Текст книги "Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский"
Автор книги: Вадим Полуян
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)
10
Комната для великокняжеских размышлений и бесед – один на один или один на двое – стала использоваться всё чаще. Со времени возвращения Юрия из победоносного булгарского похода встречи с государем-братом с глазу на глаз сделались привычными. Вырос, не по делам возвеличился мужественный образ младшего в глазах старшего. «Ты, Гюргий, мощная, окрепшая десница моя!» – обнял со славой вернувшегося Василий. И закрепился в таком убеждении. Юрий не разубеждал. Хотя не приписывал себе воеводских заслуг в войне с булгарами, однако со скромным молчанием принимал похвалы. Сам не ведал, зачем: то ли они были до того безразличны, что ничего не хотелось оспаривать, то ли частые советы с братом в качестве как бы его соправителя скрашивали постылое Юрьево одиночество.
На сей раз речь шла о деле – важнее некуда. Много произошло перемен за истекший год. Во-первых, пришла скорбная весть из Твери. Великий князь Михаил, что был, под стать своему исконному противнику Донскому герою Дмитрию, и высок, и дороден, вдруг стал, как тень, – бледный, слабый, едва передвигающий ноги. Последнее время он вёл себя тихо и дружественно с Дмитриевым сыном Василием. Соперничество Твери с Москвой сходило на нет. Московляне могли искренне пожелать выздоровления шестидесятишестилетнему тверскому соседу. Но пришла скорбная весть о его кончине! Вышел к народу, преклонил голову: «Иду от людей к Богу, братья! Отпустите с благословением». Все, рыдая, воскликнули: «Господь благословит тебя, князь добрый!» Удалился в Афанасьевский монастырь и, приняв постриг, скончался.
Вторая же весть была не столь скорбна, сколь значительна. Разбитый вкупе с Витовтом беженец Тохтамыш искал укрытия в Сибири. Оттуда послал бывшему своему покровителю, а потом недругу Темир-Аксаку покаянное предложение: союзно ударить на Эдигея, так занёсшегося в Больших Сараях, что и «владыка мира» стал ему нипочём. Великий завоеватель рад был использовать одного своего бывшего ставленника против другого.
Василий довольно потирал руки: «Им не подраться, нам не посмотреть!» Но посмотреть не пришлось. В дальних далях Сибири Тохтамыш неожиданно скончал свои дни. Известие о его конце было тут же сопровождено другим, не менее важным: в городе Отраре, что в середине Азии, в разгар подготовки похода в Китай, внезапно умер владыка мира Темир-Аксак. Два враждующие гиганта, оба, каждый по-своему, враждебные Московскому государству, исчезли с лица земли. Остались менее значительные, но не менее страшные – Эдигей и Витовт. Последний, только что наголову разбитый первым, постепенно приходил в чувства.
– Не ждал от тестя такого промаха, – прошёлся взад-вперёд государь-братец, имея в виду битву на Ворскле.
– Иван Всеволож рассказывал, – вспомнил Юрий, – будто бы польская королева Ядвига, хвалящаяся своей проницательностью, предупреждала Витовта о поражении.
– Тесть мой не суеверен, – остановил похаживание Василий и сел за стол.
– Чую, ты новое думаешь поручить мне, брат? – поднял Юрий вопрошающий взор.
Василий откашлялся.
– Боюсь, Гюрга, когда узнаешь, не лишился б рассудка, – молвил он, загадочно ухмыляясь.
И вправду, как бы из таких опасений, государь издалека повёл речь о том, что Орда, которой давно уж не платим дань, снова хочет поставить на колени Москву испытанным Батыевым способом. Смерть пьяницы Тимур-Кутлуга ещё более укрепила власть темника Эдигея. Он сделал великим ханом своего двуродного брата Шадибека, тоже любителя пиров и удовольствий, чтобы ещё успешнее властвовать от его имени.
Юрий устал от головоломок. Нетерпеливо спросил:
– Чем хочешь напугать меня? После Мамая, Тохтамыша, Темир-Аксака не Эдигеем ли?
– Не напугать, – возразил Василий. – Обрадовать. Лишь опасаюсь: не была бы радость чрезмерной.
И сызнова – разговор о тесте. Оказывается, обжёгшийся на Орде Витовт опять тянет лапу к московским землям. Зарится на Псков, Новгород. Василий, угрожаемый воинственным темником, теснимый жадным литвином, размышлял: от кого начать отбиваться? А главное, с кем начать? Нужен мощный союзник! Кто бы мог им стать?
