Текст книги "Предсмертные слова"

Автор книги: Вадим Арбенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

А советская партизанка ЗОЯ КОСМОДЕМЬЯНСКАЯ, стоя на табуретке под виселицей, уже с петлей на шее, почти повторила его слова – теперь уже немецким палачам: «Вы меня сейчас повесите, но я не одна. Нас двести миллионов. Всех не перевешаете. Вам отомстят за меня. Сталин придёт!»

«Друг мой, потрудитесь показать мне, как надобно встать на колени и положить голову на плаху», – попросил палача галантный французский герцог КОНДЕ, поднявшись на эшафот. «Вот так, ваша светлость. Колени раздвиньте, шею вытяните», – охотно объяснил тот. Герцог повиновался и, встав на колени, спросил: «Хорошо?» – «Вы становитесь слишком близко к краю помоста, – заметил палач. – Голова упадёт с эшафота на мостовую». – «О боже, как же я неловок!» – воскликнул Конде. А когда помощники палача наклоняли его на плаху, он попросил: «Осторожнее, не повредите моих не заживших ещё ран». А потом призвал палача: «Рубите же смелее!» Заплечных дел мастер взял да и смело рубанул со всего плеча.

Народный трибун Рима ГАЙ КАССИЙ после поражения в битве при Филиппах приказал одному из своих вольноотпущенных рабов убить себя. Но прежде поинтересовался: «Есть ли у тебя навыки в этом деле?» – «Не совсем, – честно ответил ему тот. – Но раньше я был мясником». – «Тогда у меня к тебе просьба, – предложил Кассий. – Отруби мне голову моим собственным мечом – он у меня хорошо отточен, и именно им я убил Цезаря». Раб, не уверенный в своих силах, тем не менее одним махом отрубил своему господину голову.

«Высокий, худощавый, страшно бледный, но совершенно спокойный», адмирал АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ КОЛЧАК застегнул на все пуговицы свою шубу, встал по стойке «смирно» и, отбросив докуренную папиросу, просто, властно, по-командирски сам скомандовал расстрельной команде: «Взвод! Пли!» И командир наряда левоэсеровской дружины города Иркутска Иван Бурсак его приказу подчинился беспрекословно: «Полурота, пли!» Дружинники дали залп, потом на всякий случай еще один. Тело командующего Черноморским флотом в годы Первой мировой войны и «Верховного правителя Российского государства» в годы Гражданской войны спустили в прорубь на реке Ушаковке, притоке Ангары, в которой монахини соседнего Знаменского монастыря полоскали в это время бельё. «Адмирал Колчак ушёл в своё последнее плавание», – написал в мемуарах Иван Бурсак. В последней записке своей гражданской жене, Анне Васильевне Тимирёвой, которая добровольно пошла за ним в тюрьму, Колчак перед казнью на рассвете 7 февраля 1920 года написал: «Меня, конечно, убьют, но если бы этого не случилось – только бы нам никогда не расставаться».

И бригадный генерал Франции КЛОД-ФРАНСУА МАЛЕ, поднявший мятеж против Наполеона и расстрелянный им на плацу возле здания Военной школы на Гренельском поле, тоже сам скомандовал солдатам: «Пли!» Он устоял на ногах после первого залпа и вновь крикнул: «Пли!» Когда, после второго залпа, доктор подошёл к нему и тронул его запястье, генерал вдруг снова поднялся на ноги. «Отойдите, – прохрипел он. – Ещё не всё кончено…» И до парижан долетали последние слова генерала-республиканца: «Франция… Народ… Гений… Республика…»

И левый эсер ЯКОВ ГРИГОРЬЕВИЧ БЛЮМКИН, «скиталец революции», убийца германского посла в Советской России графа Вильгельма фон Мирбаха, тоже скомандовал: «Стреляйте, ребята, в мировую революцию! Да здравствует Троцкий! Да здравствует мировая революция!» И запел «Интернационал», успев исполнить куплет. Ребята из комендантского взвода под началом Агранова послушались песенника Блюмкина и расстреляли его. Революция, как известно, пожирает своих детей. Впрочем, это, похоже, эсеровская легенда: не было у Блюмкина времени на эту позу – ему стреляли в затылок. Доподлинно известно, однако, что перед казнью он спросил: «А о том, что меня расстреляют, завтра будет в „Известиях“ или „Правде?“»

