Текст книги "Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

2

Восьмилетний княжич Юрий расставлял крашеные бабки на огородном лугу. Подбежавшая Домникея обняла его сзади и зашептала:

   – Радуйся, ненаглядный мой, ты уже не младыш!

Не понимая, он отстранился:

   – Не мешай, мамка!

Она сказала:

   – У матушки великой княгини родился твой младший брат.

Юрий замер, потом устремился к терему, на женскую половину. Его не пустили сенные девки:

   – Поди, поди. Не до тебя.

Бросился в покои отца, соображая на бегу: вот почему всем семейством вчера вечеряли, а ныне утренничали без матери. На вопрос о её здоровье отец ответил: «Вся надежда на Бога!» Юрий молитву на сон грядущий завершил просьбой: «Господи, помоги!» Теперь душа рвалась успокоиться в объятьях родителя.

Он знал: нынче должен быть пир в честь новорождённого. Когда явилась на свет сестрица Мария, Юрий смутно, но точно помнил: был лир. А два года назад при рождении Анастасии тоже был пир, да ещё говорят, «на весь мир». Однако отчего же сейчас нет радостной суеты во дворце? Впрочем, суета есть, но какая-то неприятно тягостная.

Не по-праздничному понуро сновала челядь по переходам. В столовой палате расставляли посуду. И она, казалось, не звенела, а звякала. Ещё неприятность: шипящее по-змеиному слово, многажды слышанное, повсюду стало донимать княжича:

«Тохтамыш»!

   – Что за Тохтамыш? – спросил встреченного случайно Осея.

Дядька старшего братца явно спешил.

   – Не прилично ты, княжич Юрий, бегаешь по дворцу. Ступай в свою ложню.

   – Ответь, тогда удалюсь, – подбоченился маленький упрямец.

   – Добро, – остановился Осей. – Как помнишь, Мамай был нами разбит и бежал на юг. Там-то, на реке Калке, встретил его новый ордынский царь, объявивший себя потомком Батыя. Это и есть Тохтамыш. В борьбе с ним Мамай погиб. А его победитель решил по-старому владеть нами, как хан Узбек. Послал на Москву царевича Акхозю требовать прежней дани. Да не для того мы на Куликовом поле пролили кровь. Великий князь ещё в Нижнем остановил посланца: не ручается, дескать, за его безопасность. Вот хан и затаил злобу. Вчера к нам прибыли сурожские[9]9
  Сурож – современный г. Судак.


[Закрыть] купцы – Василий Капица, Сидор Олферьев, Кузьма Ховря... Да ты их не знаешь. Главное, что они донесли: новый завоеватель скрытно движется на Русь с превеликой ратью. Олег Рязанский уже поддался ему, указывает на Оке безопасные броды.

Юрий затрепетал:

   – Опять битва?

Осей круто повернул его к лестнице, ведущей в детские покои:

   – Это решать большим. Да и ты на свете уже девятый годок. Так что мужайся и жди распоряжений родительских.

Юрий, взошед на несколько ступенек, остановился. Когда же стихли шаги Осея, спустился и сызнова устремился по переходу. Теперь он бежал к Передней, откуда явственно слышались голоса. Дубовая дверь крепко затворена. Слов не разобрать. Но вот она распахнулась, и княжич увидел крупного, широкоплечего отца. Чёрная борода всклокочена, взор горит гневом. Великий князь остановился на миг, обернулся, прокричал:

   – Как хотите. Я тотчас еду в Переяславль, Кострому. Там соберу новые полки. Вы же сиднями ждите в каменной крепости.

Следом вышел дядюшка Владимир Андреевич с решительной речью:

   – Отправлюсь немедля к Волоку Ламскому. Чаю там найти силу.

Княжич не успел отойти. Отец с дядей наткнулись на него.

   – Ты что тут делаешь, пострелёнок? – склонил длинные усы Владимир Андреевич.

