Текст книги "Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

6

Тихая, гладкая, ничем не колеблемая жизнь в Галицком княжеском тереме вдруг вскипела, будто под ней разожгли огонь. В тот же день, когда Елисей Лисица возвестил смерть Витовта и вокняжение Свидригайлы, Юрий Дмитрич отправил Морозова и Чешка в Москву с грамотой о том; что все прошлые договоры с племянником расторгаются. Вместо толчения воды в ступе он указал два исхода продолжительной распри: или немедленный суд в Орде, или пусть Бог рассудит, то есть – война!

   – Не излишне ли резко? – заметил Морозов, когда князь подписывал грамоту.

   – Резко, да веско! – проворчал Юрий Дмитрич. И присовокупил: – Устал я от всего этого. Надобен хоть какой-то конец.

По отъезде послов сидели в Крестовой вдвоём с княгиней.

   – Всю ночь не могла заснуть, – сетовала бледная Анастасия. – Мысли сражались в голове. Одолевала та, что племянник, как пять лет назад, пошлёт войско и мы снова побежим к Нижнему.

Муж возразил:

   – Не посмеет. Я за пять лет стал впятеро сильней.

Жена сомневалась:

   – Ужели мальчишка отважится сунуть нос в Орду? Там, по разведке Елисея Лисицы, ох как неспокойно. Два татарских хана поднялись против Улу-Махмета. Да ещё в половецких степях не прекратилась чума.

Юрий Дмитрич тяжко вздохнул:

   – Наше время пришло. Нынче – или судиться, или сражаться. Завтра может быть поздно.

Княгиня подошла к иконе Владычицы, пала пред ней на колени. Князь, опустив голову, продолжал мыслить вслух:

   – Силы у меня – через край, а казны – на дне. Одно другого стоит! В Орду же ехать – не с пустыми руками. Где взять серебра и золота? Звенигородские и галицкие купцы, мои дойные коровушки, уже пусты. Вятчане не пожалели для меня силы, грешно покушаться на их богатства. Данило Чешко обещал одолжиться у московских купцов. Да кого он уговорит? Знаю, есть там Ермолины, потомки сурожанина Василия Капицы, прибывшего ещё до Донского побоища. Есть Ховрины и Антон Верблюзин. Богат Андрей Шихов, потомок Ивана Шиха. Но, помнится, он всегда ссужал средства покойному государю-братцу Василию, а теперь, стало быть, подсобит его сыну.

Приподняв голову и заметив, что жена молится, князь тихо покинул Крестовую.

Взойдя по узенькой витой лестнице на верх терема, вышел на вислое крыльцо. Оттуда был виден весь Галич. Вдали сияет под солнцем озеро. Улицы звёздными лучами сходятся к дубовому кремнику. Местами желтеют скошенные луга. Дома, богатые и бедные, большей частью зажиточные, покоятся в золоте осенних дерев под соломенными, пластяными, а то и чешуйчатыми кровлями. Стены не у многих жилищ темны, чаще желты, ибо недавно ставлены. Князь живо вспомнил, как в горький год, когда он с войском отступал к Нижнему, а московская рать ещё шла к Костроме, два татарских отряда врасплох захватили город, месяц свирепствовали, опустошили и Костромскую землю, и Плёс, и Луг. Тогда племянникову приспешнику Андрею Дмитричу пришлось воевать не с братом, а с грабёжниками, которые в конце концов были настигнуты и разбиты в Рязанском княжестве. Теперь к горлу подступил ком: предстоит искать правду у тех же татар. Одно утешало: ордынские князья и царевич разбойничали без ведома великого хана. Улу-Махмет осыпал их укоризнами. Юрию же клянётся быть справедливым третейским судьёй.

Князь сошёл вниз, едва часомер на угловой башне пробил время вечерней трапезы. Любопытно бы знать, какие обеты хан загодя даёт шестнадцатилетнему Василию и его боярам. То, что в Литве сейчас властвует не Васильев дед Витовт, а Юрьев друг Свидригайло, позволяло надеяться: вряд ли великий хан, окружённый недругами, захочет видеть на московском столе беспомощного юнца, а не умудрённого жизнью мужа.

Княгиня вечеряла молча, погруженная в невесёлые думы.

   – Что так ненастна, любовь моя? – обратился к ней князь.

Анастасия молвила тихо:

   – Не переживу неудачи.