Это был тот самый Яков Григорьевич Блюмкин, который при молчаливом согласии Феликса Дзержинского выбросил с пятого этажа внутренней тюрьмы на Лубянке, 2, БОРИСА ВИКТОРОВИЧА САВИНКОВА. Всю свою жизнь Савинков, прозванный «генералом террора, душа которого кровью залита», посвятил борьбе. До февраля 1917 года он боролся с царским самодержавием, после октября 1917 – с властью Советов. Блюмкин, секретный агент Троцкого, постоянно обретался у Савинкова в камере, где «развлекал его по вечерам вином с закусками». В предгрозовой весенний вечер 27 мая 1925 года он, в который уж раз, «развлекал» Савинкова, когда тот неожиданно сказал: «Делай, что тебе по службе положено, Блюмкин. Делай без шума, без пули, без злости… Всё правильно. Без злости говорю, и сам я…» Не договорив, он выпал из не зарешеченного окна камеры, на подоконнике которого сидел, и разбился о брусчатку внутреннего тюремного двора. Есть и другая, официальная версия случившегося. Савинкова вернули в тюрьму с прогулки по Царицынскому парку, и он ожидал конвоиров в кабинете следователей № 192 на пятом этаже – мерил его шагами, подходил к распахнутому окну, вдыхая свежий вечерний воздух и рассказывая чекистам о своей первой вологодской ссылке. Последнее, что они от него услышали, было: «В камере так душно, и так приятно вдохнуть в себя некамерный воздух…» И неожиданно для всех выбросился из окна. Вызванные врачи в присутствии помощника прокурора Республики констатировали моментальную смерть, наступившую в 23 часа 20 минут. Самоубийство объяснили «пессимистическим настроением политического банкрота». Последняя дневниковая запись Савинкова заканчивалась словами: «…A в жизни природа меня трогает всегда, даже лопух на тюремном дворе…»

Знаменитый советский разведчик РИХАРД ЗОРГЕ, фигура № 1 среди разведчиков XX века, перед тем как выйти на казнь, просто поблагодарил начальника токийской тюрьмы Сугамо и служителей за хорошее с ним обращение. Поседевший и почти ослепший после трёхлетнего пребывания в одиночной камере смертников № 20 на втором этаже тюрьмы, он отказался от предложенного ему чая и сакэ, а также от услуг тюремного священника: «Я неверующий». Уверенно встал на крышку люка под виселицей в подземном каземате, сам набросил себе на шею петлю из рояльной струны и прокричал по-японски: «Да здравствует Советский Союз!.. Да здравствует Красная Армия!.. Коммунизм!» Крышка люка провалилась под ним в 10 часов 20 минут утра 7 ноября 1944 года, в 27-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Зорге умирал тяжело и мучительно. Его могучее сердце билось ещё девятнадцать минут после того, как тело сняли с виселицы. Япония трижды предлагала Советскому Союзу обменять Зорге на японских военнопленных. Ответы из Кремля каждый раз были ожидаемы и предсказуемы. Сталин, который после 22 июня 1941 года объявил на одном из заседаний Ставки: «В Токио сидит разведчик, который один стоит целого фронта», теперь отнекивался от него: «Человек по имени Зорге нам не известен».

«Да здравствует Красная Армия! Победа будет за нами!» – это были последние предсмертные слова старшего лейтенанта ЯКОВА ИОСИФОВИЧА ДЖУГАШВИЛИ, старшего сына Сталина. Попавший в окружение у станции Лиозно (по другим сведениям, у села Копти), под Витебском, он, командир гаубичной батареи артиллерийского полка, отказался от предложенной ему эвакуации в тыл, остался при батарее и 15 июля 1941 года был взят немцами в плен. Долгое время нацисты безуспешно пытались склонить Якова, брошенного в концлагерь особого режима Заксенхаузен, к предательству. А после Сталинграда Гитлер даже предложил Сталину обменять его на генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса с двадцатью тремя генералами его штаба, взятыми там в плен. Сталин отказался. «Я не меняю солдата на маршала» – эти слова, приписываемые ему, просто красивая, но безответственная фраза. (Говорили, что Сталин готов был обменять их всех на Эрнста Тельмана, вождя немецких коммунистов). Взбешённый этим отказом, Гитлер велел казнить Якова. Утром 14 апреля 1943 года его вывели из барака в Зоне «А» лагеря и расстреляли, подбросив позднее «утку», что он покончил жизнь самоубийством, бросившись на колючую проволоку под высоким напряжением. Через много-много лет после окончания войны Якова Иосифовича Джугашвили негласно наградили орденом Великой Отечественной войны 1-ой степени (посмертно).