   – Юря, поди к себе, – велел отец. И прибавил: – Мамка уже не справляется с тобой, пора искать дядьку. – Потом громко позвал: – Василий!

Из Передней, к удивлению младшего, вышел старший брат Васенька. Стало быть, ему, как престолонаследнику, уже на двенадцатом году можно присутствовать при соборованиях великого князя с боярами. Юрий постарался принять независимый вид. Он ведь тоже теперь не младыш. Дмитрий Иванович торопливо молвил:

   – Возьми Юрю пока к себе. Займи и не отпускай. Под вечер соберёмся у матери. После крестин скажу, как нам дальше быть.

Первый великокняжеский сын крепко взял руку второго, повёл к себе.

   – Вот что, Гюргий, – назвал он брата по своему обычаю: не то Юрий, не то Георгий. – Пришёл час показать: мы уже не дети!

Крутая чёрная лестница кончалась перед дверью, где обитал Василий. У него всё упорядочено и прибрано, не то что в Юрьевой ложне. Бывая здесь, отдыхаешь душой: и постель кажется мягче, и окошко будто больше впускает света. Однако брат не позволил гостю плюхнуться на ложе, предложил лавку.

   – Миновали два года покоя после побоища на Дону, ~ начал он речь. – Надо заново отражать врага.

   – Поня-а-атно, – протянул Юрий, усевшись. – Вижу, татуньку это привело в большую кручину.

   – Не только это, – возразил брат. – Его смутило иное.

Юрий удивился:

–Што?

Василий покривил губы:

   – Неодиначество князей и бояр.

Удивлённый братний взгляд заставил высказаться яснее:

   – Государь, наш отец, не затрепетал перед новым побоищем. Младшие бояре и воеводы изъявили готовность идти за ним. Старших же испугал новый вихрь истребления. Они закричали: «Земля наша обезлюдела, обеднела! Всё худо, всё нище, всё сиротинно». Испуганные готовы на то, чтоб ордынский царь снова над нами взял волю. Дмитрий Суздальский и Нижегородский, наш дед по матери, послал сыновей, наших дядей, Василия и Семёна, заложниками в Орду. Олег Рязанский изменил. Михаил Тверской притих, выжидая, куда ветер подует.

   – Я думал, суздальский дедушка храбрее и тамошние наши дядья отчаяннее, – грустно промолвил Юрий.

   – Я наблюдал все споры, – сказал Василий, – храбрость видел только у татуньки. Виноват, рядом с ним – дядюшка, Владимир Андреич, – единая душа в двух телах...

Долго длилась дружеская беседа подрастающих великокняжеских сыновей, почти до сумерек. Покуда дядька Осей не повёл в Крестовую. Там их младшего братца трижды погрузил в купель игумен Симонова монастыря Феодор, племянник подвижника старца Сергия. Он нарёк имя крещаемому – Андрей. Юрий увидел мать, поддерживаемую под руки ближайшими боярынями, тёткой Анной и Еленой Ольгердовной. Анна и её муж Боброк стали восприемниками нового христианина. Потом передали младенца с рук на руки Домникее к вящему удивлению её восьмилетнего подопечного. Ужели с этого часа красуля больше ему не мамка? Сразу вспомнились отцовы слова: «Не справляется она с тобой». Кто же будет оттирать ему руки греческим мылом над глиняной головой барана, изливающего носом тёплую воду?

После крестин всё семейство вместе с его главой собралось на женской половине в переднем покое Евдокии Дмитриевны.

   – Разве, государь мой, кинешь нас здесь одних? – подала слабый голос великая княгиня, когда все сели.

Дмитрий Иванович насупился и заговорил встречно:

   – Не кину, оставлю в надёжной крепости. И не одних, а с митрополитом и старшим боярством. Нынешние кремлёвские стены – не чета прежним. Помнишь, четырнадцать лет назад стоял под ними Ольгерд Литовский? Тогда ещё не был он твоим тестем, а, Владимир Андреевич? – обратился к двоюродному брату великий князь.