Юрий Дмитрич сказал:

   – Видел, как ты молилась. Я в свою очередь хочу обрести несокрушимую твёрдость в молитве. Завтра отправлюсь в Сторожевскую обитель. Припаду к мощам старца Саввы. Пусть благословит, пусть наставит.

Княгиня кивнула в знак одобрения.

За ночь князь не отдохнул, а промучился в своей постели. Пожалел, что не пошёл спать к жене: от неё исходят благотворные токи, погружающие в сладкое небытие. Не помнишь сна, встаёшь, как заново родившийся. А тут, предоставленный самому себе, погрязаешь в дурных предчувствиях, в скверных мыслях. Если и забываешься, попадаешь в такую катавасию, что вскакиваешь с криком. То тебя бьют, то низвергают в бездну, то оставляют в тесном загоне с рыкающим диким зверем. Ивашке Светёнышу, почивающему в Передней, дурные вскрики князя всю ночь испортили.

Утром, уже сидя в седле, окружённый охраной Юрий Дмитрич по пути в свой Звенигородский удел тряс тяжёлой головой, не замечая осенних лесных красот. Листья казались не золотыми, а ржавыми, небо блеклым, солнце тусклым. На стоянках, даже в справных избах, мерещился гадкий запах. Еда была невкусна, питье не гасило жажды.

В Звенигороде посетил могилу бывшего дядьки Бориса. Раскрошил бережёное ещё со Христова дня яйцо, возжёг у деревянного креста свечку. Не успел отойти, крошки склевали птицы, свеча погасла. Ветрено было на кладбище. Кроны вётел в немой укоризне покачивались, будто бы желая укорить: эх, князь!

Звенигородский княжий терем без Настасьюшки был неуютен и пуст, как во время её поездки в Москву для обманной встречи с покойным родителем-грешником. Юрий Дмитрич поспешил на гору Сторожу.

Он ещё не видел обители без игумена Саввы. Получив горькую весть о кончине старца, не решился покинуть Галич, побоялся: перехватят в пути. Скорбел у себя в Крестовой, отбивая тысячу земных поклонов вместе с княгиней. Теперь удивлённые очи его узрели не юную обитель, а возмужавший монастырь. Знал: деятельный игумен при жизни успел воздвигнуть белокаменный собор Рождества Богородицы. Слышал: сторожевский храм послужил образцом Троицкого собора Сергиевой Лавры. А всё же воспринял увиденное величие, как неожиданное, неведомое.

По длительном осмотре подошёл к паперти, где, как указал новый настоятель, установлена плита над могилой преподобного Саввы. Приник в земном поклоне к гладкому, холодному камню. Вслушался в себя: не подаст ли бывший духовник мысли, как поступить, как быть. Нет, кроме творимых самим молитв, ничего не услышал.

Посетил колодец под горой, собственноручно вырытый старцем, испил чистейшей, не земного, а райского вкуса, воды. Она утолила жажду, но не печаль в мыслях. Пешим прошёл за версту от обители, спустился в овраг, где игумен Савва выкопал себе пещерную келью для безмолвных подвигов. Всё здесь осталось, как при нём: утлое дощатое ложе, аналой с книгой, монастырского письма икона Спасителя без оклада, много недогоревшая свеча в самодельном берёзовом поставце. Некоторое время князь оставался в келье один, однако же вышел без ощущения, что благословлён старцем на трудный подвиг.

Отстояв службу, прощаясь с иноками и новым игуменом, услышал:

   – Огорчительная весть, княже, только что пришла из Москвы.

   – Ш-што? – дрогнул Юрий Дмитрич: не имеет ли это к нему касательства.

Монахи, не ожидая княжего страха, переглянулись. Игумен поспешил с сообщением:

   – В Чудовом монастыре, в церкви, построенной за одно лето более полувека назад, во время литургии верх от ветхости обвалился. Однако бывшие в алтаре священники остались все невредимы.

Князь вспомнил сообщение незабвенной мамки своей Домникеи о рухнувшей церкви в Коломне. Это случилось накануне Донского побоища. Он трижды осенился крестом:

   – Все невредимы, слава те Господи!

Обратный путь в Галич прошёл быстрее, чем в Звенигород. Без внешнего мрачного созерцания, без внутреннего тягостного непокоя. С мысленными молитвами. С воспоминаниями о преподобном Савве, который трудился не покладая рук, клал силы не для себя, только для Бога и для людей.