«Надо же, сколько людей! Какой успех!» – воскликнула известная яванская танцовщица и германский тайный агент Н-21 МАТА ХАРИ, когда её среди ночи вывели во внутренний дворик женской тюрьмы Сен-Лазар в Париже. В этой тюрьме, в камере № 12, которую она делила с двумя проститутками, Мата Хари провела восемь месяцев, со дня её ареста 13 февраля 1917 года. Перед выходом из камеры она, сидя на железной койке, долго натягивала чулки, беспечно показывая красивые свои ноги директору тюрьмы, потом надела жемчужно-серое платье, застегнула высокие ботинки и длинные перчатки, надвинула на глаза тёмную треугольную шляпу с вуалью, набросила на плечи ярко-синее пальто и сказала товаркам по камере: «Не бойтесь, я сумею умереть!» На рассвете 15 октября 1917 года Мата Хари, имя которой и означает на малайском языке «рассвет», привезли на место казни, в Венсеннский замок близ Парижа, где в обычное время кавалеристы упражнялись в выездке. Здесь «величайшую шпионку столетия» ожидала расстрельная команда солдат-ветеранов Четвертого полка зуавов. Шестеро из них были в хаки и ярко-красных фесках, шестеро других – в ярко-синих мундирах и чёрных беретах. Мата Хари не захотела, чтобы ей завязывали глаза и привязывали к столбу. Она спокойно повернулась к сестре-монахине Марии и сказала: «Представь, что я отправляюсь в длинное путешествие, потом вернусь, и мы встретимся вновь», коснулась губами её мокрых от слёз щёк и сбросила с плеч ей на руки пальто. Другой сестре-монахине, Леониде, она сказала: «Обними меня и отойди. Я буду смотреть на тебя. Адью!» Потом пожала руку пастору Жюлю Арбу, расцеловала адвоката Эдуарда Клюне, улыбнулась и послала воздушный поцелуй остальным мужчинам. Грянул залп, и «королева шпионажа», упала, превратившись в «кипу нижних юбок». Хотя в неё попало одиннадцать пуль, кавалерийский сержант выстрелил ей ещё раз в висок – так называемый «выстрел милосердия». Правда, по другим источникам, все зуавы, кроме одного, стреляли мимо цели. Единственная пуля ударила Мата Хари точно в сердце. Сестра Мария, горько плача, сняла с её пальца обручальное кольцо. Настоящее имя Мата Хари – МАРГАРЕТА ГЕРТРУДА ЗЕЛЛЕ, она была чистокровной голландкой, профессиональной актрисой – «индийской танцовщицей Парижа» и «священной баядерой», – а попутно и взбалмошной куртизанкой, «бестией столетия». До сих пор никто толком не знает, за что же её казнили. «Виновна?» – «Да!» – «В чём?» – «Понятия не имеем». Прокурор Андре Морне заметил одному другу после процесса: «Ба, да в этом деле не было ничего, за что можно было бы высечь даже кошку!» Бывший муж Маргареты, Рудольф Маклеод, узнав, какая участь постигла её, сказал: «Что бы она ни совершила в жизни, такого она не заслужила».

Бывшая куртизанка и невежественная роялистка, защищавшая жизнь Людовика XVI, героиня Большого Террора и его же жертва, ОЛИМПИЯ де ГУЖ, перед тем как покинуть тюрьму Консьержери, потребовала зеркало и сказала товаркам по заключению: «Благодаря Бога, моё лицо не сыграет со мной дурной шутки. Я не очень-то бледна». А по дороге на эшафот в срамной телеге она всё время шептала: «Тщеславие, честолюбие! Я так хотела чем-нибудь быть». А ведь эта весёлая и остроумная южанка, едва умевшая писать, стала заметным литератором, создавшей несколько произведений, полных новых и смелых мыслей, и блестящим оратором. Прежде чем лечь под нож гильотины, Олимпия воскликнула, обращаясь к народу: «Дети Родины, вы отомстите за мою смерть!» В ответ ей раздался свист. Даже в последнюю минуту её поставили в смешное положение.