Князь Серпуховской, прозванный после Донского побоища Храбрым, расправил длинные усы и осклабился.

   – Тогда он был в свойстве с Михаилом Тверским, женившись на его сестре Ульяне.

   – И много ли выстоял под каменным городом со своим свояком, да с братом Кейстутом, да с Витовтом, племянником? – усмехнулся Дмитрий Иванович. И обратился к супруге: – А мы с тобою, Авдотьюшка, запёрлись вот так же, как теперь предстоит, и – помнишь? – высидели, пока враг не ушёл. Он боялся подмоги нам от князей подручных. Вот и Тохтамыш уйдёт. А подмогу я обеспечу.

Юрий пожалел мать, ибо прекрасные её глаза увлажнились.

   – Тогда я за крепкими стенами сидела с тобой бок о бок, теперь же буду одна, – совсем опустила голову Евдокия Дмитриевна.

Великий князь встал, полагая соборование оконченным.

Василий вышел об руку с Юрием.

Старшего княжича на мужской половине ждал дядька Осей. К Юрию же подступил человек в распашном охабне. Дмитрий Иванович высился за его спиной:

   – Вот твой дядька, сынок. Будь послушлив и благонравен. Он же будет к тебе заботлив и о благе твоём рачителен.

Едва великий князь отошёл, скромно стоявший дядька озорно подмигнул будущему подопечному и сказал:

   – Зови меня просто Бор, господин князь. Хотя Борис Васильевич.

   – Перво-наперво, – неприязненно изрёк Юрий, – я тебе не господин, а ты мне не раб. Кто таков? Доложи.

   – Внук Дмитрия Ивановича Галицкого, – осведомил новый дядька.

За разговором поднялись по лестнице в Юрьеву светлицу.

   – Постой, постой, – по дороге напряжённо вспоминал княжич рассказы старшего братца Васеньки. – Дед твой был князем, воспользовался смутой в Орде, выклянчил там ярлык на Галич, давно проданный ещё моему прадеду Ивану?

   – Калите. Всё верно, – досказал Борис.

   – Татунька выгнал старого хлюзду, воротил купленный удел, – продолжал памятливый княжич. – Отец твой стал звенигородским боярином.

   – Не будем ворошить прошлое, Юрий Дмитрич, – дружески предложил потомок галицких князей. – Я давеча распорядился принести сюда повечерять. Дозволишь ли разделить с тобой трапезу?

Юрий глядел исподлобья. Отчего ему не везёт? Васильев дядька – герой героем. Одно слово – поединщик. А тут – отпрыск одного из окупных князьков, что остаются в своих бывших владениях, пользуясь кое-какими выгодами, да ещё норовят снова присвоить проданное. Короче, достался оберегатель, на коего полагаться – смех! От кого-то слышано, кем-то сказано ни к тому ни к сему: у Бориса есть младший брат Фёдор, растёт в доме отца, в Звенигороде. Должно быть, Юрию однолеток.

   – Не хочу с тобою трапезовать, – объявил уж не младший, а второй по старшинству великокняжеский сын. – Удались. Да скажи, чтоб еду сюда не носили. Я буду спать.

Борис Галицкий миг-другой постоял в растерянности, потом покорно кивнул:

   – Как изволишь, господин князь. Коль понадоблюсь, моя комната рядом с мыленкой.

Открыл дверь спиной и прикрыл с поклоном.

Юрий сам разобрал постель. Плохо без Домникеи! Сам разделся, никем на сон грядущий не приголубленный. Загасил на поставце свечку. Душная тьма, как густая сажа, облепила его. Стало страшно. Пожалел даже, что спровадил новоиспечённого дядьку. Хотел встать, пошарить огниво. Да это ещё страшнее! Обмер, заслышав, как с тихим скрипом отворяется дверь. Вспыхнул свет в тонкой нежной руке, озарил окатный лик Домникеи. Юрий резво вскочил, охватил руками лебединую шею, утонул ликом в тёплой, мягкой груди.