– Тверь! – ткнул пальцем в небо Юрий.
Василий покачал головой:
– Иван Тверской, не успев сделаться великим князем, отправил к Эдигею посла с верноподданническими заверениями.
– Рязань! – продолжал гадать Юрий.
Брат махнул рукой:
– Олег Рязанский на ладан дышит, а сын его Фёдор левым оком глядит на Москву, правым на Орду.
Юрий подумал о немцах, поляках, но даже не произнёс этих мыслей вслух. Сдаваясь, пожал плечами. И тут государь-братец сразил его, назвав союзника:
– Одноименец твой, Юрий Святославич Смоленский!
У Юрия стены закружились перед глазами. Возникло чистой белизны облако, постепенно принимая очертания человека, оно явило девичий облик. Узнал тонкий стан, вдохновенный лик, гордую осанку. Сами собой вырвались грустные, страдальческие слова:
– У её отца нет своего княжества. Смоленск захвачен Витовтом. Князь-изгой неподходящий союзник.
– Её отца! – понимающе хмыкнул брат. И ещё раз обрадовал: – Помнишь Елисея Лисицу? – На Юрьев кивок разъяснил: – Сей опытный лис был мною заслан в Смоленск. Там поднимают голову противолитовские силы. Народ готов к бунту. Твой будущий тесть может взять город малым войском, которое мы ему предоставим. Он опять станет крепок, да ещё независим. Погляжу я, как вытянется Витовтов лик!
Юрий задал важный вопрос:
– Что на сей счёт говорят бояре?
– Оба Ивана – за! – сообщил Василий, имея в виду Всеволожа и Кошкина. – Остальные – с ними. Лишь старики чешут бороды.
В комнате воцарилась приятная тишина. Уютно потрескивали дрова в печи. Низкое зимнее солнышко сквозь оконце всё окрашивало розовыми оттенками: белёные стены, брусчатый потолок, штучный дубовый пол. Хотелось думать о благостном или предаваться спокойной тихой беседе.
– Знаешь, друже? – улыбался брату Василий. – Нет, ты не знаешь, что матунька тебя родила в сорочке. Тебе во всём, всегда и везде везёт. Во Пскове отменно встретил мою жену.
– То-то теперь у неё в недругах хожу, – возразил Юрий.
– Торжок отторг от непокорного Новгорода, – пропустил его слова мимо ушей старший брат.
– То-то семьдесят новоторжцев были лишены жизней самым свирепым образом! – не мог забыть Юрий.
Василий пристукнул ладонью по столу.
– Великие Булгары взял приступом!
– Воеводы брали, – отмахнулся младший брат.
– Завтра без воевод, одного пошлю, – пригрозил государь. – Едешь с большой охраной в Коломну. Встретишь на рязанской границе от моего имени Юрия Святославича с семьёй и ближними людьми. – Василий встал из-за стола и подчёркнуто повторил: – С семьёй! – На том, полагая разговору конец, направился к двери. Вышел с многозначительными словами: – Сам буду твоим сватом, Гюрька. Токмо старайся! Чтобы Смоленский был целиком наш, до малой косточки!
Юрий не сразу собрался с силами встать. Слишком счастливой казалась трудная государева задача. И трудна-то она была именно своим большим счастьем.
Вышел из златоверхого терема. У крыльца – серебристая ель: так и рванулся её обнять. Еле сдержал себя. В изумрудной подбелённой снегом красавице увидел Анастасию. Не замечал ветра в лицо, не ощущал жгучести пурги, торопливо склонился, втянув руки, уловить хвост позёмки. Он показался тонким, кружевным, длинным, волочащимся по земле подолом Анастасиина платья. Дома чуть не поднёс к губам нежный белый цветок, выращиваемый девкой Палашкой в деревянном горшке у окна в столовой палате. Лепестки походили на благосклонно протянутую руку Анастасии. Она, как хозяйка, встретила в красном углу сеней, но это оказался длинный убрусец, свесившийся с иконы. О, пламя блаженства – Анастасия! Она уже в его спальне, готовая разделить с ним ложе.
Юрий встал, спрятал глаза в ладонях:
– Нет, не могу, не могу, не дождусь, не выживу!
