Текст книги "Предсмертные слова"

Автор книги: Вадим Арбенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

И «отец всех народов» товарищ СТАЛИН ИОСИФ ВИССАРИОНОВИЧ сказал напоследок охране и обслуге на Ближней даче в Кунцево: «Я ложусь спать. Я вас вызывать не буду. Ложитесь-ка и вы все спать». Это было невероятное распоряжение. Оно нарушало священный порядок: разрешало всем спать, то есть не охранять его и его спальню. Такого приказа Верховный Главнокомандующий, Генералиссимус Советского Союза Сталин никогда раньше не отдавал. И никогда уж больше не отдаст. Лишь вечером следующего дня его нашли бездыханным на полу в его любимой малой столовой возле стола с поднятой вверх правой рукой. Скорее всего, он потянулся за бутылкой минеральной воды «боржоми». Рядом лежала газета «Правда» за 1 марта 1953 года и разбитые карманные часы. Часы показывали половину седьмого. Вот когда Сталин пошел спать.

Пошёл спать и ВОЛЬФГАНГ АМАДЕЙ МОЦАРТ: «Мне что-то тяжело, пойду засну. Прощай же», – сказал он композитору Сальери, своему завистнику и якобы отравителю. Это по Пушкину. Томимый грустью и мрачным предчувствием скорой кончины, он повторял жене: «Я скоро умру… Мне дали яду… Мысль об отраве не даёт мне покоя…». Сальери, тщеславный и поверхностный музыкант, ставший придворным капельмейстером и личным советником австрийского императора Иосифа Второго, обладая исключительным могуществом при дворе, конечно же, мог устранить Моцарта: он вовремя заметил в гении музыки своего соперника и нанёс упреждающий удар. Но, скорее всего, он подбил на эту «грязную работу» кого-то другого, может быть, даже жену Моцарта, как считали тогда многие. Именно фрау Констанция Вебер-Моцарт состряпала сладенький миф о «таинственном сером посланце в глубоком трауре» от неизвестного заказчика заупокойной мессы. Выдавая заказ на «Requiem» за предупреждение о смерти, она пичкала мужа «отворотным» зельем – «настойкой ртутной по Свитену», другими словами, медленно действующим ядом, то ли из-за мстительности, то ли по холодному расчёту. Поверхностная и легко поддающаяся влияниям женщина, «мелочная, самовлюблённая, жадная и примитивная, с ярко выраженной склонностью к эгоизму», она не видела в Моцарте гения, даже считала его неудачником, и, конечно же, доходили до неё слухи о «распутной» жизни мужа. Последний раз великий маэстро появился на публике при освящении нового храма «Вновь увенчанная надежда» в Вене: он дирижировал там своей «лебединой песней» – небольшой масонской кантатой «Громко возвестим нашу радость». А через два дня слёг в постель и больше не поднимался. Он умирал от «жарко текущей лихорадки», а скорее, от истощения сил. Его лихорадило, начали опухать руки, ноги, затем добавилась рвота, тело было обезображено болезненными отёками. Зато сознание не покидало его. У него обострился слух. Любимая его канарейка раздражала его своим пением. Её вынесли из комнаты и выпустили. «За два часа до кончины Моцарт пребывал ещё в полном сознании», – свидетельствовал очевидец. Его последние слова были на итальянском языке: «По всему чувствую: час пробил; я готов умереть; я кончил прежде, чем воспользовался своим талантом. Жизнь была столь прекрасна, карьера начиналась при столь счастливых предзнаменованиях, но изменить собственную судьбу нельзя. Никому не измерить дней своих, нужно смириться. Пусть будет то, чего желает провидение…» Но что он сделал перед смертью, было попыткой воспроизвести звучание барабанов в «Requiem». Даже последним вздохом его стала музыка. Так Вольфганг Амадей Моцарт встретил смерть, сжимая в окоченелых руках партитуру «Requiem». Умер он за полночь, без пяти минут час. Есть и другая версия. Вечером 5 декабря 1791 года Моцарта навестила сестра жены. «Слава Богу, что вы пришли, – сказал он ей. – Эту ночь вы останетесь здесь, вы должны видеть, как я умру. Я чувствую во рту вкус смерти». Друзьям он всё говорил о «Requiem», даже попросил их спеть с ним его, сам пел партию альта и надувал губы, воображая, что играет на трубе. Но при первых же нотах расплакался от мысли, что «Requiem» не будет им закончен. Потом даже разложил на полу незаконченную партитуру его и сказал свояченице со вздохом: «Кто-то должен будет закончить его за меня». У него начался бред. Послали за врачом, которого после долгих поисков нашли в театре и насилу уговорили оставить представление и прийти к больному Моцарту. Тот приложил к ногам грелку, поставил на живот пузырь, припустил пиявок, прилепил шпанские мушки, отворил кровь и поставил клистир, но всё без толку. Около полуночи Моцарт приподнялся на подушках, глаза его открылись, затем он повернулся к стене и словно бы уснул. Ветреная Вена захлебнулась слухами. Третьеразрядные похоронные дроги в снегопад повезли Моцарта на нищенское кладбище святого Марка, где похоронен он был без свидетелей, в простом мешке из коровьей шкуры, в безвестной общей «яме для бродяг», среди таких же мешков с трупами – и это автор 626 музыкальных произведений! Злые языки говорили, что за гробом шёл один лишь человек – Антонио Сальери! Никому почему-то даже в голову не пришло пометить могилу крестом или камнем, и по сегодняшний день тело Моцарта не найдено. После него не осталось ни останков, ни черепа, ни партитуры. Только музыка! «Requiem», несравненное излияние души, по просьбе Констанции, был закончен пылким её любовником и способным учеником Моцарта, Францем Ксавером Зюсмайером, но заказчик за ним так и не пришёл.