   – Не оставляй меня, мамка!

Ласковые горячие губы поочерёдно прижались к каждой его щеке.

   – Да разве я в силах оставить тебя, мой любимый? Отняли от груди, как дитя родное! Никого ведь у меня нет, кроме моего света единственного. Мне ли отдаляться? Ни за что! Пока сам не скажешь: уйди!

   – Даже когда вырасту, не скажу, – пообещал Юрий искренне.

Домникея, крадучись, отошла лишь тогда, когда в сладком сне он, не чуя, выпустил её руку.

3

По отъезде великого князя из Москвы, всё пошло наопакиш, как выразился Борис Галицкий, то есть шиворот-навыворот. Оставленный начальствовать Фёдор Андреевич Кошка собрал в Передней бояр, но, как видно, потерял у них первый голос. Соборованием стал заправлять Фёдор Андреевич Свибл. Это происходило на глазах Юрия, которого новоиспечённый дядька привёл с собой. Мало того, что думцы к приходу Бориса Галицкого отнеслись как к должному, появление его пестунчика тоже не вызвало нареканий. Брат Свибла Михайло Андреевич Челядня позволил себе погладить второго по старшинству великокняжеского сына по голове и сказать: «Приучайся, княже, с боярами думу думати».

От споров в палате пошёл, что называется, дым коромыслом. Фёдор Андреевич Кошка призвал готовиться к долгой осаде: выжечь посад, удалить из крепости лишних, дабы голод не так скоро допёк сидельцев. Надежда была на толстые стены и военное новшество: огнестрельные орудия – пушки и тюфяки.

Свибл сказал встречно, что основные пороки даже каменные стены пробьют, пусть не скоро, но продырявят. Что ж до пушек и тюфяков, так эти бочонки, склёпанные из кованых железных полос и скреплённые железными же обручами, зачастую, не выстрелив, разрываются: не выдерживают давления газов от загорающегося в них зелья.

Бояре стали склоняться в сторону Свибла. «Оставим упрямство, – призывал Челядня. – Да не погибнем от злобы!» И, кажется, большинство соглашалось, ибо времени на споры не много было отпущено: вчера ночной вестоноша объявил, перед новым ордынским царём пал Серпухов.

Юрий нетерпеливо ущипнул руку своего дядьки:

   – Выведи, не могу тут. Ушам тошно.

Борис Галицкий прижал ладонью его плечо:

   – Тотчас, тотчас. Потерпи чуть-чуть. Вот скажут решение...

Решение было вынесено не спорящими, а неожиданно явившимся дьяком Внуком.

   – Вы тут сидите, затворясь, – пробасил с порога старик, – а сполоха по-над Москвой не слышите? Словно встарь, или как ещё ныне в Новгороде Великом, вечевой колокол у нас звонит. Все спешат на сход. Сами решают свою судьбу. Про бояр позабыли!

На том дума и кончилась. Дядька Борис хотел отправить княжича на материну половину, но тот заупрямился, хотя мог бы встретить Домникею. Она теперь – при младшем братце Андрее. Однако Юрий неожиданно для себя решил:

   – Пойду к Василию. Ты, дядька, коли что сведаешь, загляни к нему.

Василия в спальне не оказалось. Брат нашёл его на огороде по сказу дворского Трофима Волка. Там княжич под руководством поединщика Осея осваивал кулачный бой. Вот наставник замахнулся, – сейчас расплющит ученика! Не даром говорят: «У него в кулаке пуд!» Однако извернулся Василий с завидной ловкостью так, что знатный кулачник, не удержав равновесия, пал на землю. Свои наставления продолжил, не смущаясь оплошиной:

   – Лежачего не бьют. Мазку, То есть на ком кровь, тоже не бьют.