И хвала Небесам! Появился Галицкий. Залихватские усы – один прямой, другой с завитком. Взор смеющийся, всё до дна постигающий.
– Дядька Борис, едем со мной в Коломну!
– Бывший кормиличич – жениху не дядька, – раболепно склонился потомок галицких княжат.
Оказывается, будучи в златоверхом тереме, он узнал о предстоящей поездке и вот пришёл с предложением: осмотреть невиданную карету, предмет новейшего искусства лучших немецких мастеров, загодя присмотренную и на все сбережения выкупленную ради невесты своего князя.
Юрий накинул лисий тулуп. Чуть не бегом сошли в задний двор. Конюший распахнул во всю ширь ворота бревенчатого амбара. Князь ахнул.
Карета стояла так, что сразу была видна вся. В дверных оконцах не слюда, а стекло. На крыше золотые яблоки. Обшивка из шкуры пардуса. Ручки – райские птицы. Полозья – неведомо из чего – гибкие, – не трясись, а плыви!
– Опробуй рукой сиденье, что будет покоить зад твоей прелести, – попросил Галицкий.
Князь готов был прибить за такое. Однако дар верного слуги сковал и поверг в неизреченную благодарность.
– Ты... от тебя... только это, именно это буду помнить до смерти!
Вернулись. Таких въедливых, кропотливых сборов у Юрия не было никогда. Предстояло безошибочно выбрать, какой кафтан надеть да под какое корзно.
– Камни? Серебро? Нет, цепь, её вид забористее.
Галицкий неодобрительно ворчал:
– В ущерб себе не фуфырься. Не сбивай с толку умницу.
– Ты прав. – Юрий во всём соглашался с всеведущим. – Она не только умница, но и скромница. Для неё злато – тьфу! Ей подай незримое. Не каждый в силах увидеть ценности, милые её сердцу.
Сборы завершились, когда часовой на Фроловской башне пробил первый час дня.
За тёплым порогом путников ждали солнце – в глаза, мороз – на кожу да снег – за ворот.
Ветер на счастье оказался попутным. Как ни свирепствовал он на открытом месте, а чувствовалось, можно ускакать от шального. Достанет, да вполсилы.
В селе Стромынь многочисленная охрана заняла всю корчму. Князю подали утренничать в отдельном покое на хозяйском верху. Однако и здесь нижний гомон мешал собираться с мыслями. Да и кусок не лез в горло.
– Опоздаем. Заставим ждать. Гостям это будет не в угоду, – сетовал Юрий.
Галицкий увещевал:
– Ночью по моему наказу нарочный велел держать наготове свежих коней. Так что милость твоя успел бы ещё и соснуть часок.
Нет, невыспавшийся Юрий предпочёл путь без сна. Хотя похвалам проворному бывшему дядьке не было границ.
– На месте государя-брата сказал бы тебе окольничество[59]59
Сказать окольничество – сделать окольничим, возвести в этот придворный чин.
[Закрыть], – возводил Юрий своего слугу в высший придворный чин.
– Радею токмо для твоей милости, – отшучивался боярин.
Смеркалось, когда Асей Карачурин, подскакав, известил:
– Коломна!
Князь ничего впереди не видел. Галицкий щурился:
– Глазастый татарин далеко прозревает!
Наконец проступила, как призрак, в темнеющей белизне башня кремника. В подградии встречные изумлённо глазели на конный поезд. У растворенных ворот, перед местом через ров, склонился коломенский великокняжеский наместник со всеми своими присными.
– Здоров ли прибыл, княже?
– Они ещё не... – начал было Юрий.
Боковой улицей налетел белый всадник:
– Едут!
Тут и наместнику, и его окружению подвели коней. Все общим гуртом бросились к Оке: она пряталась под волнистым снеговым настом. От поймы до высокого яра опоясывал санный путь. Люди, скопившиеся на яру, приставили варежки козырьками к меховым шапкам.
– Где? – не терпелось Юрию. – Враг возьми этот зимний кургузый день! Ага, вижу! Едем встречь!
Рязанская охрана не пошла к реке, постояла и повернула вспять. Возок и несколько всадников приближались к встречающим. Впереди усач с бритым подбородком. Огромные чёрные глазищи сразу же задержал на Юрии.
Съехались первыми. Обнялись, как издавна знающие друг друга.
– Здорово, одноименец Дмитрич!
