Текст книги "Наследники по прямой.Трилогия (СИ)"
Автор книги: Вадим Давыдов
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 91 страниц)
Мишима, до этого молчавший так, будто его и не существовало, медленно опустил голову в знак одобрения.
Вечером пришли гости – Городецкий, Герасименко и сам Вавилов. Инструктаж Городецкого произвел на Полозова сильное впечатление, а вручённое ему Вавиловым удостоверение внештатного сотрудника – такие же удостоверения получили Гурьев и Мишима – довершило картину полного и окончательного разгрома. Встряхнувшись, как после удара волны, он спросил:
– И после всего этого… Вы считаете, что у нас есть какието шансы на успех?!
– Шансы есть всегда, – Городецкий оглядел присутствующих. – Величина этих шансов может быть разной, но шанс всегда есть. И его тем больше, чем внимательнее вы отнесетесь к моим разработкам. Договорились, Константин Иванович?
– Да. Можете на меня положиться.
– Варяг. Насчёт документов.
– Я взял на контроль этот вопрос, Гур. Всё будет в цвет.
– Спасибо.
– Сочтёмся, – просиял Городецкий и поднялся. – Так что – по коням. Завтра в восемь жду вас всех на Петровке.
Сыщики ушли, и Мишима знаками велел Гуру уложить моряка ночевать. Когда с этим было покончено, Гурьев вернулся на половину Мишимы и опустился на татами напротив учителя.
– Теперь слушай внимательно, Гурочан.
Мишима закончил говорить. Гурьев сидел перед ним, боясь жестом или взглядом выдать обуревавшее его смятение. Наконец, справившись с собой, он проговорил:
– Я должен быть твоим кайсяку, учитель?
– Нет, – спокойно отверг его догадку Мишима. – Я всё сделаю сам. Это гири.
– Это… неправильно, сэнсэй, – Гурьев поднял на Мишиму глаза, в которых сверкнули слёзы.
– Это правильно, мой мальчик, – ласково сказал Мишима, дотрагиваясь до его руки. – Это самое правильное, что мне следовало сделать в жизни, чтобы моя карма стала совершенной, Гурочан. Мой гири перед твоей семьёй будет, наконец, исполнен, и мой дух будет готов к новому воплощению. О чём ещё может мечтать буси?
– Варяг будет в бешенстве.
– Это его карма, – Мишима на мгновение прикрыл глаза. – Я всё продумал. Варяг станет героем, и получит шанс исправить то, что так стремится исправить.
– Как, сэнсэй?!
– Ты узнаешь это чуть позже.
– Обещай мне одну вещь, сэнсэй, – тихо попросил Гурьев.
– Какую, Гурочан?
– Я не знаю, что там, по ту сторону. Никто не знает… Присматривай за мамой, ладно? Пока я… Здесь.
– Обещаю. А теперь ступай и принеси мои дайшо. Нам нужно многое обдумать вместе.
Москва. Май 1928
Мишима разбудил Гура и Полозова в пять утра. Моряк с изумлением наблюдал за зарядкой, которую делали Мишима и Гурьев, показавшуюся ему ритуальным танцем. Особенно если учесть, что упражнения имели место на свежем воздухе – на крыше. После завтрака Мишима заявил не терпящим возражений тоном:
– Вам серьёзно нездоровится, Константин Иванович. Мы с Гуром станем вас лечить, и вы, будьте любезны, не возражайте.
– Горбатого, как известно, могила исправит, – криво усмехнулся Полозов. – Возражать? Помилуйте. Мне и самому страсть как любопытно.
Мишима, как заправский врач, минут десять обстукивал Полозова со всех сторон пальцами и мял ладонями, подолгу пробовал пульс, вертел со спины на живот и обратно, – моряку ничего не оставалось, как только покряхтывать. Время от времени Мишима давал Гурьеву поучаствовать, резко задавая вопросы пояпонски и внимательно выслушивая ответы. Наконец, он выпрямился:
– Не так ужасно, как я полагал. Можно попробовать.
– Простите, Николай Петрович, – удивился Полозов – Нам разве…
– Сегодня вы останетесь дома и будете выполнять мои указания, – ласково проговорил Мишима. – Завтра, если я сочту ваше состояние подходящим, мы поговорим о дальнейшем.
И он снова отрывисто заговорил с Гуром пояпонски.