   – А лежачий в драку не ходит! – бойко дополнил ловкий воспитанник.

Юрий подал голос:

   – Будущему государю биться на кулачках негоже.

Василий оборотился, Осей вскочил.

   – Нынче такое время, – промолвил дядька, – у кого кулаки бойчее, тот и государь.

   – Плохое время, – согласился Василий. – Бояре поменяли честь и стыд на страх перед сильнейшим. К чему такие, как скверный Свибл? Что они решат? – совсем осерчал престолонаследник.

   – Нынче вече властвует над Москвой, – раздался голос позади Юрия: это Борис Галицкий воротился и продолжил: – Народ распался надвое. Смелые хотят умереть в осаде, робкие – спастись бегством. Первые залезли на стены и башни, мечут камнями в тех, кто уходит из города. В воротах стоят копейщики, мечники, отбирают у беглецов имущество. В домах начались грабежи. Там и сям возникает слух о насилиях и убийствах. Одно слово – беспорядок!

Осей мрачно почесал за ухом:

   – Пойду, окольчужусь, вооружусь. Да ещё надобно поглядеть: надёжна ли дворцовая стража.

Опасения дядьки тут же стал подкреплять грозный бунтарский шум за дубовым тыном. Неразборчивые выкрики, лязг оружия разбавлялись бабьими взвизгами и плачем. Вот первый камень стукнул... Заплот – не крепостная стена!

Юрий живо прильнул к Василию:

   – Братец, братец, не подняться ли нам к матуньке?

Как бы в ответ ему растворилось оконце в верхнем прясле терема[10]10
  Прясло - в данном случае ярус, этаж (двупрясельный терем).


[Закрыть]. Выглянула Домникея, позвала:

   – Осей! Веди княжичей к матушке великой княгине!

При переходе в женскую половину их встретила постельница Степанида:

   – Государыня с митрополитом в Крестовой. Подите к ней.

Осей остался в передней, полной дворцовой челяди. Борис Галицкий с княжичами вошёл.

Евдокия Дмитриевна стояла у иконы Божьей Матери «Троеручица». Тоже держала младенца на руках: новорождённого Андрея. Перед ней высился в белом клобуке Киприан. Чуть поодаль перебирал лествицу[11]11
  Лествица, лестовка – употреблявшиеся на Руси кожаные чётки.


[Закрыть] духовник великокняжеской семьи, Симоновский игумен Феодор. С великой княгиней были золовка Анна Ивановна, жена Боброка-Волынского, и Елена Ольгердовна, княгиня Серпуховская.

   – Дочь моя! – увещевал митрополит. – Свирепый Тохтамыш со дня на день окружит Москву. Серпухов вырезан и сожжён. Такая же участь ожидает Звенигород, Можайск, Дмитров. Вражеские отряды рассыпались по всему великому княжеству. Его обескровила дорогая победа, одержанная два года назад. Сегодня Русь не в силах сопротивляться Орде. Это поняли Михаил Тверской, Олег Рязанский и твой отец, Дмитрий Суздальский и Нижегородский. Тебе тоже надо понять: хочешь спасти семью, уезжай. Я решил уехать. Мои люди договорились с мятежниками, что шумят на вече: нас выпустят, не обидят и не ограбят. Решайся!

Великая княгиня нахмурилась:

   – Покинуть Москву? – Огляделась, как бы ища возражения владыке, себе поддержке. Не слыша ни того ни другого, спросила: – Где Фёдор Кошка?

   – Гм! – затруднилась с ответом Елена Ольгердовна.

Тётка Анна вздохнула.

Борис Галицкий, стоявший у порога, сказал:

   – Боярин Кошка только что отъехал из города.

Евдокия Дмитриевна ещё более помрачнела:

   – Где Даниил Феофанович?

   – Его уже нет на Москве, – отвечал Борис.

Великая княгиня, помолчав, как бы с последней надеждой спросила:

   – Где Владимир Данилович Красный-Снабдя?

Об этом участнике Донского побоища, потомке муромских князей, было сказано, как и о предыдущих:

   – Отбыл.

Государыня подозвала старших княжичей и попросила владыку:

   – Благослови, богомолец наш, меня и детей. Мы едем.

Пока дядьки вели подопечных в их покои для скорых сборов, Осей ворчал:

   – Жаль, не дал ты мне, княже, испытать плеч со смутьяном Свиблом. Из-за таких бояр ныне безначалие на Москве, смута и враг знает что!

Василий возразил так:

   – Я против поединков. А про Свибла запомню.

Галицкий шепнул Юрию:

   – Я на миг отлучусь, мой маленький господин. Не взыщи. Брат Фёдор остался в Звенигороде у одра умирающего родителя. Надо послать верного человека, чтобы их вывез.

Один взошёл Юрий в свой неухоженный без Домникеи покой. Что взять с собой, что оставить? Сложил крашеные бабки в холстяной мешок, к ним же присовокупил кубики, любимые с малых лет. Пришла матунькина постельница Степанида, всплеснула полными руками:

   – Воистину не зря Домникеюшка мне велела: «Поди к моему питомцу. Собери в дорогу. На дядьку, что из галицких княжат, надежда, словно на ветер: паруса подняли, а он сгинул..

Далее время помчалось с головокружительной быстротой. В проворных женских руках княжич потерял волю, но приобрёл всё, что надо для большого пути. Нетяжкая кожаная сума была полна самым необходимым. Одежда тёплая. Август хотя ещё и не кончился, да холода уже начались. Старший брат Васенька, пока шли к карете, ёжился, легко снаряженный своим дядькой. Евдокия Дмитриевна покачала головой, махнула рукой: поздно что-то переиначивать. Кони нетерпеливо переступали, возница верхом на кореннике держал кнут наготове. Митрополичий поезд ждал на Соборной площади.

Юрий зазевался на суету вне дворцовой ограды. Хлипкий посадский малый нёс по тюку на каждом плече. Должно быть, весь свой домашний скарб. Множество горожан из застенья спешили укрыть в крепости нажитое добро. Парень было затерялся в толпе, вдруг один из тюков рухнул наземь, Платье, меха, серебряная посуда рассыпались по деревянной брусчатке. Пока хозяин нагнулся, от рухляди ничего не осталось.

   – Брат, полезай в карету! – перекрыл крик бедолаги княжич Василий.

Тронулись. Колеса загрохотали. Кони зафыркали.

   – Но, н-но! Сторонись! – защёлкал бичом возница.

   – Сбежал твой дядька, отпрыск окупного князька! – ухмыльнулся Василий.

Братья сидели вдвоём, обставленные сумками и коробами.

   – Степанида урядливей твоего пестуна-героя, – ответил Юрий подковыркой на подковырку. – Меня вон как снарядила! А тебя...

   – Матунька до отъезда успела посетить усыпальницы свекрови и свёкра, – заговорил вовсе о другом старший брат. – Дед наш, великий князь Иоанн Иоаннович, опочил восемнадцать лет тому, когда татуньке было всего четырнадцать. Бабка же Александра, в иночестве Мария, великая княгиня его, умерла ровно через четыре дня. Он похоронен в Архангельском соборе, она – в приделе Спасского монастыря. Вот матунька и просила молитв умерших, дабы нам поздорову окончить опасный путь.

   – С нами владыка Киприан, – начал было Юрий и осёкся.

Их остановили ни с того ни с сего у Фроловских ворот. Каретная дверца отворилась рывком. Просунулась мужичья голова в поярковом колпаке. Морщинистый лоб, глаза-уголья, нос, как перезрелая слива, а далее борода, борода...

   – Ого, нагрузились, как победители из похода! – исторг гром чёрный рот, присовокупляя к обычным словам запретные.

Простолюдин в чёрной однорядке до пят, однако верхом на коне и в богатом седле, важно заговорил:

   – Мы вас, великая княгиня с боярынями, этак не выпустим. Заворачивайте назад.

Раздался взволнованный, возмущённый голос Евдокии Дмитриевны:

   – Как же так? Митрополит сказал, что договорился: нас не задержат, не обидят и не ограбят.

Вокруг карет загомонили явно не ратники, а ремесленники:

   – Твой муж бежал и сама бежишь?

   – Мы люди не вящие, нас можно под нож татарину!

   – Парья, не открывайте ворота! Пусть бывшие властодержцы защищают с нами Москву!

Всадник в однорядке вскинул ладонь:

   – А-а-атступи! Прекрати! – Потом, оттеснив мужиков, склонился с седла, заговорил с великой княгиней: – Не бойся, государыня! Отпустим тебя. Только святости, то бишь золотые иконы, серебряные кресты, а также ценные кубки, ларцы, дорогие каменья, ну и всё прочее в этом роде увезти не дадим. Вели вернуть в свой терем и сокрыть где-нигде. Митрополит уж исполнил это. Не мешкай и ты. А то я сию минуту ещё здесь приказываю, а в следующую – меня по шапке. Тогда уж не обессудь!

Юрий с братом, прильнув к оконцу, видели, как Евдокия Дмитриевна ступила на землю и вдвоём с золовкой Анной распоряжалась. Особые короба челядинки укладывали в освобождённый, открытый задний возок, так называемые летние сани. Уложить-то женские руки уложили проворно, а вот отвезти и надёжно скрыть... тут женские головы запокачивались растерянно. Ни одна услужница за такое трудное дело отвечать не решалась. Окольчуженный, вооружённый Осей даже не сошёл с коня предложить свои услуги: не военное дело укрывать коробья. Он привык не прятать, а защищать добро. Великая княгиня, глянув в его сторону, не обратилась за помощью.

   – Заставь, мать моя, дворского, Трофима Волка. Кому как не ему... – начала подавать совет Анна Ивановна.

Евдокия перебила её:

   – Трофима я загодя послала в Переяславль готовить наш приезд.

Тут из-за перегруженных летних саней показался запыхавшийся Борис Галицкий.

   – Госпожа, доверь мне спроворить важную услугу. Всё исполню и догоню вас где-нибудь за обителью Святой Троицы.

Государыня вопросительно глянула на княгиню Анну, та пожала плечами. Из кареть! подала голос Елена Ольгердовна:

   – Для колебаний нет времени!

Евдокия Дмитриевна была вынуждена кивнуть отпрыску галицких княжат, почти незнакомцу:

   – Бог в помощь! Коль успешно исполнишь дело, великий князь окажет тебе боярство.

Дядька поклонился:

   – Благодарствую на щедром посуле!

Его и перегруженных летних саней след простыл. Отпущенный поезд прополз ужом в незапертые ворота.

В застенье Юрий сразу же задохнулся. Вместо воздуха – дым. Он просачивался в карету, как в деревянный трюм тонущего судна. Отчаянные московляне жгли свой посад.

   – Задыхаюсь! – застонал восьмилетний княжич. – Братец, зачем жгут?

   – Дыши мелкими глотками, – учил Василий. – Маши ладонью у рта. А жгут затем, чтоб спасти крепость от примёта.

   – Какого примёта? – невдомёк было Юрию.

   – Это особый способ приступа при осаде, – пояснял старший брат. – Чтобы войску подойти к стенам через ров, окружающий Кремль, надо построить мосты. Вот и достают для них брёвна, разбирая посадское жилье. А коли всё выжжено дотла, брёвнышко-то будет для осаждающих на вес золота.

Юрию слышалось, как пожар шипит, трещит, щёлкает. Однако то щёлкали не лопающиеся стены изб, а бичи возниц, которые вовсю понуждали конские четвёрки, дабы поскорее выскользнуть из дымной морилки.

