Текст книги "Четвертый Рим"

Автор книги: В. Галечьян

Соавторы: В. Ольшанецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 48 страниц)

– А мы его продадим...татарам, – начал Илия и вдруг погрустнел. – Нет, – сказал он, – в оружие, контрабанду и наркотики приличные дети не играют. Лично я больше в этот подвал ни ногой.

– Целиком тебя поддерживаю, – вежливо согласился с ним толстый Петя. – Единственная мысль, которая пришла мне в голову, может, стоит все-таки анонимно проинформировать полицию о том, что мы слышали. Представь себе, что в этих замечательных ящиках окажется не стрелковое оружие, как ты, наверное, подумал, а гранаты и мины или снаряды. Так ли удобно жить на пороховой бочке?

– А у моего брата друг – татарский агент, – похвастался Василий, возвращаясь в подвал и оттирая лицо от капель дождя, который моросил в саду. – Давайте ему продадим весь склад.

– И поедем в ЮАР, – задумчиво произнес Петя. Лицо его на миг стало худым и вдохновенным.

– И поедем в морг, – прервал полет его мыслей Илия.

– Кончат нас, не посмотрят, что дети.

– С особым цинизмом, – добавил Петя. – И вообще пора нам отсюда выбираться. Время уже к вечерней проверке.

– Мне пора брата встречать. Побегу к вахте.

– Как раз и на вахтера напорешься, – остановил Василия Петя. – Вспомнил я. Новый у нас вахтер со вчерашнего дня. Самолично я от дежурного педагога слышал, когда он им пугал первоклассников. Новый вахтер, говорит, придет и всех вас унесет, если кушать кашку не будете.

– Ну вы, молодцы! – зловеще сказал Илия, так что Василий, который успел добежать до выхода из сада, притормозил и повернул назад. Пете было легче в том плане, что он успел только развернуться и промерить взглядом дистанцию.

– Настоящие друзья, – продолжал Илия в том же тоне.

– Бизнесмены! Ни о чем не договорились, план действия не определили и смылись. Будем мы Авку пленить или все наши разговоры в пользу нищих?

Василий ушел с вахты, проболтавшись возле нее более часа, но так и не дождавшись брата. Зато он хорошо рассмотрел вахтера, похожего на настоящее чудовище, с густой бородой, покатыми могучими плечами и плешивой головой. Стараясь не попадаться ему на глаза, мальчик вертелся у вахты до десяти часов, а потом пошел в спальню, рассудив, что брат, ежели придет, сам ухитрится его найти.

3. ПОХИЩЕНИЕ

В спальне уже был потушен свет, потому что именно в десять часов в интернате был отбой, но друзья Василия, свежие и одетые, лежали на своих кроватях в полной боевой готовности и только ждали его возвращения.

Только Василий зашел за порог, как они осторожно вскочили с кроватей, не желая будить других воспитанников, и гуськом проскочили в туалет, где, естественно, никого не было. Чтобы убедиться в этом, достаточно было открыть двери кабинок.

– Снотворное у меня, – сказал возбужденно Петя. – Я, признаться, его еще раньше спер. Думал как-нибудь за ужином усыпить всех к чертовой матери и поочередно ночью надругаться. Только ленивый я, все откладываю, откладываю, а теперь ох, конец мечте! Для дела отказываюсь от сексуальных извращений.

– Дурак ты! – крикнул Илия нервно. – Мы бы тебя на суд чести вызвали. Ты же дворянин, а не пролетарий с Красной Пресни.

– Какой там суд чести, если вы бы все уже были опущенные, – хохотнул Петя. – Я, брат, все продумал, да лень было начинать. Суд чести состоял бы только из меня одного. Да хватит болтать. Самая у нас трудная задача – подсыпать батюшке снотворного в чай. Ему каждый вечер в пол-одиннадцатого служка чай несет.

– Выходит, мы опаздываем. Надо служку отвлечь чем-либо, – судорожно дернулся Василий.

– Так он и выпустит стакан из рук, – пожал плечами Илия. – Нет, братцы, я другое придумал. Мы подождем, когда служка выйдет, и тогда...

Только отец Авакум отхлебнул горячего сладкого чая из большой фамильной кружки, как раздался телефонный звонок. Звонили с вахты. Хриплый голос нового вахтера умолял срочно прийти, поскольку на него оказывают давление. Кто и как оказывает давление, отец Авакум не понял, но, на всякий случай положив в карман пистолет, с которым по давней армейской привычке никогда не расставался, священник отправился на вахту. Слова удивленного, в одиночестве дремавшего вахтера о том, что никому он не звонил, да и давления никакого не боится, поскольку способен сам любого раздавить как блоху, заставили опытного интригана батюшку Авакума призадуматься и быстрой рысью вернуться в опочивальню. Однако, отворив в спешке незапертую дверь, не обнаружил он ничего нового или опасного. Только разогретая быстрой ходьбой жажда стала терзать батюшку еще сильнее. Чай уже, видимо, подостыл, хотел он налить нового, но, потрогав, убедился: еще вполне горячий чай. Крошки сахара плавали на дне чашки, отец Авакум раздавил их серебряной ложечкой, потом размешал и с удовольствием весь чай выпил. Тотчас его потянуло в сон. С трудом он дошел до диванчика и прикорнул на нем, дав себе слово, что спать будет не более часа, а потом сядет писать новое "Слово к гражданам России" от "Союза за оздоровление нации", секретарем которого являлся еще в бытность свою председателем военного трибунала.

Три молчаливые тени, две легкие, а одна грузная, скользнули к дверям опочивальни, раздался легкий стук, но никто на него не ответил. Дрогнула и отворилась незапертая дверь. Тени беззвучно проникли в комнату. Щелкнула задвижка, пугливые тени заперлись изнутри.

– Уф, – с облегчением выпрямился Петя, окидывая взглядом батюшкину спальню, – не ожидал, что все так просто получится.

Спальня была переделана из библиотеки и представляла собой круглый зал с высоким сводом, с которого спускалась прямо-таки царская, из бронзы с хрусталем, люстра.

– Вот что надо продавать, – кивнул коммерсант Петя на люстру и вдруг, опустив взгляд долу, завопил: – Братцы, пол-то какой. Наборный паркет. Да этой фатере цены нет. Вот бы что толкнуть.

– Вместе с интернатом, – сказал Илия. – Здесь таких царских палат половина. Да не унесешь. Карманы узки. И не ори. Авку разбудишь.

– Его теперь только через сутки разбудишь, проверено, – похвастался Петя. – Будем считать, что он впал в религиозный экстаз. – Тем не менее нам тут рассиживаться не с руки. Повернитесь лицом к документации, господа.

И школьники взялись за дело. Изо всех столов и канцелярских шкафов они вытаскивали папки и сносили их на кровать к батюшке, страшный храп которого периодически пугал засыпающего на ходу Василия. Когда поток бумаг иссяк, сели к батюшке на кровать сортировать их. Василий так привык к мысли, что отца Авакума и пушками, как говорится, не разбудишь, что из-за недостатка места стал раскладывать бумаги у того на груди. Илия, однако же, поправил его, объяснив, что при всем при том наркотик не яд и необратимых последствий от него ждать не стоит, почему батюшка неожиданно может проснуться. После разъяснений Василий папки с груди спящего убрал, а находясь вблизи него, старался сдерживать дыхание.

Илия отобрал толстенную кипу бумаг и сложил в припасенный для этой цели мешок, а остальную документацию велел загнать назад.

– Значит, так, вы его пока кантуйте на пол, только не шибко роняйте, а я пойду в подвал и запрячу там папки. После вернусь и мы отнесем туда же священника.

– А как же оружие? – заикнулся было Василий, но Илия только рукой махнул, мол, сколько можно чушь городить, и, осторожно приоткрыв дверь в коридор, вылетел пулей вниз.

Оставшись вдвоем, Василий и Петя незамедлительно приступили к транспортировке священнослужителя. Правда, Петя, как он и сам объявлял, был ленив сверх всякой меры и как-то не способен к физическому труду, поэтому он, неспешно подойдя к спящему, выбрал самую его легкую часть – ноги и взялся за них. Василию досталась самая тяжелая часть – голова и плечи, о пояснице же каждый из них подумал, что пускай ее несет Илия, когда возвратится. Натужно взвыв, Василий просунул руку под плечи лежащего на спине священника и с криком "Раз-два, взяли!" стал его подтаскивать к краю кровати. Увидев, что дело у него движется, а ноги педагога, наоборот, разворачиваются в его сторону, Петя отбросил их и присоединился к Василию. Толкал он очень слабо, но запыхался сильно, и, когда голова отца Авакума отделилась от кровати, Петя совсем устал. Василий, более привычный к физическому труду, продолжал оттеснять переднюю часть священника к краю.

– Передохнем, – выдохнул Петя и, бурно дыша, заглянул в лицо батюшке, благо голову его он придерживал на весу. К его ужасу, голова вдруг приоткрыла глаза и рот и стала читать молитву о странствующих и путешествующих.

– Бежим! – крикнул Петя. Он отпустил голову, которая со стальным скрежетом ударилась о край кровати и... замолчала. Петя тем временем добежал до двери и стал рвать на себя ручку, забыв, что она открывает дверь в другую сторону.

– Оглянись! – крикнул ему Василий. – Спит он, спит.

– Вы что орете? – с большим недоумением спросил отворивший дверь Илия. – Еще народ не заснул, а ваши вопли по всему этажу слышны. Ох, накличете дежурного педагога на мою голову.

– Да что твой педагог, – завизжал Петя, размахивая руками, – когда только что Авка проснулся и стал псалмы читать. И если бы я не выронил его говорящую башку, он бы черт знает что мог еще натворить. А этот, – презрительно посмотрел он на Василия, – вместо помощи как завизжит да как бросится орать. Ты его и слышал.

От такой наглости у Василия перехватило горло. Несколько раз он разевал рот, но звуки выходили такие хриплые, что понять ничего было нельзя. Тогда Василий, компенсируя потерянный дар речи, обеими руками схватил Петю за волосы и стал трясти.

Петя от испуга даже плакать не посмел, а в свою очередь, обхватив Василия своими руками, пытался его повалить и высвободиться.

Илия сначала с изумлением наблюдал за возней деловых партнеров, потом к ним присоединился. Кончилось все тем, что они втроем свалились на кровать, кубарем пронеслись над ней и уже вчетвером свалились на пол. Трое упавших быстренько поднялись и, тяжело дыша, стали приводить себя в порядок, в то время как четвертый, вовсе не пострадав от падения, остался мирно спать на полу.

– Дурак ты! – крикнул Петя, предупреждая расспросы Илии. – Это, может, был художественный вымысел. Каждый имеет право на свободное выражение своих мыслей – это у нас в конституции записано. А ты мне рот затыкаешь, волосы вот с корнем вырвал. Уж не демократ ли ты? Или экстремист?

– Не ври! – пробормотал Василий и нагнулся над поверженным священником. – Беремся, иначе до утра не донесем до места.

– Куда же мы его понесем? – задумчиво спросил Илия. – Неужто в самый низ? А может, сначала о деньгах договоримся, а пока он пусть на полу поспит. А мы дверь прикроем на замочек, и никто его не найдет до утра.

– Ты чего? – возмущению Пети не было предела. – Совсем одурел. Его же утром хватятся. А в подвале он может пролежать хоть до следующей весны. Случайных бродяг на территорию не пустят.

– Все это хорошо. Но кто купит русского священника в подштанниках и бороде. Согласитесь, вид не вызывающий уважение.

– Ну что ж, понесли, – вздохнул Василий. По темному коридору они дотянули тело священника до лестницы и остановились перед ней.

– Если его катануть, – прикинул Василий, – можно сразу на два пролета спуститься.

– Мы ему всю голову при вращения тела по ступеням оттяпаем, – возразил Илия.

– Кто его купит без головы? – возмутился Петя. – Стоило полночи так страдать. Давай его, голубчика, посадим, и он у нас съедет как миленький на собственной попе.

Плюм-плюм-плюм – скатился священник сразу на два пролета вниз. Дело чуть было не пошло поживее, но Илия запретил дальнейший аккордный спуск тела.

– Мы бизнесмены, а не лондонские потрошители, – заявил он. – Я уже не знаю, как товар показывать лицом. Неизвестно, сколько мы нанесли священнослужителю внутренних переломов. Нет уж, лучше ты, Петька, бери его все-таки за ноги, а Василий за руки и приподнимайте.

После нескольких бесплодных попыток Пете с Василием удалось приподнять отца Авакума над первой ступенькой, а Илия продернул под ним свернутую ковровую дорожку.

Тотчас тело выскользнуло из ослабевших рук похитителей и торжественно и покорно заскользило вниз. Так постепенно проехали они все четыре этажа, причем Илие казалось, что батюшке даже нравится такое передвижение, во всяком случае, вид у лежащего был вполне умиротворенный.

Однако дело застопорилось. Одна нога отца Авакума застряла между прутьев перил на первом этаже, и развернуть его в таком положении не было никакой возможности. Самое удивительное, что лежащий как бы вверх ногами священник не испытывал от нового своего положения никакого дискомфорта и храпел так, что стонали деревянные перила.

– Сколько мы можем за него получить? – спросил наконец Илия, чьи нервы не выдержали первыми. – И от кого?

– Может, бросить эту жирную свинью прямо в таком положении и пускай выкручивается, будто на амвоне, – поддержал его спровоцированный Василий.

– Может быть, не может быть, – проворчал Илия, – может быть, бумаги ничего не стоят, вся надежда была на батюшку, а он застрял.

– В подвале его тоже долго не удержишь, – рассудительно сказал Петя. – Черт его знает, есть ли покупатели на попов. Повезло нам, надо сказать, с операцией, так не будем дразнить удачу. Пусть батюшка спит, а мы, пока никто нас не застал и не нафискалил, пойдем-ка тоже вздремнем.

Для очистки совести еще раз постарались сдернуть втроем батюшку со ступеньки, но он застрял основательно. Тогда, бросив прощальный взгляд на задравшийся выше колен голубой батюшкин халат и голые ноги, торчащие сквозь прутья перил, злоумышленники запрыгали вверх по лестнице и исчезли за поворотом коридора.

4. ВИДЕНИЕ

Батюшка проснулся оттого, что у него свело судорогой левую ногу, причем так, что ее просто нельзя было повернуть. Он застонал, хотел приподняться, оперся рукой, как он полагал, о матрац и ощутил ребро каменной ступени. Одурманенное сознание батюшки медленно реагировало на ситуацию, но все-таки он почувствовал, что лежит не в кровати. С большим усилием разлепил он глаза, не решаясь шевельнуть головой, которая почему-то болела чуть ли не в десяти отдельных местах, и увидел высоко над собой белый лепной потолок. Чуть скосив глаза, он разглядел знакомые очертания перил с торчащей в них его собственной ногой. Батюшка застонал и попробовал перевернуться. Однако ничего не получилось. Проклятые прутья плотно держали ногу. Он еще раз дернул ей и окончательно пришел в себя. Он лежал на спине вниз головой на лестнице в одном халате, одетом на голое тело, и в громадные окна, распахнутые между этажами, било сияющее утреннее небо. Голова его чувствовала себя так, будто по ней проехал средней тяжести бронетранспортер на гусеничном ходу. Через несколько секунд отец Авакум полностью пришел в себя и стал бешено вырываться из тисков. Что-то хрустнуло, резкая боль пронзила его, но из двух предметов – нога или прут – прут оказался слабее. Отец Авакум перевернулся через голову и упал, освобожденный, навзничь. Рядом со звоном приземлился вырванный с корнем прут.

– Батюшка, вам здесь удобно? – спросил педагога тоненький детский голосок, и отец Авакум увидел над собой склоненную маленькую головенку со вздернутым носом и любопытными глазками. – Вы с пятого этажа упали, да?

Батюшка привстал на колени и застонал, потом, опираясь на ступеньки, перевернулся и сел на нижнюю. Впереди себя он обнаружил несколько выглядывающих из-за двери голов. Когда он обернулся назад, то увидел, что через пролет лестницы глядят на него воспитанники...

"Черт-те что, – подумал педагог. – Я выпил чаю и прилег, потом пошел на вахту... а на кой черт я туда пошел. Познакомиться с новым вахтером? Вроде нет. В любом случае, кроме чаепития, ничего не помню. Однако надо выбираться отсюда".

Отец Авакум встал и, к своему ужасу, увидел, что весь пролет лестницы уже набит школьниками. Некоторые из них смеялись и показывали на полуголого отца Авакума пальцем. Отец Авакум одернул халат, поплотнее завернулся в него и пошире расставил ноги, потому что его сразу стало вести.

Шум и галдеж среди воспитанников интерната вдруг прекратились. С верхнего этажа спускалась делегация. Во главе ее шел директор интерната доктор Лада, с которым у батюшки были весьма натянутые отношения. Оба лидера интерната хотели быть у власти, но не желали ей делиться. До сих пор позиции отца Авакума, как лица духовного, к тому же идеолога Андреевского учения, были крепче, но утреннее лежание на ступеньках явно не добавляло ему авторитета.

Укрепившись у подножия лестницы и держась неприметно одной рукой за перила, отец Авакум собирался для битвы.

"Неужто это он, подлец, мне подсуропил", – с гневом подумал батюшка, но по секундном размышлении эту мысль отверг. Хоть и враг его был директор Лада, однако авторитет преподавателей ценил превыше всего и никогда бы не подставил своего коллегу таким мерзким способом. Однако, несмотря на загадочность происшедшего, одно было неоспоримо: нельзя было никому рассказывать о том, что обыкновенная кружка чая могла привести его на крайнюю ступеньку пролета.

– Дорогой мой! – подлетел к нему бородатый и кудлатый доктор. С ним стояла стайка его ближайших сторонников и последователей, как считал батюшка, еретических учений. – Как вы здесь очутились? Что с вами?

– Чудо! – ответствовал отец Авакум громко и вдруг бестрепетной рукой отодвинул Ладу в сторону и крикнул басом на всю десятипролетную лестницу: – Чудо, дети мои! Внемлите своему пастырю!

– Отец, не надо кричать, – голос Лады скорбно прервался, – вы нас всех с ума сведете своим трагическим состоянием. Я уже послал за доктором.

– Доктора себе оставьте, – отмахнулся отец Авакум и обратился к десяткам любопытных воспитанников, усеявших лестницу. В основном их привело сюда сообщение, что главный их наставник сошел с ума, и батюшка прекрасно это понимал.

– Не просто так оказался я здесь в шесть часов утра, в позе распятого, в унижающем мой сан одеянии, – грянул величественный бас возродившегося священника. – Великое видение было мне этой ночью, и велено с вами всем познанным поделиться.

– Какой старик! – восхищенно воскликнул Илия, стоящий в благоразумном отдалении в окружении верных своих друзей Пети и Василия. – Могучий старик, боец. Уже, кажись, ему хана, только кондрашка осталась, а он выпутывается и еще других топит.

– Но не будем мы с вами нарушать установленные в интернате обычаи, не выветрится с моих уст слово, не уйдет из памяти. Расходитесь с миром по своим спаленкам, готовьтесь к наступающему светлому дню. А вместо обычной ежедневной проповеди после занятий я передам вам новое знание, что посетило меня сегодня.

С этими словами, сопровождаемый покоренными коллегами во главе с директором, никак не способным понять, в чем тут дело, хоть и полагающим, что оно нечисто, батюшка стал подниматься снова по тем ступенькам, по которым его так безжалостно протащили ночью. Дойдя до верха и с каждым шагом освобождая рассудок от дурмана, батюшка с благословениями отпустил преподавателей и вернулся наконец к себе. Не без трепета душевного стал он осматривать комнату, из которой таинственным образом был похищен. Вопреки его ожиданиям нашел он в ней тот обычный порядок, которому следовал в своей армейско-монашеской жизни, только подушка почему-то валялась на полу да был раскрыт один из ящиков письменного стола, где отец Авакум хранил некоторые свои бумаги.

Обозрев поверхностно комнату, бросился отец Авакум к стенке, у которой стоял массивный платяной шкаф, и неожиданно легко отодвинул его. За шкафом в стену был вмонтирован стальной сейф, вот к нему-то в тревоге и устремился священник. Дернув за медную ручку, удостоверился он, что сейф вполне не поврежден и находится взаперти. Закрыв предварительно на задвижку входную дверь, отец Авакум всадил с трудом ключ в сейфную скважину и открыл его. Вполне удовлетворенный осмотром хранящихся в сейфе секретных и ценных бумаг, уже в другом расположении духа он сделал целую серию обратных движений, в результате чего вещи в комнате заняли прежнее положение, а сам он оказался у входа в комнату перед большим четырехугольным зеркалом, в каковое он и заглянул. К своему ужасу, священник, всегда заботящийся о своей внешности и высоко ее ценивший, увидел в зеркале босяка с подбитым глазом, усеянного светло-синими и зелеными пятнами по щекам от многочисленных побоев.

– Что это? – ужаснулся священник, но мужество и тут его не покинуло. Он открыл дверцы письменного стола и достал коробочку с телесного цвета гримом, посредством которого быстренько подкрасил все сомнительные места на своем лице. Как опытный турнирный боец, он любил быть во всеоружии на дискуссиях по богословию и считал, что приятная внешность – это половина успеха. Однако, отправляя обратно грим и другие коробочки, используемые для придания лицу вида мужественного и интеллигентного, он для ревизии открыл другой ящик, в котором хранилась в основном его деловая и хозяйственная переписка. И беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: здесь кто-то постарался.

Похолодев, отец Авакум обнаружил пропажу всей его длительной переписки с управлением питания Монархического Совета, в которой он выбивал для воспитанников продуктовую норму. И вместе с ней, что вообще было удивительно, пропал толстенный, на много сотен страниц, список продуктов питания, предлагаемых интернату едва ли не с момента его организации.

Трудно было предположить, что кто-либо в твердом разуме мог польститься на эти письма или список продуктов, разве только в кабаллических целях, и священник, хваля себя за проницательность, положил при первом удобном случае спрыснуть свою опочивальню святой водой для снятия заговоров и колдовских задумок.

Сколь ни старался, никак не мог он сообразить причину своего перенесения из спальни на каменный пол и свести его с похищением никому не нужных конвертов. Однако решил быть настороже и более никогда не оставлять дверь открытой. Чай же свой он арестовал и положил при первом удобном случае отправить на экспертизу по поводу снотворного. На этом священник досмотр прекратил, поскольку вроде бы все козни врагов были на тот момент раскрыты, да и следовало поразмыслить о предстоящей проповеди.

– Этой ночью, – начал отец Авакум, повернувшись вполоборота к залу и словно всматриваясь куда-то, – совершилось событие необыкновенное, памятью о котором я хочу с вами поделиться. В третьем часу, только смежил я глаза после упорного труда над новой своей рукописью, как упал на мою кровать через окно зеленый световой столб и в нем я увидел человека.

Зал зашевелился. Многие воспитанники пришли послушать обыкновенную субботнюю проповедь и вовсе не ожидали такого таинственного начала. Другие, видевшие или слыхавшие об утреннем пробуждении батюшки, были заинтригованы не меньше.

– Человек был высок и худ, лицо его светилось белизной. Одет он был в полосатый зэковский наряд: куртка да брюки. На голове имел фуражку странного типа. Поманил он меня пальцем за собой, и я, как был в ночном одеянии, за ним пошел. Так в молчании мы шли по тускло освещенному коридору, пока не вышли на свет. И тогда человек сказал: "Узнаешь ли ты меня, батюшка Авакум? Таким ли меня рисуют в букварях и учебниках. Похож ли я на отца своего?" И я его узнал.

Отец Авакум сделал многозначительную паузу, и тишина овладела залом.

– ...Стоял передо мной, слегка покачиваясь в воздухе, полупрозрачный и таинственный Даниил, будто только что выпустили его большевики из тюремных ворот и пошел он, голодный и холодный раб божий, неся в своей душе погибель всем воителям христианства. И когда я его узнал, страх у меня почему-то пропал совершенно, потому что то была реакция на невесть откуда возникшее существо.

И я спросил у него: "Святой мученик, что ты хочешь в нашей обители верных тебе и твоему святому учению детей господа нашего?" И он мне ничего не ответил, лишь снова поманил за собой, и так мы шли нескончаемо долго, пока первые утренние лучи не коснулись моего лица. Увидел я себя стоящим на предпоследней ступеньке, а чуть ниже в своей робе застыл мученик и молча на меня смотрел, будто тщился что-то сказать, но губы его были неподвижны и мертвы. Убедившись в невозможности выражения, он только горестно вздохнул, благословил меня троекратным воздушным поцелуем и растаял...

Шелест изумления пронесся по залу. Только из угла, где сидела троица наших старых знакомцев, послышалось приглушенное гоготание.

– Вот он, артист несравненный! – восхищался Илия.

– Из таскания по лестницам целую проповедь сочинил.

– Правильно мы сделали, – добавил расчетливый Петя, – что не продали батюшку туркам. Он бы быстренько принял ислам и такого там наговорил, что турки вернулись бы из нас котлеты делать. – Ты, кстати, с братом разговаривал? – требовательно повернулся Петя к Василию, который один из всех, казалось, не слушал замечательной проповеди, а сидел, потупив взор. Его мучили угрызения совести за поцарапанный нос священника.

– Разговаривал, – тем не менее ответил он Пете. – Брат сказал, что познакомит нас со своим директором и что мы сами сможем ему все передать.

– Что ж ты молчал! – вскинулся Илия. – Два часа сидим на месте, а ты молчишь. Надо как-то из подвала конверты доставать.

– Рано, – сказал Петя, – сейчас после проповеди, наверно, поднимется настоящая суматоха. Лучше подождать два-три дня, пока вся эта история не забудется.

Отец Авакум выждал момент, пока крики изумления и гомон стихли.

– Великое свидетельство истинности нашего пути – вот что знаменует видение, – определил я для себя в бдении. В чем же глубинные истоки наших подвижек? – спросил сам себя батюшка Авакум и ответил: – В апокрифическом следовании заветам отца нашего Святого Даниила о воспитании облагороженного человека. Только наш интернат предлагает цели, ради которых стоит большую часть времени проводить в его стенах. Мы формируем личность нового мира, в котором не должно быть ни воинской повинности, ни гонки вооружений, ни соревнований между политико-экономическими системами. Мы хотим и все для этого делаем, чтобы интернат стал вашей семьей, а сами вы между собой братьями. Цель наша – воспитать адептов, которые смогут заменить в стране принуждение – добровольностью, окрики внешнего закона – голосом глубокой совести, а государство – братством. Есть вечные вопросы, от правильного ответа на которые зависит, быть или не быть нашей стране и всей мировой цивилизации; на них не может ответить наука, а тем более практически их не решить.

Существует ли Первопричина, Творец, Бог – науке неизвестно. Существует ли душа или что-то подобное ей, и бессмертна ли она – наука не знает. Что такое время, пространство, материя, энергия – об этом мнения резко расходятся. Вечен ли и бесконечен мир или, напротив, ограничен во времени и пространстве? Материала для твердого ответа на эти вопросы у науки не имеется. Ради чего я должен делать добро, а не зло, если зло мне нравится, а от наказания я могу уберечься? Ответы невразумительны совершенно. Как воспользоваться наукой, чтобы предотвратить возможность войн и тирании? Молчание. Как достичь с наименьшим числом Жертв социальной гармонии? Выдвигаются взаимоисключающие предложения. Но мы знаем, что искомые ответы могут быть получены не на основе так называемого научного мировоззрения, а на приобщении к духовному миру, на осуществлении во всех сферах жизни завета деятельной и творческой любви.

Мы готовим из вас праведников, которые в грядущем возглавят объединенное человечество, усилят дух всемирного братства и ослабят насилие государства. Образовался гигантский вакуум духовности, и вы призваны его заполнить. Наш интернат – это лоно творческих сил, в которых вызреет предопределенная к рождению всечеловеческая панрелигия.

Выпалив одним махом все эти поучительные сведения, отец Авакум замолк, вытер пот с лица и заглушил самодовольную улыбку. Ряды ошарашенных слушателей зашевелились, послышался говор и смех.

"Подождите, голубчики, – подумал отец Авакум, – я вас сейчас заглушу до конца. Забудете, в каком виде нашли вы наставника своего. Но какая же сволочь меня усыпила и так обработала?"

– Сидеть! – крикнул отец Авакум трубным гласом. – Ишь задергались, архаровцы. Каждый ли день вам является откровение. И похожи ли вы на тех спасительных отроков, о которых вещал учитель наш святой? Пусть каждый себя спросит и найдет ответ в сердце своем.

Устыдив школяров и установив полную тишину и порядок, отец Авакум продолжал:

– Вам предстоит орошать и озеленять пустыни, комплексно, всесторонне преобразовывать огромные площади земной поверхности, поворачивать русла рек, недоповернутых прежними поколениями, утеплять области и зоны вечной мерзлоты, расчищать леса, связывать вдоль и поперек материки меридианными и широтными трансконтинентальными железнодорожными магистралями.

Вы выведете народы из стран, страдающих от перенаселения, на свободные земли других государств. Жилье станет в равной мере отвечать равным потребностям живущих. Любой из граждан независимо от нации, местожительства, рода занятий будет обеспечен так, чтобы полностью были удовлетворены основные его потребности в материальной и духовной пище.

Каким же образом водворится всеобщее материальное благосостояние и гармонизируется человеческое общество? Не удивлюсь, если вы с нетерпением ждете ответа на мой вопрос, – иезуитски улыбнулся батюшка и хитро оглядел собравшихся.

– Просвети, батюшка, страждущих, – елейно пропищал один из ближайших прихлебателей священника.

– Просвети!.. Свети!.. Свети!.. – понеслось над лестницей многоголосое эхо.

– Вероятно, Роза Мира будет приходить к контролю над государственной властью разновременно в различных странах. Несомненно, что уже в самом ближайшем времени она победит в Великой Российской империи, откуда и начала свой победоносный путь. Вообще приход Розы Мира ни в чем не ограничивает режимы суверенных государств, в конституции будет включаться лишь один пункт, оговаривающий признание самой ее как инстанции, ограничивающей государственный суверенитет.

То же самое относится и к социально-экономической структуре отдельных стран. Социализируясь, они будут реорганизовывать частные предприятия в ассоциации свободных производителей. Взимание средств с населения останется в форме универсального прогрессивного налога, когда основная его часть станет направляться государству.

Единственным препятствием для функционирования политических партий будет повсеместный их агрессивно-национальный, агрессивно-классовый или агрессивно-религиозный характер. Квалифицировать ту или иную партию как агрессивную будут иметь право только инстанции самой Розы Мира. Впрочем, Роза Мира никогда не ставила своей целью запрещать что-либо, поэтому партиям будет разрешено все за исключением: проведения собраний, регистрации членов, устной и письменной пропаганды.