Закончив под руководством учителя ставить иглы, Гурьев осторожно похлопал мало чего соображающего моряка по плечу:
– Ну, вот, Константин Иваныч. Первый сеанс. Сорок минут полежите, потом я сниму иглы, и мы откланяемся. Мы с Николаем Ивановичем не чародеи, конечно, но вам потребуется немало сил в ближайшее время. Поэтому сделайте одолжение, не ропщите и не хорохорьтесь, чахотка – штука более чем серьёзная и требует соответствующего отношения. Договорились?
– Да куда уж теперь деваться, – пробормотал Полозов, морщась от странных ощущений в тех местах, где из него торчали длинные иглы с круглыми головкамибусинами, – красными, чёрными и белыми. – И что же? Неужели помогает?
– Обязательно, Константин Иванович. Обязательно.
* * *
В комнате отдела царила несуетливая атмосфера настоящей работы, когда никто не мельтешит понапрасну и где каждый сотрудник отлично знает свой манёвр. Мишима осмотрелся и, судя по всему, остался доволен увиденным. Гур вздохнул немного свободнее.
– Все собрались? Ориентирую, – Городецкий подошёл к огромной карте Москвы, распластавшейся на стене комнаты. – Бердыш с Колумбом. Прокачиваете жмура. Полную картинку я хочу видеть не позднее завтрашнего утра. Сегодня можете в отдел не заглядывать, ничего интересного не предвидится. Богомол. Обход соседей. Старик, я на тебя надеюсь, ты знаешь. Пластун и Лесной. Поработайте по нашим хитрованцам. [126]Есть большая и серьёзная уверенность, что это полная пустышка, но пузыря пускать мы не имеем права, так что, ребята, – мелкой рысью, в общем. Гур и Учитель. Вы свой надел знаете, мы ещё вчера с вами всё обсудили… А где Минёр?
– Будет через два дня, – лаконично ответил Мишима.
– Ладно, – Городецкий кивнул. – Поехали дальше… Драгун и Сотник. Вы оба – в резерве, безотлучно при Бате. Батя отвечает за общие конструкции, я, как всегда, занимаюсь всякой ерундистикой и прикрытием. Документы, оружие? Вопросы есть?
– Нет, – ответил за всех Герасименко и поднялся. – По коням, хлопцы.
Сыщицкая работа показалась Гурьеву странно знакомой. Очень уж многое удивительным образом походило на то, чему он учился долгие годы у Мишимы. Вавилов выслушал его, улыбнулся скуповато:
– А чего ты ожидал, сынок? Сыск – не искусство, не волшебство. Работа как работа. Занудная даже, можно сказать. Это только в книжках хитромудрые умники по кабинетам страшные злодейства дедукцией разгадывают. А у нас всё просто, как в жизни: люди, люди, ещё раз люди. Ничто не происходит в полной пустоте. Всегда ктото видел, чтото слышал, гдето был… В сто мест сразу сыскарю успевать приходится. Волка ноги кормят – так и мы. Работаем. Такие дела.
– Так просто?
– Не просто, – взгляд Вавилова ощутимо потяжелел. – Уж очень многие нам не верят. Не верят, что мы людей защищаем. Тяжело, морально тяжело, в первую очередь, когда граждане считают власть и нашу, родную рабочекрестьянскую милицию едва ли не более страшными врагами, чем любые бандиты и супостаты, когда никакой системы учёта людского не существует, [127]когда… Миллион причин всяких, когда да отчего. А работатьто надо. Только делом чтото доказать можно.
Москва. Май 1928
– Ну что, Гур? Чтонибудь уже выяснили? – Ирина смотрела на него, и сердце её стучало тяжело и надсадно. Какой он сделался… чужой, подумала она. Чужой. Взрослый совсем. Решил уже всё. Решил и запечатал. Как же он так может? Что же это такое?!
Гурьев словно очнулся:
– Выяснили. Пока ничего утешительного. Ясно уже, что не бандиты это никакие.
– А… кто?!
– Догадайся, Ириша, – Гурьев нехорошо улыбнулся.
– Я не понимаю.
– И я не понимаю, – он вздохнул. – Ничего не понимаю, признаться. Такие сложности, такой шум. Зачем? Чего ради? Не понимаю.
– Что ты будешь делать?
– Разбираться дальше.
– Я не об этом, Гур. Ты ведь понимаешь, правда?