Галич встретил мрачного князя утренней зарей. Полнеба озолотилось, готовя солнечное восшествие. И вот брызнули лучи, ослепили, пригрели. Состояние духа сразу улучшилось. А тут ещё и встречающая Настасьюшка прильнула к мужней груди:

   – Сон добрый привиделся нынешней ночью: будто украшаю главу цветами, а поверх надеваю венец с дорогими каменьями. Это предвещает, что все наши дела окончатся счастливо, благополучно.

Юрий Дмитрич прикоснулся к душистому челу жены:

   – Дай Господь!

Окончательно же сорвало с его смятенной души пелену ненастья сообщение Чешка и Морозова. Оба прибыли за полдень, когда князь, отпаренный в бане, накормленный по-домашнему, вкушал послеобеденный сон. Светёныш разбудил господина, провёл бояр в его покои. На вопрос князя Чешко первым обрадовал:

   – Приняли нас спокойно и отпустили без обид. Юнец-племянник ломким голоском сам предложил тебе ехать к царю Махмету, будто ты прежде не предлагал того же.

Морозов вставил:

   – Назначили встретиться у дорогамина[95]95
  Дорогамин – правительственный чиновник Золотой Орды, иначе баскак.


[Закрыть] московского Мин-Булата, в его улусе. Далее продолжать путь вместе в Большие Сараи.

Юрий Дмитрич вновь помрачнел:

   – С московским баскаком Булатом у меня дружбы нет. Дружен он с мальчишкой Василием – водой не разлить. А где его улус?

   – По Камаринской дороге[96]96
  Камаринской называлась дорога, ведущая из Москвы в Золотую Орду.


[Закрыть], у границы Московского княжества, – пояснил Морозов.

Чешко ободрил:

   – Дружбу отольёшь в серебре. Мы твоим именем одолжились изрядно у купца Весякова, что имеет двор рядом с Богоявленским монастырём в Китай-городе.

При таком важном известии у князя окончательно отлегло от сердца.

Немедленно начались сборы в путь-дорогу. Юрий Дмитрич занимался подбором стражи, коней и оружия. Всё нужно проверить самому. Конечно, оружничим Асай Карачурин, боярином-советником – Морозов. Поедет и молодой дьяк Фёдор Дубенской. А сыновья... Ах, сыновья! Трое сыновей и – ни одного рядом. Старшие так и не прибыли из Москвы. Младший – в Галиче со своими книгами. Посмотрел на него отец и махнул рукой, лишний раз поскорбев о Борисе Галицком. Его брат Фёдор в своём любимом Звенигороде, да и не чета он Борису.

Посреди сборов князя застал тиун Ватазин:

   – Только что прискакал из Москвы человек Дмитрия Юрьича именем Иван, прозвищем Котов[97]97
  Иван Котов - историческое лицо, боярин Дмитрия Юрьича Шемяки, способствовавший его отравлению в Новгороде по тайному распоряжению Василия Тёмного.


[Закрыть]. Говорит, твой сын, княже, просит взять его с собой.

Смутные, неприятные воспоминания шевельнулись в княжеской памяти. Так и не вспомнил, кто такой Котов. Рассерчал на среднего Дмитрия: сам – в сторону, посылает чужака.

   – Пусть Котов убирается восвояси.

Поздно вечером, перед сном, господина задержал Елисей Лисица:

   – Мои люди, княже, друг за дружкой летят из Москвы. Докладывают каждый шаг твоего племянника. Ямской гон – дело скорое: одна нога там, другая здесь.

Сидели друг против друга на лавках в княжем покое. Юрию Дмитричу нравилась хватка старого знакомца, нового слуги. Не лисья, а кошачья готовность к молниеносному действию выражалась в лице Лисицы.

   – Так что же мой супротивник?

   – Раздал церквам богатую милостыню, – начал Елисей. – С горестным сердцем оставил Первопрестольную. Перед тем отобедал на Великом Лугу близ Симонова монастыря. Когда смотрел на блестящие главы храмов, пустил слезу. Бояре его утешали, что никто из князей московских не погибал в Орде. Отец Васильев был там в чести и ласках. А он: «Отдать себя в руки неверных! Упасть к ногам варвара!» Мрачнел, скорбел слабый юноша.

   – Нельзя что-нибудь поважнее? – перебил князь.

Старый разведчик многозначительно помолчал.

   – Самое важное для нас плохое: ум, глаза, уши и речь мальчишки Василия будет представлять у великого хана хитрый, искательный, велеречивый боярин...