«Окаянную парочку» – румынского диктатора НИКОЛАЕ ЧАУШЕСКУ и его жену ЕЛЕНУ – как-то второпях приговорили к смерти и вывели во двор армейской казармы: «Связать их и к стенке! Сначала его, потом её! По обойме на каждого!» – «Не надо! – взмолилась Елена. – Мы вместе. Мы всегда были вместе!» Их поставили к стенке дощатого нужника, и Елена вцепилась в ладонь мужа: «Николае, да сделай же что-нибудь, нас сейчас убьют!» Но «красный Дракула», он же «гений Карпат», всё ещё не верил в происходящее. «Не волнуйся, Елена, это – балаган…» Конец фразы утонул в грохоте нестройного залпа… Смерть у выгребной ямы…

«Разрешите мне сказать…» – попросил ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ БЕРИЯ, приговорённый к расстрелу. «Ты уже всё сказал», – отрезал Генеральный прокурор СССР Руденко и приказал военным: «Заткните ему рот полотенцем», что те и сделали весьма охотно. После этого Берия, понятно, не мог сказать уже ни слова. События происходили в бункере штаба Московского военного округа на улице Осипенко, 29, в Москве. Бывший всесильный глава страшного НКВД, переодетый в чёрный, траурный, костюм, со связанными за спиной руками, был привязан к крюку в стене. Майор Хижняк наложил ему на глаза повязку, но генерал-полковнику Павлу Батицкому это показалось излишним: «Сними, пусть смотрит своими глазами». Потом обратился к прокурору Руденко: «Разрешите мне исполнить приговор вот этим „парабеллумом“. Он мне хорошо послужил на войне». Прокурор Руденко разрешил. И генерал Батицкий, который выступал в роли палача, выстрелил – пуля вошла Берии в переносицу.

«На первое возвратимся», – с этими загадочными словами взошёл на костёр в бревенчатом срубе духовный вождь русских староверов ПРОТОПОП АВВАКУМ ПЕТРОВИЧ, поддерживая ими трёх своих единоверцев, тоже сжигаемых «за великие на царский дом хулы». И когда поднялись над срубами, набитыми смолистой берестой и сухим сеном, языки пламени, разнеслись над площадью Пустозёрска слова неистового Аввакума-распопа, поборника русского старообрядчества: «Боишься печи той? Дерзай, плюнь на неё – не бойся! До печи той страх. А когда в неё вошёл, тогда и забыл вся». Последнее, что увидел народ в дыму горящего сруба, была поднятая рука протопопа с двумя вытянутыми вверх пальцами, и услышал его последние слова: «Вот будете этим крестом молиться, во век не погибнете, а оставите его, городок ваш погибнет, песком занесёт его, настанет и свету конец».

Духовная дочь протопопа Аввакума, «верховая» боярыня ФЕОДОСИЯ ПРОКОПИЕВНА МОРОЗОВА, героиня церковного раскола, посажена была за ересь в пятисаженную земляную тюрьму в Боровском остроге. В тёмной яме было душно, бессонница мучила боярыню, сидевшую в грязи и смраде. Молитву приходилось творить лёжа или сидя. Пища была скудная: «дадут иногда сухариков пять-шесть, и больше не спрашивайте; иногда яблочко одно или два, а иногда огурчиков малую чашку». Под страхом смертной казни охране запрещено было давать «закосневшей в непокорстве заблудшей овце» питьё и пишу. Изнемогая от голода, просила узница охранявшего её стрельца: «Помилуй меня, дай мне калачика…» – «Нет, госпожа, боюсь…» – «Дай хлебца…» – «Не смею…» – «Дай немного сухариков…» – «Не смею…» – «Ну, хоть принеси яблочка или огурчика…» Стрелец ничего не посмел, но исполнил последнюю просьбу боярыни – постирал в речке её сорочку. В свежепомытой сорочке и пеняла она своим тюремщикам в день смерти на Покров 1675 года: «Да разве вы христиане, что мучаете людей… На всё хватило мне сил… Много было дано мне любви… Хочет меня Господь взять от этой жизни». И чего не жилось ей? Влиятельнейшая женщина Москвы, наперсница царицы, богатейшая вдовушка и завидная невеста, она ради старой веры «отрясла прах» богатства и роскоши и стала личным недругом царя Алексея Михайловича. Тело боярыни завернули в рогожу и зарыли в остроге, рядом с сестрой Евдокией.