Вот и великий РАФАЭЛЬ САНТИ наказал своему ученику, Джулио Романо, который дежурил всю ночь напролёт у постели отходившего мастера: «Ты закончи это…» Не отрывая глаз от своей картины «Преображение Господне», он показывал пальцем на нижнюю, лишь наполовину законченную часть своей работы. Казалось, его рука повторяет секретный цеховой жест старых мастеров. «Закончи это… – вновь дохнули уста Рафаэля. – Закончи…» Священник стоял у изголовья «поэта образа Мадонны». Жене Маргарите войти в спальню не разрешили. Из коридора доносилось «Miserere». Рафаэль умер в день своего тридцатисемилетия.

Российского императора АЛЕКСАНДРА ПЕРВОГО БЛАГОСЛОВЕННОГО клонило ко сну – он полулежал высоко на подушках кушетки, почти сидел, порой открывал глаза и смотрел то на распятие в золотом медальоне на стене, то на жену. «Я хочу спать, – внятно и громко сказал он ей. – Не страшно, Лизе, не страшно…» Простудившись на ледяном ветру и отравившись прокисшим барбарисовым сиропом, Александр «обнаружил упрямство в деле лечения». «Ступайте прочь, – отстранил он от себя лейб-медика Якова Васильевича Виллие. – У меня свои причины так действовать. Когда Богу угодно, чтоб я был здоров, то и без ваших лекарств выздоровлю». И свалился в сильной горячке. Ему поставили на затылок шпанскую мушку, а за уши несколько десятков пиявок, две из них больно его укусили, и он их в ту же минуту оторвал. К ногам приложили горчицу. «Сними её», – сказал Александр камердинеру. Но тот настаивал: «Пусть горчица полежит, это нужно для вашего здоровья». – «Приложи себе и тогда узнаешь!» – ответил государь и попросил лимонного мороженого, «которого откушал одну ложечку». Государыня Елизавета Алексеевна, несмотря на все измены супруга, сохранила к нему чувство особой привязанности и любви. Она держала голову умирающего государя в руках своих, иногда мочила пальцы в холодной воде и проводила ими по его воспаленным губам, чтобы освежить их. По лицу её струились слёзы. Безмолвная и неподвижная, она наблюдала, как угасает жизнь царя. Он взял её руку, прижал к сердцу, и она почувствовала на ладони своей два слабых движения губ – то был последний поцелуй мужа. Неожиданно он сказал: «Подымите шторы». Неяркое ноябрьское солнце залило комнату в казённом дворце на Греческой улице в далёком окраинном Таганроге. «Какая погода! Двенадцать градусов тепла в ноябре месяце! Как это прекрасно!» – воскликнул Александр. До последней минуты он нежно держал руку жены, а потом отпустил её и скрестил свои руки как бы для молитвы и несколько раз произнёс: «Не могут ли… Надо бы…» и не заканчивал фразы. Наконец выговорил: «Не могут ли выслать всех. Удалите всех… О, пожалуйста, пожалуйста!..» – повторял он с мольбой. А в комнате никого не было, кроме врача Виллие, который сидел в углу и которого царь не мог видеть. Потом прибавил: «Прошу вас…» И вдруг опять, как давеча, внятно, громко, почти обыкновенным своим голосом произнёс по-французски: «Я хочу спать…» Это были последние слова, которые слышала от него императрица. Яков Виллие пощупал пульс и молча взглянул на государыню. Она сама закрыла мужу глаза и подвязала платком челюсть. Был четверг, 19 ноября 1825 года, 10 часов 47 минут утра. В небе явилась красная комета, «знамение не надобро». От роду Александру было 47 лети 11 месяцев. Узнав о смерти «Северного сфинкса», князь Меттерних, канцлер Австрии, заметил: «Роман окончен, начинается история». Вскоре, однако, разнёсся слух, что царь, «незримый путешественник», как называли его, мол, и не умер вовсе, а поднялся ночью на английский корабль, отплывающий из Таганрога в Палестину, на родину Иисуса Христа. А потом в Сибири объявился некий благообразный старец Фёдор Кузьмич.