У моста за Неглинкой поезд сызнова замер. Евдокия Дмитриевна приоткрыла дверцу своей кареты:

   – Что ещё стряслось?

К ней подскакал Осей:

   – Владыка поворотил на Тверскую. Нам же надо в Устретенские ворота.

   – Митрополит едет не туда? – теребил Юрий Василия.

Тот не отвечал.

Тётка Анна вышла из матунькиной кареты. Повелела Осею:

   – Пошли узнать. Что за несогласица? Мы едем в Кострому.

Осей сам сгонял к митрополичьему поезду. Вернулся с монахом. Владычный служка хмуро сообщил:

   – Его высокопреосвященство следует на Тверь.

   – Как так... на Тверь? – Голос у великой княгини прерывался. – Богомолец бросает нас?

   – Первосвятитель предлагает спасаться у тверского князя Михаила Александровича, – заявил чернец.

Княжич Юрий видел: матунька покинула карету. Лик её пылал.

   – Нас спасёт великий государь московский, а не тверской. Скажи владыке Киприану, чтоб ехал Ярославской дорогой.

Чёрный всадник удалился.

   – Ох, не повезло с митрополитом! – мрачно сетовала государева сестра Анна Ивановна. – Я говорила Дмитрию: не нужно перезывать из Киева чужого первосвятителя, поставленного над литовской Русью. Государь, брат мой, не послушался.

   – Однако же прежний наш богомолец Алексий умер. А старец Сергий отказался принимать сан, – напомнила великая княгиня.

Спор прервал Осей:

   – Вот-те-на! Киприанов поезд ходко пошёл на Тверь. А мы, значит, – оставайся лавка с товаром?

   – Догнать! Вернуть! – воздела в бессилии руки к небу Елена Серпуховская.

Все в княгинином поезде повыскочили, как ужаленные, приставили ладони ко лбам, вглядывались в вереницу крытых повозок, исчезающих, как тёщин язык, между тынами Тверской улицы. Последняя группа вооружённых монахов скрылась за последней телегой, груженной митрополичьим добром.

Юрий следом за старшим братом подошёл к растерянной матери, взял её дрожащую руку. Кремлёвские стены застилал дымом разгорающийся посад. Шипучие головни падали в Неглинку. Людские потоки устремлялись в ещё не охваченные огнём улицы. Кто пеший, кто конный, враз обедневшие хозяева бежали со своей ценной рухлядью, воры – с чужой. Дымный, горький от гари воздух усиливал чувство беды. Восьмилетний княжич заплакал.

   – Вот ещё! – попеняла тётка Анна. – Герой! Тебе бы на конь вскочить, как витязю, да мать со сродницами беречь в пути, а ты, одно слово, – хны!

Юрий сжал губы, повёл глазами: кругом девчоночьи или женочьи лица. Мужеский пол,– возницы верхом на коренниках и несколько дворцовых охранников во главе с Осеем.

   – Был бы Киприан-грек не чернецом, а мирянином в любом чине, вызвал бы его испытать плеча, уязвил бы в сердце изменное! – помечтал братнин дядька, задиристый поединщик.

   – Заворачивай к Сретенке, вели ехать к Переяславлю, – велела великая княгиня. – Георгий с Василием, пересядьте ко мне. А ты, Анна, со снохой Марьей займите карету княжичей.

   – Даже охрану нанять не на что, – проворчала Анна Ивановна. И обратилась к невестке: – Плакали, мать моя, великокняжеские золото с серебром, всё Митино подаренье, что было в твоих руках. Доверилась внуку откупного галицкого князька, а он был, – ещё покойная матушка говорила, – Дмитряшка Иванов сын, продавший Галич князю Московскому, а после юливший в Орде, чтоб его вернуть, – плутыга из плутыг...

   – Будет об этом! – с сердцем молвила великая княгиня. – Поехали!