Текст книги "Наследники по прямой.Трилогия (СИ)"

Автор книги: Вадим Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 91 страниц)

– Ты предъявляешь права на моих подчинённых, Рэйчел? – приподнял Гурьев правую бровь. – Это чревато последствиями.

– Ты что, угрожаешь мне?!

– Предупреждаю, – подозрительно кротким голосом произнёс Гурьев. – Права совершенно неразделимы с обязанностями, миледи.

– Я знаю!

– Отлично, – рявкнул Гурьев, обращая к ней смеющееся лицо. – Капитан, отвернитесь!!!

Когда воздух в лёгких закончился, Рэйчел с сожалением оторвалась от его губ, и, задыхаясь, проговорила:

– Если ты думаешь, что это может…

– А это?!

Осоргин, мужественно сражаясь с желанием взглянуть в зеркало заднего вида, понял, что продолжает улыбаться, закрыл глаза и принялся медленно считать про себя. Наконец, моряк услышал ласковый, немного дрожащий голос Рэйчел:

– Поезжайте, куда он скажет, Вадим Викентьевич. Только, ради Бога, не слишком быстро.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – ехидно осклабился кавторанг.

– Отвезите нас в «Бристольский кредит», – Осоргину показалось, что голос Гурьева звучит тоже както странно. – Потом отправляйтесь в «Морнинг Сан» и скажите редактору, что я приглашаю его на выдающийся, свинский скандал. После этого возвращайтесь и ждите нас у банковского подъезда. Будьте готовы в любой момент сорваться с места и прикиньте маршрут, чтобы быстро и незаметно выехать из города.

– Обижаете, Яков Кириллович. Всё давно просчитано и расписано.

– Вопросы?

– Никак нет. Разрешите исполнять?

– Исполняйте.

– Обещай мне, что всегда будешь так поступать со мной, когда я начинаю тебе возражать, – пробормотала Рэйчел, кладя Гурьеву голову на плечо и чувствуя себя самой умиротворённой и счастливой женщиной на свете – больше, чем когдалибо прежде. – Господи, Джейк, если бы ты знал…

– Я знаю.

– Что?!

Вместо ответа Гурьев снова закрыл ей рот поцелуем.

Лондон. Сентябрь 1934 г

Усадив Рэйчел в кресло, Гурьев уселся перед предупредительно улыбающимся банковским клерком и оперся сцепленными в замок ладонями на «трость»:

– Говорят, у вашего банка какието проблемы?

Улыбка служащего сбилась с крещендо:

– Простите, сэр. Боюсь, я не совсем понимаю, о чём вы говорите. Наш банк имеет превосходную репута…

– А, перестаньте, – мерзко хохотнул Гурьев и сально подмигнул служащему. – Весь город только и твердит – у вас крупные неприятности. Вот, однако, графиня, – Гурьев небрежно ткнул подбородком в сторону Рэйчел, и она, хотя и абсолютно точно знала – Гурьев лицедействует, с ужасом поняла: не ведай она заранее о спектакле, ей не составило бы никакого труда поверить в его искренность. – Графиня Дэйнборо рекомендует мне открыть счёт именно тут. Правда, по словам самой леди Рэйчел, она ничего не смыслит в денежных вопросах. Поэтому я хотел бы встретиться с тем человеком, который ведёт дела графини, чтобы убедиться в вашей надёжности. Позовитека его сюда.

– Я… Я прошу прощения, сэр, – пролепетал клерк. – Кажется, вы хотели открыть текущий…

– Хотел, – оборвал его Гурьев, – и пока продолжаю хотеть. А теперь оторвите задницу от стула и сделайте, что вам говорят, ибо когда встану я, у вас немедленно начнутся неприятности, даже если вы ручаетесь, будто пока их у вас нет.

– Я не могу припомнить, чтобы наш банк когданибудь занимался делами графини Дэйнборо, сэр, – проблеял клерк, покрываясь мелкими пупырышками. – Я…

– Повашему, я выдумываю?!? – взревел Гурьев.

– О, нет, сэр, вы меня не так по…

– Да всё я прекрасно понял, – оборвал клерка Гурьев. – Вы, наверное, недавно тут работаете. Не могу поверить, что существует другая причина, по которой вам не известны такие тривиальные сведения. Какого чёрта вы притащили меня сюда, миледи? Да тут правая рука не знает, что делает левая!