БЕЗЫМЯННЫЙ ПРОТЕСТАНТ, сжигаемый католиками по приказу Марии Первой Кровавой, королевы Англии, буквально взмолился: «Друзья мои, да помогите же мне! Я горю слишком медленно».

А английский пуританин БЭНГАМ, сожжённый в 1558 году, произнёс на костре: «О, паписты, вы жаждете чудес! Вот перед вами чудо. На костре я не чувствую страданий. Пламя для меня – как ложе из роз».

Французский кальвинист ЖОФФРУА ВАЛЛЕ из Орлеана, написавший «возмутительную богохульственную книжонку» всего в 16 страниц и приговорённый за это к сожжению, поднимаясь на костёр, предупредил палача: «Осторожно, не загасите свечу. Это дурная примета». Ещё бы! Этой свечой палач Люсьен Ледром должен был через минуту поджечь дрова, на которых сгорит и книга «Блаженство христиан, или Бич веры», и её автор-еретик. «Ты не сгоришь живым, – пообещал ему палач. – Перед сожжением я тебя придушу, и сделаю это так, что тебе не будет больно». В чёрном островерхом колпаке с прорезями для глаз, в красных, облегающих ляжки штанах и кожаном фартуке, являл он собой внушительное зрелище. «Что?.. Уже?..» – спросил Жоффруа, переминаясь с ноги на ногу. Он был бос. В тот день, 9 февраля 1574 года, в Париже валил снег и задувал ветер, сырые дрова шипели, и костёр разгорался долго и нехотя. Но в конце концов разгорелся, оставив на Гревской площади лишь горстку тёплого пепла.

«Слишком долго не мучай меня», – попросил палача великий испанский теолог МИГЕЛЬ СЕРВЕТ, когда тот взвёл его на костёр. Заплечных дел мастер привязал еретика, якобы отрицавшего существование Бога, к столбу железной цепью, раза четыре обмотал шею верёвкой, на голову надел позорный венец страданий из дубовых листьев, посыпанных серой, а на грудь навесил огромный том еретической книги «Восстановление христианства», за которую Сервет и был приговорён Кальвином «к смерти на костре при малом огне». Утро 27 октября 1553 года выдалось в Женеве ненастным, сеял мелкий дождь, как из сита, и костёр всё не разгорался, а ветер всё время отдувал от него пламя. «Да дайте же мне умереть, наконец! – слышали слова мученика люди из толпы, собравшиеся на Шампельском поле. – Сто дукатов отобрали у меня в тюрьме, неужели же не хватило их на дрова? Иисус, сын вечного Бога, сжалься надо мной». Чтобы сократить муки страдальца за веру, люди начали носить и бросать в огонь охапки сухого хвороста. Два часа длилась эта жуткая агония смерти.

И книги ДЖОРДАНО БРУНО сожгли вместе с их автором, «странствующим рыцарем истины». Этот «упорнейший еретик» поднялся на костёр на Кампо ди Фьоре в Риме со словами «Я умираю мучеником добровольно и знаю, что душа моя вознесётся вместе с дымом в рай». Правда, говорили, что его язык был перед казнью изуродован тисками. Именно поэтому, когда священник протянул ему распятие, он отверг его лишь взглядом и отвернулся. День казни – 17 февраля 1600 года случайно совпал с сильным землетрясением, вызванным извержением вулкана Везувий. Колебания почвы достигли и Рима. На Пьяцца Навона стояло большое стадо быков, которые, испугавшись подземного гула и тряски, порвали привязи и разбежались по улицам Рима, давя встречных. Вместе с Бруно тогда погибло несколько римлян.

БЕЗЫМЯННАЯ КОЛДУНЬЯ, измождённая, оборванная, стоящая на зажжённом для неё костре в предместье Парижа, презрительно сказала, ни к кому, собственно, не обращаясь: «Игра не стоит свеч».

«Sancta simplicitas» («Святая простота»), – сказал проповедник ЯН ГУС набожной старушке, подбросившей в огонь хворосту, чтобы костёр, на котором католики сжигали протестантского вождя чехов, «богоотступника, упорного еретика и слугу Антихриста», горел ярче. Его вывели на Соборную площадь в бумажной короне с рисунками чертей на ней и надписью на латыни: «Ессе Heresiarcha!» («Се – ересиарх!»). Когда же костёр разгорелся, великий праведник громко сказал несметной толпе: «Христе, Сыне Бога Живаго! Эту ужасную позорную смерть я терплю ради Евангелия и ради проповеди твоего слова! Потерплю покорно и со смирением!.. Помилуй мя грешного!» Пепел мученика был тщательно собран палачами и выброшен в Рейн, чтобы ничего не осталось от еретика.

Когда палачи на эшафоте гильотины сняли фрак с АДАМА ЛЮКСА, герцога Орлеанского, и хотели снять ещё и сапоги, он оттолкнул их, подошёл к роковой доске и сказал: «К чему напрасно терять время? Сапоги можно снять и с убитого».

А великий князь МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ РОМАНОВ, генерал-лейтенант, командовавший «Дикой дивизией» из кавказцев в Первой мировой войне, напротив, сам разулся перед казнью. Родной брат Николая Второго, вслед за ним отрекшийся от российского престола, он был похищен из пермской гостиницы «Королевские номера» группой вооружённых людей, вывезен за город и расстрелян якобы «при попытке к бегству». Перед расстрелом он снял свои генеральские сапоги и отдал их палачам со словами: «Пользуйтесь, ребята, всё-таки царские».

«Ну, давай, пошевеливайся, бездельник! – кричал на палача приговорённый к повешению в Канзасе некий КАРЛ ПАНЦРАМ. – Я бы мог уже повесить с добрый десяток людей, пока ты тут возишься со мной одним».

«Итак, в путь!» – скомандовал самому себе РЕЙНГОЛЬД ПАТКУЛЬ, шведский генерал на службе российской короны, когда его выводили из узилища на смертную казнь. Его, тайного советника и чрезвычайного посланника Петра Первого, арестовали саксонские министры в Дрездене и выдали королю Швеции Карлу Двенадцатому. А тот приговорил «перебежчика и переметчика к казни колесованием и четвертованием». На утренней заре чёрные дроги, окружённые сотней шведских драгун, привезли Паткуля к лобному месту на базарной площади польского городка Казимирж, в восьми милях от Познани. «Куда мне теперь?» – спросил он палача, поднявшись на эшафот с кольями и колёсами. «Ложись на землю», – был ответ палача. Паткуль щедро расплатился с ним деньгами и скомандовал ему: «Делай своё дело!» А потом попросил полкового пастора Лоренца Гагена: «Скажи моё последнее приветствие моей невесте, госпоже фон Ейнзидель», после чего разделся и лёг под топор. Палач был неопытен, рубил плохо, и после пятнадцати ударов изрубленный Паткуль взмолился: «Голову прочь!» Палач помедлил ещё, потом четырьмя ударами обезглавил Паткуля и положил тело на колесо.

И маршал Франции КАРЛ ГОНТО де БИРОН, обвинённый в государственной измене, тоже погонял палача. Поднявшись на эшафот во дворе Бастилии, она сам завязал себе глаза и, встав на колени, крикнул ему: «Торопись, кончай скорее!» Присутствовавшие при казни были поражены, что голова не покатилась по помосту, а три раза подпрыгнула на досках. «Допрыгался наш маршал», – сочувственно проговорил кто-то в толпе.

Борец за освобождение негров-рабов, белый капитан ДЖОН БРАУН перед казнью был приглашён начальником тюрьмы отужинать с ним на его квартире. А в 11 часов следующего дня, 2 декабря 1859 года, тот вывел его из камеры смертников. У крыльца их ждала простая повозка, запряженная парой белых лошадей. Браун поднялся в неё и сел на заранее заготовленный для него гроб, рядом со стражником. Обширное поле на окраине Чарльстона, где стояла виселица, было заполнено солдатами, кавалеристами, ополченцами. (Среди последних был и Джон Бут, бывший актёр из Ричмонда, будущий убийца президента Линкольна). Несколько пушек окружало эшафот. «Я понятия не имел, что губернатор Вирджинии Вайс придаёт моей казни такое значение», – заметил по этому поводу Браун. В поношенной одежде и ковровых тапочках, поднялся он по ступеням, прямой и спокойный, с улыбкой на лице. Со связанными руками он всё же сумел снять шляпу и положил её на доски эшафота подле себя и поблагодарил своих тюремщиков за их доброту. Потом посмотрел на город, на дальние холмы, на затуманенные отроги Голубого Кряжа. «Это замечательная страна, – промолвил он. – Никогда прежде я не видел её такой, с этого места, я хочу сказать». Ему накинули на голову капюшон и набросили на шею петлю. «Джентльмены, я не вижу, куда мне идти, вы должны помочь мне», – попросил палачей Старина Браун. И его подвели к люку. Шериф спросил его, готов ли он. «Я буду готов, когда будете готовы вы, – ответил ему Джон Браун неестественно твёрдым и хорошо поставленным голосом. – Но не заставляйте меня ждать». Над местом казни нависла зловещая тишина. Браун, однако, ждал десять минут, прежде чем палач занёс топорик и единым ударом перерубил верёвку.

«Нужно большое самообладание и присутствие духа, чтобы жить в этом мире», – обратился к пьяной толпе некий бандит ДЖОРДЖ СМИТ, когда та вешала его на уличном фонаре в Канзасе.

«Я знаю, ты пришёл убить меня, – сказал легендарный революционер ЭРНЕСТО „ЧЕ“ ГЕВАРА сержанту Хайме Теране, пришедшему расстрелять его. – Подожди минутку, я только поднимусь на ноги. Я хочу умереть стоя». Тяжело раненный в перестрелке с боливийскими солдатами, Гевара лежал на земляном полу школы в захолустном Ла Хигуэра, куда его бросили после пленения. Терана вовсе не желал убивать легендарного аргентинского врача, более известного под именем Команданте «Че». Да и никто из солдат его взвода не соглашался добровольно заделаться палачом. Но жребий выпал на сержанта – именно он вытянул самую короткую соломинку. Взглянув на Гевару, Терана содрогнулся и выбежал из школы. Но полковник Хоакин Сентено, командир 8-й армейской дивизии, вновь погнал его туда: «Выполняй приказ!» – «Так давай же стреляй, трус! – крикнул сержанту Гевара. – Всего лишь человека тебе предстоит убить». И тот, не глядя в лицо «Папы», как солдаты звали между собой кубинского партизана, разрядил в него весь магазин своего карабина. Потом в класс ворвалась солдатня и вывернула карманы расстрелянного – деньги, часы, компас, авторучка «Parker», кинжал, две курительные трубки и мундштук пошли на «сувениры». Агент ЦРУ Густаво Вийолдо, кубинец по рождению, срезал с головы Гевары чёрный локон в сто волосков. Часы на деревенской церкви пробили полдень – 9 октября 1967 года. Правда, другой агент ЦРУ, Феликс Родригес, присутствовавший при казни Гевары, утверждает, что последними словами того были: «Передайте Фиделю, что скоро в Америке будет революция», а потом добавил: «Передайте моей жене, чтобы она выходила замуж и вновь обрела счастье». Здание школы сровняли с землёй, а место захоронения Гевары было засекречено. PS. Недавно локон в сто волосков «самого совершенного», по словам Жана-Поля Сартра, «человека нашей эпохи», был продан на нью-йоркском аукционе за 100 тысяч долларов.

Итальянского диктатора БЕНИТО МУССОЛИНИ, пытавшегося перейти швейцарскую границу, партизаны захватили на горной дороге, по странному совпадению называвшейся дефиле МУССО. Хотя дуче был в шинели немецкого капрала и железной солдатской каске, его опознал священник дон Маннети и оповестил партизан. Муссолини свидетельствовал: «Меня захватила сегодня, в пятницу, 52-я бригада имени Джузеппе Гарибальди. Во время ареста и после со мной обращались корректно. Муссолини. 27 апреля 1945 года». Что верно, то верно. Последнюю ночь он провёл в постели со своей любовницей Клареттой Петаччи, в доме супругов Джакомо де Мария. «Кларетта, ты простишь меня?» – будто бы спрашивал он её. «Будь во всём спокоен, Бен…» – заверяла она его. Наутро, после завтрака (кукурузная каша, колбаса, хлеб и кофе – невиданное пиршество по тем временам!), их и ещё четырнадцать итальянских фашистов расстреляли на близлежащей ферме. Последними словами Муссолини перед казнью были: «Я совершил ошибку и расплачиваюсь за неё своей жизнью, если, конечно, мою жизнь ещё можно принять как плату». И, посмотрев в глаза полковнику Валерио и взяв себя за лацканы пиджака, крикнул партизанам: «Цельтесь мне прямо в сердце!» И, опустив голову на грудь, медленно сполз по стене на землю. По другим свидетельствам, первофашист просто бубнил: «Но, но я… синьор полковник… я… синьор полковник…» Труп Муссолини на грузовом фургоне перевезли в Милан, где, «как зарезанную свинью», повесили за ноги на Пьяцца Лорето, возле бензоколонки, именно там, где немцы незадолго до этого казнили партизан-гарибальдийцев. Труп сожгли, а пепел захоронили на ближайшем кладбище, тоже по странному совпадению называвшемся МУССОКО.

Любовница Муссолини КЛАРЕТТА ПЕТАЧЧИ, дочь достойных родителей, была вместе с ним до последней минуты, вела себя при его казни мужественно. «Нет, вы не посмеете! Вы не можете его убить!» Разъяренный полковник Валерио велел ей отойти в сторону, но она упрямо закрывала Муссолини своим телом, обняв его за шею, и кричала ему: «Бенито! Умри как мужчина!» Но Бенито словно бы и не замечал её присутствия. «Отойди от него, если не хочешь умереть тоже», – предостерегали Кларетту партизаны. Но Петаччи, оглушённая и потерявшая рассудок, странно дёрнулась в сторону Муссолини и упала ничком на землю, задетая шальной пулей из автомата. Её тоже повесили, и тоже за ноги рядом с ним на Пьяцца Лорето в Милане.

Выведенный из забытья уколом морфия НИКОЛАЙ ОСТРОВСКИЙ спросил жену: «Стонал?» – «Нет», – ответила она. «Значит, смерть не смогла меня пересилить», – прошептал автор романа-бестселлера «Как закалялась сталь». Но смерть, однако же, пересилила его, и через минуту он скончался.

Богу было угодно также, чтобы великий флорентиец МИКЕЛАНДЖЕЛО БУОНАРРОТИ, заплативший глазами за роспись свода Сикстинской капеллы и истерзанный «каменной» болезнью (какая ирония судьбы для скульптора!), но в полном сознании, в присутствии врачей, друзей и слуги Томмазо продиктовал из постели свою последнюю волю: «Я отдаю свою душу Богу, тело – земле, имущество – моей семье… Буонарроти. Похороните меня в Санта Кроче, рядом с моей семьей». Накануне, февральской ночью 1564 года, несмотря на скверную погоду, он, как обычно, выехал верхом на лошади и скакал по улицам Рима почти до самого утра, и это в 89 лет! Вернувшись в Монте Кавалло, он сел возле жарко натопленного очага и отсутствующим взглядом смотрел на пламя, пока едва не сполз со стула на пол. Его перенесли на кровать. «Но Папа хотел бы похоронить вас в церкви Святого Петра», – напомнил ему слуга. «Это не… мой дом, Томмазо. Обещай отвезти меня в милую мне Флоренцию…» Туда Микеланджело жаждал «вернуться хотя бы и мёртвым». «Спасибо тебе, Томмазо… Я устал…» При смерти, как и в жизни, он не любил многословия. На него снизошёл божественный покой.

Рождество 1993 года выдалось в Швейцарии очень холодным, но солнечным. Каждый день американская киноактриса ОДРИ ХЕПБЁРН в свитере и тёплом пальто выходила в свой обожаемый сад на вилле Толошеназ и сидела там, вдыхая морозный воздух и подставляя лицо солнечным лучам, и, казалось, была счастлива. И это после двух сложнейших операций! Она ещё давала подробные наставления садовнику Робу и сыновьям, за какими растениями проявлять особый уход. Но однажды сделала над собой последнее усилие. «Я так устала. Впору утопиться», – прошептала она. Потом впала в забытьё, а придя в сознание, с трудом произнесла, обращаясь к тем, кто стоял подле её постели: «Они ждут меня… ангелы… они ждут меня… чтобы работать на земле…» И последние слова обратила Луке: «Прости, но я готова уйти…» Дочь английского банкира и голландской баронессы, необыкновенная женщина, в прошлом фотомодель, манекенщица и танцовщица, ставшая великой актрисой, Одри умерла спокойно, не испытывая мучений.