   – Иван Дмитриевич Всеволож, – догадался князь.

Лисица подтвердил кивком.

   – Он из кожи вон полезет, ибо великая княгиня Софья Витовтовна в случае успеха клятвенно обещала женить венценосного сына на боярышне Всеволоже.

   – Добро, – запохаживал по покою Юрий Дмитрич. – Добро!

Елисей встал, чтобы откланяться. Князь вплотную подошёл к нему, возложил руки на плечи.

   – Распроворен ты, друг мой! Хочешь отличиться и возвеличиться, получить, чего и на уме нет?

Старик понурился:

   – Жизни мало осталось. Одинок. Бессемеен.

Юрий Дмитрич искательно попросил:

   – Поезжай со мной. Будь моей подмогой.

Лисица удивил быстрым ответом:

   – Тотчас соберусь, господине. К утру буду готов.

На том расстались ко взаимному удовлетворению.

Юрий Дмитрич пошёл к жене. Анастасия уже спала. Он разоблачился, улёгся поодаль, дабы не потревожить её. Княгиня не пробудилась...

Прощались, запёршись в спальне, поутренничав. Князь был уже в походном опашне на тафтяной подкладке, в красных сапогах мягкой кожи. Во дворе и у Торга на площади его ждали конные в полной готовности. Княгиня не могла ни рук, ни уст оторвать от мужа, успокаивала, что всё с Божьей помощью получится хорошо, что она будет терпеливо ждать и молиться. Он обещал непременно, чаще возможного, извещать о всех тонкостях дела, просил правдиво, начистоту отписывать о здоровье. Её шёлковый платок промок от слёз.

   – Не плачь, радость и надежда моя. Прогоняй слёзы смехом, – говорил князь.

   – Прежде умела, – оправдывалась княгиня. – С годами становится труднее. Сейчас не могу.

Они долго держали друг друга в нерасторжимых объятиях.

   – Верю в нашу судьбу, мой свет! Большая у нас судьба! – пришёптывала княгиня.

Князь грустно улыбнулся, целуя её напоследок:

   – Старые мы с тобой, Настасьюшка!

Она огладила жаркой ладонью его сухой лик:

   – Старые, но ещё живые!

7

Гостеванье у друзей – радость, у недругов – одно раздражение. Двор Мин-Булата, московского дорогамина или баскака, широкий, стены крепкие, стража надёжная. Однако посланный вперёд Асай Карачурин объявил, что помещения для Юрия Дмитрича и его людей отведены плохие, потолки низкие, лавки без полавочников, вместо свечей жирники. Да и с едой закавыка: не баранина, а конина, и молоко только кислое. Можно было и оправдать хозяина: племянник со своим окружением прибыл первым, вот ему всё лучшее и досталось. Однако, когда ордынцы Булатовы потребовали у Юрьевых воинов при входе во двор сдать оружие, князь воспротивился, велел своей охране расположиться табором в поле и себе построить шалаш. Поневоле вспомнил печальное стояние на берегах Суры. Немногие друзья, что были при нём, старались по мере возможности ободрить. Морозов примерами из минувшего: дядя Юрий Суздальский спорил за великое киевское княжение с племянником Изяславом двадцать два года и всё-таки победил. Елисей Лисица через своих людей заблаговременно связался с Кокордой, как ещё называли свою столицу ордынцы: беклярибек Ширин-Тегиня предупреждён о скором приезде князя, великий темник Каверга тоже знает. Так что благоприятная для Юрия Дмитрича подготовка к третейскому суду уже началась.

Князь, стоя у шалаша, любовался степным закатом. Подскакал на вороном коне Асай:

   – Поторопись, Гюргибек! Прибыл после полудня, а поклона Булату ещё не сделал. Осерчает, боюсь.

Пришлось входить безоружным к баскаку, предварительно распорядившись, чтобы Вепрев держал охрану в боевой готовности. Унизителен княжий пояс без меча, а приходится терпеть ради будущего.

Ордынский чиновник сидел в большом пустом помещении на кошме.

   – Здравствуй, Мин-Булат, – склонил голову князь.

   – Здравствуй. Здоров ли? – равнодушно спросил баскак.

   – Благодарствую. Ты здоров ли? – в свою очередь спросил Юрий Дмитрич.

   – Осень тёплая, – почмокал ордынец. – Солнышко светит. Дождика нет.