И АЛЕКСАНДРА ФЁДОРОВНА, в девичестве Алиса Гессенская, супруга Николая Второго, в последний раз записала в своём дневнике 3 июля 1918 года: «…B 10.30 пошли спать…» Нет, поспать им не дали. Посреди ночи, не было ещё и трёх часов, её, отрекшегося от трона императора, пятерых детей, семейного доктора Боткина, лакея Труппа, горничную Демидову и повара Харитонова разбудил и поднял из постелей электрический звонок. Янкель Юровский, комендант особняка купцов Ипатьевых в Екатеринбурге, где была заключена семья царя, перевёл их всех с верхнего этажа в полуподвальное помещение. Опираясь на трость, Александра Фёдоровна первой вошла в угловую комнату со сводчатым потолком и окном высоко в стене. Комната была пуста. «Что же, и стула нет? Разве и сесть нельзя?» – «Отчего же? Можно». Принесли два стула, и она села, подложив под себя подушку. Николай подошёл к Юровскому и спокойно спросил: «Вот мы и собрались, теперь что же будем делать?» И комендант зачитал бывшему императору и его семье смертный приговор. Это было столь неожиданно для Николая, что он громко переспросил: «Что, что, я не понял?..» и, стукнув каблуком сапога, повернулся к Александре Фёдоровне, протягивая к ней руки: «Они не ведают, что творят. Впрочем, я готов…» Царица быстро перекрестилась, и в ту же минуту Юровский выстрелил в неё в упор из «маузера» калибра 7.65, а потом и в царя, форменная фуражка которого слетела с его головы и покатилась по полу. И тотчас же загремели револьверные выстрелы стрелков. Их было десятеро – шесть венгров и четверо русских. И заливался лаем царский спаниель Джемми.

«Коли умирать, так умирать на ногах!» – вскричал генерал-фельдмаршал, князь АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ БАРЯТИНСКИЙ, поднимаясь с постели. Но тут же упал и лишился чувств. А очнувшись, опять встал и уточнил: «Ну, тогда хотя бы на сытый желудок!» И попросил бульона, немного хлеба и чаю и пил его с удовольствием. Дело было в одной из гостиниц Женевы, в последнем её этаже, куда покоритель всего Восточного Кавказа и пленитель имама Шамиля приехал провести холодную зиму 1879 года. Пришедшего доктора Бине генерал приветствовал словами: «Доктор, всё кончено! Всё кончено, я совсем кончаюсь, вы больше ничего не можете сделать!» И верно: хотя доктор добросовестно пробовал оживить бывшего наместника России на Кавказе, давая ему поочередно водку, мятный спирт и рисовую воду, все его усилия оказались напрасны.

Раненный на Бородинском поле безымянный АДЪЮТАНТ Наполеона Бонапарта, передав в войска приказания императора, с окровавленной головой во весь опор подскакал к его шатру. «Вы ранены?» – спросил его Наполеон. «Извините, государь, я убит». И с этими словами адъютант упал с лошади наземь и умер на месте.