С удовлетворением отметив, что и служащие, и посетители уже начали коситься в их сторону, Гурьев, демонстративно утратив интерес к служащему, лучезарно улыбнулся Рэйчел и ткнул «тростью» в сторону одного из полотен, украшавшего стену за спиной клерка, при этом умудрившись чуть не вышибить едва успевшему отшатнуться бедняге глаз:

– А это что? Одна из тех картинок, которые они забрали у вас под залог поместья, леди Рэйчел? Неудивительно, почему у них такие неприятности. Только полный идиот может предпочесть какуюто размалёванную холстину недвижимости. Хорошо, им ещё не пришло в голову оклеить стены ассигнациями!

– А мне всегда казалось, что это настоящий Вермеер, – захлопала ресницами Рэйчел.

– Ха! – насмешливо рявкнул Гурьев, глядя на совершенно обезумевшего клерка с чувством такого бесконечного и пренебрежительного превосходства, что Рэйчел поспешно отвела глаза, чтобы не расхохотаться. – Если вам, графиня, удалось так легко облапошить этих простаков, ничего не смыслящих в искусстве, не надейтесь, будто у вас получится проделать это со мной! Какой же это, к чёртовой матери, Вермеер!? Разве Вермеер когданибудь употреблял такой охристый оттенок в терракоте?! А тени! Вы только посмотрите на тени – да Вермеер отдубасил бы меня мольбертом, посмей я утверждать, будто эта жалкая мазня – его работа!

Когда Гурьев умолк, в операционном зале воцарилась совершенно ужасающая тишина. Все присутствующие таращились на Гурьева в полнейшей прострации. Увидев, что через роскошную вращающуюся дверь в помещение просочились два весьма невзрачных человечка с чемоданчиками, подозрительно напоминающими кофры для фотоаппаратуры, он повернулся к белому, как извёстка, клерку:

– Какого дьявола вы стоите тут столбом? Я, кажется, ясно указал, чем вам следует заняться?!

– Да, сэр… Сию минуту, сэр… – служащий попятился, продолжая бледнеть, хотя Гурьев мог бы поручиться, что это невозможно.

Давая репортёрам время как следует подготовиться к кульминации спектакля, Гурьев обвёл взглядом людей и, растянув губы в ослепительной голливудской улыбке, громогласно объявил:

– А говорят, они ещё скупают у большевиков всё, что плохо лежит. Какая потрясающая тупость! Ведь большевики, насколько я знаю, все до одного поголовно жулики и шарлатаны. Об этом даже их вождь Ленин писал своему приятелю беллетристу Горькому. Пробовать на себе изобретение большевика – это чудовищно! Представляете?! Так и писал, негодяй! Когда я узнал, что вас лечит врачбольшевик, я, мол, пришёл в ужас, потому что девяносто девять из ста врачейтоварищей – ослы! Нет, ну какова же скотина?! Даже не посчитал нужным соблюсти приличия! Не сомневаюсь, что им удаётся надувать этих дилетантов на каждом шагу. На вашем месте я не доверил бы им ни пенса, дорогая графиня. Ну, куда запропастилась эта засиженная мухами чернильница?!

В зале начался ропот, и люди, растерянно переглядываясь, стали понемногу перемещаться поближе к выходу. Стюарды и швейцар, явно позабыв о своих обязанностях, жадно впитывали флюиды разгорающегося скандала. Полыхнуло несколько магниевых вспышек, гул нарастал, норовя вотвот сделаться угрожающим. Гурьев продолжал сидеть на месте, озираясь с независимым и невозмутимым видом. Наконец, появился служащий, облечённый более высокими полномочиями, чем давешний клерк, в сопровождении последнего. Приблизившись, он остановился и, отгороженный от Гурьева спасительным пространством большого стола, чопорно осведомился:

– Могу я узнать, что вам угодно, сэр?

– Для начала мне угодно узнать, как вас зовут, милейший, – процедил Гурьев тоном, преисполненным такого высокомерия, что Рэйчел сделалось жаль служащего, скорее всего, не замешанного ни в чём предосудительном. – Я сообщу ваше имя газетчикам, с тем, чтобы, когда эта лавочка вылетит в трубу, никому не пришло в голову предоставить вам даже место уборщика в бардаке, не говоря уже о чёмто большем. Итак?!