Глаза прямо-таки Анастасиины. В них утонешь!
– Как опознал меня, Святославич?
– Вылитый покойный Донской герой! Виделись единожды, – громогласил смоленский князь.
– Обихоженная лично мною карета ждёт Анастасию Юрьевну, – набрался духу предложить Юрий.
Смоленский ударил рукоятью кнутовища по облепленному и льдом, и снегом возку:
– Перелезай, бабы, из рязанских пуховиков в московские!
Юрий смотрел во все глаза. Вышла... не она! Какая-то молодка, насурьмлённая, набелённая в дешёвых, но обильных мехах. Тут же по колена провалилась в снег.
– Живей, подружка! – приказал Юрий Святославич.
Затем выпрыгнули две услужницы, чтобы подхватить под руки княжну. Она отвергла помощь: выпорхнула, как из гнезда птица Гамаюн. Не чета первой, неизвестно кем ей приходящейся. Матерью? По обращению к ней отца – не матерью.
Князь бросился вперёд. Подставил локоть, протянул руку.
Она вблизи обожгла памятным пылким взором. Совсем как на Круглом озере в полуразрушенной башне.
– Небось, Юрий Дмитрич, не упаду.
Пока вёл под руку в тёплую карету, не видел, не слышал, не ощущал ничего, никого вокруг, кроме неё. На руках бы нёс, да стеснение взяло верх: покамест чужая. Ещё чужая!
– Спасибо за присылку, князь, – тихо вымолвила она, напоминая о тайном посещении Рязани Борисом Галицким.
– Ждал, как счастья ждут. Верил, сбудется, – бормотал он, задыхаясь.
И услышал:
– Я тебя десять лет ждала!
Вот уж она и в тепле. Лёгкое пожатье руки в тонкой варежке постарался чувствовать как можно дольше. Боже мой, десять лет! Именно столько времени прошло с того дня, когда он впервые увидел её на псковской пристани. Тогда ему было шестнадцать, теперь – двадцать шесть. И всегда она, единственная, существовала рядом. Бесплотная, но живая. Как, однако, возмужала! Или всё та же? Ещё не довелось рассмотреть. Отец её что-то говорил, бурно, громко, но Юрий не понимал. Отвечал для приличности: да, да.
– Что «да», брат? – взъерепенился Святославич. – Болеешь, да? Я спросил: болеешь?
– Нет, – торопился поправиться князь. – Здоров!
Потом был пир в кремнике, в хоромах наместника. Гость посадил рядом свою подружку, поил и кормил её на смущение всем. Княжна Анастасия не показалась.
Хмельной Святославич наклонился к Юрию, сидящему через одного местного боярина:
– Не суди меня, брат. Я такой! А в делах – отчаянный!
На двор вышли вместе, обоим челядинец показал, куда.
Будущий тесть потормошил плечо будущего зятя:
– Девка Васка мне открыла твои шашни с Настаськой. Бог вам в помощь. Только чур без этих... Дочка у меня единственная!
– Клянусь, прибудем на Москву, зашлю сватов, – застыдился Юрий грубой прямоты.
– Твой брат не пожалеет, помогая мне, – сменил речь Святославич. – Витовт – наш общий враг, хотя и тесть Василию, а мне шурин[60]60
Великий князь Литовский Витовт Кейстутьевич выдал дочь Софью за Василия Дмитрича Московского, а сам был женат первым браком на Анне Святославне, сестре Юрия Смоленского.
[Закрыть].
Вспомнились великокняжеские слова: «Чтоб целиком был наш, до малой косточки».
Смоленский справил нужду первым. Когда Юрий вышел, переход был пуст. Вдруг сзади – шелест. Обернулся: услужница, что выскочила из возка помочь княжне.
– Ш-ш, господин! Я Васса. (Галицкий о ней в былое время все уши прожужжал.) Ступай за мной в отдалении. Взойди, куда отворю дверь...
Шли долго. Нет, не женская тут половина. Запустение. Проводница скрылась в боковушке. Темень. Чиркнуло кресало, засветила свечка. У столика стояла, – руки на переднике, – княжна. О, неземная красота! Та же, что на корабле во Пскове, что на ступенях башни, окружённой озером. У Юрия перехватило дух.
Анастасия, приближаясь к нему, повторила:
– Я тебя десять лет ждала!
Ощутил неведомый аромат, понудивший сердце бешено колотиться, и – руки на своих плечах. Потом – прикосновение к устам, впервые чувствуемой сладости...
Остановилось время. Промелькнуло действие, что было выше памяти. Осталось от всего одно блаженство, ибо душа почувствовала рай.
Когда очнулся, перед ним сияло виденное в счастливых снах лицо, смеющееся лукаво:
– Пусти, свет мой. Измял!
Он пришёл в себя.
– Мы согрешили?
Анастасия смеялась шаловливо:
– Мы целовались! Экий ты забавник! Согрешить в пустой холодной боковушке, где даже лавки нет? Ты потешник? – Вдруг княжна соединила брови, напрягла лик: – Мы не можем согрешить: не венчаны ещё, даже не обручены! Когда станешь мужем, это не будет грех. Мы сотворим наследника!
– Нет сил разлучаться! – сказал Юрий. – Не насытится око зрения, а сердце желания!
– Наберись сил, – погладила его лицо Анастасия. – Терпели же десять лет! А десять дней не потерпим?
Дверь скрипнула. Раздался шёпот:
– Отпирова-а-а-али!
Уста княжны трепетно коснулись его щеки:
– Ступай с Богом!
Князь, шатаясь, вышел в переход. Васса подала свечу.
Пошёл на шум, согретый мыслью, что воля государя-брата выполнена: смоленский Юрий, словно пардус, прыгнет на Витовта, возвращая свою княжескую жизнь.
Но ещё более, верней сказать, не согревала, а горела внутри костром в молодом князе мысль: жизнь собственная накатывается на него всепоглощающей волной. Не жизнь в смысле имущества, скопленья средств, богатства, а подлинная, в смысле существа, земного бытия, всей чувствуемой яви. Не испытанная прежняя, а новая, неведомая, вымечтанная и, наконец, явившаяся. Вот она, эта жизнь, почти что началась!
В такую ночь сон был целебен.
Насмотришься, воспрянешь и не скажешь, что приснилось.
11
Вот он, этот час, настал! Солнцем озаряет собор паникадило. Созвездия свечей, мерцание лампад уподобляют церковь небу. Юрий посреди, как в центре мироздания. Но не боязно: отныне он не одинок. Рядом девственно чистым облаком – зримая часть его души. Это воспринимается как чудо. Теперь живи надеждой, гори желанием сберечь, не дай Бог не потерять столь дорого приобретённое сокровище. Жил ли он прежде? Нет, не жил. Знал ли мужество, силу, доброту, ум, – всю меру внутреннего своего богатства? Нет, не знал.
Кто же она? Каким волшебством явлена? Что за могущественная неземная власть воплотилась в ней? Не иначе послана свыше – бесценный небесный дар! Бог вручает сей дар через венчающего иеромонаха Феодора, игумена Симонова монастыря, племянника чудесного старца Сергия.
Над головами врачующихся – венцы. Как просветил перед таинством духовник, венцы полагаются в знамение, что непобеждённые страстью до брака таковыми и приступают к общему ложу. Они – победители похоти. Юрий держит голову гордо: высшее наслаждение чувствовать себя победителем. Десять пылких молодых лет восходил на эту вершину. Взойдя, хочется как можно дольше пребывать на ней. Пусть бесконечно длится сладостное венчание.
А соприкасающиеся руки, мужественная и нежная, уже обмениваются кольцами. Блистающий ризой иеромонах произносит:
– Венчай я во плоть едину, даруй им плод чрева, благочадия восприятие!
Хор поёт псалом: «Блажени еси боящиеся Господа!»
Может быть, она – дух, а он плоть? Уста, робко соприкасаясь, разрушают затейливое воображение. Он до сумасбродства счастлив её близостью. А она? За сомкнутыми веками спрятаны глаза, не прочитать их. Лишь на миг под приподнятой фатой мелькнуло ангельское лицо. Оно невозмутимо. А как же давешнее, жаркое: «Я десять лет тебя ждала?» Князь подумал: в его княгине неизмеримо больше выдержки, чем в нём. Она вполне окажет свои чувства, когда исчезнет для обоих всё на свете, кроме них самих.
Пригублено вино из общей чаши. Пройдена рядом символическая жизнь вкруг аналоя под пение «Исайе, ликуй». Вот ужо отец Феодор возглашает:
– Слава Тебе, Христе Боже наш, слава Тебе!