– Я не знаю, – он угрюмо посмотрел в окно. – Не знаю пока, Ира. Я не стану об этом думать, пока не выясню всё, что можно. Кто и зачем.
– А я?
– Документами на выезд один мой новый знакомый занимается. На следующей неделе ваши паспорта будут готовы.
– Как?!
– Обыкновенно, – Гурьев пожал плечами. – Это для тех, кто с парадного ходит, такие дела месяцами тянутся. А для своих, которые через задний двор шастают, всё очень быстро обтяпывается. Раздва – и в дамках. Пойдём, надо твоих родителей проинструктировать.
– Подожди. Ты ничего не хочешь мне сказать?
– Хочу, – кивнул Гурьев после некоторого раздумья. – Увези Константина Ивановича.
– Что?!
– Я хочу, чтобы ты расписалась с Константином Ивановичем и увезла его во Францию. Вы нужны мне – и ты, и он.
– Ты с ума сошёл, Гур. Это…
– Я никогда ни о чём не просил тебя, Ира. А теперь – прошу. Ради маминой памяти. Сделай это.
– Я не могу!
– Почему?
– Не знаю. Это всё… слишком неожиданно!
– Никаких сложностей не предвидится, Ириша, – мягко сказал Гурьев. – Обещаю. Не нужно никуда ходить, ничего говорить, нигде стоять. Все документы принесут домой, сюда, ко мне, с готовыми штампами. Единственное, чего я прошу – это твоего согласия.
– Фиктивный брак, – Ирина улыбнулась дрожащими губами. – Вот уж и предположить не могла, что ты способен на такие авантюры.
Я и сам ещё не знаю, на какие авантюры способен, подумал Гурьев. Но вслух сказал совсем другое:
– Это не авантюра, Ириша. Это просто – ещё одного человека спасти. Ему необходимо лечиться, а здесь это по целому ряду причин невозможно. Я перед ним в долгу. Если ты откажешься, я, разумеется, найду другой вариант. Но мне почемуто представляется, что ты не откажешься.
– Мама сойдёт с ума.
– Маму твою я беру на себя.
– Да. Пожалуй, ты единственный человек, способный с ней справиться.
– Так что?
– Боже мой, Гур… Я сделаю это. Только, пожалуйста, не заставляй меня ничего…
– Нет, – он улыбнулся. – Нет, Ириша. Всё будет хорошо, вот увидишь.
– У кого будет хорошо?! У тебя? У меня? У Константина Ивановича?!
– У вас у всех, – он склонил голову к левому плечу, – таким знакомым движением, что у Ирины помимо воли сами собой на глаза навернулись слёзы. – А если у вас, – это значит, и у меня. Потому что все вы – часть моего мира. Идём, Ириша, – и Гурьев, поднявшись, шагнул к девушке, спокойно и твёрдо беря её под руку.
Москва. Май 1928
Перед пятым сеансом иглотерапии, в очередной раз осмотрев Полозова, Мишима не стал скрывать, что доволен успехами ученика и пациента:
– Совсем недурно, Константин Иванович. Ваш организм проснулся от спячки, и теперь при должном поддерживающем режиме и правильной диете достаточно быстро победит болезнь. [128]
– Никогда не думал, что вы обладаете такими глубокими познаниями в медицине.
– Мои познания, как и опыт, ничтожны, – Мишима и теперь не нашёл нужным ни на йоту отклониться от своей линии безупречной вежливости, граничащей с самоуничижением. – Просто ваш случай очень лёгкий, так что это не составило для нас с Гуром большого труда или беспокойства. Гурочан.
– Да, сэнсэй.
– Я уже смогу, наконец, сегодня приступить к какойто деятельности? – проворчал Полозов, впрочем, послушно укладываясь на специально для него приготовленную кушетку.
– Сегодня – сможете, – подтвердил Мишима и положил прямо перед глазами моряка довольно объемистый список и лист с гектографированным рисунком кольца. – Здесь обозначены музеи, которые вам предстоит обойти, а также перечень необходимых вопросов, которые следует задавать сотрудникам. Если чтолибо не ясно, я готов дать требуемые разъяснения.
Ничего не ответив, Полозов углубился в чтение.
След, на который, как казалось, вышли оперативники Вавилова, оказался «пустым». Второй бандит, участвовавший в нападении на Ольгу Ильиничну, был найден мёртвым в морге Боткинской больницы спустя три дня после инцидента. Поиски экипажа, на котором передвигались по городу преступники, пока не давал никаких результатов. Зато результаты появились у Полозова.
– Вы должны непременно пойти со мной к этому человеку, – Полозов был явно возбуждён рассказом музейного работника, и не умел, да и не желал, этого скрыть. – Поразительные вещи он мне рассказал. Просто поразительные. Ваш батюшка, Кирилл Воинович, обмолвился както при мне о секрете этого кольца, да я по молодой глупости и увлечённости совершенно иными материями, не придал этому большого значения. Да и сути тайны Кирилл Воинович, как выясняется, не знал.
– Не томите, Константин Иванович.
– Нет, нет, я всё записал, – Полозов вынул из внутреннего кармана блокнот. – Но мне кажется, вам следует всётаки самому господина Артемьева выслушать и ещё его дополнительно порасспросить…
– Ну, значит, завтра и отправимся, – покладисто кивнул Гурьев, посмотрев на Мишиму. – А пока у меня будет к вам деликатнейшего характера просьба, Константин Иванович.
– Я слушаю.
– Поезжайтека вы теперь в Париж.
– Простите?!
Гурьев протянул Полозову новенький советский заграничный паспорт:
– Это ваши новые документы. Я взял на себя смелость попросить Ирину Павловну об одной услуге. Она вышла за вас замуж, и теперь вы вместе с ней и её родителями отправляетесь в командировку во Францию. Бессрочную, разумеется.
Полозов молчал несколько бесконечно долгих минут, рассматривая паспорт. Затем глухо проговорил, ни на кого не глядя:
– Вам не кажется, что следовало бы спросить моего мнения на сей счёт?
– Кажется, Константин Иванович. Более того, в иных обстоятельствах я его непременно спросил бы. Но сейчас – совершенно ни минуты времени на рыцарственные сопли нет.
– Что это значит?! – вскинул голову Полозов.
– Это значит – поезжайте безо всяких сантиментов, Константин Иваныч. Там ещё подлечитесь, глядишь, протянете ещё лет десятокдругойтретий.
– И что же мне там делать прикажете? – усмехнулся моряк.
– А это сами решите, – Гурьев остался серьёзен. – С деньгами у вас особенных проблем не будет.
– Вот как.
– Именно так. Купите такси и крутите баранку. Не перерабатывайтесь. Осмотритесь, заведите знакомства. К боевикам не примыкайте, дело это пустое и совсем безнадёжное. Другой путь нужен.
– Какой? О чём это ты, Гур?
– Я вас найду, Константин Иванович. Не сегодня и не завтра, но… И присмотрите за Ирой. Буду рад, если она выйдет замуж.
– Непросто будет найти тебе замену, – Полозов посмотрел на Мишиму, который держался так, словно между ним и беседующими Гурьевым и моряком была стеклянная стена толщиной в милю.
– Она неглупая девушка, всё понимает. Не замена ей нужна, а надёжная мужская рука. Меня она вряд ли забудет, это мне ясно. Но воспоминания о первой любви и женская жизнь, вообще жизнь – вещи невообразимо разные. Ей нужно замуж и детей. Да побольше, сколько здоровье позволит.
– А планами своими ты со мной, – что же, вот так и не поделишься? – Полозов покосился на Мишиму.
– Нет у меня никакого плана, Константин Иванович, – Гурьев вздохнул и тоже посмотрел на учителя. – Не складывается в моей голове сегодня никакого плана, не до планов мне сейчас. Но он будет. Будет обязательно. Я вас очень прошу – поезжайте, Константин Иванович. Вы меня этим просто крайне обяжете.
– А деньги… откуда?
– Честно выигранные в лотерею.
– Недурно.
– Стараюсь.
– Что ж, – Полозов медленно убрал паспорт в карман. – Не ожидал, что на старости лет снова поступлю на службу. И когда же отправляться?
– Ну, про старость – это вы уж совсем напрасно. Послезавтра. Сегодня вечером мы пойдём в «Националь», знакомиться с вашей супругой и её родителями.
– Надеюсь, моё появление не станет для них сюрпризом.
– Нет. Об этом не беспокойтесь. А пока позвольте, я ваши записки проштудирую.
Закрыв блокнот, Гурьев взял в руки рисунок кольца:
– Значит, всётаки мальтийский след – не фантазия. Странно это, Константин Иванович. Какое отношение мог иметь отец к ордену?
– Ты же помнишь, Гур, какое значение придавал ордену император Павел Петрович. И реликвии перевёз в Россию.
– Но кольцо не никогда числилось среди этих реликвий.
– Это действительно странно, – согласился Полозов. – Василий Аркадьевич полагает, что кольцо может служить ключом к ещё более интригующим загадкам. Описаний – подробных описаний – кольца не существует, только разрозненные упоминания и свидетельство о том, что его изготовил сам Челлини.
– Челлини?! Да Господь с вами, Константин Иванович. Если это – в самом деле подлинная работа Челлини, то…
– Цена такой вещи, вероятно, миллионы, – тихо проговорил, качая головой, Полозов. – И дело совсем не в тайне, а именно что в деньгах.
– Важно и то, и другое, – подал голос молчавший доселе Мишима. – Тот, кто нападал, получил деньги. А заказчик – кольцо и доступ к тайне.
– Вы сказали – ключ, Константин Иванович? – Гурьев медленно поворачивал перед глазами рисунок кольца. – Ключ – в каком значении? Буквальном или переносном?
– Не знаю, – смутился моряк. – Я, признаться, както и не удосужился уточнить.
– Уточним завтра, – подытожил Мишима. – У нас впереди – торжественный вечер, и следует должным образом подготовиться.
Москва. Май 1928
После утренней «летучки» в отделе Гурьев и Мишима отправились с визитом в музей. Здесь их ждало разочарование – Артемьева на месте не оказалось.
– Он вообще не приходил на службу? – уточнил Мишима.
– Отчего же, – пожала плечами вахтёрша. – Приходил, и даже поздороваться успел. Только его вызвали сразу, он и уехал.
– Кто вызвал?
– А выто сами не знаете, – вздохнула женщина. – Сотрудник какойто, из органов, они, знаете ли, не оченьто докладывают!
– Давно?
– Может, час какой, полтора… Он его ждал уже, у меня сначала справился, есть ли такой Артемьев и где.
– А документ предъявлял какойнибудь? – Мишима прямотаки излучал доброжелательность и спокойствие. Но Гурьев уже и без того догадался – дело плохо.
– Конечно, мандат, – кивнула вахтёрша, – не такой, как у вас, другой, я не очень его и рассматривала. По всему видно, что из органов, чего там рассматривать!
– Спасибо, – едва заметно поклонился Мишима. – Большое спасибо. Мы зайдём в другой раз.
– Ну, и где теперь искать этого Артемьева? – зло спросил Гурьев, когда они с Мишимой очутились на улице. – Они всё время на шаг впереди, сэнсэй. Почему?
– Нельзя было отправлять Полозова одного, – Мишима быстро, как умел только он, шагал в сторону Петровки. Гурьев искусство такой ходьбы уже освоил достаточно прилично, но всё же ему было ещё далеко до идеала. – Они его выследили. И Варяг прав – это чекисты.
– Драгун и Сотник, в музей за адресом и потом домой к Артемьеву. Не вздумайте прохлопать когонибудь. Я на Лубянку.
– Я обзвоню домзаки, – Вавилов сунул папиросу в пепельницу, поднялся и направился в «кабинет».
– Гур, дуй домой, перехвати Минёра.
– Нет нужды, – спокойно произнёс Мишима. – Он в безопасности, сведения от него уже ушли.
– Тогда зачем им Артемьев?! – удивился Гурьев.
– Они хотят знать точно, что он успел рассказать.
– Всё равно, мне так спокойнее, – Гурьев тоже поднялся. – Учитель?
– Я с тобой.
– Кто это, кто?! – прошипел Городецкий, доставая из кобуры под мышкой револьвер, откидывая барабан и проверяя патроны. – Кто, ммать?! Узнаю – пристрелю, как бешеную собаку!
Мишима чуть скосил глаза на Городецкого, но промолчал, разумеется, – хотя Гурьев отлично видел, что учитель горячностью Варяга недоволен. Громко поставив барабан на место, Городецкий вернул ствол обратно в кобуру:
– Всё. Я полетел. Пожелайте мне доброй охоты.
Охота оказалось не оченьто доброй. Никаких следов Артемьева ни на Лубянке, ни в других местах не обнаружилось.
– Что происходит? – тихо спросил Вавилов, когда все сотрудники, Мишима, Гурьев и Полозов расселись в кабинете. – У кого какие соображения?
– У меня, – Мишима чуть поклонился Вавилову. – Я думаю, всё совершенно ясно, и расследование необходимо прекратить.
– Что?!
– Погоди, Варяг, – остановил Городецкого Вавилов. – Продолжайте, Николай Петрович.
– Прекратить расследование необходимо, – повторил Мишима, нисколько не повышая голоса, чем поневоле заставил слушателей внимать себе куда более пристально, чем те поначалу собирались. – Можно понять, что кольцо представляет для того, кто напал на нас с целью завладеть им, очень большой интерес и значение. Нет сомнения, эти люди не остановятся ни перед чем, чтобы помешать следствию. Пропадают люди. Нападавшие мертвы. Никаких признаков того, что кольцо может появиться в обычных местах, где появляется добыча обычных преступников, нет. Я думаю, кольца уже нет в Москве и нет в России. Мне горько говорить об этом, но я убеждён, что это так. Мы не должны рисковать жизнями людей, которые находятся на нашем попечении, поэтому мы сейчас сделаем вид, что сдались и смирились. Нужно быть честными – прежде всего перед самими собой – и признать: нас опережают на многие часы, если не дни. Невозможно обогнать время.
Гурьев понимал, что в словах учителя содержатся сразу две правды: объективная правда происходящего и личная правда Мишимы, принявшего решение отомстить и делающего всё, чтобы никто из присутствующих не смог ему помешать – и при этом избавить их от ответственности за его решение.
– Вы – сыщики, и я не должен учить вас делать вашу работу, – продолжил Мишима. – Вы знаете не хуже меня – бывают времена, когда нужно отступить, чтобы усыпить бдительность врага и внушить ему чувство безнаказанности. Тогда у нас, возможно, появится шанс довести дело до конца.
– Есть в ваших словах доля истины, Николай Петрович, есть, – вздохнув, признался Вавилов. – Что скажешь, Варяг?
– Я не согласен.
– Да понимаю я, что ты не согласен, – Вавилов посмотрел на Городецкого, на Гурьева, на Полозова – и полез за папиросой. – А вот я – согласен. Активность по делу прекратить, бумаги сдать под роспись мне лично, удостоверения временных сотрудников – на стол. Всё. О дальнейших действиях будет сообщено особо. Варяг, пиши постановление о прекращении расследования, я подпишу, сдадим в следственную часть завтра утром, пускай подавятся. Мы сейчас с конторой воевать не можем. Не тот расклад.
– Батя!
– Я сказал – всё. Это всё, Варяг, – Вавилов тяжело уставился на Городецкого.
Полозов, Мишима и Гурьев вышли на крыльцо здания на Петровке, когда их догнал окрик Городецкого. Они остановились и повернулись к Варягу, который быстро направлялся к ним. Мишима, кивнув Гурьеву, подхватил моряка и увлёк его за собой.
– В общем, так, Гур, – Городецкий закурил, сердито щёлкнул крышкой зажигалки, убирая её в карман. – Извиняться и расшаркиваться не стану, ты человек достаточно взрослый, понимаешь, какой мразью я себя чувствую.
– Варяг, перестань, – мягко проговорил Гурьев. – Я действительно понимаю, – он посмотрел на медленно удалявшихся Полозова и Мишиму. – Не стоит. Давай, мы наши остальные договоренности продолжим выполнять, а с этим делом – ну, придётся пока подождать. И не надо, действительно, всяких высокопарностей.
– Мстить будешь? – тихо спросил Городецкий, прокалывая Гурьева насквозь слюдяными сколами глаз.
– Нет, – с легким сердцем ответил Гурьев. Он не врал – его мысли действительно были далеки от мстительных планов.
– Ну, и на том спасибо. Паспорта и визы занесу сегодня вечером.
– Спасибо, Варяг, – Гурьев пожал Городецкому руку с искренней признательностью, которую испытывал, несмотря на явный провал обещанного расследования. – Я действительно понимаю, что у тебя есть потолок, и этот потолок – не Фёдор Петрович.
– А у тебя – нет потолка? – сердито проговорил Городецкий, с трудом сдерживая клокочущую в нём ярость.
– У всех есть, – согласился Гурьев. – Только у всех – разный. Не будем больше об этом. Получится поговорить – поговорим. А нет – значит, нет.
– Ладно. Бывай и до вечера, – дёрнув плечами, Городецкий стремительно развернулся и скрылся за тяжёлыми дверьми.
Москва. Май 1928
Французские и польские визы в паспорта Полозова и Пташниковых Гурьев проставил за день – это, с его связями, не составило никакого труда.
– Прощаться будем дома, – сказал Гурьев, отдавая родителям Ирины паспорта. – Обстановка такая, – не хочу, чтобы нас вместе видели на вокзале, мало ли что.
– Спасибо Вам, Яша, – стиснуто проговорил Пташников. – Я…
– Не нужно, Павел Васильевич, – бестрепетно улыбнулся Гурьев. – Вы для меня вовсе не чужие люди, я к вам… привязался. Даст Бог, как говорится, свидимся ещё – мир тесен и шарообразен. Деньги вы обменяли, как я вам говорил?
– Не все, Яша. Вы понимаете…
– Понимаю, – Гурьев кивнул. – Давайте, сколько есть, вам передадут их после таможни.
– Это… не опасно?
– Вы хотели спросить – надёжно ли? – Гурьев наклонил голову к левому плечу. – Как в банке у Ротшильда. Не волнуйтесь, всё улажено. Вот ваши билеты, – он выложил плацкарты и купейные талоны на стол. – Поезд завтра в половине седьмого с Виндавского.
– Как – завтра?! – охнула мать Ирины.
– Завтра, – безжалостно и тихо сказал Гурьев. – Завтра. Весь этот хлам… оставьте, не стоит и одной вашей слезинки, Елена Дмитриевна. Вы знаете и сами – так правильно, только боитесь. Не нужно. И давайте прощаться, что ли.
Они обнялись и расцеловались. У обоих Пташниковых глаза были на мокром месте. Ничего, молодцы, держатся, подумал Гурьев. Сказать, не сказать? Скажу.
– Лихом не поминайте, ладно? – он кивнул, словно соглашаясь сам с собой, и растянул губы в привычной улыбке. – Я понимаю – я совершенно не оправдал ожиданий и надежд, которые вы, скорее всего, на меня возлагали. Сегодня обстоятельства сильнее меня, но так будет не всегда. Обещаю. Иришу берегите, она у вас чудо. Прощайте.
Граница Польша – СССР. Май 1928
Поезд отошёл от станции Столбцы. Пташниковы и Полозов чинно сидели в купе, перебрасываясь ничего не значащими вежливыми замечаниями. Ирина сидела рядом с матерью, бледная, осунувшаяся, но с совершенно сухими глазами. Гурьев прощался с ней без свидетелей, и никто – ни родители, ни Полозов – не могли даже представить себе, где, когда и как это происходило. Константин Иванович, бросая на «жену» украдкой короткие взгляды, мучался от желания высказать слова утешения и поддержки, что вертелись у него на языке, но понимал, что это – последнее из того, чем стоило сейчас заниматься. Стук в дверь прервал его невесёлые размышления.
– Да? Войдите! – преувеличенно бодро отозвался отец Ирины.
В купе протиснулся незнакомый кондуктор – того, что проверял у пассажиров документы при посадке, Полозов запомнил очень хорошо:
– Доброго здоровьичка, господа, – он немного заискивающе поклонился и улыбнулся, хотя глаза оставались жёсткими, оценивающими. Полозов напрягся. – Кто здесь будет доктор Пташников, Павел Васильевич?
– Я, – Пташников привстал.
– Вот, велено вам передать, – кондуктор протянул ему перехваченный бечёвкой увесистый пакет и, поднеся два пальца правой руки к форменной фуражке, ещё раз поклонился. – Счастливого пути, значит, судари и сударыни.
Кондуктор аккуратно затворил за собой дверь, и шаги его в коридоре вагона заглохли, поглощённые грохотом колёс на стыках, – но никто из присутствующих не решался прикоснуться к пакету, словно в нём находилась бомба. Наконец, Ирина выдавила из себя:
– Константин Иванович. Откройте, ради всего святого.
Полозов, обрадованный возможностью хоть чтонибудь предпринять, достал перочинный ножик, разрезал бечёвку и развернул бумагу. И, рухнув обратно на сиденье, весь покрылся красными пятнами, уставясь на пачки фунтов и франков в банковских упаковках. Он даже представить себе не мог, сколько тут может быть денег. И что денег вообще бывает столько. То есть, конечно, теоретически – да, но… Да тут на целый таксопарк наберётся, понял моряк.
– Вот шельмец, – Полозов ошарашенно помотал головой и посмотрел на бледных, как полотно, доктора Пташникова и его супругу. И, осознав, какими аргументами мог воспользоваться сын его погибшего командира для того, чтобы убедить кондуктора пронести через таможню, пограничников и дефензиву, [129]а потом – передать пакет, содержимое которого ни у кого не могло вызвать и тени сомнения, покраснел, как варёный рак. – Ах, шельмец!
И, встретившись взглядом с «женой», понял – она всё знает. Вот теперь Полозов сделался просто лиловым.
Москва. Май 1928
Гурьев сидел на крыше и смотрел на зарево, поднимающееся над домом на СадовоСамотёчной улице. По лицу его катились слёзы. Звенели пожарные колокола, и слышались автомобильные гудки и заполошный перезвон пожарных колокольцев. Варяг стоял рядом, и на его лицо было просто страшно смотреть.
– Ты знал? – глухо спросил Городецкий.
– Знал.
– Почему?! Почему, чёрт тебя подери?!?
– Это гири , Варяг. Долг признательности и чести. Когдато мой дед подарил ему новую жизнь – просто так. Поэтому. Он самурай, и он не мог поступить иначе. И он ничего не сказал мне – ни где, ни когда. Не кори себя. Ни ты, ни я – не в нашей власти предотвратить это. Это – как гнев богов Ямато, Варяг. Никто был не в силах ему помешать. Там могла оказаться хоть дивизия ГПУ – и он прошёл бы через неё, как горячий нож сквозь масло, оставив за собой только трупы. Ты даже не представляешь себе, на что способен Нисироосэнсэй Мишимано Ками из клана Сацумото. И это хорошо. Это правильно.
– А ты?! На что ты способен?!
– Надеюсь, я когданибудь смогу оказаться достойным его памяти, – с горечью проговорил Гурьев. – Иди, Варяг. Тебя ждут там. Самое время тебе появиться и стать героем.
– Он и это спланировал?
– Да. Это его гири перед тобой – за то, что ты открыл ему душу. Он знал, что ты будешь в бешенстве, но позже, потом – ты всё поймёшь. И поймёшь, что только так следовало ему поступить. Надеюсь, что ты поймёшь. Надеюсь, он в тебе не ошибся.
– Тебе нужно уехать, – лицо Городецкого немного смягчилось. – И быстро. Тебя придётся искать.
– Легко, – Гурьев кивнул, зажмурился, помотал головой, отгоняя слёзы. – Легко, Варяг. Меня уже нет.
– Куда ты поедешь? К Ирине?
– Нет. Мне пора в Нихон.
– Куда?!
– В Японию. Я обещал сэнсэю, что поеду туда учиться.
– Ты мне нужен. Ты нужен мне, как воздух, Гур.
– Я знаю. Я вернусь. Когда накоплю силы – вернусь. Обещаю тебе – поздно не будет. Как раз вовремя.
– Откуда ты знаешь, что вовремя, – Городецкий усмехнулся. – И что может быть вовремя в России?!
– Сохрани мои вещи, – словно не услышав этого стона, Гурьев протянул Варягу квитанцию камеры хранения на Рязанском вокзале. – Там книги, коечто личное. Револьвер отца. Никто ничего не знает, сэнсэй научил меня не оставлять никаких следов. И ещё – вот это.
Гурьев вложил в ладонь Городецкого сорокавосьмилучевую звезду ордена Святой Екатерины:
– Это орден Государыни Императрицы, который Её Величество подарила маме в семнадцатом, перед самым Своим арестом. Не хочу тащить это с собой неведомо куда. Пусть у тебя пока полежит.
– Ты, – выдохнул Городецкий, осторожно принимая драгоценный знак. – Ты. Да что ж ты за человек?! Вся ваша семейка… Откуда вы только взялись?!
– Мы такие же русские, как и ты, – Гурьев в упор посмотрел на него. – Совершенно такие же. Только другие, но это нормально.
– Как мы свяжемся? – Городецкий уже совершенно овладел собой, вопросы звучали отрывисто, поделовому.
– Напишешь мне до востребования в Харбин или Токио. А там, дальше – увидим.
– Я найду твоё кольцо.
– Я сам его найду.
– Ладно. Пересидишь пока у Бати, я завтра придумаю, как отправить тебя без эксцессов. В Харбин, значит?