– Меня зовут Сэмюэль Стэнтон, сэр, – слегка наклонив голову, произнёс служащий. – Я помощник управляющего. А теперь, если у вас больше нет вопросов, сэр, я попросил бы вас покинуть здание банка. Скандал, которого вы, судя по всему, добивались, уже произошёл, и удар по репутации «Бристольского кредита», который вы намеревались нанести, сэр, достиг цели, – поэтому вы можете считать, что честно заработали уплаченные вам за это деньги. Прошу вас уйти, сэр. Не заставляйте меня прибегать к помощи полиции.

– На вашем месте я не стал бы торопиться выставить меня за дверь, мистер Стэнтон, – улыбнулся Гурьев. – Присядьте, нам, кажется, есть, о чём побеседовать.

– Я так не считаю, сэр, – снова церемонно наклонил голову помощник управляющего.

– Напрасно.

Угроза, с которой прозвучало это слово, задела Рэйчел едваедва – «по касательной». Но этого было достаточно, чтобы у неё от страха потемнело в глазах. Помощник управляющего, для которого эта угроза, собственно, предназначалась, просто рухнул в кресло, как подкошенный, а стоявший рядом с ним служащий, схватившись за горло, жутко икнул и опрометью бросился вон. Рэйчел никогда не могла понять, как Гурьев вытворяет такое – одними модуляциями голоса или взглядом повергая людей в состояние безграничного ужаса или воодушевления. Единственным человеком, с которым Гурьев оставался самим собой, была она. Даже с Тэдди он проделывал коекакие из своих штучек, правда, не в пример мягче и деликатнее, нежели с остальными. А вот с ней он обращался… совсем иначе. Наверное, он всётаки немножко меня любит, подумала Рэйчел. И, в который раз удивившись тому, какая радость охватывает её при одной только мысли об этом, Рэйчел, устыдившись своего эгоизма, постаралась сосредоточиться на разговоре.

– Вы явно неглупый человек, мистер Стэнтон, – Гурьев, перехватив «трость» за «рукоять» и описав ею сложную траекторию, тем же непрерывным, небрежным и молниеносным движением очистил стол перед собой – так, чтобы между ним и Стэнтоном не было ничего, кроме голого полированного дерева. Осознав, какой физической силой и быстротой реакции необходимо обладать для того, чтобы выполнить такой фокус, помощник управляющего ещё глубже вжался в кресло. – Постарайтесь не разрушить благоприятного впечатления, которое вам удалось на меня произвести. Я умею ценить лояльность служащих и уважаю смелость. Но всётаки лучше работать на меня или со мной. Это куда более почётно, прибыльно и безопасно, чем против. Если вы подумаете над смыслом, а не над формой того, что я говорил здесь, вы поймёте: репутации «Бристольского Кредита» совершенно невозможно повредить. Невозможно повредить тому, чего нет. Когда вы сделаете необходимые умозаключения и вам захочется мне помочь, покажите это моему другу мистеру Бруксу, – Рэйчел с изумлением увидела, что на девственно чистой поверхности стола совершенно непостижимым образом появился жёлтый кружок металла размером с соверен. – Если же вы предпочтёте остаться в стороне, можете выбросить или оставить себе на память. Всего доброго, мистер Стэнтон.

– Кто такой мистер Брукс? – хрипло спросил служащий.

– Вы знаете, кто такой мистер Брукс, – усмехнулся Гурьев. – Да, и ещё одно, пожалуй, последнее. Это не бизнес.

И, словно не замечая потрясённого взгляда помощника управляющего, Гурьев поднялся сам и увлёк за собой Рэйчел. Не обращая внимания на вспышки и толпу, они прошествовали к выходу.

– Ты умеешь быть очень убедительным, – заявила Рэйчел, когда они садились в машину. – Я почти поверила, что ты можешь уничтожить «Бристольский Кредит», если захочешь. Что за монету ты ему дал?

– Я действительно могу уничтожить «Бристольский Кредит», Рэйчел, – беспечно заявил Гурьев, доставая из жилетного кармана и протягивая ей копию жетона, оставленного на столе в банке. – Больше того, именно это я и собираюсь сделать.

Наклонив голову, Рэйчел рассматривала жетон. Бурт его был гладким. На аверсе был изображён орёл, окружённый надписью на латыни: «FALCON REX REXORUM». Реверс оказался более лаконичен: там красовался крест, похожий на мальтийский, только не восьми, – а двенадцатиконечный. Царьсокол, подумала она. Сокол, царь царей. Сокол. Рюрик. Ну, конечно же, Господи Иисусе. Мне давно следовало догадаться.