Юрий дивится: за быстротечные минуты таинства он стал совсем другим. Отныне ни дышать, ни действовать, просто существовать не сможет без тонкого, животворящего тепла, которое исходит от неведомой и вдруг навеки посвящённой ему женщины. Муж сжал влажные пальцы жены. Анастасия подавила лёгкий стон. Лишь, оказавшись в карете, откинула фату-помеху, припала к Юрьевым устам, как к роднику. Потом, словно оправдываясь, вымолвила:
– Не видались с той самой ночи, как тогда, в Коломне!
Князь признался:
– Десять дней мучительней десяти лет!
А ведь пролетели как один день. В Москве государь-братец пышно принял Юрия Смоленского. Поместил в пустом боярском доме на Спасской улице близ Вознесенского монастыря: там всё было приготовлено со старанием. Затем пошли переговоры с глазу на глаз. В них брата государь не посвещал, но сказал, не отлагая данных обещаний, что сватовство его принято благосклонно. Венчание произойдёт на Фоминой неделе[61]61
Фомина неделя – первая после Святой, с Фомина понедельника.
[Закрыть]. Брачная каша состоится в златоверхом тереме. Это было отлично, но вот суженой своей жених за эти дни не лицезрел. Пиры были мужские. Предбрачные переговоры велись с будущим тестем. Два одноименца подружились, будто пуд соли съели вместе. Дело слаживалось, хоть и впопыхах, но от души.
Сейчас начнутся уже не духовные, а мирские торжества. Осыпание хмелем, битье бокалов, топтание и собирание осколков, крики «Горько!», угощенье, затем – постель о тридцати снопах, кормление курицей... Вышитые заранее невестины полотенца в качестве даров митрополиту уже посланы. Осыпание деньгами на паперти уже случилось. О, эта тягостная, непременная, томительная череда торжеств!
Анастасия тихо всхлипнула. Полагая, что ей неприятны те же мысли, Юрий успокоил:
– Не крушись, Настюша! Пережили молодость в разлуке, несколько часов докучной брачной каши как-нибудь переживём. Ложка дёгтя в бочке мёда!
Жена с плачем прервала:
– Чертиха Софья изловчилась влить мне целое ведро дёгтя в бочку мёда. Видел новобрачных, вышедших из церкви перед тем, как нам взойти?
– Ах, – спохватился Юрий, – эта свадьба! В один день с нашей.
У него из головы вон, что сегодня же венчались сын дядюшки Владимира Серпуховского Иван и Василиса, дочь Фёдора, сына Олега Рязанского, его, Юрьева, племянника по сестре Софьюшке. Вот совпадение! Но о чём тут горевать?
Однако прелесть-Настенька сказала не своим, суровым голосом:
– Свадьба не в Рязани, в доме отца невесты, как испокон водится, ибо туда болящему Владимиру Андреевичу не доехать. Да и не в Серпухове, в доме жениха, что против правил. Знаю, долго думали, рядились: где? Государь, брат твой, предложил: в Москве. Что ж, будто и разумно: пусть не там, не сям, а посредине. Кто б возразил? Москва большая. Есть тут своё пристанище у свата Фёдора Ольговича с женою Софьей – её терем, подаренный ещё отцом. И у другого свата, Владимира Андреича, тоже в Кремле свои хоромы.
– Там, видимо, и сварят кашу, – нетерпеливо решил Юрий.
– Как бы не так! – у молодой жены дрожал голос. – Злица Софья, дщерь Витовтова, вся до последней мозговой извилины в отца...
– При чём тут Софья? – князь ничего не понимал.
– Ты слушай, слушай, – впилась Анастасия в его руку. – С тех пор, как мерзопакостный Кейстутьев сын обманом захватил Смоленск в отсутствие моего батюшки, меня же увезли в Литву, я стала пленницей, рабыней его дочки, двоюродной сестрицы.
– Софья – твоя сестрица? – переспросил князь.
Анастасия задрожала уже не голосом, – всем телом:
– Не знаешь? Или позабыл? Первая жена Витовта – моя тётка Анна. Вот озорство судьбы! Сестрица Софья меня держала ниже сенной девки. Я, жертвуя возможностью свидания с тобой, выклянчила, чтобы великий князь Василий отослал меня подальше от своей жены, к отцу, в Рязань, где с матушкина молчаливого соизволенья родитель тщился сбыть меня какому-никакому жениху.
– Родитель твой – великий женолюбец, – заметил Юрий, вспомнив коломенскую встречу с тестевой подружкой.
– Опять-таки при попущеньи матушки, – вздохнула новобрачная. – Впрочем, отцу слова не скажи, – прибьёт! А я была помехой. Страшусь помыслить, кому могла достаться. То одному из младших сыновей рязанского Олега (по возрастам не вышло!), то ничтожному царевичу ордынскому, забредшему в Рязань (тот, к счастью моему, не пожелал креститься). Перестаркою осталась. А ты ждал.
– Как манны с неба! – горячо признался князь.
Княжна, ставшая княгиней, возвратилась к главному.
– Сегодня хитроумная Софья отравит данное мне свыше торжество.
– Как? – доискивался Юрий. – Чем?
Новобрачной пришлось объяснить:
– По её мысли обе брачных каши состоятся в златоверхом тереме в одно и то же время. Столы поставят буквой «твёрдо». По концам верхней перекладины сей буквы посадят обе пары молодых. Представь себе.
Юрий представил:
– Верхняя перекладина у «твёрдо» – главный, короткий стол. К нему впритык – гостевой, длинный. Стало быть, Иван и Василиса окажутся напротив нас.
Княгиня сухо изрекла:
– Мне смотреть на Василису! Девчонка, что едва достигла лет, разрешённых церковью для брака, и я, вошедшая в постыдный возраст старых дев.
– Не говори так, – перебил супруг. – Ты и юней, и краше всех на свете!
Анастасия уточнила:
– Для тебя! – И молвила в дополнение: – Я в храме скрыла лик. Теперь готова сесть за пир хоть в парандже, как нехристь, лишь бы не сравниваться с Василисой, не терпеть позора. Но это же немыслимо! Вот тут уж Софья порадуется...
Юрий задумался. Когда карета остановилась, обещал:
– Всё перерешу! Не плачь, а смейся!
Вокруг горели огни. Небо было в звёздах. У красного крыльца – пылающие бочки, на оперенье лестницы – светящиеся плошки. Пушка бабахнула, до ушной боли объявляя первый ночной час. Молодых повели вверх. Возгласы! Дождь хмеля! Смех! В Набережных сенях Юрий разбил бокал, как повелось. Увидел изготовленные к пиршеству столы. Выделил среди чужих родные лица: вон матунька и братец-государь, и младшие Андрей с Петром, и даже отрок Константин, и Софья, дутыш Софья Витовтовна с тонкой улыбкой. А вон одноименец Святославич. И дядюшка Владимир Храбрый со своей Еленой свет Ольгердовной. За ними тяжело стоит Олег Рязанский, его поддерживает под руку жена Евпраксия. Тут же сестрица Софьица с супругом Фёдором Ольговичем. Вчера ещё оба сверкали молодостью, сегодня уж не то. Конечно, их девчонка Василиска да Иван Серпуховской не прилично будут за столом смотреться рядом с такими же молодожёнами, что вполовину старше. Юрий подошёл к Василию:
– По крайней надобности на короткий миг уединимся, брат!
Великий князь приподнял брови, но не отказал. Порознь, чтоб не привлекать внимания, сошлись в комнатке для тайных встреч и одиноких размышлений. Тут уж Юрий полностью дал волю чувствам:
– Ты ничего не замечаешь, брат! Две брачных каши – за одним столом.
– Так веселее, – хохотнул Василий.
– Кому веселье, кому слёзы! – возразил Юрий. – Не великая ль княгиня, дочь Витовтова, придумала сие двойное пиршество?
– Она от всего сердца предложила, – развёл руками старший брат. – Опомнись, что с тобой? Ты издавна к ней нелюбовь держишь. За какой грех, позволь узнать.
Юрий пробормотал:
– Кто на кого что держит, разобраться бы! Зато с сегодняшней затеей мне всё ясно. На виду друг перед другом выставлены две невесты. Одна – юница, хотя красой ни с кем не ровня, однако возрастом... Так вышло волею судеб!.. Да, возрастом не в той поре, когда венчаются. Ну, как и я с Иваном. Что, на нас глядючи, прикажешь думать всем гостям? Ужели Софье это было невдогад? Нет, налицо хитрейший замысел, достойный отпрыска Кейстутьева!
Великий князь попытался обнять брата:
– Преувеличиваешь! Хотя есть доля правоты: я и не сообразил. Моя княгиня тоже оплошала. Да каша уж заварена. Оставим тёмное, сосредоточимся на светлом.
Юрий отвечал с несвойственной ему твёрдостью:
– Анастасия плачет: я казнюсь. Великий праздник нам не в праздник. Увезу жену в свой терем, уединимся и поторжествуем без злых глаз.
Великий князь смутился:
– Сие невиданно-неслыханно! Ты захочешь положить позор на своих государя с государыней?
– Отвечу на позор позором, – не сдавался Юрий и пошёл к двери.
Василий сказал вдогонку:
– Пришли ко мне Анастасию Юрьевну. Дозволь пред нею извиниться.
Юрий, выйдя, отыскал свою княгиню, позвал к брату. Проводил по переходу. Она едва дала согласие взойти: боялась, не перенесёт ненужных объяснений. Уговорив, ждал, шагая взад-вперёд. Времени прошло довольно...
Вот она вышла. Красная, но улыбающаяся. Поспешил, подал руку.
– Едем!
Жена сказала встречно:
– Остаёмся. – И, видя изумленье мужа, разъяснила: – Василий Дмитрич доказал, что непригожий наш отъезд положит тень на государеву семью, а стало быть, на государство. Человек светел, если голова светла. Так и Великое княжество Московское. Не будем же собственным гневом пятнать своё отечество.
У Юрия вырвался тяжёлый вздох:
– Государь всегда ставит страну вперёд, а её граждан – взад!
– Фу! – передёрнулась княгиня. – Не сердись! Василий Дмитрич обещал сесть с нами рядом. Матуньку, Овдотью Дмитриевну, посадит по другую сторону от нас. А злицу-Софью водворит обочь Ивана с Василисой. Ей, страхолюде, будет месть за хитроумный умысел.
Пир начался с молитвы и благословения митрополита Киприана. Каждый из гостей поздравил молодых. После первых нескольких заздравных кубков пришёл черёд чревоугодию. Юрий и Анастасия по обычаю почти не ели. Но он видел: повара старались удивить своим искусством. Рыбы разных видов подавались, цельные барашки, гуси, лебеди, цапли. Князь ещё прежде проник в тайны московских поваров: они выбирают из рыб все кости, бьют мясо в ступках, пока не станет, как тесто, изобильно насыщают луком и шафраном, кладут в деревянные формы, жарят в масле на глубоких, как колодцы, противнях, чтобы прожарилось насквозь.
А вот яства из теста, начиненного сыром, поданного как клёцки, иные продолговатые или круглые вкусности. Всё это хрустит, услаждает вкус.
Кубки наполнялись дорогими винами: белым, лёгким рейнским, полубеременная бочка коего стоит до сорока пяти рублей. Вот пожаловала на стол и греческая романея, жатая из красных и белых мускательных лоз. Бочка её тянет рубликов до девяноста.
Юрий вина не пил. Предпочитал пиво ячменное с хмелем и мятой или фруктовые меды: вишнёвый, малиновый, яблочный, смородинный. Князь берег ясность мыслей, разумность действий, ибо стоял на пороге таинства своей первой брачной ночи.
Жена сжала под столом руку мужа, стала поигрывать пальцами по его запястью. Он понял, склонился к государю-брату:
– Анастасия устала.
Василий, одолевая застольный шум, молвил в ухо:
– Сейчас уведут малолеток на брачный одр и вы в сумятице покинете стол. К себе повезёшь? – прищурился заговорщически, памятуя разговор.
Юрий кивнул:
– Там нам будет поваднее.
Пир был в разгаре, когда пришло время проводов Ивана и Василисы. Суета, общее вставание. Матунька, Евдокия Дмитриевна, никак не отпускала Анастасию. Обняв, внушала что-то, и та кивала, зардевшись. Наконец, получил благословение сын, в напутствие было сказано: «Береги её!» Молодожёны неприметно выбрались из Набережных сеней.
Вдохнув свежего воздуха, Юрий не утерпел:
– Что матунька наказывала тебе?
И услышал:
– Щадить мужнее самолюбие.
Внизу, у затухающих бочек, толпилась Юрьева челядь. Карета ждала у ворот. Князь, переполненный любовью, на руках внёс и усадил свою княгиню. Та протестовала:
