Текст книги "Наследники по прямой.Трилогия (СИ)"

Автор книги: Вадим Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 91 страниц)

– Ирина Павловна, – плотная, коротко стриженая девушка по имени Зина, староста группы, с грохотом выскочила изза парты, едва лишь дверь за Гурьевым тихо защёлкнулась. – Вы зачем так, Ирина Павловна?! Это же Гур! Он же…

– Он никогда ничего не пишет, – громко и ворчливо сказали с «камчатки». – У него голова, как дом советов. Ну, вы и учудили, Ирина Павловна!

– Сядь ты, Зинка, – услышала Ирина другой голос, на этот раз со стороны окна. – Гур сам разберётся.

Всё было както не так. Не в ту сторону. Неправильно. Нет, ни о каком нарушении дисциплины и речи не шло. Группа вела себя необычайно, удивительно спокойно. Просто Ирина мгновенно ощутила стену между собой и ребятами. Стена эта была пока в некотором смысле прозрачной, но явно могла стать бесповоротно непроницаемой от одногоединственного слова. Этого… молодого человека, которого она… выгнала? Нет. Он сам ушёл. Решил, что так будет верно, и ушёл. Ирина поняла, что нечаянно – нечаянно ли? – нарушила какойто неписаный школьный закон и что ей это нарушение простили только условно. До тех пор, пока этот самый Гур не поставит в этой истории точку.

Атмосфера на уроке сделалась хуже любой громкой обструкции. Группа, кажется, даже не задумавшись ни на мгновение, целиком и полностью встала на сторону «изгнанника». Все – против неё. Ах, так?!

Звонок прозвенел, как трубный глас избавления. Не помня себя, Ирина, из последних сил сдерживая слёзы, выскочила из кабинета и помчалась в учительскую. Там, забившись в угол у подоконника высокого, в четыре перекрестия, окна, выходившего во внутренний двор, Ирина трясущимися руками достала журнал учебных планов и попыталась сделать вид, что ужасно увлечена внесением записей. На подсевшую рядом пожилую заведующую учебной частью – ох, какой же предмет она ведёт? Ах, да. Математику, – Ирина даже не посмотрела.

– Что случилось, Ирина Павловна? – участливо спросила завуч. – На вас лица нет. Вы же в девятой «А» вели, разве нет?

Ирина кивнула, продолжая писать в журнале. И вдруг, бросив карандаш, посмотрела на коллегу:

– Я, кажется… Я Гурьева выгнала, – выпалила Ирина.

Она уже предполагала, что реакция на её заявление будет достаточно резкой. Но – не такой.

– Гурьева?!? – завуч, кажется, даже слегка отодвинулась вместе со стулом.

Ирина быстробыстро закивала и уткнулась носом в платок.

– Не может быть, – завуч смотрела на Ирину так, словно перед ней сидела не молоденькая учительница литературы, а некая неведомая науке зверушка. – Гурьева?! Что произошло? Рассказывайте, рассказывайте!

– У него тетрадки не было, я… – Ирина поняла, что оправдания не имеют смысла, и умолкла на полуслове.

– А вас что, разве не предупредил Иван Корнеевич? – удивилась завуч.

– О чём?! – Ирине даже плакать расхотелось.

– Это же Гурьев, – завуч покачала головой и вдруг улыбнулась. – Голубушка, это последний человек в нашей школе, с которым следует ссориться, тем более – по таким пустякам. А может, и не только в школе, – добавила она задумчиво. И доверительно наклонилась к Ирине. – Не переживайте, Ирина Павловна. Гур… Гурьев, я думаю, всё понял правильно.

– Что?! – ещё больше изумилась Ирина.

– Что вы погорячились. Яков никогда не пишет на уроках, только контрольные работы и сочинения. Это удивительный юноша, у вас ещё будет возможность в этом удостовериться.

– Вы хотите сказать?!

– Потрясающая, феноменальная память. Любую прочитанную книгу воспроизводит наизусть с любого места с точностью до запятой. Никогда не забывает ни одного слова из сказанного при нём. Никакая стенография не требуется.

– Как?!?

– Если бы ктонибудь мог вразумительно на этот вопрос ответить, – завуч покачала головой и вздохнула. – Я бы сама в жизни не поверила, если бы не имела возможность наблюдать всё своими собственными глазами на протяжении многих лет. И знаете, голубушка, – ведь не просто механически помнит. А… Удивительно. Удивительно!

– Как такое возможно?! – потрясённо прошептала Ирина. – Неужели?!

– Удивительный, просто удивительный молодой человек. Ну, и кроме этого… Одним словом, погорячились вы, дорогуша. Ну, ничего. Всё образуется.

– Вы так думаете?

– Абсолютно уверена, – снова улыбнулась завуч.

– И… что мне делать?

– Ничего, – завуч пожала плечами. – Ничего, дорогая. Он всё сделает сам.

Гурьев вошёл в класс, где его тут же окружили ребята. Он уселся на парту, улыбнулся:

– Ну, как всё прошло?

– Гур!

– Ясно, – он кивнул и громко щёлкнул в воздухе пальцами, – словно выстрелил. – Огромная просьба ко всем. Пожалуйста, никаких демонстраций и баталий. Вот совершенно. Договорились?

– Гур, да мы её…

– Нет.

– Ой, – тихо сказала Зина и прижала кулачки к заалевшим щекам. – Ребята… Гур влюбился!

Группа восторженно взревела, а Гурьев обескураженно развёл руками и состроил обречённую мину – дескать, с кем не бывает.

Уроки закончились. Ирина вышла на школьное крыльцо и замерла, не зная, что делать дальше – на перилах прямо перед ней сидел Гурьев и задумчиво сжимал в зубах травинку. Увидев Ирину, он соскочил – нет, не соскочил, а както просто вдруг оказался на земле, прямо перед ней. Травинка из его рта исчезла бесследно – Ирина готова была дать руку на отсечение, что не видела, как и когда это произошло:

– Я хотел попросить у вас прощения, Ирина Павловна. Пожалуйста, не сердитесь. Хорошо?

Ирина опешила. Он извинялся перед ней, как мудрый взрослый перед взбалмошным, капризным ребёнком. Конечно, я идиотка, подумала Ирина, но ведь не до такой же степени?!

– Вы не должны извиняться. А я на вас вовсе не сержусь. Это… недоразумение.

– Значит, оно уже улажено, – он кивнул.

– А ваши… друзья? – осторожно наступила на зыбкую почву Ирина. – Они с вами согласны?

– Конечно.

– А ты… А Вы, вообще, кто? – Ирина вдруг смешалась. – Я просто не понимаю…

– Я Гурьев.

– Это что, должность такая? – Ирина почти непроизвольно улыбнулась.

– Так вышло, – Гурьев развёл руками и тоже улыбнулся. – Можете говорить мне «ты», если вам хочется. Моё самолюбие совершено от этого не пострадает. Давайте сюда ваш портфель, он даже на вид тяжеленный.

– Вот ещё выду…

В следующий миг сильные и нежные мужские руки взяли её за локти. И опять Ирина не поняла, каким образом, – но портфель уже перекочевал к Гурьеву. Чувствуя, как неудержимо заливается краской, Ирина постаралась, как могла, поскорее отогнать от себя восхитительное, горячей волной по всему телу, чувство от прикосновения мужских рук. Сильных и нежных.

Ирина разглядывала его во все глаза. Какой высокий, подумала она. А ведь вырастет ещё, наверное. Что же это на нём за одежда?

Гурьев был одет действительно так… Шевиотовые тёмносиние брюки, о стрелки на которых можно было шутя порезаться, начищенные до нестерпимого блеска туфли – или ботинки? – Ирина не поняла; рубашка без ворота и куртка – кожаная, явно ужасно удобная – даже на вид, с прорезными простроченными карманами и странной, змееподобной металлической застёжкой. Кажется, это зовётся «молнией», вспомнила Ирина. ^[98]Как у лётчиков на фотоснимках в газете.

– Сколько тебе лет? – удивляясь тому, как звучит её голос, спросила Ирина. И нахмурилась: не хватало ещё, чтобы этот мальчишка почувствовал. Мальчишка?

Он почувствовал, конечно же. И улыбнулся:

– Шестнадцать.

– Извини. Ты так разговариваешь…

– Как? – он чуть наклонил голову набок.

– Как взрослый.

– Я взрослый.

Тон и выражение лица, с которым это было произнесено, не содержали даже самого крошечного намёка на двусмысленное толкование сказанного. Что это значит, Ирина даже не могла попытаться себе вообразить. Но чтото это, без сомнения, значило. Чтото важное.

– Спасибо, – снова улыбнулась Ирина. – Портфель действительно ужасно тяжёлый. Почему тебя так зовут, Гурьев?

– Как – так?

– Гур. Что это за нелепое прозвище?!

– Вовсе нет. Гур означает – «молодой лев». На иврите, – он улыбнулся чуть смущённо и пожал плечами.

– На… чём?

– На древнееврейском. Кстати, есть такой роман, Лью Уоллеса, «БенГур», и довольно известная пьеса с тем же названием.

– А ты что, знаешь древнееврейский?! – Ирина ощутила, как брови её ползут вверх совершенно помимо воли. – Откуда?!

– Роман написан поанглийски, – Гурьев снова просил извинения за неё у неё же. Как у него это выходило, Ирина не понимала, да и не отдавала сейчас себе в полной мере отчёта, что, собственно, происходит. – Вообщето на нём – на иврите – практически никто не говорит. Язык молитвы. Язык Писания. Книги книг. Очень ёмкий, точный и в то же время совершенно потрясающе многозначный. Красивый язык. Мне нравится.

Что это такое, оторопело подумала Ирина. Мысль не пронеслась – медленно протекла, извиваясь и замирая. Что же это такое?! Кто это?! Кто он такой?!

– Подожди, Яша… Подожди, – Ирина окончательно растерялась. – Я… Я ничего не понимаю… О чём ты? Какие… Книга книг? Ты… Ты Библию, кажется, имеешь ввиду?!.

– Не кажется, – Гурьев вздохнул. – Точно. Вот совершенно.

Ирина почувствовала, как у неё закружилась голова. Очень легко, очень приятно. И, кажется, зазвенело в ушах. Она испугалась. Вот ещё глупости! Что это со мной?!

– Ты что – верующий?! – спросила Ирина, чтобы какнибудь прекратить затянувшуюся паузу.

– Очень непростой вопрос, – Гурьев усмехнулся. – Я не могу сразу вам на него ответить.

Ирина рассматривала его почти с ужасом:

– Ты… Ты всегда такой?

– Какой?

– Ну… Вот… Вот такой?!

– Да. Со мной безопасно. Вы это скоро почувствуете.

Я уже чувствую, подумала Ирина. Уже чувствую. Ой, мамочка! Он же мальчик! Мальчик?! Ирина вспыхнула, безуспешно пытаясь отогнать от себя ощущение мурашек по спине и шее, забыть об электрическом разряде, пронзившем её в тот самый миг, три минуты назад, от прикосновения крепких и ласковых мужских рук. Стараясь отвести взгляд – и будучи совершенно не в силах этого сделать – от серостальных с антрацитовыми прожилками глаз, глядящих на неё открыто, спокойно и весело. Не насмешливо, нет, – именно весело и ободряюще.

– Я и не боюсь, – пробормотала Ирина. – С чего это ты взял?

– Значит, мне показалось. Простите.

– Я, кажется, сказала уже, что не сержусь, – с усилием проговорила Ирина.

– Отлично, – он просиял. Зубы какие, подумала Ирина. Интересно, он уже бреется, или… Ой… – Всё получится у вас, Ирина Павловна. Вот увидите.

– Я… – Ирина машинально поднесла руку к горлу. – Спасибо тебе.

– Да ну, пустяки какие, право. Идёмте. Я вас провожу.

– Гурьев! Я…

– Ирина Павловна, ну, вы что, – Гурьев посмотрел на неё. И улыбнулся опять.

Опять эта улыбка, в ужасе подумала Ирина. Да кто же он такой, Господи?!

Домой к Ирине нужно было добираться на трамвае. В вагон Гурьев Ирину самым настоящим образом занёс – иначе было никак невозможно. Такая толкотня! А он, вошедший вроде бы следом за Ириной, какимто чудом оказался впереди, раздвигая толпу. Не расталкивая, а именно раздвигая. И толпа подавалась – вроде бы незаметно, но беспрекословно. И без единого возмущённого вопля. Несколько мгновений спустя Ирина стояла – совершенно свободно – у окна напротив двери, со всех сторон окружённая Гурьевым. Именно так это ощущалось – со всех сторон.

Вот это да, подумала Ирина. Ничего больше она не в состоянии была подумать. Вот это да. Только эти слова, как стук колёс, отдавались у Ирины в голове. Вот – это – да.

На нужной остановке он спрыгнул с подножки, протянул Ирине руку для опоры. Какойто мужик сунулся ей наперерез, пытаясь влезть в трамвай поскорее. Ирина не поняла, почему мужик вдруг отвильнул. И почему выпучил глаза, явно давясь застрявшими в горле матюгами. Она могла поклясться, что Гурьев ничего не сделал и даже не произнёс ни слова. Он даже не смотрел на беднягу. Вот это да.

У арки Ирина остановилась.

– Спасибо. Я уже дома.

– Пожалуйста, Ирина Павловна, – Гурьев протянул ей портфель. – До свидания.

– До свидания.

Он вдруг слегка поклонился, – она едва сдержалась, чтобы не отпрянуть, – так это было старорежимно, так ужасно и так потрясающе здорово, – повернулся и ушёл. Ирина не могла, разумеется, видеть, как он улыбается, и сердито думала только об одном. Какой он, Гур, красивый.

Москва. Сентябрь 1927

С этого дня всё волшебным образом изменилось. Девчонки прямотаки взяли её в оборот. Ирочка Павловна. Придумают же! Было ясно, что всё это исходит от него, Гурьева. Ну, разумеется. Никаких указаний, понятное дело. Девочки в этой группе были тоже какието… Старорежимные, что ли? Нет. Неверное слово. Были разные, и девочки, и мальчики, но все они чемто неуловимо отличались от прочих. Чем, Ирина выразить словами не умела. Но отличались. Да и коллеги.

Коллеги, которых Ирина сначала исподволь, а затем, позабыв всякую осторожность, забрасывала вопросами о Гурьеве, скорее запутали, нежели прояснили положение дел. Очень быстро Ирина выяснила, что он посещает только те уроки, которые ему хочется, беззастенчиво пользуется благосклонностью женской половины группы, позволяя оказывать себе разнообразные мелкие и не очень услуги по выполнению учебной программы. Она узнала, что Гурьев иногда не появляется в школе по нескольку дней, а, появившись, не даёт ровным счётом никаких объяснений, которые у него никто и не думает требовать. Ей рассказали, что он никогда не позволяет себе войти в кабинет после звонка, и никто из учителей ни разу не слышал от него ни одного грубого или произнесённого на повышенных тонах слова. Пару раз она стала свидетелем – пусть лишь краем глаза, но всё же – бесед Гурьева со страхолюдным Силантием Поликарповичем. Они беседовали о какихто школьных делах, и беседовали так, как Ирина ни от Гурьева, ни тем более от завхоза ожидать не могла. Никак невозможно было избавиться от ощущения, что завхоз рапортует Гурьеву, а тот внимательно слушает. А однажды, заскочив – по быстро укоренившейся привычке чуть ли не без стука – в кабинет к заведующему, совершенно опешила, увидев душераздирающую сцену: Гурьев, сверкая всеми зубами, вежливо, но непреклонно выколачивает из заместителя директора «Красного компрессора» по снабжению какието «фонды», и по кислому выражению физиономии снабженца понятно, что выколачивание происходит успешно. Ирине объяснили, что в присутствии Гурьева даже самые отъявленные школьные бузотёры и хулиганы делаются вежливыми и обходительными, а шпана предпочитает «не отсвечивать». Ирине сделалось известно, что девочки из этой школы без опаски ходят на свидания в округе. И мальчики тоже. Что учителя частенько обращаются к Гурьеву с просьбами раздобыть редкую книгу, что с его помощью можно получить контрамарки на любой, самый умопомрачительный концерт или спектакль, а на школьных мероприятиях с его присутствием всё проходит без сучка, без задоринки. Ирине поведали, что Гурьев в состоянии заменить внезапно заболевшего педагога в любом классе, обеспечив дисциплину, тишину и тщательное, с высунутым от усердия языком, выполнение соответствующих заданий. Что малыши слушают Гурьева, разинув рты, и готовы ради того, чтобы услышать от него похвалу или благодарность, на которые, как выяснилось, он никогда не скупится, на любые подвиги и безумства – даже посидеть полчаса тихотихо, как мышки. И что шефская помощь завода «Красный компрессор» без Гурьева была бы отнюдь не столь всеобъемлющей и щедрой, – правда, понять, какое отношение Гурьев может иметь к заводу, Ирине так и не удалось. И множество прочих чудес, из которых выходило, что…

Москва. Октябрь 1927

Ирина с ужасом думала о барьере, разделяющем её и Гура. Это было даже хуже, чем если бы он – или она – улетели на Луну или на Марс. Невозможно. Никогда. Никогда?

После очередного урока литературы, Гурьев не ушёл вместе со всеми – остался. Сидел, выложив на парту удивительно красивые руки – ухоженные, с широкими запястьями, узкими сильными ладонями и длинными пальцами, смотрел в окно, с какимто странным, отстранённым выражением лица. Она так любила на него смотреть. Всегда. Эти руки… Ирина не выдержала, оторвала от журнала глаза:

– Ты чтото хотел спросить, Яша?

– Не спросить. Предложить, – Гурьев поднялся, подошёл ближе, уселся на первую парту – прямо перед её лицом. – Давайте, я вам Москву покажу?

– Я родилась в Москве. И, кажется, неплохо знаю город, – на её щеках выступил румянец.

– Ну и что? – Гурьев пожал плечами. – Я покажу вам мою Москву. Она ведь у всех разная, так?

– Яша, я… Я не смогу. Я очень занята.

– Это неправда.

– Яша, – Ирина поднялась. – Пожалуйста, не надо.

– Я буду вас ждать ровно в шесть у входа в Манеж со стороны Кремля.

– Яша, это невозможно. Я не приду.

– Почему?

– Ты прекрасно понимаешь, почему.

– Нет.

– Потому, что ты – ученик, а я – учитель. – Хотя бы формально, подумала она.

– Мне нравятся ваши уроки, Ирина Павловна. Вы очень стараетесь, и вы – умница. Но вы совершенно не чувствуете историю вокруг себя. Вернее, боитесь чувствовать. А ведь литература без истории невозможна. И без истории, и без историй. Умение рассказывать историю – это очень, очень важно. Давайте, я вам немножко помогу.

– Это – единственная причина для встречи?

– Это не причина. Это повод. И мне представляется глупым и бессмысленным это скрывать.

– Я прекрасно понимаю, что со сверстницами тебе скучно, Яша. Но я – тоже неподходящий… объект. Потому что это школа, и…

– И всё? Или есть ещё чтото?

– Послушай, кто дал тебе право так со мной разговаривать?!

– Вы.

– Да? Неужели?! Когда же?!

– Не думаю, что нужно уточнять. Не думаю. Вот совершенно. Но вы не можете сделать первый шаг, и его делаю я. Как и положено мужчине.

– Это всё совершенно не так. Абсолютно. Я не знаю, с чего ты это взял, зачем ты всё это придумываешь, мне совершенно…

– Тшш.

Гурьев вдруг взял Ирину за руку и вывел изза учительского стола, – очень осторожно, но так, что у неё даже не возникло мысли ему воспротивиться. Притянул её к себе и закрыл Ирине рот ладонью, – она замолчала от неожиданности. Нежнонежно провёл пальцами по лицу девушки, чувствуя, как она всем телом вздрагивает от его прикосновений, и сказал шёпотом:

– А теперь я тебя поцелую.

Он обнял Ирину и раскрыл её губы своими. Она несколько раз слабо стукнула его кулачком по спине, затем рука её разжалась, и Гурьев ощутил, как её пальцы гладят его шею и волосы.

Так продолжалось почти минуту. Наконец, он отпустил Ирину и, чуть отстранившись, заглянул ей в глаза:

– Ириша.

– Наглец, – голос Ирины дрожал от слёз. – Наглый, испорченный мальчишка! Чего ты ждёшь? Иди, хвастайся! Иди!

– Не надо, – тихо попросил Гурьев. – Это не шутка, Ириша. Я говорил, что со мной безопасно. Поверь. Пожалуйста.

– Ты… О, Боже! – она и сама не заметила, как выскочило у неё это старорежимное восклицание. Но выскочило.

– Прости, – Гурьев и не думал отпускать её. Одной рукой он придерживал Ирину за талию, а другой продолжал перебирать её пальцы, от чего у Ирины по спине забегали мурашки. – Ириша. Не сердись. Я буду ждать тебя сегодня вечером. И завтра. И третьего дня. Пока ты не придёшь.

– Я… я не приду. Я не могу, это…

– Пожалуйста. Мы оба этого хотим. Не бойся, ладно? Пожалуйста, поверь мне. Ириша. Ириша, я тебя люблю, слышишь?

– Нет, нет, – жалобно прошептала Ирина. – Нет, я старше тебя на пять лет, даже на шесть, это невозможно, нет, нет…

– Да.

– Да?

– Да.

– О, Боже! – Опять это «о Боже», подумала она в смятении, почти в беспамятстве – от всего происходящего, и от его прикосновений. – Уходи. Я не могу больше, уходи, ради всего святого, я больше не выдержу, мне плохо, уходи!

Гурьев взял её лицо в ладони и стал сцеловывать с него солёную влагу, шепча всякий ласковый вздор. Ирина положила руки ему на плечи, потом обняла за шею, и тогда Гурьев снова поцеловал её в губы. И они шевельнулись, отвечая. Оторвавшись от неё и восстановив дыхание, Гурьев тихо спросил:

– А теперь? Лучше?

– Да. Да. Да. Да, мой хороший, да, Яшенька, да!

– Ты придёшь?

– Приду.

– Я буду ждать.

– Я приду. – Мне страшно даже подумать о том, что случится, если я приду, промелькнуло у Ирины в голове, но я приду. – Это… сон, да?

– Нет. Это наяву, – Гурьев улыбнулся.

– Тогда… тогда… ещё…

Звонка на следующий урок они не услышали.

* * *

Ирина пришла к порогу Манежа в половине шестого. И долго рассматривала Гурьева изза колонны, наивно полагая, что он не замечает её. Сейчас он показался ей старше, чем обычно. Какой он красивый, снова подумала Ирина, это просто ужас, невозможно, чтобы мальчик, чтобы мужчина был таким. Это же страшно, – просто смотреть на него можно бесконечно. Интересно, что он знает об этом? Глаза… Волосы… Руки… Я…

Гурьев очень старательно прикидывался, и она даже ничего не заподозрила. А он… Он не торжествовал, нет. Просто у него всё звенело внутри.

Когда она решилась, наконец, появиться, и подошла, Гурьев, улыбаясь, протянул ей букет:

– Здравствуй.

– Здравствуй. Спасибо, – Ирина взяла розы и поднесла близкоблизко к лицу, – их лепестки на мгновение отразились в её глазах. – Это же уйму денег стоит, наверное?

Гурьев, попрежнему улыбаясь, пожал плечами и промолчал. Конечно, для Ирины, с её зарплатой в пятьдесят шесть рублей на ставку трёшка была целым состоянием, и он прекрасно это понимал. Но для негото, при месячном куше в несколько тысяч?! Слава Богу, подумал Гурьев, что Ире всё это и в страшном сне не приснится. А ведь придётся ей и рассказать когданибудь. Хоть немного, но придётся.

– Куда мы сейчас?

– Смотреть Москву. Идём.

* * *

Они шагали по Спартаковской – Ирина уже привыкла к новым названиям, и на пересечении с Бакунинской Гурьев вдруг резко остановился, показал рукой на противоположную сторону улицы:

– Знаешь, как называется?

– Что?!

– Вон тот дом.

– А разве у него есть какоето название?!

– Раньше здесь была Вторая мужская гимназия. А ещё раньше он назывался «Дом с гробовой крышкой».

– Глупости какие. Суеверия дурацкие.

– Совершенно точно. Это была никакая не гробовая крышка, а солнечные часы. Народ же был уверен, что это торчит крышка гроба, в котором лежит колдун. Правда, у этого дома и в самом деле необычная судьба: именно здесь в пожаре Двенадцатого года сгорела рукопись «Слова о полку Игореве». И не только она, кстати: чуть ли не вся библиотека МусинаПушкина, а домовладелицей была внучатная племянница того самого колдуна.

– Откуда ты знаешь?!

Он, кажется, пропустил вопрос Ирины мимо ушей:

– Идём к Сухаревке, ещё чтото покажу.

– Яша…

– Идём, идём! Скоро стемнеет, будет совсем весело. О, трамвай. Успеем?

Проехав несколько остановок, они спрыгнули с подножки – вернее, спрыгнул Гурьев, а Ирина свалилась ему прямо в руки. Он поставил девушку на землю и взял за руку, как первоклашку:

– Это, между прочим, заколдованное место. Без всяких шуток.

– Ну, перестань, – Ирина нахмурилась, но, глядя в серьёзное, торжественное лицо Гура, не выдержала и прыснула.

– Вы напрасно веселитесь, барышня, – грозно произнёс Гурьев, и у Ирины даже слегка засосало под ложечкой. – Вон там, наверху, – он указал подбородком на Сухаревку, чей шпиль возвышался прямо над ними, – располагалась обсерватория моего тёзки Якова Брюса. ^[99]И фокусы, которые он там выделывал, до сих пор аукаются. Тут по вечерам небезопасно, то и дело какаянибудь чертовщина случается.

– Кто такой этот Брюс?

– О! – Гурьев назидательно поднял вверх указательный палец. Ирина снова рассмеялась. – Стыдно, барышня. Величайший учёный колдун петровской эпохи Яков Вилимович Брюс, поэт, полководец, дипломат, алхимик, астролог и прочая, и прочая, – что же, вам, выходит, неизвестен? Ага. Так вот, барышня, имейте ввиду: в выходные мы отправимся с вами в Глинки, в имение графа, и я покажу вам тот самый пруд, на котором Яков Вилимович, заморозив воду в середине июня, устроил каток для гостей. А ещё я покажу вам розовый куст, который никогда не цветёт – не потому, что климат ему не нравится, а потому, что это никакой не куст, а заколдованный юноша, имевший несчастье приударить за дочкой графачародея. Готовьтесь.

– Боже ты мой, да откуда же ты всего этого набрался?!

– Слушал и смотрел. Это познавательно. Брюс, между прочим, был какимто образом связан с Мальтийским орденом. Впрочем, это не удивительно: он ведь шотландец.

– А при чём тут шотландцы?!

– Понятно, – вздохнул Гурьев. – Начинать ликвидацию исторической безграмотности следует со времён царя Гороха. Но это позже. А знаете ли вы, барышня, какой девиз красовался на гербе Брюса? Вижу, вижу, что не знаете. Fuimus. Полатыни – «Мы были». Как ты думаешь – что бы это могло значить?

– Что?! Кто – мы?! Почему – были?!

– Вот это нам и предстоит разгадать. Как и другую, куда более важную загадку: какое отношение имеет Брюс к моей семье. Я давно собирался в бывшее имение съездить, теперь и повод нашёлся. Кстати говоря, это единственная усадьба в округе, которую не разграбили в гражданскую. Говорят, Брюс туда регулярно наведывается.

– Надеюсь, это чепуха.

– А я надеюсь, что вовсе даже наоборот. Занятно будет поболтать со стариком и узнать, как он сумел научиться сохранять своё тонкое тело, то бишь, как это называют дилетанты, «душу». Что скажешь?

– Ты серьёзно?!

– Вполне, – Гурьев заговорщически усмехнулся. – Это всё глупости, что Брюс знался с чертями. Насколько я понимаю, он их гонял, то есть был экзорцистом, а не чернокнижником, что для стародавней публики не составляло ровным счётом никакой разницы.

– Но тебято почему вся эта мистика интересует?!

– Потому что в этом чтото есть, – неожиданно задумчиво произнёс Гурьев. И снова взял Ирину за руку: – Вперёд?

Ирина, в отчаянии замотав головой, взмолилась:

– Всё, я больше не могу… У меня сейчас расплавятся мозги и отвалятся ноги! Ты совсем не устал?!

– Нет, в общем. Но раз ты устала – давай присядем, – и Гурьев увлёк Ирину в сторону, туда, где под деревьями расположились несколько скамеек. Усевшись, Ирина в откинулась на спинку:

– Ужасно устала. Правда. Не сердись… Оставь чтонибудь на следующий раз, ладно?

– Ну, что ты. Я ещё ничего не рассказал.

– Да?! Ну, знаешь! Помоему, ты вполне в состоянии преподавать историю. В университете.

– Я подумаю об этом, – серьёзно кивнул Гурьев, пряча улыбку. – Немного опасно преподавать историю. Она ведь ничему не учит. Литература – куда изящнее. Не так ли?

– Ужас, – Ирина вздохнула. – Тебе, должно быть, очень скучно в школе, нет?

– Нет. Мне любопытно. Я, в общемто, неплохо отношусь к людям. К ребятам, к учителям. Ну, в общем. Есть, конечно, отдельные персонажи, которые мне не слишком приятны. Но это эпизоды. И потом, в школе есть ты.

– Яшенька…

– Тебе трудно называть меня, как я прошу?

– Нет. Но… Тебе не нравится твоё имя?

– Просто все, кто мне дороги, зовут меня – Гур. И мне это нравится.

– Ладно. Хорошо. И я буду. А кто научил тебя… так целоваться?

– Как?

– Вот… так.

– Долгая история.

– Ну и ладно. Не говори, если не хочешь, – Ирина вздохнула. Ей очень хотелось его спросить, но, конечно же, не решилась.

Зато он сделал это сам:

– Были, Ириша. В ответ на твой невысказанный вопрос.

Это было сказано так… Без бахвальства, понятного и извинительного в его возрасте. Во всяком случае, Ирина была готова извинить ему это. И не только это. Но – так?! Она онемела.

– И? – ревниво спросила, стараясь, чтобы прозвучало кокетливо. Она догадывалась уже, пусть и не очень твёрдо, что Гурьев понимает гораздо больше, чем следует понимать мальчику… юноше шестнадцати лет. Гораздо, гораздо больше. Просто не собиралась так уж легко сдаваться. – Много?

– Нет. Дело не в количестве и не в разах, Ириша, – и, увидев, как она заливается краской, обнял её за плечи: – А ты?

– Что – я? – изумилась Ирина, не делая, впрочем, никакой попытки высвободиться.

– Ты – была?

– Я?! Где?

– Не где, а с кем.

– Я? Ты хочешь… Ты имеешь ввиду… С мужчиной?!

– Нет, – Гурьев смотрел на неё без тени улыбки. – С женщиной.

Ирина глядела на него, слыша, как пульс гулко стучит у неё в висках. А Гурьев засмеялся – тихо, ласково, совсемсовсем не обидно. И вдруг привлёк её к себе:

– Ты сама девчонка ещё, – с какойто странной, невероятной нежностью проговорил Гурьев. Ну, не может, не может мальчик так чувствовать, ужаснулась Ирина. Так не бывает просто! – Да тебе самой ещё впору за партой сидеть.

Ирина положила голову ему на плечо:

– Да. Это точно. Я полная идиотка. Надо же придумать такое – с собственным учеником! Я совершенно рехнулась, слышишь, Гур, это же…

Он не дал Ирине закончить тираду, закрыв ей рот поцелуем. И снова – её пальцы в его волосах, её лёгкое, прерывающееся дыхание, от звука которого сладко сжимается сердце.

– Ты представляешь, что будет, когда в школе про нас узнают?

– Ничего.

– Но они же узнают.

– Пускай.

– Они всегда всё узнают. Я не могу не смотреть на тебя. Мне очень нравится смотреть на тебя, очень!

– Я тебя люблю.

– Не надо, – шёпотом, краснея опять, проговорила Ирина.

– Не надо – что?

– Не надо… Так часто. А то я… привыкну.

– Привыкай, – Гурьев наклонился к ней и легко дотронулся губами до её губ. – Привыкай, потому что так правильно.

– Когда я тебе надоем, скажи мне сразу. Ладно? Пожалуйста. Я просто не переношу, когда врут и изворачиваются.

– Не говори, пожалуйста, глупостей, – его рука легла Ирине на затылок, и она почувствовала, как ноги делаются ватными и горячими.

– Это не глупости. Я просто хочу… Я хочу, чтобы не было никаких недомолвок, никакого притворства, я боюсь этого больше всего, понимаешь?

– Да. И, тем не менее, это глупости.

– Глупости?

– Конечно.

– Значит, я глупая.

Господи, Господи, подумала Ирина. Господи Боже мой, Гур, если бы ты знал, как здорово быть глупой, – с тобой. Только с тобой, понимаешь? Слушать тебя и понимать, какая я дура невозможная, и от счастья становиться еще глупее…

– Ты и вправду у меня дурочка, Иришка, – Гурьев погладил девушку по волосам и улыбнулся.

– У тебя?!

– У меня.

– Действительно, – Ирина вздохнула и опустила голову. – Действительно. Я совершенная дурочка, но мне ни капельки не стыдно. Это оттого, что я…

– Что ты – у меня. И это здорово.

– Ты думаешь?

– Уверен. Вот совершенно.

Какой ужас, подумала Ирина без всякого страха. Какой ужас. Как могло со мной такое произойти? А с ним? Неужели это всё не сон?!

Раскатистый перезвон трамваев сделался реже. Словно истончился, подобно апрельскому утреннему ледку на поверхности луж. Ирина поднялась со скамейки, поправила юбку:

– Проводи меня до остановки, поздно… У меня завтра первый урок.

– Почему только до остановки?

– Так… Тебе же ещё домой ехать.

– Рассказывай.

– Что?

– Ира, – Гурьев покачал головой. – Рассказывай. Я весь – внимание.

– Гур!

– Я уже шестнадцать лет Гур. Давайдавай, говори, зайчишка.

– Я не зайчишка. Я же не за себя… Ох!

– Ну, продолжай, продолжай. Зайчишка.

– Ладно, – у Ирины вырвался долгий вздох. – У нас сосед есть такой, Колька Силков. Настоящий бандит. Всё время с финкой ходит. Его даже участковый милиционер побаивается!