– Это… золото?

– Это олово с тонким золотым покрытием, нанесённым гальваническим способом.

– Что происходит, Джейк?

– Думаю, тебе пора узнать правду, Рэйчел. Брукс уже провёл подготовительную работу, так что формальности будут улажены довольно быстро. Осталось только поставить подпись. Твою подпись, Рэйчел. И тогда – у тебя будет собственный банк. «Falcon Bank and Trust».

– Это же немыслимо, Джейк, – жалобно сказала она. – Зачем мне банк? Какой банк? Что я буду с ним делать? Я ничего в этом не понимаю…

– Тебе не нужно ничего в этом понимать. Брукс всё будет делать сам. И не один, кстати.

– Зачем тебе это, Джейк?

– Это трамплин, Рэйчел. Следующая цель – «Бристольский кредит».

– Это ты и подразумевал, когда разговаривал с этим… Стэнтоном?

– Да.

– Но… Зачем?

– Вопервых, месть, – улыбнулся Гурьев. – Вовторых, она же. А втретьих – там посмотрим. Нам очень нужны деньги, и много.

– Мне не нужны, Джейк. Ну, то есть, нужны, конечно же…

– Вот видишь. Разве тебе не хочется вернуть принадлежащее тебе по праву?

– Судиться с ними? Пустая затея…

– Нет. Не судиться. Поставить под контроль. Захватить.

– Ты сумасшедший, – после долгого молчания проговорила Рэйчел. – Сумасшедший. Опасный, как гремучая змея. Да что я говорю. В тысячу раз опаснее.

– Ох, я это уже слышал, – поморщился Гурьев.

– Но, вероятно, не отнёсся к этому всерьёз. Повторяю – ты сумасшедший. Джейк… Это ведь не ради денег. Ты сам сказал – это не бизнес. Я всётаки уже немного знаю тебя. А чувствую совсем хорошо. Я не отказываюсь, Джейк. Я сделаю всё… Но я хочу знать, зачем.

Я сделаю всё, Джейк, подумала Рэйчел. Всё, что угодно, если это задержит тебя хотя бы на час.

– Хорошо, ангел мой. Хорошо. Я скажу. Всё очень просто, Рэйчел. Я не могу и не хочу смотреть, как коминтерновцы превращают мою Родину в железного змея, готового обрушиться на весь мир. Я думаю, мы все погибнем, Рэйчел. Но если так, то мы погибнем не как кролики в пасти удава, а как мангусты, сражающиеся до последнего вздоха. И кто знает, – может быть, удав, порванный нашими когтями и зубами, тоже сдохнет.

На этот раз Рэйчел молчала, наверное, минут пять. О чём она думает, встревожился Гурьев. Рэйчел, родная моя девочка, о чём ты думаешь сейчас?!.

– Ты не просто сумасшедший. Ты буйнопомешанный, – Рэйчел посмотрела на него, покачала головой. – У тебя ведь должен быть план, Джейк. Разве такие дела начинают на пустом месте?

– Все дела когдато начинались на пустом месте. Это – вопервых. А вовторых – где ты видишь пустое место? Посмотри, сколько всего у нас уже есть. Банк. Территория. И десятки людей, готовых идти за нами в огонь и воду.

– За тобой.

– За мной, – подозрительно легко согласился Гурьев. – Так что – никакого «пустого места», Рэйчел.

– Но зачем?

– Что?

– Если ты задумал… такое – зачем ты предупредил их?

– Я всегда так делаю – иду на вы. Это вопервых. А вовторых – они ничего не успеют. У них даже представления не возникает, что, а, главное, как, я собираюсь сделать.

– Сколько времени ты находишься рядом со мной, Джейк?

– Почему ты спрашиваешь?!

– Сколько?

– Шесть… Нет. Семь месяцев. Почти семь.

– Мне кажется, что прошло сто лет, Джейк, – Рэйчел с улыбкой посмотрела на него. – Ты живёшь с такой скоростью, что у меня закладывает уши, и желудок вотвот выскочит вон на виражах.

– Зато со мной не бывает скучно, Рэйчел. И не будет никогда, могу поклясться. Разве это не здорово?

– Пожалуй, я и в самом деле согласна мчаться, сломя голову, не разбирая дороги. Пока ты рядом со мной. Но лучше всётаки представлять себе, куда мы мчимся и что нас ждёт впереди.

