Текст книги "Наследники по прямой.Трилогия (СИ)"
Автор книги: Вадим Давыдов
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 72 (всего у книги 91 страниц)
– Отпустите меня, – тихо попросил Ротшильд. – Я не понимаю, чего вы от меня хотите. Я знаю, что вы задумали какуюто банковскую афёру. Хотите заставить меня подписать какието бумаги? Я всё подпишу. Отпустите меня.
– Виктор, ваш зверёк или действительно патологически глуп, или считает меня полным идиотом. Вы не ответили даже на основные вопросы, а уже пытаетесь торговаться. И это – Ротшильд? Просто ушам своим не верю. Где кольцо?
– У меня его нет.
– Где кольцо?
– В Москве. Я уже говорил. Вам нужно…
– Я сам решу, что мне нужно. Где кольцо?
– Ну, поверьте же мне, – простонал Виктор. – В Москве. В Москве. В Москве!!! Я отправил его туда больше года назад!
– Зачем?
– Здесь нет двери. Понимаете?! Дверь там. Там!
– В Москве?
– Не знаю. Мы не нашли. Они ищут.
– Кто «они»?
– Зачем вам их имена? Вы всё равно не сможете их заставить вернуть вам кольцо. Эти люди вас уничтожат. Я…
– Сообщили им обо мне. Это было не очень умно, должен заметить. Ничего, я это переживу. Назовите мне хотя бы парочку имён. Меня прямо распирает от любопытства.
– Я не знаю их имён. Не знаю. Никогда не знал. Мне не нужно знать…
– Зато мне нужно. И я хочу их услышать. Назовите мне их имена. И я перестану спрашивать вас. Назовите их имена, и я дам вам воды. Ну же, Виктор. Назовите.
– Я не знаю. Они зашифрованы. Их имена зашифрованы…
– Они работают с шифрами, да, Виктор? Цифры и буквы.
– Да, да, – в голосе Ротшильда прозвучало облегчение.
Криптография, подумал Гурьев. Ну, конечно. Теперь они думают, что кольцо – ключ к шифру. К шифру. К хранилищу. Хранилищу – чего?! Сначала они решили, что «дверь» находится гдето здесь. Поэтому потребовали кольцо. А потом поняли, что ошиблись. Что же это за дверь такая, а?! Никаких случайностей не бывает. Вообще никаких. Варяг… Варяг?!
– Отпустите меня.
– Непременно. Сейчас вы уснёте, а когда проснётесь – станете бодрым и весёлым, как я, – сердечно пообещал Гурьев, доставая третий шприц и вставляя его в катетер. – Спи, моя радость, усни. Вам нужен отдых, вы очень устали, Виктор. Большое спасибо за то, что согласились мне помочь. Это было с вашей стороны очень любезно. Вы даже представить себе не можете, как я вам благодарен.
Гурьев, продолжая распространять вокруг себя атмосферу искренней признательности, положил два пальца на пульс Ротшильда. Убедившись в том, что тот спит, Гурьев вернулся в караульное помещение.
* * *
Здесь его уже ждали – в дополнение к присутствовавшим ранее – Осоргин и Матюшин. Когда катушки с лентой остановились, в караульной повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь фоновым треском помех из присоединённого к аппарату репродуктора. Первым нарушил молчание священник:
– Ужас. Настоящий ужас.
– Вы в состоянии определить, кто говорил с вами – сам барон или его… квартирант? – спросил генерал.
– Боюсь, это уже давно одно и то же, – покачал головой Гурьев. – Давайте попробуем сформулировать, что же мы имеем. Вопервых, это совсем не такая уж ерунда, как могло бы показаться. Действительно, существует некая система в виде единого и общего для всех народов Земли царского рода, рода судей – не правителей, а именно судей, это крайне важно, друзья мои, ведь первая и важнейшая функция царской власти и царства – это суд. Суд и рассуждение, на основе которого формируется законодательство. Отче?
– Да, Яков Кириллович, – кивнул священник. – Совершенно верно.
– За судом и законодательством следует власть исполнительная. Её бунт мы и наблюдаем в истории – уже европейской истории, начиная с Пипина Короткого. Никто не мешает нам предположить, что подобные бунты имели место отнюдь не только тут. В Японии – система сёгунатов тоже представляет собой классический пример такого бунта, правда, очень японского. Но суть, принцип – те же. Призвание Рюрика на царство – это осознание потребности установить функцию суда, по образцу и подобию того, что христиане именуют Судом Божиим. Собственно, мне это уже давно понятно. Я уже говорил об этом. Отче?
– Это не совсем именно так, но… допустим. И не переспрашивайте меня каждый раз, Бога ради. Мы вас и так слушаем предельно внимательно.
– Призвали же не Каролингов, а именно Рюрика. Потомка Дагоберта – Меровея. Почему? Вероятно, понимание узурпаторской сути королевской власти – Меровинги именовались не королями, а царями – было если не общедоступным, то, по крайней мере, не являлось большой тайной. Король – краль. А краль – это вор. На Руси же королей не водилось! Князья, потом – великие князья. И потом, после Византии – цари.
– Но в Византии, насколько я помню, царём мог стать чуть ли не кто угодно, – удивился Матюшин.
– Чуть не считается, Николай Саулович. Да, чехарда династий имела место, это верно. Но кто сказал, что это правильно или воспринималось, как правильное? Продолжаем. Почему же Меровинги? Меровинги, которые носили длинные волосы, как назореи, Меровинги, исцелявшие наложением рук. Я знаю, версия о родстве Меровингов с Иисусом воспринимается батюшкой, да и всеми остальными сегодня, как неизъяснимая ересь и арапство. Однако так было не всегда – в эпоху распространения гностических течений, таких, как катары и альбигойцы, это считалось чуть ли не общим местом. Ну, потом, после военной победы римских епископов над бедными лангедокцами всё полетело в огонь – это ясно. Даже если и были какието свидетельства – сейчас их не найти.
– Не их ли ищут?!
– Это нам пока не суть важно. Ну, найдут ещё одну картинку с древом Иессеевым, что это меняет? Ничего. Ровным счётом.
– То есть как?!
– Погодите. Дайте мне до эндшпиля добраться. Конечно, стихийному язычнику, каким являлся каждый христианин в историческом смысле ещё вчера, мысль о том, что его судит если не сам Бог, то его, по крайней мере, близкий родственник, должна была чрезвычайно импонировать. Так оно, я полагаю, и было, и есть – по сей день. Меня, однако, гораздо больше интересует не сосредоточенность версии на Иисусе как таковом, а то, что мимо многих проходит. Иисус, помнится мне, из рода царя Давида происходит? Давид же у нас – царь. По образу и подобию Мелхиседека, то бишь – праведного царя. То есть главная идея – не столько Иисус, сколько, опять же, Царский Род.
– И что же?
– Царь – это суд. А потом – всё остальное. Разделение властей – вещь, видимо, необходимая для того, чтобы общество людей, государство, оставалось здоровым, работало.
– Православие говорит не о разделении, а о симфонии власти, Яков Кириллович.
– Симфония всё же не подразумевает слияния. Разделённое слаженно исполняет одну мелодию – отсюда и симфония.
– Ну, если так…
– А теперь – нечто на самом деле важное. Возможно ли, чтобы носители определённой крови оказались… скажем, лучшими судьями, чем другие кандидаты на эту должность? Ясно, одной кровью не обойтись, нужна ещё и соответствующая идейнополитическая и моральная подготовка.
При этих его словах Осоргин и Матюшин обменялись красноречивыми взглядами, а офицерыдежурные, как по команде, отвернулись от линзэкранов.
– В свете последних новостей науки генетики не вижу в этом предположении ничего особенно невозможного. Передаётся же по наследству дар музыкальный? Я понимаю, что это весьма дерзкая гипотеза, но – почему бы и нет? – Ладягин посмотрел на священника.
– Я, господа, испытываю самое настоящее смущение, – заявил отец Даниил. – Это Яков Кириллович любой источник по памяти наизусть цитирует, а я – что?
– Вы у нас выступаете в роли Патриаршего Синода и Синодальной комиссии, отче, – улыбнулся Гурьев. – А я, так уж и быть, исполню роль секретаря, подсовывающего нужные цитатки.
– Опять смеётесь.
– Так ведь не над чем пока плакать, отче. Вы посмотрите, как бесятся наши бесы, когда над ними смеются. У них аж заворот кишок – или чего там у них есть – начинается. Настолько, что я начинаю всерьёз сомневаться в их разумности. Ирония и, прежде всего, самоирония – лучшее лекарство от сумасшествия, уж вы мне поверьте, отче. Но мы отвлеклись. И, если с царским родом всё более или менее ясно, то при чём здесь моё кольцо и при чём ли оно вообще – мне попрежнему решительно непонятно.
– Счастливчик вы, – завистливо хмыкнул Осоргин. – Всёто остальное вам, как обычно, понятно!
– Придётся вам всётаки подождать ответа из Ватикана, – покачал головой Ладягин.
– Прошло довольно много времени уже.
– Не все так быстро читают, как вы. А некоторым, в отличие от вас, требуется ещё и поразмыслить над прочитанным, – проворчал священник. И продолжил, когда отцвели улыбки: – Но мы же опять не узнали ничего принципиально нового. Чегото, о чём мы даже не догадываемся?
– А помоему, нет никакой особенной тайны, – покачал головой Матюшин. – Другой тайны, я имею ввиду. Вообще, нет ничего тайного, только скрытое, да и то – до поры.
– Истинно так, Николай Саулович, – вздохнул священник. – И всё же мы ходим вокруг да около. Кто же покушался на княгинюшку – ведь он так и не сказал?
– Это нам не очень интересно, отче, – усмехнулся Гурьев. – Теперь Рэйчел ничего не грозит, – вопервых, мы рядом, вовторых, не в пешках дело, втретьих – не нужно спешить, они вылезут сами, а гоняться за ними, таща за собой шлейф из слухов и СкотландЯрда – зачем? Ясно, за всей этой катавасией стоит именно Виктор. Ясно, как только я найду исполнителей, я их убью, а вы будете страшно переживать по этому поводу. Оно вам надо, отче?
– А вам?!
– Надо же и мне расслабляться какнибудь, – усмехнулся Гурьев. – Да вы напрасно так переживаете, отче. Никакого удовольствия в этом нет, одна сплошная голаябосая необходимость. Зачистка окружающего пространства.
– Поражаюсь я вам, Яков Кириллович, – глядя на Гурьева, проговорил священник. – Не злодей же вы, не злодей, это же очевидно, – а такие вещи говорите, что прямо сердце болит!
– Извините, батюшка, – голос у Гурьева, не изменив ни высоты, ни тембра, сделался совершенно другим, и все это почувствовали. – Вот мы сейчас закончим самые необходимые мероприятия – и я вас непременно попользую. Нам всем ваше сердце ещё понадобится, и непременно – здоровое. Надеюсь, в моих возможностях, когда речь идёт о здоровье, вы хотя бы не сомневаетесь?
– Нет. Но меня сейчас вовсе не моё здоровье беспокоит. Что вы собираетесь делать дальше с господином бароном?
– Сдать его Владимиру Ивановичу на опыты, – немедленно заявил Гурьев. – Как раз, пока Виктор пребывает в объятиях Морфея. Надеюсь, его квартирант попрежнему недооценивает противников и переоценивает себя. Давайте взглянем, что произойдёт. Владимиру Ивановичу не терпится испытать новый способ.
– Ну, ничего особенно нового в нём нет, – засмущался Ладягин. – Обыкновенная трубка Рентгена, только на основе радиоактивно заряженного изотопа серебра. А то, что не терпится – совершенно верно вы заметили. Вот только меня весьма заинтересовали его рассуждения насчёт богов, которые больше не нужны…
– Напрасно, Владимир Иванович, – Гурьев усмехнулся. – Это всё сиреневый туман, пургой, знаете ли, навеяно. Все эти богититаныатлантыдраконы, весь этот дух масонов с розенкрейцерами, все эти розы и шипы, крестикинолики, молоточкициркулёчки – это всё тоже бесами напридумано, чтобы бедных глупых человечков запутать. Вся эта теософщина с блаватщиной – вы только посмотрите, с чего начиналось масонство и чем закончилось, когда полезло сапожищами в египетские болота, в гости к Торам и Озирисам. Тот же опиум для народа, только в другой упаковке. Тоньше смолотый, специяльно для антиллихентов. Это наш чёртиккоминтерн так цену себе набивает, намекает, что неплохо бы его месячишкодругой порасспрашивать. Пока мы будем внимать ему, разинув рот от восторга перед его древними и глубокими познаниями, он и зацепится. Это как раз очень понятно и настолько примитивно, что даже не смешно. Вы можете быть совершенно уверены, что он завтра и не вспомнит, о чём молол языком вчера. Это сущность такая – откуда уж там в нём прочные связи, в газообразномто нашем.
– Какие вы слова умеете найти, Яков Кириллович, – нежно сказал Матюшин, погладив усы. – Прямо слушал бы и слушал. А, батюшка?
– Да вам проповеди с амвона провозглашать, Яков Кириллович, – улыбнулся и отец Даниил. – Могли бы превосходную карьеру выстроить.
– Спасибо, господа, я подумаю над вашим предложением, но несколько позже, – невозмутимо кивнул Гурьев и снова повернулся к Ладягину: – Давайте приступать. Как раз тут полный комплект руководящего состава.
– А княгинюшка?
– Не думаю, будто это зрелище – для женских или детских глаз, – разом стёр улыбку с лица Гурьев. – Советую всем присутствующим быть готовыми ко всякого рода неожиданностям.
– Вы знаете, какого?!
– Всякого, – отрезал Гурьев. – Георгий Аполинарьевич, смените, пожалуйста, катушку в киноаппарате. Мало ли что.
– Слушаюсь.
Наконец, все приготовления закончились. Ладягин, перекрестившись, взялся за рубильник:
– Ну… С Богом, господа!
Сгрудившись у стеклянных линз перед экранами, они смотрели на оконечность трубы излучателя, напоминавшую иллюминатор глубоководного батискафа, только непрозрачный. Осоргину показалось, что он слышит басовитое гудение электромоторов, хотя это, безусловно, было иллюзией. А в следующую секунду тело Ротшильда затряслось – это было видно даже на отвратительном зернистом изображении, создаваемом экраном. Это продолжалось совсем недолго, а затем – изображение пропало вообще.
– Спокойно, – сказал Гурьев. – Спокойно. Пока – никакой паники. Подождите ещё минуту, Владимир Иванович. И выключайте.
В полной тишине караульного помещения раздавался только один звук – мерный стук запущенного одним из дежурных офицеров метронома. Наконец, вечная минута истекла, и Ладягин выключил рубильник. Прошло около трёх минут, прежде чем изображение с камеры вновь проступило на экранах. Собравшиеся вглядывались в него, хотя там попрежнему мало что удавалось разглядеть. Гурьев выпрямился:
– Всё. Пойду, взгляну, что происходит. Георгий Аполинарьевич, смените опять катушку в аппарате и срочно отдайте отснятое в проявительную. Я никаких особых надежд не питаю, однако, возможно, киноаппаратуре повезло больше.
– Яков Кириллович…
– Всё в порядке, господа. Ну, насколько это вообще возможно в данной ситуации.
– Вы думаете, он… уничтожен? Мёртв?
– У нас есть только один способ это проверить, – кивнул Гурьев, направляясь к двери.
* * *
Близнецы «молчали». Пожалуй, это была единственная понастоящему хорошая новость. Поскольку в остальном ничего хорошего не было.
Ротшильд лежал, завалив голову набок. Поза не оставляла никаких сомнений – Виктор мёртв. Что называется, мертвее не бывает. Вместо цветущего лица уверенного в своём могуществе, богатстве и интеллекте мужчины, каким был Ротшильд ещё несколько часов назад, на Гурьева смотрела искажённая мучительной гримасой маска из серожёлтой, покрытой старческими пигментными пятнами, кожи. Кожа на шее тоже опала, обнажив торчащий кадык. Ввалившиеся щёки и виски, закатившиеся глаза, фиолетовые губы – за несколько минут барон Натаниэль Виктор лорд Ротшильд постарел на несколько десятилетий. Гурьев мысленно содрогнулся, представив, какие ужасные ощущения сопровождали кончину этого человека – наверняка последние секунды казались ему вечностью. Вздохнув, он расчехлил фотоаппарат.
Вернувшись в «караулку», Гурьев в ответ на невысказанный вопрос присутствующих кивнул.
– Вы это предвидели, – с ноткой осуждения в голосе проговорил священник.
– Да, отче, – Гурьев поднял на него свой взгляд. – Не то чтобы предвидел – предполагал. Выдающийся экземпляр. Просто хрестоматийный пример. Достоин быть занесённым в анналы. Всё начинается с жажды справедливости, потом – масонские игры, плавно переходящие в увлечение коммунизмом и мистикой одновременно, потом парочка убийств во имя великих целей – и пожалуйста вам, готовенький контейнер для беса. Получите и распишитесь.
Отец Даниил хотел чтото сказать, но в последний момент передумал. Гурьев кивнул:
– Ладно. Владимир Иванович, вы можете заняться, чем у вас там запланировано. А лучше всего – отдохните, выпейте граммов сто – сто пятьдесят водки. Георгий Аполинарьевич и вы, Евгений Алексеевич, – Гурьев посмотрел на второго дежурного офицера, – проводите господина Ладягина и составьте ему компанию. Я сейчас вызову вам смену – надо заняться делом. Телом. Вадим Викентьевич, Николай Саулович – операцию осуществляем в соответствии с планом, у нас ещё семнадцать часов с минутами.
– Ничего не меняем?
– Нет. Зачем? – Гурьев пожал плечами. – Вот только его подопечными из Кембриджа мне придётся срочно заниматься. Но это мы оставим до момента, когда подготовим все материалы.
– Не хотите поручить это мне? – прищурился Матюшин. – Не всё же в кабинете штаны просиживать.
– Да помилуйте, вы же только что из Андорры вернулись, – улыбнулся Гурьев. – Впрочем, если хотите – отговаривать не стану. Займитесь. Определите вероятности, посмотрите, есть ли подходы. Только не забывайте, Бога ради: это не шпионы и не марионетки, а настоящие юные британские патриоты, искренне ненавидящие свой буржуазный образ жизни и саму свою принадлежность к правящим слоям общества. Интереснейшее явление, надо заметить. И деньги им предлагать ни в коем случае нельзя, хотя теоретически мы, конечно же, можем их купить оптом и в розницу. Справитесь, Николай Саулович?
– Я учёл свои прошлые ошибки, Яков Кириллович, – усмехнулся Матюшин. – Было, как вы знаете, время подумать. Да и вас, в общем, в симпатиях к империалистамкапиталистам трудно заподозрить.
– Несомненно. Надеюсь на вас, Николай Саулович – второго шанса нам с вами никто не предоставит, – кивнул Гурьев. – И ещё: примите к сведению, что двое из них, имена я позже назову, – определённо гомосексуалисты. – Увидев на лицах Карташева и Осоргина отчётливо обозначенное отвращение, он радостно кивнул: – Ну да. Мы – все в белом, а они – растленные негодяи, жиды и педерасты. Господа, это физиология. Химия. И мы с вами не в духовной семинарии, а на войне. Учитесь пользоваться, а пылать благородным негодованием будете после победы. И когда вам показывают или рассказывают чтонибудь донельзя омерзительное, – улыбайтесь. Тренируйтесь. Поначалу улыбки у вас будут стеклянноидиотские, но постепенно соответствующие мышцы лица обретут надлежащую гибкость. Понятно?
– Так точно.
– Это радует. Товарища Немецкого [241]отправьте по назначению – картина маслом «Всё смешалось в доме Облонских» будет именно сейчас прекрасно смотреться в нашей галерее. Он, конечно, не Ротшильд, но и недооценивать его не следует.
А с господином Быстролетовым, [242]подумал Гурьев, я пообщаюсь позже – если он объявится. Этот персонаж может оказаться весьма интересен, уж больно биография пёстрая. В конце концов, лучше сменовеховец, чем коминтерновец, и два природных русских человека, один из которых – авантюрист штучного разбора, а второй – такой же, но со специфическими навыками, всегда сумеют договориться. Жаль только, что бывший граф действительно быстро летает: вербовщик – не резидент, на одном месте не сидит. Это было бы весьма занимательно – нельзя такого специалиста упускать.
– Все они одним миром, – проворчал Карташев.
– И не разочаруйте меня – я вас выпускаю на сцену самостоятельно, можно сказать, впервые, – проигнорировав его реплику, добавил Гурьев. – Андорра – это так, рабочий прогон, ни одного выстрела.
– Не извольте волноваться, Яков Кириллович, – козырнул Карташев.
– Изволю, и с этим ничего не поделаешь.
– Хотите показать им… это? – спросил Матюшин, указывая подбородком в сторону киноаппарата.
– Не исключено. Пока не знаю. Вадим Викентьевич, кто у нас там выдающийся киномеханик? Прокофьев?
– Так точно, мичман Прокофьев, Яков Кириллович.
– Распорядитесь, чтобы он немедленно приступил к проявительным и монтажным работам, выделите ему помощника и проследите, чтобы монтажный материал тоже был сохранён. Это может нам понадобиться в качестве отчёта перед властями, хотя не думаю, что до этого дойдёт. Пожалуйста, предупредите господ офицеров, что зрелище до тошноты отвратительное – наш пациент похож на муху, которую паук употребил в пищу некоторое время назад. Только что паутины нет.
Люди подавленно молчали, переглядываясь, священник качал головой, как заведённый, Осоргин вздохнул и перекрестился.
– Вадим Викентьевич.
– Слушаюсь! – рявкнул Осоргин, краснея и вскидывая руку к фуражке. – Разрешите действовать?
– Действуйте, – и Гурьев резко, чтобы вернуть людей к реальности, добавил: – Это всё, господа.
– Пустите меня к нему, Яков Кириллович, – попросил священник. – Я должен. Вы же знаете, знаете не хуже меня, – есть долг. Будьте рядом, – пожалуйста, я же не возражаю. Но так – нельзя. Нельзя. Это… не полюдски.
– Какою мерою меряете, такою же и вам отмерено будет. Отче.
– Вот именно.
Все молча смотрели на Гурьева и священника – никто не двигался.
– Ладно, – кивнул Гурьев. – Но на этом – всё, отче. Действительно всё. Я предупреждал вас – назад пути нет. Мы должны закончить начатое. И не говорите, мол, вы ничего не обещали. Есть долг – и есть данное слово. Извините, что напоминаю вам об этом. Идите за мной.
* * *
Отец Даниил несколько долгих мгновений вглядывался в лицо мертвеца.
– Я знаю, что вы думаете, Яков Кириллович, – тихо произнёс он, оборачиваясь. – Вы думаете, он это заслужил. Поверьте, никто, никто на свете не заслуживает такого.
– Не знаю, отче, чему ещё суждено произойти, чтобы я согласился с вами. Ейбогу, не знаю. Делайте, что считаете нужным. Я подожду.
Лондон, «Бристольский кредит». Октябрь 1934 г
Члены совета директоров и все крупные акционеры – всего около тридцати человек – рассаживались за огромным овальным столом, переговариваясь вполголоса. Настроение у многих было достаточно нервное – их беспокоили нападки в прессе. Несколько таблоидов – особенно усердствовал «Морнинг дэйли ревью» – наперегонки публиковали материалы о сотрудничестве банка с Советской Россией в недалёком прошлом, о скупке имущества уничтоженных и исчезнувших русских аристократических фамилий, о бесконтрольном вывозе сокровищ из русских музеев, о необеспеченных займах правительству народных комиссаров. Достоверные сведения щедро разбавлялись совершенно дикими измышлениями – о поставках большевиками крови для переливания по смехотворным ценам; утверждалось, что эта кровь взята у людей, пребывающих в трудовых концентрационных лагерях и тюрьмах; какието «неназванные источники из компетентных кругов» со страниц, испещрённых кричащими заголовками, уверяли публику в чуть ли не еженедельных вояжах руководителей «Бристольского кредита» в Москву, где большевистские вожди вместо возврата процентов и займов поили их водкой, кормили паюсной икрой и ублажали при помощи несовершеннолетних девиц сомнительного поведения. Любое слово в защиту репутации банка разбиралось по косточкам, и вскоре выяснялось: слова эти либо оплачены руководством на пару с большевиками, либо высказаны человеком, чья репутация вызывает по меньшей мере такие же сомнения, как и репутация подзащитного института. Одной из причин внеочередного заседания совета директоров и акционеров было как раз горячее желание разобраться в мотивах и целях нападения. Было уже ясно, что за кулисами кампании находится «Falcon Bank and Trust» – но в чём же причина?! Не всерьёз же комуто есть дело до того, с кем и на каких условиях банк масштаба «Бристольского кредита» ведёт свой бизнес?! Каждому из собравшихся было отлично ведомо, что «Falcon Bank and Trust» не может соперничать с «Бристольским кредитом» ни на рынке частных вкладчиков, ни в области операций с торговопромышленным капиталом. Два банка просто не являлись конкурентами! Последняя утка, выброшенная на улицы при помощи пресловутых таблоидов, гласила: «Бристольский кредит» получил на условиях комиссионерского процента останки русской императорской семьи – дескать, большевики надеются выручить немалые суммы за их продажу, тем более, что последнего Романова с семьёй русская православная церковь за рубежом объявила «святыми мучениками». Видимо, зёрна этой удивительно беспардонной клеветы упали на благодатную почву: некто из кругов, приближённых к Бэкингэмскому дворцу, уже намекал – было бы кстати получить от руководства банка подтверждения несостоятельности этих обвинений. «Конечно, вашего честного слова будет достаточно, но ведь вы понимаете, не так ли?» Скандал ещё более усилился, когда стало известно, что банк покинул один из его самых давних и надёжных сотрудников – технический заместитель управляющего Сэмюэль Стэнтон. Хотя Стэнтон не давал никаких интервью, не делал заявлений для публики и вообще всячески прятался, его отставка вызвала самый настоящий шквал спекуляций и инсинуаций. А исчезновение двое суток тому назад барона Ротшильда, который был душой и мотором банка, и самый настоящий визг, который подняла газетная свора по этому поводу, произвели на акционеров совсем уже тягостное впечатление. Положительно, с этим безобразием следовало покончить как можно скорее.
Некоторые из присутствующих, тщательно скрывая своё любопытство, рассматривали «новенького» – высокого худощавого джентльмена лет сорока с небольшим, с пронзительносиними холодными глазами и типичной внешностью брокера из Сити. Правда, судя по экипировке с Сэвил Роу и Бондстрит, дела у «новенького» шли неплохо. Единственное отличие его от других завсегдатаев кабинета составлял довольно объёмистый портфель дорогой кожи. «Новичок» вёл себя так, словно не раз уже бывал здесь. Председательствующему – главе совета директоров – лицо «новенького» показалось смутно знакомым.
– Рад приветствовать вас, джентльмены, – председательствующий опустил обращение «леди» по одной простой причине: в зале заседаний не было ни одной женщины. – Хотя повод для нашего собрания несколько необычный…
Глава совета гневно обрушился на жёлтую прессу, невесть что возомнившую о себе, и от всей души заверил собравшихся: под его чутким руководством разработан остроумный а, главное, недорогой план по эффективному противодействию беспримерному в своей наглости плебейскому натиску на старинный и уважаемый вкладчиками оплот их финансового благополучия. Когда он набрал в рот побольше воздуха, намереваясь плавно закруглить явно произведший впечатление на публику спич, «новичок» неожиданно поднял руку.
– Могу я добавить несколько слов, мой дорогой друг?
– Сэр?! Прошу прощения? Мистер Брукс, если не ошибаюсь?
– Совершенно верно. Я полагаю, такое представительное собрание – само по себе замечательный повод ознакомиться с некоторыми документами, содержание которых представляется мне весьма важным. Я взял на себя труд изготовить достаточное количество копий, чтобы снабдить ими всех присутствующих, – с этими словами Брукс распахнул свой портфель и извлёк из него тоненькую папочку. – Прошу вас, господа.
По мере того, как до читателей начинал доходить смысл прочитанного, выражения вежливого любопытства или скучающего безразличия сменялись одним, одинаковым для всех: изумлённым негодованием, граничащим с ужасом.
«Меморандум
Владелец и дирекция банка «Falcon Bank and Trust», руководствуясь, в первую очередь, вопросами престижа, надёжности и соблюдения законности на рынке финансовых услуг Британской Империи и только во вторую очередь – вопросами извлечения прибыли, принял решение взять под свою опеку кредитно инвестиционную и операционно клиентскую части банка «Бристольский кредит». Нелёгкое и тщательно взвешенное решение владельца и дирекции «Falcon Bank and Trust» имеет под собой следующие Основания.
1. Разнузданная дискредитационная кампания, ведущаяся против «Бристольского кредита», подрывает доверие отечественных и зарубежных вкладчиков к кредитно финансовой системе Великобритании.
2. Сомнительные сделки, осуществляемые на протяжении ряда лет руководством «Бристольского кредита» вопреки мнению ряда мажоритарных и миноритарных акционеров, а также рядовых клиентов вкладчиков банка «Бристольский кредит».
3. Многочисленные нарушения финансовой отчётности в работе банка «Бристольский кредит», принявшие в последние 24 месяца систематический характер.
4. Неоднократно выражавшееся в конфиденциальном порядке недовольство дирекции Банка Англии работой и положением банка «Бристольский кредит».
5. Нарушения законодательства в области банковских операций в отношении ряда вкладчиков, предпринятые без согласования с Советом акционеров, о фактах которых Совет акционеров также не извещался.
6. Нотариальное мошенничество и шантаж в отношении ряда клиентов и вкладчиков.
7. Сокрытие условий ряда сделок с правительствами, институтами и частными лицами, ведущими враждебную народу Великобритании политику и деятельность.
Подробности и копии документов, подтверждающие настоящие Основания, изложены в Приложении к Меморандуму, с которыми желающие могут ознакомиться по их требованию.
Учитывая сказанное выше, владелец и дирекция «Falcon Bank and Trust» предприняли усилия по консолидации кредиторской и дебиторской задолженности банка «Бристольский кредит», а также акций банка, находящихся в свободном обращении. В связи с необходимостью полного контроля над деятельностью банка «Бристольский кредит» принято решение рекомендовать всем акционерам банка «Бристольский кредит» реализовать минимум 75 % принадлежащих им пакетов акций банка по номинальной стоимости таковых акций в пользу «Falcon Bank and Trust». Оставшиеся 25 % или менее акций акционерам надлежит передать в трастовое управление вновь назначенному после краткого периода реорганизации Совету акционеров. При несогласии с таким решением, оставшиеся на руках акционеров ценные бумаги банка им надлежит реализовать на рынке в срок, не превышающий шести недель с момента вступления в силу настоящего Меморандума.
При несоблюдении означенных выше требований, владелец и дирекция «Falcon Bank and Trust» оставляет за собой право применить к акционерам меры экономического и внеэкономического принуждения.
Лондон, 25 октября 1934 года».
– Что это за бред?!? – прохрипел управляющий, дрожащими пальцами расстёгивая пуговицу сорочки под узлом галстука. – Кто вы такой?!? Что это за…
В следующее мгновение в зале появилось около дюжины вооружённых мужчин, одетых в тёмносинюю, чемто напоминающую морскую, форму. Один из них, отставив стул, сел рядом с Бруксом и обвёл присутствующих свинцовым взглядом:
– Моё имя – коммодор Осоргин. Я начальник Отдела экономической безопасности банка «Falcon Bank and Trust». Эти люди в форме и с оружием – мои сотрудники. Я предлагаю вам, джентльмены, не изображать из себя героев, а быстро и чётко выполнить условия Меморандума, с которым вы были только что любезно ознакомлены.
– Какойто бред. Я звоню в полицию!