   – Да, хорошо, – кивнул князь. Ещё постоял. – Я пойду, пожалуй.

   – Иди, пожалуй, – разрешил баскак.

И ни слова про обустройство прибывшего, про неудобства. Можно сказать, вообще ни о чём ни слова. Пришлось подавить обиду. Да в конце концов тьфу на этого дорогамина! Однако в самых дверях гортанный голос остановил:

   – Каназ Юрьи!

Князь обернулся.

   – Каназ Юрьи, мирись с Василием!

Князь молча вышел.

У себя в шалаше лёг на медвежью шкуру, стал сосать сорванную по пути былинку. Вечерело, воздух заметно похолодел. Асай снаружи развёл костёр, а внутри поставил жаровню с красными угольями.

Кто и зачем занёс его сюда? Сидеть бы подле Настасьюшки в Галиче. Или строить новый терем в Звенигороде. Дело везде и всюду найдётся. А для слишком уж громких дел годы пошли не те.

Чу! Что за шаги, что за разговор? Голос будто знакомый.

   – Гюргибек, к тебе гость. Выходи к костру, – невесело пригласил Асай.

   – Какой гость?

   – Боярин Всеволож. Иван Дмитрич.

Князь вздрогнул всем телом, усилием заставил себя подняться. Меньше всего сейчас хотел видеть учителя своих сыновей, самого сильного и коварного супротивника в споре с племянником. А не откажешься, не отсидишься в шалаше от непосильного поединка. Вышел.

Иван Дмитрич встретил спокойно, сидя на сложенном конском потнике. При появлении князя встал, склонился:

   – Здрав буди, княже! Как можется?

   – Спаси Бог. Как тебе?

   – Благодарствую. Княжичи твои учением радуют. Старший не весьма, средний более. Жаль, не отдал младшего.

   – Робок, – отозвался отец о Дмитрии Красном.

Всеволож помолчал, глядя на степную вечернюю зарю, разлившуюся по чистому небу. Князь не нарушал молчания.

   – Вижу пожар, – вдруг сказал Иван Дмитрич. – Над всей Русью пожар!

Юрий Дмитрич молчал.

Всеволож снова заговорил:

   – Отчего, княже, по прибытии не пришёл спросить о здоровье нашего государя?

   – Он мне не государь.

   – По его отцовскому завещанию государь, – напомнил боярин. – Ведь как у Василия Дмитрича сказано в духовной: «А даст Бог сыну моё великое княженье...»

   – А по моему отцовскому завещанию – не государь, – стоял на своём князь Юрий. – У Дмитрия Ивановича в духовной сказано: «А по грехам отымет Бог сына моего князя Василия, а кто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел».

Боярин на это молвил очень тихо и очень веско:

   – О тебе там не упомянуто, имени твоего не названо. Эх, если бы было имя, и спорить бы не о чем!

Так это у него вырвалось, будто в глубине души хотел добра Юрию. Да с чего?

Всеволож откланялся. А уходя, оставил противника с безысходно-удручающим словом:

   – Нет, князь Юрий, не на твоей стороне будет приговор третейского суда, ох, не на твоей!

Пыль уже рассеялась за удалившимся всадником, когда пришёл в себя, шлёпнул ладонью по лбу, пожалел, что сразу не оспорил витиеватые разглагольствования. Имени нет! А «кто будет под тем сын мой»? Это ли не выражение имени? Никто как Юрий «под тем сын»! Ах, крючкотвор!

Князь долго не мог заснуть: до полночи спорил в уме с боярином. Укрепился неотразимыми доводами, которым непременно сразит его на ханском суде.

Покинул баскака ни свет ни заря. От свежести – сна ни в одном глазу. А вокруг, куда ни глянь, – голая земля, жухлая трава, ни деревца, ни жилья, ни речки, ни ручейка. Дикое Поле – одно слово.

Жизнь, однако, кипела. Высоколетные, крыластые птицы парят, камнями падают наземь, взвиваются с добычей, ищут места для трапезы. И не назовёшь пространство безлюдным. Нет-нет да промелькнут на выносливых лохматых лошадях ордынские гонцы с колокольцами. Нет-нет да покажется конный разъезд, мелькнёт издали и исчезнет: не по зубам ему вооружённая встреча на равных. Разведка доложила, что и племянник покинул гостеприимный кров Мин-Булата. Движется в стороне от дяди.

Отдыхали на солонцах. Утренничали всухомятку, ибо не из чего было разжечь костров. Московляне не появлялись, вознамерились сохранять расстояние. Радовало, что солнце ещё не скупится на тепло и ветра не столь знобко пронизывают. На небо посмотришь – лето, на травы... уже осень.

А несколько дней спустя и трава стала получше. Появились отары овец, табуны коней. Асайка мотнул головой вдаль, на цепочку мазанок:

   – Сабанчи!

   – Что? – не понял князь.

   – Ордынские пахари.

На сей раз отдых был не простолюдинским – голова на седле, а господским – на кошме. Ели лепёшки, пили кумыс, слушали домовитое лопотанье хозяев.

С тех пор поселения стали чаще, крупнее, пути многолюднее. Однажды Асай торжественно объявил:

   – Скоро Кокорда. Выехали на прямую дорогу.

Дорога была торная, широкая, крытая дресвой[98]98
  Дресва – крупный песок, гравий.


[Закрыть], хорошо утоптанная. Её оживляли не только всадники, но и повозки с грузом.

   – Что везут? Откуда? – любопытничал князь.

   – С юга. И кое-что с востока, ибо переправа выше столицы, – со знанием дела пояснял Карачурин. – Из Тавриды ввозится глина. Сарайские мастера делают по тамошним образцам кружки, миски и прочее. Из Азии везут хлопок-сырец для ткачества.

   – Знаю, мастеров у великого хана много, – согласился князь.

   – В столице большие участки заняты мастерскими. А как же? – вошёл во вкус рассказчик Асай. – Кузнецы, кожевники, оружейники. А сколько фабрик изготовляют разные орудия для скотоводов и сабанчи! Здесь ты можешь купить, Гюргибек, бронзовые и медные сосуды, каких у нас нет. А кожа тончайшей выделки? А шерстяные ткани, не чета немецким?

   – Однако же немцы в Больших Сараях построили много зданий, – возразил Юрий Дмитрич.

Асайка вздохнул:

   – Они умеют из камня. Здесь нету дерева, а то бы строили русские.

   – И слава Богу, что нету дерева! – засмеялся князь.

Он заметно повеселел, приблизившись к цели своего путешествия.

Веселье перешло в радость, когда его отряд встретился с другим, меньшим, более нарядным. Одежды были не русские, лица тоже. Но впереди на гнедом коне ехал Каверга.

Старый знакомец крепко обнялся с князем.

   – Твой человек назвал время и место, где мы можем повстречаться.

Князь и великий темник поехали стремя в стремя.

Когда дорога резко пошла на спуск, Юрий Дмитрич невольно остановился: залюбовался широкой, золотой в утреннем солнце Волгой. В сторону от неё – голубая ветвь Ахтубы. А перед водной красотой – уйма кровель, как ракушек на берегу: и плоские, и горбатые, и башенные, и зубчатые. Между ними на беспорядочных улочках люди кишмя кишат. Лёгкая мгла вздымается над этим скопищем жизни. Слух улавливает необъятный шум, состоящий из мириадов звуков.

   – Более полутора веков живёт и процветает наш царственный город, – сказал Каверга. – Даже урочище близ него именуется Царёвы Воды. Я здесь родился и вырос.

Они спустились в подградье, миновали одно за другим отличные друг от друга жилища. Великий темник называл:

   – Черкесская слобода... Аланская... Русская...

Юрию Дмитричу захотелось угодить другу.

   – Хороша столица Синей Орды!

Каверга взъерепенился:

   – Почему Синей, князь? Синяя на востоке. Здесь, на западе, Белая. Мы – Белая Орда: Ак-Орду. Синяя – Кек-Орду.

   – Добро, добро, я запомню, – смиренно пообещал далёкий от этих тонкостей звенигородский владетель. И, чтобы переменить тему, спросил: – Куда едем? К великому хану?

Каверга рассмеялся:

   – Ты там, в своих лесах, до старости не повзрослеешь, князь Юрий. Всё тебе просто, как в златоверхий терем попасть. Здесь не Галич и не Москва, а Большие Сараи! Великий хан полгода будет охотиться, кочевать по степи, принимать послов из Египта, Персии, империи греков, а тот, кому до него дело, будет жить в чужом, многоязычном городе и ждать, ждать, ждать...

Князь даже натянул поводья:

   – Ты хочешь сказать, мой друг...

Каверга дотронулся до его руки:

   – Хочу сказать, что мы едем к другому твоему другу, беклярибеку Ширин-Тегине. Одному из очень могущественных людей Великой Кыпчакии. Он уже знает о тебе, ждёт в гости и сам всё скажет.

Кони стали у высокого каменного забора. Морозов, Вепрев, Лисица приблизились к своему князю.

   – Господин, – сказал за всех Елисей, – каждого из нас обустраивают здесь вполне прилично: так по крайней мере обещано. Охрана при оружии будет расположена подобающим образом. Связь с тобой станем поддерживать постоянно. Будь спокоен и отдыхай во здравии.

То же сказали и остальные. Юрию Дмитричу оставалось проститься с подвижниками. Огромные, обитые железом, ворота затворились, при князе остался Асай, как толмач.

Дом Тегини напомнил латынскую ропату[99]99
  Ропата – иноверческая церковь.


[Закрыть], какие Юрий видел в Великом Новгороде. Там молятся, здесь, по-видимому, грешат. А строили и то и другое немцы, кто во что горазд. Крыша остроконечная, высоченная, окна узкие, вход сводчатый, крыльцо широкое из цветного камня. На нём и встретил давнего своего спасителя Тегиня в шёлковом дорогом халате всех цветов радуги. Простёр объятия...

В доме никакой мебели: только ковры, подушки, низкие поставцы для посуды. Князь был разоблачён, сопровождён в восточную баню, откуда вышел с размятыми костями, истолчёнными мышцами, напоен прохладным кумысом, брызжущим пузырьками в нос, устроен на мягких подушках.

Каверга вскоре, сославшись на неотложные дела, исчез.

Князь и мурза остались одни. Сперва с удовольствием вспоминали прошлое: Эдигеев стан, рязанскую окраину, прогулки в лесу. Ширин-Тегиня показался Юрию Дмитричу не тем, которого помнил. Тот настороженный, оглядчивый, рассуждавший, хотя и самоуверенно, однако же очень трезво. Этот, убаюканный властью, купающийся во всеобщем повиновении, рассуждающий тоже самоуверенно, однако слишком поспешно. Подбородок вскинут, взор насмешлив.

   – Я давно всё знаю через твоего человека. – При этих словах князь мысленно похвалил: «Молодец Лисица!» – Я говорил с саин-ханом, – небрежно молвил Тегиня. Он величал Улу-Махмета саином, то есть хорошим, мудрым. – Суд будет в твою пользу. Но не скоро. Покуда Сын Неба занят другими делами. У него появились соперники Саид-Ахмад и Кучук– Махмед. Хотят разорвать Великую Кыпчакию на куски. Ничего, как вы, русские, говорите, им скоро покажут, где раки зимуют. Пусть твой племянник Василий пока проедается в Кокорде. Потом получит отказ. Какой толк от мальчишки нашему саин-хану? Ты – человек проверенный, я тебя знаю, этого достаточно.

   – Нужно уважать заветы отцов, – начал было приводить доводы в свою пользу Юрий Дмитрич.

   – Зачем тебе проедаться в Больших Сараях? – перебил Тегиня. – Мы завтра отправляемся в солнечную Тавриду. Лучшее место на земле: такого ты не видел. Мне нужно поддержать тамошнего правителя, своего родственника, Ширина. Бывший таврический хан Давлет-Берди, убежавший в Литву, хочет снова захватить город Крым, харалуг[100]100
  Харалуг – цветистая сталь, булат, оружие из такой стали.


[Закрыть] ему в печень! Ты же, мой друг, отдохнёшь, как горный барс на вершине. Старший брат долго держал тебя в напряжении, а теперь – племянник. Надо отдохнуть. Ой как надо!

Задушевная беседа продолжилась и за полуденной трапезой, и далее, после княжеского краткого сна, и за вечерей. Тем временем, судя по приказам, отдаваемым Тегиней, шли сборы в дорогу. Юрий Дмитрич не противоречил мурзе, положился на его опыт в делах ордынских. Велено ждать, подождём. Велено исчезнуть до урочного часа, стало быть, нужно, – исчезнем.

Во дворе Тегини не было деревьев: везде – камень. Гулко отдавался в гранитных стенах крик муэдзина. Князю показалось, что уловил слабый звук колоколенки из русской слободы.

Засыпал с мучительными думами о Настасьюшке. Две грамотки послал ей со степных постояний. Ответа, конечно же, ещё нет.

С утра началась невообразимая скачка. Коней меняли чуть ли не на бегу. Юрий Дмитрич, мастак в верховой езде, быстро стал сдавать: не равняться ему со степняками-ордынцами. Грудь сдавливало, сердце рвалось наружу, горло душила незримая рука.

   – Тебе плохо? – придержал скакуна мурза.

   – Ничего, – едва выдавил Юрий Дмитрич.

   – Нет, ты как обожжённый. Не привык ты ездить по-нашему. – Тегиня пояснил: – Поселения здесь не частые, а в голой степи – не отдых, вот и скачем от юрта до юрта.

На стоянках, в душных мазанках, лёжа бок о бок на кошме, князь слушал рассказы о юге:

   – Таврида – край лазури и изумруда, где земля обнимается с морем. В незапамятные времена там жили тавры, народ дикий, жестокий и кровожадный. В жертву своей богине-деве приносили пленников и пловцов, выброшенных бурей на берег или собственной волей приставших к нему. Сохранились курганы со скорченными, окрашенными красным костяками и грубыми глиняными горшками. Затем пришли азиатские племена, частью пастухи, частью пахари. Построили первые города. С ними стали торговать греки, создавшие здесь свои поселения. Шли века. Возникали и рушились царства. Полуостров подпадал под влияние то греков, то персов, то римлян. Из Азии продолжали приходить новые народы: пал Рим, Тавриду заняли готы, их сменили сарматы, а тех аланы, и наконец, пришли гунны. А шестьсот лет назад почти весь край захватили хазары. Соседи стали его называть Хазарией.

   – Однако хазар давно нет, – вставил князь.

   – Четыреста лет тому назад, – уточнил Тегиня, – их вытеснили печенеги, которые торговали здесь русскими пленными.

   – Потом пленные стали завоевателями, – проявил свои познания Юрий Дмитрич. – Одно время даже Чёрное море именовалось Русским, а Таврида – Таврикией.

   – Ты осведомлен, – похвалил друга Тегиня. И дополнил: – Русское влияние на полуострове уничтожили половцы, по– нашему говоря, кыпчаки.

   – Что осталось от половцев? Великая Кыпчакия? – вздохнул князь.

   – Мы совсем позабыли про венецианцев и генуэзцев, – не пожелал Тегиня вступать в спор. – Они тоже проникли с торговлей на прекраснейший полуостров.

   – А потом пришли вы, – попытался завершить рассказ Юрий Дмитрич.

   – Да, – охотно подтвердил Тегиня, – наш полководец Субудай овладел Тавридой. Одно время Ногай пытался создать здесь самостоятельную Орду: при нём был построен город Салхат или Крым. Сейчас это столица всего тамошнего улуса с мечетями, медресе, караван-сараями, дворцами, банями...

Князь сонно перебил:

   – Что такое Крым?

   – Ну, – стал объяснять Тегиня, – это большой и глубокий ров, выкопанный вокруг Солхата. Есть в соседней долине ещё один крупный город Эски-Юрт...

Мурза не стал продолжать, ибо заметил, что утомлённый Юрий Дмитрич спит крепким сном...

Утром путешествие продолжилось, но уже не показалось князю столь трудным. Населённость степи стала гуще, а стоянки чаще. Однако князь не мог взять в толк, где тут может быть «лучшее место на земле», обещанное Тегиней. Глядя на скучные, выжженные солнцем равнины, солончаковые пятна, до боли напрягая глаза в поисках хотя бы единого деревца, можно было счесть обещание близкого земного рая весьма легкомысленным.

В короткие часы отдыха мурза делился с русским другом сокровенными мыслями. Ему очень хотелось выговориться. Чаще всего ругал бывшего хана Девлет-Гирея, по его выражению «литовского выкормыша», сбежавшего опять-таки в Литву, когда престол захватил близкий родственник Тегини – Ширин. Родственник, настолько близкий, что, посвящая князя в государственные дела полуострова, Тегиня говорил о тамошнем правителе не «он», а «мы».

   – Мы договоримся с оттоманскими турками. Мы возьмём Кафу[101]101
  Кафа - центр работорговли на Крымском полуострове. Ныне г. Феодосия.


[Закрыть] и прогоним оттуда греков и генуэзцев. Мы создадим независимый улус Крым. У нас своя тамга – гребень или трезубец, а в Великой Кыпчакии – стремя. Мы обособимся. Пусть собака Девлет сунет нос, с головой откусим!