– Всё, что угодно, Рэйчел. Кроме покоя и скуки.

– Не сомневаюсь. И всётаки, что там насчёт серьёзного плана?

– План не может быть написан сейчас в деталях, Рэйчел. Нам нужна точка опоры. Не одна точка – много. Целая сеть. И одна из таких точек – банк. Деньги. Не жалкие гроши по подписке, а настоящие деньги. И соответствующее влияние на умы и сердца. А план… До настоящего плана ещё далеко. Мы будем копить ресурсы. А когда начнётся война, мы выступим третьей силой. Силой, которая всё изменит. А ты – ты только представь себе, Рэйчел: ты, со своими связями и знакомствами – и руководитель крупного банка. Наверное, первая женщинабанкир в современной истории!

– Господи Иисусе, Джейк. Какой из меня банкир?!

Я не хочу быть банкиром, Джейк, подумала Рэйчел. Всё, чего я хочу – это нарожать тебе полдюжины мальчишек и девчонок, Джейк. Сколько хватит сил. Может быть, когда ты станешь возиться с ними, у тебя прояснится в голове хотя бы немного… Или не прояснится? Ах, всё равно…

– Банкирами не рождаются. Ими становятся. Нужно лишь захотеть, Рэйчел. Я прошу тебя – помоги мне.

– Я думаю, мама была бы в восторге от этого, – задумчиво проговорила Рэйчел. – Все русские сумасшедшие. И я тоже, – потому что я согласна…

– Спасибо.

– Тэдди знает?

– Немного. Ему не нужно пока погружаться во всё это. Пусть учится, набирается сил.

– Знаешь, мне совсем не думается о будущем Джейк, – она посмотрела на него умоляюще, словно желая получить от Гурьева какоенибудь объяснение этой несуразности. – Раньше всё было так понятно. Пусть невесело, но понятно. А теперь… Я должна, вероятно, ужасно мучиться. Ведь ты не собираешься становиться добропорядочным, буржуазным гражданином, не так ли?

– Рэйчел…

– Подожди. Не перебивай меня, пожалуйста, – Рэйчел приподняла брови, вздохнула. – Не нужно, Джейк… В том смысле, в котором это понимают вокруг… Мне самой… Я ведь женщина, Джейк. Просто женщина, даже если ты чтото такое придумал про меня. Но я не боюсь и не думаю об этом. Ведь будущего больше нет, Джейк.

– Что?! Что ты говоришь такое, девочка?!

– Того будущего, которое было раньше, Джейк. Его больше нет. Это всё английская грамматика. Будущее – в прошедшем. Это действительно так, ведь будущее строим мы сами. И сейчас… Теперь… После того, как ты врезался в мою жизнь, Джейк… Всё стало подругому. Всё изменилось. Ужасно изменилось. Я ведь должна была погибнуть, Джейк. И я уже умерла. Я видела это, как будто… А ты взял и выдернул меня оттуда, с того света. И теперь моя жизнь принадлежит тебе. Поэтому пусть всё будет, как ты хочешь. Как считаешь нужным и правильным.

– Прежнего будущего действительно больше нет. Ты права. Всё стало возможно изменить. И мы сделаем это.

– Ты думаешь, это правильно?

– Не знаю. Думаю, да. Потому что ты жива, Рэйчел.

– И тебе это нравится, – она улыбнулась.

– Безумно, Рэйчел. Безумно нравится.

– Сигэрусама тоже в этом… замешан?

– Да. И он, и коекто ещё, кто вовсе не жаждет, чтобы коминтерновская хевра кадиша ^[233]хозяйничала по всему миру так же, как в Москве. И те, кому не нравится «новый порядок» в Берлине, с его опасными бреднями насчёт «природного права арийской расы». Видишь ли, самая большая проблема современности состоит в том, что людям просто не на что опереться. Фашизм расовый – или фашизм классовый. Чума на оба этих «дома», Рэйчел. Нет ничего «третьего». Так вот – я предлагаю это самое «третье». В первую очередь – русским, естественно. Но при этом – и всем остальным. Честь, Родина и свобода. Право самому решать, какой будет твоя собственная жизнь. Очень простые правила, которые нет нужды разъяснять – всё и так предельно понятно. Не можете выстоять в одиночку – добро пожаловать в команду. Под наши знамёна. Для этого мы здесь. Ты веришь мне, Рэйчел?

