хватает ума.

   – Чем же я тебя вразумлю, неутихающая боль моя? – прошептала старуха.

   – Когда-то спрашивал, – напомнил старый князь, – могу ли в крайности прийти, попросить совета. Ты разрешила: «В крайней крайности за советом приди». Вот и скажи: добиваться ли с мечом в руке своих прав? Любой ценой добиваться ли?

Инокиня, отпрянув, перекрестила князя:

   – Боже упаси! Боже остереги! Многажды проливала слёзы в молитве пред страстотерпцами Борисом и Глебом. Подолгу лежала ниц перед образом Богоматери. Одно думаю: в благоденствии и тишине житие своё доживи. Неуживчивого покарает Господь!

   – Всегда говорила мне то же самое, – раздражился князь.

   – Иного и не скажу, – устремила на него горящий взор Домникея. – Потому что больше ты ко мне не придёшь.

Он хотел возразить, но вошла привратница, подала быстрый знак и инокиня Мелитина, кратко, но глубоко вздохнув, исчезла, словно бы обратилась в лёгкое, мимолётное дуновение.

Князь не задержался в Москве. Попрощался со старшими детьми, пообещавшими навестить его в Галиче после великокняжеских свадебных торжеств. На зов посетить златоверхий терем, поступивший от племянника с матерью, отговорился срочной необходимостью возвратиться к себе в удел. Извинился, дал слово вернуться вскоре.

И вот уже добрый конь мчит его домой, ветер освежает лицо, дальние дали постепенно становятся близкими. Хороша летом северная Русь! Сосновый воздух. Речная свежесть. Простые избы на взгорках кажутся чуть ли не уютнее теремов. Так и видишь: взойдёшь, а проворная баба вынет из печи свежий хлеб, босоногая девка достанет из погреба жбан стоялого молока, снимет с него сметану, – обмакни хрусткую ржаную краюху и насладись!

Наконец, на рысях миновали Ярославль. Сделали стоянку у реки, заложив в подвешенные над кострами котлы свежей рыбы. Через придорожный стан проехал с вооружёнными кметями литовский выходец Наримантов, возвращаясь из Костромы в Москву.

   – Здрав буди, князь Юрий Дмитрич! – крикнул с коня.

   – Здрав буди, князь Юрий Патрикеич! – ответствовал звенигородский и галицкий владетель.

Обошлось всё, как между добрыми людьми. Словно и не враждовали. Перекинулись вместо беседы несколькими приветствиями при встрече, как бывает, коли недосуг.

В Галиче, в княжем тереме, хозяина прежде всех встретил Семён Морозов. Поздравствовавшись, сказал:

   – Вид твой, Юрий Дмитрич, меня, будто праздник, радует. Выглядишь, как Владимир Храбрый после Донского побоища.

Князь, спешиваясь, молодцевато ответил:

   – Одолел я дракона! Теперь заживём спокойно.

Ивашка Светёныш оповестил:

   – Господине, боярин Всеволож в сенях ждёт с утра.

Князь поспешил подняться.

Иван Дмитрич встретил с немым вопросом во взоре.

   – Нет, друже, – ещё не здравствуясь, вскричал Юрий Дмитрич, исполненный радостного волнения, – не сяду на конь, не вскину копьё, не опояшусь мечом. Хочу дожить век в согласии с любым супостатом.

   – А вятчане готовы, – упавшим голосом доложил боярин, – сорок телег оружия и табун коней. Путила Гашук с Левонтием Макарьяничем просят кланяться.

   – Нет, нет и нет! – трижды взмахнул руками князь. – Пойдём-ка лучше, потрапезуем, друже, и помыслим об общем мире.

   – Благодарствую за приглашение, – хмуро вымолвил Всеволож. – Не ведая часа твоего появления, я уже отобедал. Потороплюсь снова в Тверь к свойственнику Борису. Мыслю, твой мирный настрой недолог. Дай знать, коль понадоблюсь.

Юрий Дмитрич глядел на боярина. Гость приблизился к выходу. Хозяин в шутку преградил ему путь.

   – Не поставь во гнев, друже, стороннее любопытство. Волей случая ты ездок по большим делам. Где же в настоящее время обретается дочь твоя? В Твери?

Лик Всеволожа стал вовсе хмур.

   – В Москве она. В вотчинном терему.

Князь освободил путь:

   – Всенепременно дам знать, дорогой Иван Дмитрич, коли возникнет нужда нам свидеться. Я тоже мыслю: возникнет она скоро.

   – Дай Бог, дай Бог, – приговорил Всеволож и откланялся.

По его отбытии князь ещё долго стоял у окна, глядел по-над городом в тёплую золотую даль, наслаждался успокоительной думой: «Всё пойдёт как надо. Всё сладится. Счастливы будут не только мой Дмитрий Шемяка с сиротой Софьюшкой. Пусть вкусит счастья старший, оторва Васька Косой. Вестимо, боярышня княжичу не чета, да зато душенька незабвенной Настасьюшки будет довольна!»

СПУСТЯ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

В первом часу серого декабрьского дня, едва рассвело и стражники открыли уличные рогатки, промчался по Москве длинный поезд литовского посла Семёна Едиголдова. В Кремль въехал через Фроловские врата. Остановился у высокой ограды из красного кирпича, занял боярский двор, по-видимому, давно лишённый хозяина и приспособленный для иноземных гостей.

Вскоре двор покинули: сперва всадник в кольчатом бахтерце поверх тёплого полукафтанья, затем – карета с занавешенными оконцами. Первый – должно быть посол – отправился с охраной в златоверхий терем. Вторая – неизвестно кто – без конного сопровождения покатила в собор, к Пречистой, где совершалась обедня.

Нищие на паперти видели, как из возка с помощью служанок сошла старуха в шубе-бармихе и, осенившись крестом, скрылась в храме. Тут же поползли слухи, что с литовским вельможей прибыла на Русь его родная сестра, чего никогда и нигде не водилось. Вящие жены сидели по своим иноземным замкам, когда мужья правили посольство. А тут – сестра! Кто– то со знанием дела назвал её чуть ли не московлянкой, ну ясно, не коренной, а когда-то здесь жившей, изрядно говорящей по-русски. Его оспаривали с пеной у рта. Однако спорщики посрамились, едва кончилась служба и гостья среди прочих знатных особ явилась на паперти, стала нисходить по ступеням. Да, она была стара, но ещё красива. Очи – уголья, брови, будто писаны мастером, уста сложной резьбы. Сними с лица сеть морщин и любуйся мужским любованием!

Попрошайки потянули к ней алчущие руки. Она же подошла к старику, что, опершись о стену, свесив седые космы, безучастно глядел в свою шапку. Литвинка достала горсть голых денег[108]108
  Голые деньги – мелкая монета, предназначенная для милостыни.


[Закрыть]... Вдруг её рука задержалась, не дотянулась до нищего. Всех и вся заставила смолкнуть русская речь иноземки:

   – Э-э... Светёныш? Ужли Светёныш? Ну-ка, глянь!.. Да Ивашка и есть!

Старик поднялся кряхтя, вперился в незнакомку и затряс головой:

   – Васса!.. Ишь, как переменилась! Спрячь московки[109]109
  Мелкая монета (0,34 гр. серебра), названная по месту чеканки.


[Закрыть], достань полтину.

   – Для тебя и рублей не жаль, – схватила литвинка бродягу за руку. – Айда в мою карету.

И всем на удивленье увезла убогого...

Перед полуденным приёмом пищи нищий, отпаренный и приодетый, был введён в Столовую палату, где сидела хозяйка.

   – Сядь. Поешь, попей. Да чур не упивайся, – пригласила Васса. – А то язык во рту спать ляжет.

Ивашка выпил пива, но не прикоснулся к мёду.

   – Важна стала! Вознесла тебя судьба!

   – Брат был не в чести при Свидригайле и его преемнике, – заметила Васса. – Только при Казимире[110]110
  Казимир IV – польский король, великий князь Литовский, сын и преемник короля Владислава II (Ягайло).


[Закрыть] пошёл в гору. А я давно скорблю душой по всему русскому: ведь прожила здесь четверть века. Вот с трудом напросилась...

   – И ладно, что напросилась.

   – По смерти голубушки княгини, Анастасии Юрьевны, как отбыла на родину, так и не знаю ничего про вас, – продолжила Васса. – Краем уха слышала, что Юрий Дмитрич, не дожив шестидесяи лет, покинул нашу грешную юдоль. А что его три сына? Отчего ты не при них, а одиночествуешь в конце жизни?

   – О, – махнул рукой Светёныш. – Ты совсем неведомка! Воды слишком много утекло. Нет ни господина, ни Юрьичей. Всё кончено!

   – Как кончено? – не поняла Васса. – А что было?

Бывший княжий слуга откинулся на спинку кресла.

   – Было разное! После тебя мы с Юрьем Дмитричем отсиживались в Галиче. Он замирился напрочно с племянником, нынешним великим князем. Даже Всеволож, – припомни-ка такого! – перешедши на нашу сторону, не мог сговорить князя на войну. Государь-недоросль обманул Всеволожа, не взял в жены его дочь, сделал из друга супротивника.

   – И весьма сильного, – вставила Васса. – Помнится, матушка-княгиня почитала Всеволожа чуть ли не умнее всех.

   – Дочь его в Кремле стала ничем, – взял новый пирог Светёныш, – а сыновья нашего князя, Василий да Дмитрий Юрьичи, сдружились с государем, даже были в числе первых на его свадебной каше. И тут-то на свадьбе случилось несусветное: великая княгиня-мать внезапно схватила князя Василья Юрьича за пояс и прилюдно объявила, что он украден из великокняжеского платья. Старый князь Пётр Константиныч, бывший наместником в Ростове, внушил ей, будто этот золотой пояс, осыпанный каменьями, был подменен последним тысяцким полвека назад тому и путём наследования попал к Юрьичу. Враньё ради большой замятии!

   – Да если б даже не вранье, – вставила Васса, – так не на свадьбе ж отнимать! Ой, харапуга Софья Витовтовна! Недаром госпожа моя её на дух не переносила.

Светёныш всё-таки испил чашу боярского медку.

   – Не перенесли и Юрьичи, – продолжил он. – Тотчас отъехали. Привели в бешенство отца невиданным позором. Князь вызвал Всеволожа, вятчан из Хлынова, наш воевода Вепрев собрал галичан. Полки пошли к Переяславлю. Юный Василий ничего не ведал, пока тот же Пётр Константиныч не сообщил, что супротивник близко. Послали уговаривать, да уговорщикам под Троицей[111]111
  Имеется в виду Троице-Сергиев монастырь.


[Закрыть] указан был возвратный путь. На Клязьме дядя и племянник встретились. Набранный наскоро вооружённый сброд московский да ещё, надо сказать, в подпитии, не выдержал первого натиска. Великий князь сперва бежал, потом отдался в руки победителю. Наш Юрий Дмитрич победителем вошёл в Москву.

   – Сам стал великим князем! – радостно прихлопнула в ладони Васса.

   – Рано радуешься, – взял очередной пирог Ивашка. – Вместо того чтобы сгноить захватчика-племянника в темнице, Юрий Дмитрич тут же выпустил его с семьёй и по совету своего боярина Морозова, вопреки воле старших сыновей и предостереженью Всеволожа, дал прощённому в удел Коломну.

   – Наш князь всегда был добр сверх меры, – горестно подпёрла руками подбородок Васса.

Светёныш снова приложился к мёду.

   – Дядя был добр, племянник же хитёр. Коломну сделал стольным градом Московского великого княжения. Всё боярство, дьячество и духовенство начало туда перебираться из Первопрестольной. Москва – захирела. Граждане укрывались по своим жилищам и сёлам. Человек редко встретит человека. Все готовились к переселению.

Васса крайне удивилась:

   – Ужли государь-недоросль так был люб?

Светёныш отхлебнул ухи из потрошков стерляжьих.

   – Молодой Василий стал своим, а старый Юрий сделался чужим. Годами не бывал в Москве. Забыли здесь князя Звенигородского и Галицкого.

   – И что за люди московиты! – кисло поморщилась литвинка. – Трудно представить жителей Вильны, покидающих свой город ради государя, что перебрался в Гродно.

   – Старшие Юрьичи, – продолжил Ивашка, – освирепели, аки львы, на вредного советчика Морозова. Вломились к нему повечер и умертвили. Сами же, боясь отца, сбежали в Кострому.

Васса прижала ладони к щекам:

   – Матерь Божья! Бедный Семён Фёдорыч! Ополоумевшие княжичи Косой с Шемякой! С виду – рыцари, с изнанки – хуже татей!

   – Юрий Дмитрич ушёл в Галич, уступил Москву племяннику, – уныло вздохнул Светёныш. – Да недолго длился мир. Старшие Юрьичи собрали войско и пошли против Василия Московского. Я в том походе был. Дядя со всеми сыновьями под Ростовом так расколошматил племянника, что он бежал к новгородцам, потом в Нижний, оставив и жену, и мать в нашем плену. Настропалился даже удрать в Орду, да ведь нечастному чужое горе помогает: наш государь всея Руси, великий князь Московский Юрий Дмитрич в одночасье, неизвестно отчего, скончался.

   – Умер на престоле?

   – Истинно так, – кивнул Светёныш. – Старший Юрьич занял его место. Да, как видно, не сложилось большой дружбы между братьями, и Косой бежал на север.

Васса подождала, пока Ивашка справится с ухой, запьёт ягодным взваром. Насытившись, продолжил:

   – Дмитрий Шемяка посетил Москву, дабы позвать Василия Васильича на свою свадьбу с Софьей Заозёрской. А тот, враг знает почему, наверное по старой злобе, оковал его и отослал в Коломну.

   – Дурак мальчишка! – не сдержалась Васса.

   – Воистину дурак! – кивнул Светёныш. – Несостоявшийся великий князь Василий Юрьич собрал вятчан и галичан и встретил государя под Ростовом в селе Скорятине. Метил его пленить, да сам, разбитый в пух и прах, попался в плен. И тут свершилось страшное злодейство, какого на Руси три века не было.

   – Его постригли против воли?

   – Нет, – помотал головой Ивашка.

   – Бросили в поруб и уморили голодом? – вздрогнула побледневшая литвинка.

Бывший княжий человек вздохнул:

   – Не то. Василь Васильич молвил: «Велю очи выняти!» И несчастный его тёзка Василий Юрьич был ослеплён.

   – Двуродный брат? – вырвалось у слушательницы.

Светёныш, пожевав губами, опорожнил полкубка мёду.

   – Прожил слепец двенадцать годов. Родной брат отомстил. Икнулась кровью возмужавшему племяннику старая распря с дядей. Случилось так, что сыновья хана казанского внезапно вторглись в нашу землю. Под Суздалем произошло сражение. Василий-ослепитель был пленён татарами. Дабы освободиться, внёс огромный выкуп. Тотчас поехал к Троице благодарить Бога за освобождение. Дмитрий же Юрьич Ше– мяка, к тому времени сидевший, затаясь, в своём уделе, вмиг собрал приспешников, вошёл с оружием в Дом Сергия и взял под стражу государя прямо в церкви.

   – Ох, не боятся Бога русские князья! – всплеснув руками, возмутилась Васса.

   – Око за око! – погрозил пальцем Светёныш.

   – Это не по-христиански!

   – Око за око! – повторил старик. – В ту же ночь в Первопрестольной, на Шемякином дворе, указом захватившего великое княжение Дмитрия Юрьича смещённый государь Василь Васильич был ослеплён. Я там конюшничал, убирал стойла ночью и слышал, как ужасно он кричал.

   – Господи Исусе Боже мой! – закрыла лик руками бывшая спальница княгини, матери Юрьичей. – Нет грехам меры! Зло порождает зло! Братья играют ослепительным ножом, как свайкой![112]112
  Свайка – игра толстым гвоздём, который броском втыкают в землю, стараясь попасть в кольцо. Орудие играющих также называется свайкой.


[Закрыть]

Ивашка долго набирался сил продолжить, мрачно молчал: переживал ту ночь в Шемякиной конюшне. Потом выпил пол кубка мёду и стал краток:

   – Год государствовал Шемяка. В Вологду, куда сослали свергнутого государя, прилетали частые гонцы. Бояре, воеводы ослеплённого Василия сбирали силы. Врасплох была захвачена Москва. Дмитрий Юрьич бежал в отцову вотчину. А вскоре вспыхнула близ Галича братоубийственная битва. Я сражался, как ты понимаешь, на стороне Юрьича, природного своего князя. Меня ранили в грудь, долго лежал пластом. Когда Господь сподобил встать, узнал, что мой разбитый господин бежал в Великий Новгород и там, по тайному приказу слепца Василия, был отравлен. Княгиня Софья, бывшая сиротка Заозёрская, теперь вдова, увезла малого сына в Литву. А я лишился всех своих господ и оказался на соборной паперти.

   – Однако же не всех, – вспомнила Васса. – Где Дмитрий Красный, младший сын нашего князя?

Светёныш пояснил:

   – Младыш почти не принимал участия в междоусобьях братьев. Он умер в Галиче, неясно, от какой болезни.

   – Царствие ему Небесное! – перекрестилась Васса. – Жаль княжича. Такой кудрявый был красавчик!

Светёныш опустил главу на грудь. Он обогрет, напитан, накопленная издавна усталость клонила в сон.

Хозяйка молвила раздумчиво:

   – Вот отчего ваш государь сегодня прозывается Василий Тёмный.

Ивашка не откликнулся.

В сенях и в переходах раздались шаги вернувшегося от посольских дел Семёна Едиголдова. Сестра встала навстречу брату. Он, войдя в Столовую палату, с удивлением уставился на незнакомца.

   – Это мой старый друг, – по-русски сообщила Васса, – ближний слуга князя Юрия Дмитрича, ныне бездомный и безденежный.

Брат что-то сказал по-литовски.

   – Я так рада! – восхитилась Васса. – Сама хотела попросить: нельзя ли взять его с собой в Литву. Ты предложил. Я благодарна.

Тут Светёныш вздрогнул, вскочил, стал кланяться.

   – Слушай, Ивашка... – улыбнулась ему Васса.

   – Слышал, – перебил он кратко по своему прежнему обычаю. – Ты добрая. Однако не хочу я в Литву. Как-нибудь уж здесь... Ох, засиделся! Пора и восвояси. Пошёл я, благодарствую на угощении.

   – Постой, – схватила его за рукав литвинка, – провожу. Чуть-чуть подожди вот здесь. Хочу вручить поминок.

Васса сбегала и принесла тугую калиту.

Ивашка взял трясущейся рукой.

   – Тут, – покраснела Васса, – ну хоть что-то. На первое время. Вот ещё тулуп...

Сказала что-то по-литовски. Принесли ношеный, но крепкий тулуп. Старик надел, опять стал кланяться.

   – Останься, – без надежды попросила Васса. – Трудно тебе тут одному.

Он тронул заскорузлыми перстами её выхоленную руку:

   – Милая и памятливая! Не осердись, скажу: лучше дома просить милостыню, чем на чужбине жить из милости. Позволь воздать за дружеский поминок постоянной за тебя молитвой. Прощай, добрая знакомка!

Васса, накинув шубу, вышла на крыльцо и видела, как распрямившись, твёрдыми шагами пересёк двор старик Светёныш. Знала: в калите серебряных рублей хватит на его век, Молилась: дай ему Бог не утерять подарок и прожить оставшуюся жизнь благополучно.

Сентябрь 2001 – февраль 2002