Немецкий изобретатель РУДОЛЬФ ДИЗЕЛЬ путешествовал на борту парохода «Дрезден» из Антверпена в Харвич. После плотного ужина он прогулялся по верхней палубе с двумя своими спутниками, потом пожал им руки и просто сказал: «Покойной ночи. До завтра». И они разошлись по своим каютам. Больше Дизеля никто не видел. Ни завтра. Ни послезавтра. Он бесследно исчез навсегда. Команда обнаружила лишь его шляпу и пальто возле борта. Правда, несколько дней спустя в устье реки Шельды местные рыбаки выловили труп хорошо одетого мужчины. В карманах его костюма они нашли кошелёк, футляр для очков и коробочку с лекарством. Рыбаки подняли труп на борт и направились в Флиссинген. Но неожиданно поднялась буря. Ветер точно обезумел. Северное море встало на дыбы и швыряло рыбацкое судёнышко как щепку: Шельда не желала расставаться с богатой добычей, море требовало своего. Рыбаками овладел суеверный страх, и они уступили морю. Утопленник был вновь сброшен в воду и более никогда не найден.

И голливудская кинодива, русская по происхождению НАТАЛИ ВУД тоже пожелала доброй ночи своему мужу, Роберту Вагнеру, и его гостю на борту 60-футовой яхты «Сплендор» и вышла из кают-компании. Другие, правда, говорят, что из кают-компании она не вышла, а выбежала, и выбежала со словами «Я не желаю этого терпеть!». Как бы там ни было, на следующее утро её прекрасное, но бездыханное тело нашли в шлюпке с поднятыми вёслами неподалёку от Голубой бухты острова Каталина в калифорнийских водах.

Автор «Алой буквы», американский писатель-пурист НАТАНИЕЛ ХОТОРН, путешествовавший по стране, вечером 18 мая 1864 года остановился на ночлег в Плимуте, в горах Нью-Гемпшира. С трудом поднявшись по гостиничной лестнице, он довольно весело сказал сопровождавшему его другу, генералу Франклину Пирсу, бывшему президенту США: «Почему это старый добрый обычай собраться и напиться как следует в своем тесном кругу ушёл в прошлое?» Его походка была неуверенной, взгляд неспокойный, блуждающий. «Спокойной ночи, мой генерал, – попрощался он с Пирсом, который, кстати, вовсе и не прочь был поддержать старый добрый обычай. – До завтра». В четвёртом часу ночи Пирс заглянул к нему в номер и нашёл писателя мёртвым. Кончина Хоторна была «самой лёгкой из всех сущих в свете смертей».

Опальный английский философ ФРЭНСИС БЭКОН, жестоко простуженный в поездке из Лондона в Хайгейт, сказал своему встревоженному попутчику, королевскому медику Витерборну: «Завтра утром мне будет гораздо лучше». Апрель 1626 года выдался в Англии холодным, шёл снег. Застигнутый в пути непогодой, Бэкон продрог до костей, его знобило. Он не доехал до своего дома и решил заехать в гости к своему старинному другу, графу Арундельскому. «Хорошая выпивка и тёплая компания живо поставят меня на ноги», – заверил он лейб-медика Витерборна. Но графа дома не застал. И решил оставить ему письмо, которое диктовал доктору, лёжа на влажных простынях в промороженной спальне: «Я знаю, как неприлично писать вам не собственной своей рукою, но, право же, мои пальцы настолько разбиты нынешним приступом болезни, что перо просто не держится в них. Извиняюсь, что случайно поселился в вашем доме без спроса…» Что за болезнь свалила Бэкона – то ли камни в почках, то ли простуда, то ли переедание – так никогда и не узнали. Священник Роули, вызванный к умирающему, сослался на «лёгкую лихорадку». Фрэнсис Бэкон, лёжа в жару, сам себя отпевал (ещё живой-то), сочинял духовные песни и тихонько их распевал. Лорд-канцлер и хранитель Большой печати при короле Якове Первом, гениальный ученый, родоначальник новейшей науки, шестидесятипятилетний Бэкон умер рано утром на Пасху, которая в 1626 году пришлась на 9 апреля. Лучше ему так и не стало.

Весёлый и добрый детский поэт и переводчик сонетов Шекспира, стихов Гейне и Бёрнса САМУИЛ ЯКОВЛЕВИЧ МАРШАК позвонил вечером сыну и сказал: «Мне сегодня немного лучше. Спокойной ночи, мой дорогой мальчик!» А рано утром Иммануэля Самойловича срочно вызвали в больницу, где уложенный в кислородную палатку отец уже не узнал его: «Кто это? – спросил он. – Дай руку». По себе Маршак оставил собственную эпитафию:

 
Жил на свете Маршак Самуил.
Он курил, всё курил и курил,
Всё курил, и курил, и курил…
Так и умер Маршак Самуил…
 

И ДЖОН ЛЕННОН, лидер и гитарист легендарной ливерпульской четвёрки «Битлз», уходя из студии звукозаписи, сказал режиссёру Джеку Дугласу: «Увидимся завтра в студии „Стерлинг“». И добавил с широкой улыбкой, дружески махнув ему рукой: «С утра пораньше, в половине десятого!» Они собирались продолжить запись новой песни «Шагая по тонкому льду». Как бы не так! Поздним вечером восьмого декабря 1980 года Леннон, действительно, шагал по тонкому льду. Возле жилого дома «Дакота» на 72-й улице, в западной части Нью-Йорка, его поджидал некто Марк Дэвид Чапмен, специально прилетевший для этого из Гонолулу, с Гавайских островов. Он стоял на холодном, пронизывающем ветру, прислонившись к будке охранника и держа руку в кармане, где лежал короткоствольный армейский «кольт» 38-го калибра с пятью пустотелыми (разрывными) пулями в барабане. Когда в 10.49 вечера Леннон выходил из лимузина, Чапмен услышал, как он сказал жене Йоко Оно: «Сделай это… сделай… сделай!» и окинул его «тяжёлым взглядом». «Он запечатлел меня в своей памяти», – скажет потом Чапмен. Но это потом. А здесь он просто присел и разрядил в Леннона свой «бульдог». И только одна пуля из пяти ушла в «молоко». «В меня стреляли!» – успел сказать полицейским Леннон, обливаясь кровью, и упал замертво на ступенях здания. Незадолго до этого он как-то сказал друзьям: «Дни мои сочтены. Я и так уж живу взаймы». Действительно, такие, как Леннон, очень редко доживают до сорока лет.

Папа и пророк джаза, первый джазмен Америки и почти символ её ЛУИ АРМСТРОНГ сказал как-то вечером своим музыкантам: «Ну, ребята, засиделись же мы! Пора уж и в очередное турне отправляться. Как только смогу шевелить ногами так же хорошо, как и челюстями. Завтра собираемся у меня дома на репетицию». А утром подъехавшие к его скромному нью-йоркскому дому на 107-й улице в Квинсе оркестранты услышали печальную новость: Луи скончался. Он играл на тромбоне до поздней ночи в своем восьмиугольном кабинете, и где-то уже под утро инструмент просто выпал у него из рук.

Известный французский композитор ЖОРЖ БИЗЕ сказал своим детям, маленькому Жаку и тринадцатилетнему Жану: «Идите спать, мои милые ребятишки» и обнял их. А через полчаса сказал жене Женевьеве: «Я тоже немного посплю». В доме под Бужевилем, где когда-то останавливался наш Иван Тургенев, воцарились тишина и покой. Но через час из спальни раздался крик Бизе: «Врача! Позовите скорее врача!» У композитора, перенесшего тяжёлую, измотавшую его силы болезнь, случился новый сердечный приступ. В ожидании врача автор оперы «Кармен» успел шепнуть Марии Рейтер: «Бедняжка Мария, я уже холодею. Это – холод смерти. Как вы скажете об этом моему отцу?» Через час явился доктор. «Наконец-то!.. – встретили его на пороге дома. – Он в обмороке. Что делать?» – «Ничего, – спустя мгновение ответил врач. – Он мёртв». Жорж Бизе, 37 лет от роду, умер в шестую годовщину – день в день! – своей женитьбы на Женевьеве Галеви, для которой он был «ужаснейшим мужем». Умер от горя, в которое его повергла кампания интриг, поднятая против «Кармен».

«Давайте-ка, товарищи, расходиться по домам, – предложил легендарный комкор ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ КОТОВСКИЙ своим землякам, которые закатили ему прощальный ужин на квартире директора местного совхоза. – Завтра мне вставать ни свет ни заря». Котовский впервые в жизни получил отпуск и проводил его с женой в курортном посёлке Чабанка, близ Одессы. А утром должен был повезти Ольгу Петровну к врачам в Умань – она была на последнем месяце беременности. Когда Котовский сошёл с веранды и медленным шагом пошёл домой, оставшиеся гости услышали в ночи револьверный выстрел. Как выяснилось, в комкора в упор стрелял некий Мейер Зайдер, он же Майорчик, один из командиров «красного бандитского полка», в прошлом известный уголовник и содержатель публичного дома в Одессе, на чердаке которого однажды, в Гражданскую войну, Котовский скрывался от контрразведки Деникина. Комкор бросился на Зайдера и опрокинул его на землю, но тот успел выстрелить вторично – пуля попала в левую часть груди и прошла через сердечную сорочку. Григорий Иванович сделал шаг-другой, опёрся рукой о стену, прошёл ещё несколько шагов и грузно, во весь рост, упал лицом вниз, обливаясь кровью. Первый и последний в его жизни отпуск закончился. Было 3 часа утра 6 августа 1925 года. Одесса вывесила траурные флаги. Тело Котовского было забальзамировано и помещено в особый саркофаг. Когда в октябре 1941 года румынские войска захватили Одессу, саркофаг был ими разрушен.

И первый российский чемпион мира по шахматам АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ АЛЕХИН попрощался со своим другом Люпи. «До свидания. Завтра обязательно приходите. Ещё раз проверим мои заготовки. Только так и нужно играть в Москве», – сказал он ему, имея в виду свой предстоящий матч с Михаилом Ботвинником за мировую шахматную корону. «Я хочу удивить мир своей игрой. И Ботвинника – тоже. Хорошо бы пойти куда-нибудь поразвлечься». Но вернулся к себе в жалкий, неуютный номер гостиницы в городе Эшорил, под Лиссабоном. Он попросил портье: «Запишите, пожалуйста, чтобы меня не беспокоили до десяти утра. Знаете, хочу немного поработать. Спокойной ночи!» А на следующий день в 11 часов официант принёс в номер «шахматного маэстро» завтрак и увидел его сидящим в кресле без признаков жизни. Шторы на окнах были задёрнуты, в номере горел свет, нетронутый ужин стоял на столе. Алехин, не снявший пальто и укрывший ноги одеялом, сидел, склонив голову на грудь. Перед ним стояла шахматная доска с расставленными фигурами (французская защита, вариант с жертвами пешек) и лежала раскрытая книга стихов Маргарет Сотбёрн. Последняя страница, на которой как бы покоился взгляд великого шахматиста, содержала меланхолическую строку – «…Это судьба всех тех, кто живёт в изгнании…» Алехин жил в Португалии изгнанником. «Шахматный король», больной, спившийся человек, которого бросила четвёртая по счёту жена, пал. Но пал непобеждённым.

Предыдущий чемпион мира по шахматам, кубинский гроссмейстер ХОСЕ РАУЛЬ КАПАБЛАНКА, сам спустился в гостиную и сказал изумлённой жене Ольге, урождённой княжне Чагодаевой: «Ты знаешь, я чувствую себя вполне сносно. И решил немного пройтись. Нет, нет, только, пожалуйста, не надо меня сопровождать». Ольга была поражена: после сокрушительного поражения на АВРО-турнире в Голландии, её Капа, «гений игры», впал в чёрную, неумолимую депрессию и уже столько дней не выходил из своей комнаты, забросив шахматы. Но ведь бывало и хуже. В сентябре 1927 года, когда он с разгромным счётом проиграл турнир Александру Алехину, пятеро его поклонников в разных странах мира в один и тот же день покончили жизнь самоубийством, а немой от рождения юноша выбежал из шахматного кафе в Буэнос-Айресе с криком «Этого не может быть!» И это не исторический анекдот! Но вот сегодня, 7 марта 1942 года… Не без труда, задыхаясь от сильной одышки, то и дело останавливаясь по пути, Капабланка добрался до такого знакомого ему с ранней юности шахматного клуба на Манхэттене. Усевшись в холле, маэстро, лучший шахматист всех времён и народов, неожиданно подозвал проходившего мимо молодого человека, начинающего любителя: «Не сочтите за труд сразиться со мной». Молодой человек засмущался, а Капабланка стал быстро и невнятно говорить ему: «Сегодня… во сне… мне привиделась совершенно гениальная защита… Сейчас я покажу её вам…» Через четыре хода мальчишка поставил Капабланке мат и сидел, боясь поднять на него глаза. А когда поднял их, понял, что, кажется, тому стало дурно, если не хуже того. Капабланка умер на следующий день от кровоизлияния в мозг, так и не приходя в сознание. Умер в нью-йоркском госпитале «Mount Sinai», в котором за год до того скончался его предшественник на шахматном троне Эмануэль Ласкер.

Обессилевший от гангрены обеих ног, душевно опустошённый и смертельно сломленный кавалерийский капитан английского драгунского полка ЛОУРЕНС ОУТС на обратном пути с Южного полюса сказал своим товарищам: «Мне нужно выйти на воздух. Меня не будет какое-то время». Он вышел из палатки и исчез в поднявшейся снежной круговерти. Он не вернулся, и больше его не видели. «Оутс умер как британский джентльмен», – записал тогда в дневнике руководитель экспедиции Роберт Скотт. Когда двумя месяцами ранее, 18 января 1912 года, его экспедиция, впрягшаяся в тяжёлые сани, преодолев пешком сотни миль по Полярному плато Шестого континента, достигла наконец Южного полюса, она увидела там флаг Норвегии и личный чёрный штандарт Роальда Амундсена, поднятые им 33 днями ранее, и письмо: «Дорогой капитан Скотт. Поскольку Вы, вероятно, станете первым, кто – после нас – достигнет этих мест, нижайше прошу Вас передать это письмо в руки королю Хаакону Шестому..» Морально подавленные и разочарованные (англичане были уверены, что опередят норвежцев на пути к Южному полюсу), обессиленные, страдающие от болезней, обморожения и голода, все члены экспедиции Скотта погибли в Антарктиде при возвращении с покорённого ими полюса. Их тела были найдены позднее.

Среди них и тело руководителя экспедиции РОБЕРТА ФОЛКОНА СКОТТА, капитана I ранга, кавалера ордена Виктории, офицера королевского военно-морского флота. Строки его «Послания народу», дошедшие до нас, говорили: «Если бы мы остались живы, я бы поведал историю наших трудностей, стойкости и мужества моих товарищей, которая бы потрясла сердце каждого англичанина… Не думаю, чтоб мы могли теперь надеяться на лучшее. Будем терпеть до конца, но мы слабеем, и смерть, конечно, близка. Жаль, но не думаю, что смогу писать еще. Р. Скотт. Четверг, 29 марта… Последняя запись. Уверен, что такая великая и богатая страна, как наша, позаботится о наших родных, ради Бога». И приписка: «Извините за корявый почерк: 40 градусов мороза, и так уже более месяца».

Великий французский физик ПЬЕР КЮРИ, Нобелевский лауреат, провёл полдня в гостинице на левом берегу Сены, совещаясь со своими коллегами по Сорбонне. Наконец он поднялся, взял зонт (день 19 апреля 1906 года выдался в Париже пасмурным и дождливым), попрощался со всеми и, сказав другу Жану Перрину «Ну, до завтра. Мне нужно поспеть к моим издателям», вышел на улицу. Быстрой походкой переходя оживлённую Rue Dauphine, Кюри оступился на скользкой булыжной мостовой и буквально налетел на тяжёлый воз, гружённый военным оборудованием. Запряженные в воз першероны шарахнулись в сторону и затащили великого учёного под колёса. Колёса раздробили голову сорокасемилетнего физика, открывшего радий. Может быть, и к лучшему. А то умер бы он от болезненной лучевой болезни, продолжая безвылазно работать в жалком своём сарае. Как его жена, Мария Кюри.

Французский писатель ЭМИЛЬ ЗОЛЯ, вернувшись с тёплого юга в свой трёхэтажный особняк под номером 21-бис на Брюссельской улице в Париже, большой, но холодный, сырой и неуютный, попросил слугу Жюля: «Нужно протопить в спальне». Слуга затопил камин угольными брикетами и, убедившись, что угли разгорелись, ушёл спать. После сытного ужина Золя и его жена, Александрина Меле, вымылись и улеглись рядышком в стоявшей на возвышении огромной, с четырьмя колоннами, кровати в стиле ренессанс. В три часа ночи Александрина проснулась оттого, что ей стало нехорошо, и прошла в умывальную комнату. Вернувшись, она нашла Эмиля тоже на ногах и предложила позвать Жюля. Но Золя не захотел тревожить слугу посреди ночи из-за лёгкого недомогания и отговорил её, сославшись на поздний час. «Это мы наверняка съели за ужином какую-то гадость, что-то несвежее. Давай проветрим комнату, и всё пройдёт», – заверил он жену и нетвёрдыми шагами направился к окну, собираясь распахнуть его. Но, сделав всего несколько шагов, пошатнулся и, не дотянувшись до задвижки, тяжело рухнул на пол. Перепуганная Александрина хотела прийти ему на помощь, но у неё самой закружилась голова, она не смогла даже дотянуться до шнурка сонетки и тоже потеряла сознание. Утром, в десятом часу, обеспокоенные слуги взломали дверь спальни. Смертельно бледная Александрина, лежавшая на постели, еле слышно стонала. Золя был распростёрт на полу, его тело ещё не остыло. Сомнений не оставалось: он скончался, отравившись угарным газом. Это случилось 29 сентября 1902 года. На письменном столе писателя, «отца натурализма» в литературе, кавалера ордена Почётного легиона, остались лежать несколько страниц только что начатого романа «Справедливость», последнего тома из серии «Четыре Евангелия».

В рождественский вечер 24 декабря 1944 года дирижёр лучшего военного оркестра Америки, великий музыкант и композитор, майор ГЛЕНН МИЛЛЕР поднялся рядовым пассажиром в одномоторный транспортный «Дуглас» (бортовой номер 2456), который вылетел с военно-воздушной базы в Англии в недавно освобожденную от немцев Францию. На прощание Миллер сказал провожавшим его друзьям: «Ну, счастливого Рождества. Я везу в Париж рождественские подарки». Париж не дождался ни подарков, ни самого Миллера: была нелётная погода, над всей Европой стоял густой туман, и «Дуглас» пропал над Ла-Маншем. Говорили, однако, что он мог попасть под град бомб, которые бомбардировщики ВВС США, не израсходовав над Германией, сбрасывали в Английский канал.

Не вернулся из полета над оккупированной тогда нацистами Франции и АНТУАН де СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ. Авиатор, воздушный почтальон, военный лётчик, эссеист, поэт и сказочник, он получил разрешение на восемь вылетов и летал в разведывательной группе 2/33 на самолете P-38L «Лайтнинг», «созданном для более молодых сердец». В половине восьмого утра 31 июля 1944 года он, сорокачетырехлетний майор ВВС Франции и автор «Маленького принца», вышел из столовой на авиабазе Борго, в двух шагах от портового города Бастия, на острове Корсика, и поинтересовался прогнозом погоды. Погода стояла великолепная. На востоке в предутренней дымке вырисовывались острова Эльба и Монте-Кристо. Отправляясь в свой последний, восьмой по счету, боевой вылет, Антуан, как и положено, отсалютовал командиру 31-й эскадрильи средних бомбардировщиков майору Рене Гавуалю: «К выполнению задания готов!» Ему предстояла воздушная разведка района Аннеси – Гренобль. «Будь осторожен, – предупредил его командир, накануне уже побывавший там. – Эти „Фокке-Вульфы“ совсем обнаглели». – «Да, ты, должно быть, пережил ужасные минуты. Удвою предосторожности», – с улыбкой ответил Сент-Экзюпери. Это были последние услышанные от него слова. С помощью Гавуаля он надел комбинезон и с трудом втиснул свое грузное тело в маленькую кабину «Лайтнинга». Механик уже давно прогрел двигатель, и в 8.30 Антуан по-английски запросил разрешение на вылет. В 8.45, как явствует из записи в журнале эскадрильи, его самолёт поднялся в воздух и взял курс на Лион. Радар на Кап-Корсе засёк его в 9.30, когда он пересёк береговую линию Франции. Горючего у Сент-Экзюпери было на шесть часов полёта, однако по истечении этого времени он не вернулся. Правда, по другим источникам, Сент-Экзюпери взлетел с авиабазы в Сен-Рафаэль, на острове Сардиния, и отправился в полет самовольно, без ведома командира. «Какого чёрта вы позволили ему взлететь!» – будто бы напустился тот на подчинённых, прибывши на аэродром через полчаса после его взлёта. Так или иначе, недавно обломки якобы того самого «Лайтнинга» нашли на дне Средиземного моря, у крохотного островка Риу, в тех местах, где боевые действия и не шли вовсе. Так что, Сент-Экзюпери намеренно отклонился от намеченного курса? И задумались журналисты: «Это что же, ритуальное самоубийство?» Ведь однажды, задолго до 1944 года, Сент-Экзюпери уже терпел авиационную катастрофу именно в этом районе Средиземноморья. В последнем своём письме он писал: «Если меня собьют, я ни о чём не буду сожалеть. Будущее термитное гнездо наводит на меня ужас, и я ненавижу их доблесть роботов. Я был создан, чтобы быть садовником…» Сегодня некто Хорст Рипперт, 88 лет, бывший лётчик Люфтваффе и, кстати, сводный брат исполнителя народных песен Ивана Реброффа (псевдоним Ханса-Рольфа Рипперта), пытается уверить всех, что это он расстрелял самолёт Сент-Экзюпери и сбил его. Но на обломках «Лайтнинга» пулевых пробоин не обнаружено.