– Да, Джейк. Боюсь, это так… Я только хотела спросить у тебя коечто очень важное. Обещай мне, что не станешь скрывать ничего. Я не хочу, чтобы у нас были секреты друг от друга. Пожалуйста, хорошо?

– Если это не военная тайна, – улыбнулся Гурьев, внутренне настораживаясь. – Я готов.

– Расскажи мне об этой женщине, Джейк. О Пелагее. Такое красивое, русскогреческое, имя. Как ты её называл? Полюшка?

– Откуда ты знаешь? – враз севшим голосом спросил Гурьев. – Боже мой, Рэйчел… Откуда?!

– Мне снятся сны с тобой, Джейк, – она улыбнулась, покачав головой. – Чудесные, волшебные сны. Таким она запомнила тебя, да? Я чувствую, она очень тебя любила.

– Чувствуешь?!

– Да. Вот здесь, – Рэйчел взяла его ладонь и умостила у себя под грудью, на сердце. – Она тебя очень любила, Джейк. Почти так же сильно, как я. А теперь я должна любить тебя не только за себя, но и за неё. Дважды, мой Серебряный Рыцарь. Поэтому расскажи мне о ней. Ты ведь ничего не забыл? Я знаю, ты никогда ничего не забываешь.

– Ты… не ревнуешь?

– Она спасла меня, Джейк. Ты и она, вы оба. Она отдала мне свою душу, а ты – свою силу. Как я могу ревновать? Теперь я – это она, а ты – это я. Это мы, Джейк. Это мы, Господи, понимаешь?

– Ладанка. Не может быть. Это мистика.

– Нет. Это не мистика. Это просто то самое, над чем, как ты говоришь, пока не властен человеческий разум. Возможно, когданибудь, потом…

– У меня есть её кинжал, Рэйчел. Я сделал его для неё, и… Он принадлежит тебе. Я немного переделаю рукоять, чтобы она ложилась крепко и твёрдо в твою руку. Её руки были крупнее.

– Крестьянские руки?

– Нет. Она была, – он улыбнулся, – колдунья. Она принимала роды, помогала женщинам – очень многим. У неё были руки врача, руки сестры милосердия – сильные ладони, длинные сильные пальцы, коротко, очень коротко, подстриженные ногти. Всегда очень чистые, пахнущие чебрецом и полынью. Она знала великое множество степных трав и умела лечить их отварами, кажется, всё, что угодно.

– Колдунья. Я так и знала.

– Да. Совсем как ты, Рэйчел.

– Ты любил её? О, да, конечно же, ты любил её. Там, на её могиле, каждый год цветёт японская вишня. Я очень хочу когданибудь там побывать. Побыть среди этих людей, которых знали и любили вы оба. Людей, которые помнят тебя и её. Тебя с ней. Она красивая?

– Ты говоришь так, словно она жива.

– Она жива, Джейк. Она жива… Яшенька. И я жива. Мы обе живы. Тобой, в тебе, для тебя. Всё это так не случайно, Джейк, – мне иногда даже страшно. Зато теперь я точно знаю, что никогда не умру – и всегда буду с тобой. Расскажи мне, Яшенька!

Мероув Парк. Сентябрь 1934 г

Получив сведения о коминтерновском резиденте, Гурьев удивился, но не очень сильно. Но уж очень както всё одно к одному складывалось. И это вызывало у него беспокойство – правда, пока очень смутное и слабое. Придётся мне подождать с операцией, подумал он. В конце концов, я же не могу разорваться. Впереди ещё Ватикан и Андорра. Пока Брукс занимается подготовкой почвы для банковских дел – мы возьмёмся за это направление. Матюшин с десятком офицеров поедет к Полозову – больше не требуется, а я поеду в Рим. Крылья его над Римом. Хотел бы я знать, что это значит на самом деле.

Известие о поездке в Италию Рэйчел встретила стоически:

– Надолго?

– Дней пятьшесть – с дорогой. Я полечу на аэроплане – и туда, и обратно. Возьму с собой двух офицеров – на всякий случай, да и для тренировки неплохо. На обратном пути успею полюбоваться видами Пиренейских вершин, – он улыбнулся. – Всё у нас получится, Рэйчел. Вот увидишь.

– Боже мой, Джейк. Когда я думаю о том, как ты рискуешь и что замыслил – у меня голова идёт кругом и отнимаются ноги от ужаса. Неужели ты способен на это?

– Я всегда был в душе игроком, Рэйчел. Но играл только тогда, когда знал, что выиграю, даже если проиграю. Дело ведь совсем не в азарте – и тем более, не в самой игре. Будь я другим – разве я нужен был бы тебе, Рэйчел?

– Ах, Джейк, – она провела рукой по его щеке. – Мне становится так страшно и так хорошо от твоих слов. Знаешь, чего я боюсь больше всего?

– Нет, конечно, – Гурьев улыбнулся и поцеловал её ладонь.

– Я боюсь того, что не имею над тобой никакой власти. Власть женщины в том, что мужчина, кто бы он ни был, растворяется в ней, погружаясь в неё. А ты… Ты, не растворяясь, пронзаешь меня. Твой разум, твои устремления раздвигают мой разум и плоть, подчиняя меня и заставляя понять всю свою беспомощность – перед твоим движением к цели. Ты говоришь со мной о своих мыслях, а я с тобой – о своих чувствах. Понимаешь ли ты разницу, Джейк?!

– Я люблю тебя, Рэйчел.

– Я знаю, мой милый, я знаю. Я ведь не утверждаю, что это не так. Просто это… Это чтото ещё, чтото другое, Джейк. Мне ведь совсем не нужно, чтобы ты был таким. Я не поэтому и не за это люблю тебя, вовсе не за твой масштаб, – она вдруг осеклась и нахмурилась. – Ах, нет, нет! Это тоже глупость. Ты сам – это и есть твой масштаб, твой размер, твоя суть. Ах, какая я глупая эгоистка, Джейк, – Рэйчел подняла на него свои глаза. – Мне просто хочется иногда, чтобы ты не был таким огромным. Мне кажется, что тогда мне было бы легче справиться и с тобой, с моими чувствами к тебе, а это неправильно. Ты – это ты. Ничего другого и никак иначе мне на самомто деле не нужно. Слышишь?

– Да, Рэйчел. Да. Слышу.

– Моя жизнь принадлежит тебе, Джейк. И не только жизнь. Я верю, что никто не сможет распорядиться ею лучше, чем ты. Правильнее, чем ты. Пожалуйста, сделай так, чтобы с моей верой ничего не случилось. Обещаешь?

– Обещаю.

– Мужчины, – вздохнула Рэйчел. – Боюсь, ты так никогда и не поймёшь, что это значит – видеть мужчину со стороны. Мужчину, который занимает всё твои мысли, всё существо. Тебе не стыдно?

– Стыдно, моя девочка, – вздохнул Гурьев, обнимая её. – Стыдно, родная моя. Но нет хуже стыда, чем знать, что твоё слово ничего не значит. А моё слово коечто значит. И меня это радует.

* * *

– Сантьяго де Гуэрра. Звучит неплохо, – Рэйчел, улыбаясь и качая головой, отложила в сторону чилийский паспорт Гурьева, доставленный вчера из японского посольства. – Ну, и зачем этот маскарад?

– Это мой любимый приём, – пробормотал Гурьев, рассматривая своё изображение в громадном зеркале. Из амальгамы на него смотрел высокий и суровый молодой прелат в соответствующем одеянии – чёрная сутана, малиновый кушак и малиновая шапочка, небольшой наперсный крест из серебра ручной работы на двойной цепочке. – Как думаешь, стоит показаться в таком виде отцу Даниилу?

– Если тебе дорого его душевное спокойствие – ни в коем случае, – возмутилась Рэйчел. – Такого обращения он не заслужил!

– Ну, ладно, ладно, – примирительно проворчал Гурьев. – Я пошутил. Я с удовольствием взял бы тебя с собой, но никто, кроме тебя, не в состоянии справиться в моё отсутствие с нашим неимоверно разросшимся хозяйством.

– По крайней мере, я могу быть уверена, что в этом наряде тебе на шею станет вешаться чуть меньше женщин, чем обычно.

– Да ну?! – приподнял Гурьев правую бровь. – Помоему, наоборот: запретный плод сладок. Далеко не каждая женщина может похвастаться тем, что ей удалось соблазнить католического епископа. Не сомневайся, желающих найдётся предостаточно.

– Негодяй, – Рэйчел засмеялась и ткнула его кулачком в бок. – На меньшее, чем притвориться епископом, ты не согласен?

– Ты же знаешь – я не люблю мелочиться, – заявил Гурьев, притягивая Рэйчел к себе и наклоняясь к её губам.

– Тогда я буду первой. Какая фантастическая, богохульная, восхитительная картина, – успела прошептать Рэйчел прежде, чем поцелуй выключил для неё всё остальное мироздание.

Ватикан. Сентябрь 1934 г

– Просыпайтесь, падре, – тихо проговорил Гурьев, увидев, как дрогнули веки понтифика. – Нам нужно о многом поговорить.

Он воспользовался одним из своих излюбленных и проверенных приёмов – появляться перед человеком в последней фазе третьего или четвёртого ночного сна, когда сознание занято углублённой переработкой пережитого за день. Этот приём лишал жертву какой бы то ни было воли к сопротивлению, а на людей верующих или мистически настроенных действовал просто безотказно.

– Доброй ночи, падре, – печально улыбнулся Гурьев, наблюдая, как близорукие, ещё мало что понимающие глаза Пия Одиннадцатого пытаются нашарить на его лице ответ на вопрос, кто же он такой и откуда взялся в папских покоях. – Вот ваши очки. Надевайте, я подожду. Свет мы зажжём немного позже.

Он специально подгадал свой визит к полнолунию. Погода ему благоприятствовала – небо было чистым, и спутница Земли в её вечном беге вокруг Солнца превосходно освещала помещение через высокое окно с предусмотрительно раздвинутыми шторами – без всяких свечей или электричества.

– Кто вы такой? – надев очки и тем самым почувствовав себя чуть увереннее, осторожно спросил понтифик. – На вас одежда священника, но вы, конечно же, не священник…

– Нет, – Гурьев, освободив фиксатор, удерживающий Близнецов в ножнахрукоятях, нарочито рассеянно, ритмически раздвигал на пару дюймов и снова сдвигал нестерпимо бликующие в лунном сиянии клинки. – Нет, конечно же, я не священник. Хотя иногда чувствую себя так, словно должен был им стать. А вы, падре?

– Что?! – изумлённо пробормотал римский епископ, чувствуя, что не в силах оторвать взгляд, примагнитившийся к завораживающему мерцанию стали.

– Я спрашиваю вас, падре, – священник ли вы? Может ли человек, много лет бывший префектом Ватиканской библиотеки, – дипломат и учёный, нунций Святого Престола в Польше в дни наступления коммунистических орд на Варшаву, – человек, ожидавший шанса обсудить с Троцким и Лениным возможность с их помощью создать «католическую Россию», – человек, захотевший получить сокровища русской церкви в обмен на помощь голодным, чтобы сохранить эти сокровища от потока и разграбления, – человек, купивший у очень уж странных посредников, не задавая как будто бы лишних, неудобных вопросов, Одигитрию Софийскую, – человек, отстоявший независимость Града Святого Петра от грязных лап фашистов, – может ли этот человек называть себя верующим? Или, больше того, – священником? Расскажите мне, падре.

– Вы ждёте от меня исповеди? – усмехнулся понтифик. – Но ведь вы же сами сказали: вы – не священник.

– И всё же я готов выслушать вас, падре, – Гурьев наклонил голову к левому плечу. – Я знаю, что после вашего рассказа я больше никогда не смогу избавиться от иронии и сарказма по отношению к предыдущим и последующим наместникам Апостола Петра. Собственно, я и без того недостаточно почтителен. Но, право же, трудно ожидать почтительности к символам от людей, таких, как вы и я, – людей, слишком хорошо знающих, как отличается реальная история христианства вообще и Римской церкви в частности, от того, что рассказывают бедным маленьким человечкам с амвонов храмов и университетских кафедр. От людей, представляющих себе, какой массив свидетельств, живых и бумажных, навсегда похоронен под спудом веков ради ничтожных, бесконечно ничтожных миражей – власти и денег. От людей, знающих, до каких высот поднялся, несмотря на это, вопреки всему, человеческий дух. От людей, всей поверхностью кожи ощущающих нависшую над этим миром угрозу. Я слушаю вас, падре.

В полном молчании текли минуты. Гурьев ждал, опираясь на меч и глядя на сидящего на ложе понтифика. Пий Одиннадцатый молчал, время от времени надевая и снимая очки. Гурьев не торопил его. Тишина в папской спальне нарушалась лишь звуками, издаваемыми мебелью под тяжестью человеческих тел. Наконец, понтифик поднял на Гурьева глаза: