Текст книги "Четвертый Рим"
Автор книги: В. Галечьян
Соавторы: В. Ольшанецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 48 страниц)
Несмотря ни на какие изменения за оградой, жизнь в сумасшедшем доме шла своим чередом, но случаются события, которые не в силах предсказать даже величайшие историки. И вот как-то в один, с виду ничем не примечательный денек из-за пней вышел весьма странный субъект в джинсах, пиджаке спортивного покроя в крупную клетку, в сиреневом блейзере и ярких кроссовках. Вместо шляпы его голову охватывал выкрашенный желтой краской бумажный круг с полями, который он с недавнего времени никогда не снимал, а во время климатических невзгод прикрывал прозрачным целлофановым пакетом. Если бы в тот день на вахте стояли историки, они бы не пустили этого типа на порог, но ученые никогда не опускались до подобных рутинных дел, а, как обычно, дискутировали.
Вновь прибывшего встретил Иезуит, весь засиял, побежал к наставникам сообщить радостную весть, а пока он это делал, коллега историков бросился им навстречу с распростертыми объятиями. При виде новенького Губин весь заклокотал, а Тойбин просто упал в обморок. Нарцисс зачерпнул ладонью воды из бассейна, но, увидев собственные пальцы в солнечных лучах, более не мог оторваться от незабываемого зрелища и забыл обо всем на свете.
Маленький, худенький третий историк со всклокоченным гребешком волос на голове очень напоминал птичку и так же удивительно подпрыгивал при передвижении, будто готовясь взлететь в любое время. Однако эта птичка была вовсе не безобидной, ибо именно ее происками произошла отставка обоих историков, а появившийся в заведении академик возглавлял единственную в Москве действующую кафедру истории в Государственном университете. Старожилы имели несомненное преимущество в живой силе, но профессиональная солидарность все же не позволила им выбросить вновь поступившего через забор. Месть профессоров проявилась в том, что они отказались слушать историю Наперсткова, хотя прекратить его вульгарную интерпретацию мирового порядка им не удалось.
Историки, как люди деликатные, внимания на своих обидах не заостряли и, конечно, не подслушивали беседы Наперсткова с монахом. Казалось, они вовсе забыли об их существовании, как вдруг академик и Иезуит напомнили о себе самым поразительным образом.
Однажды, сразу после завершения обеда в столовой, когда еще только-только отстучали ложки и были отодвинуты миски, а пациенты, блаженно откинувшись на скамьях, внимательнейшим образом прислушивались к работе собственных желудков, Наперстков торжественно поднялся со своего места и громогласно объявил:
– Пришло время открыть вам, верные друзья, что я оказался здесь далеко не случайно, а был заслан из космоса. По велению своего Высочайшего Покровителя, я принял образ земного странника, но на самом деле я вестник Логоса, воплощаемого в Солнце. Великие Посвященные, посылаемые с секретной миссией, имеют своим символом Солнце; и потому на мне великий знак, – важно коснулся своего козырька Наперстков.
– Истинно так учит нас эзотерическая церковь, – поддержал оратора монах, а психи никак не прореагировали, ничуть не сомневаясь, что присутствуют на законспирированной встрече резидента римского Папы со своим новым агентом.
Один лишь Нарцисс робко промямлил:
– Скажите, космический странник, в ваших путешествиях во Вселенной не встречалась вам девушка несказанной красоты по имени Анита?
Наперстков пожал плечами, прося уволить его от подобных вопросов, и продолжил поддержанный монахом, а Нарцисс, потрясенный описываемой оратором картиной, даже не решался перевести дух.
– Ежесуточные бдения, когда душа моя, отправленная во внешний мир, совершала путешествие по всему человеческому пути от предыстории до наших дней, а мозг мой изучал собравшиеся здесь чистейшие души, позволили прийти к неоспоримому выводу... – Тут академик сделал многозначительную паузу и, раздувшись как лягушка, провозгласил: – Эпицентр Мирового Времени здесь! Мы с вами находимся у самого выхода оси мировой истории!
Психи удивленно посмотрели под ноги, но ничего, кроме заросшего грязью, заплеванного цементного пола, обнаружить не сумели. Тогда они доверчиво взглянули на профессоров, но те, не желая дискредитировать науку публичной сварой, дружно рыгнули. Впрочем, почти тотчас от зависти к первооткрывателю у Губина свело живот, и он стремительно выскочил из-за стола.
– Этот невежда бросился патентовать наше открытие. Глупец! – сардонически расхохотался Наперстков и тут же перешел на грозный тон.
– Призываю вас, господа, в свидетели. Первыми об открытии заявили мы! – и он покровительственно обнял Иезуита.
Потому ли, что значение открытия было неизмеримо велико, или скорее из-за того, что оно опередило свое время, но академику довелось жестоко пострадать. Возмущенный логикой теории, Тойбин схватил половник, подбежал к ученому и с криком: "Будет тебе наука!" – со всего маху ударил его по голове. В результате монаху пришлось вынести безжизненное тело Наперсткова во двор на руках.
Опередившие их профессора, не замечая ничего вокруг себя, чуть не сбили оппонентов с ног, но поскольку насмехаться над потерявшим сознание человеком они не могли, то лишь сновали вокруг недостойной парочки, сверкая глазами, топая и обмениваясь восклицаниями. Выяснение отношений они решили отложить на более позднее время.
Придя в себя, Наперстков лучезарно улыбнулся и поманил профессоров. Те, естественно, не двинулись с места, фыркая, как кони, и всячески выражая свое презрение парии. Однако великий поэт и его друг Орфей, чтобы не упустить космической информации, подступили к Наперсткову совсем близко.
Не унывающий академик решил не терять времени и заговорил, отчего-то заговорщицки подмигивая профессорам:
– Рождение Осевого времени ознаменовалось исчезновением старейших культур древности, существовавших тысячелетиями, и возрождением идеи империи за шестьсот лет до нашей эры в Индии, Китае, Греции и Израиле. Каждая из них собственными силами достигла вершин примерно одного уровня, и на земном шаре, как пики горной цепи, возникала универсальная по своему духовному значению сфера всеобщей истории. Внутри нее появилось все то, о чем размышляют люди и что непосредственно касается их. Тем, что свершилось, было создано и продумано в то время, человечество живет вплоть до сегодняшнего дня.
– По-моему, вы все время выпускаете из виду, что христианская церковь явилась самой великой и возвышенной формой организации человеческого духа, которая когда-либо существовала. Вы же сами учили меня, что Иисус – последний в ряду иудейских пророков – внес в христианство религиозные импульсы и предпосылки, от греков сюда перешла философская широта, ясность и сила мысли, от римлян – организационная мудрость. Православие через греческую ветвь цивилизации несомненно взяло в себя лучшие качества христианства, жаль лишь, что мы не овладели практицизмом римлян, – мрачно сверкая глазами на нового наставника вступился монах.
– Весь исторический процесс движется к Христу и идет от него по временной оси, – заюлил академик. – Более того, я бы хотел добавить, что христианская церковь оказалась способной соединить даже самое противоречивое, вобрав в себя все идеалы, считавшиеся до той поры наиболее высокими, и надежно хранить их в виде нерушимой традиции, – тут он вполне естественно вернулся к ранее начатой мысли.
– Лишь за пятьсот лет до нашего времени пути китайской, индийской, восточно– и западноевропейских культур разошлись окончательно. Запад первым вступил в век науки и техники, за ним последовала подотставшая Россия и лишь в прошлом столетии присоединился Китай. Совершенно новой, внесшей радикальное изменение в развитие Запада стала идея политической свободы, связанная с осознанием внутренней глубины бытия и личности.
– Ты все понял? – спросил Нарцисс Орфея почему-то шепотом.
Тот покачал головой.
– Я уяснил главное, – сказал он торжественно. – Все развитие истории шло по поступательной линии с единой целью – создать достойных божественного сознания индивидуумов.
Однако профессора по-прежнему не желали воспринимать Наперсткова с его отвратительным подмигиванием, хоть и не могли не слушать милую сердцу музыку родной терминологии.
– Видеть фактические данные об истинном расположении временной оси, обрести в них основу для создаваемой нами картины мировой истории означает: найти то, что, невзирая на все различия в вере, свойственно всему человечеству. Одно дело видеть единство истории и верить в него, и совсем иное – мыслить единство истории, соотнося свою веру с сокровенной глубиной величайших историков, твоих коллег, – решил подольститься Наперстков.
– Ты что подмигиваешь? – обрушился на Наперсткова Губин. – Хочешь меня переманить в свой лагерь?
– У меня нервный тик после удара по голове, – пожаловался тот.
После признания академика его младшие коллеги испытали к нему невольное снисхождение и перешли к конструктивному обсуждению доложенного материала.
– Тоже мне открытие – теория осевого времени. Эка невидаль, – фыркнул Тойбин.
– Ты когда-нибудь видел ось... Ну хоть ту, на которой крепятся колеса автомобиля или телеги, – набросился на него Наперстков и продолжил, не дожидаясь ответа: – Сколько у нее концов?
– Два! – радостно опередил Тойбина Губин.
– Именно! – подчеркнул академик. – А где они...
– Ну, первый в доисторическом времени...
– А второй?
– Вероятно, осевое время закончилось с наступлением века Науки и Техники...
– Умер и теорийке конец! – захихикал Губин.
– Что же мы, по-вашему, живем вне истории?
– В истории, но не в твоей, – презрительно ответил Губин.
– Нет, мои дорогие, – многозначительно улыбнулся Наперстков. – Второй конец оси истории находится здесь.
– Где? – поразились профессора.
– Тут, – ответил Наперстков и после некоторого раздумья ткнул пальцем в фонтан, а Орфей пукнул.
– Подтверждает, – задумчиво заметил Губин. Профессора бросились к фонтану, а Наперстков, пританцевывая, двинулся следом и, подойдя к Нарциссу, дал щелчок тому по животу. Пораженный великим открытием Нарцисс не стал в ответ прибегать к грубой силе, но выразительно глянул на гения так, что тот рассыпался в извинениях.
Ветераны-историки никогда не клюнули бы на теорийку Наперсткова, если бы не чудесное место, как нельзя лучше приспособленное к выходу мировой оси из тверди веков. Тогда сразу становились понятны поведение и роль мифологических Орфея и Нарцисса, поставленных Высшими Силами охранять конец мировой оси.
По какой-то, пока не до конца ясной причине появившийся на арене мировой истории этнос их сумасшедшего дома преобразил местный ландшафт, вырубив все деревья и вычерпав воду из бассейна фонтана. В ответ природа перестала давать воду и выращивать деревья, но зато наполнила сад выдающимися фигурами.
Воистину, было над чем задуматься.
5. ВЛЕЧЕНИЕВозможно, Никодиму и китайцу в самом деле стоило растворить несчастного психолога в серной кислоте, а может быть, и в обычной царской водке, но не впрыскивать в него массу ингредиентов, каждый из которых был рассчитан на то, чтобы сломить волю пациента к сопротивлению, расслабить его или измучить болью. Однако среди специфических средств психушки были и экспериментальные, рассчитанные как на подавление, так и на возбуждение самых различных человеческих желаний.
Первые несколько дней врач просто спал, одурманенный приемом снотворных наркотических веществ, потом сон у него отняли. Крепко связанный по рукам и ногам, запеленутый в смирительную рубашку, он пережил всю гамму чувств, которую в течение нескольких лет доставлял своим пациентам. Под действием насильно принимаемых таблеток его бросало то в жар, то в холод, он стонал, бился в судорогах, просыпался от безумных страхов и галлюцинировал наяву.
На четвертый день ухмыляющийся китаец, который вообразил себя ученым-экспериментатором, склонился над ним и с вежливой ухмылкой втер ему в рот горсть красных мелких таблеток, которые взял из банки с замечательной наклейкой "Супер". Что означало это "Супер" китайцу предстояло узнать в тот же день.
На этот раз пробуждение психолога было полным и окончательным. Только что он был в глубоком и мрачном забытьи, где все время проваливался в узкий канализационный люк со смазанными, сверкающим жиром стенками и летел, летел куда-то вниз, в тянущуюся к нему огненную ноздреватую массу. И вдруг из разрывающего мозг сна он перенесся в больничную палату с успокаивающе белыми занавесками на окнах, облупленным потолком и рядами кроватей. Сам он, спеленутый, лежал на крайней, ближе к выходу, и мог поворачивать только глаза. Несмотря на то, что от веревок и неподвижного лежания у него должно было болеть все тело, он чувствовал себя бодро и свежо. Скосив глаза, он увидел, что лежит в палате один. Тогда, напрягшись, врач рывком перевернулся со спины на живот и скатился с кровати на пол. От падения узы, стягивающие его, ослабли, и постепенно врачу удалось распутаться. Он скинул с себя смирительную рубашку, распутал стягивающие его тело куски простыни и веревку и несколько минут неподвижно стоял возле кровати, наслаждаясь вновь обретенной свободой.
В это время он впервые ощутил, что с ним происходит что-то неладное. Сначала у него затрещали штаны, и когда он почувствовал, как напряглось его естество и щекотка желания пронизала его с паха до макушки, то понял, что должен немедленно найти женщину. Если бы врач был в состоянии, то вспомнил бы, что сам принимал участие в разработке грандиозного средства против импотенции. Только похоть овладела им целиком.
Психиатр вышел в коридор и быстрыми шагами двинулся к ординаторской. Он казался себе одним огромным пенисом и от вожделения готов был кусать сам себя. Когда он вошел в ординаторскую, там было сразу два искомых объекта. Молодой лечащий врач и средних лет дебелая нянечка с отвислой задницей и крутыми грудями, которые показались врачу необыкновенно соблазнительными. Однако проблема выбора поставила его в положение осла, застывшего перед двумя охапками сена.
– Господи! – всплеснула руками лечащий врач, глядя на исхудалого коллегу с чувством глубокой женской жалости. – Дорогой мой, как же вы изголодались. И где вы пропадали все эти дни, мы все уже начали беспокоиться, а ваша жена...
Тут она прикусила язык, потому что жена психолога, подождав его два дня, пустила к себе в кабинет профессора Тойбина под предлогом изучения истории в ее реалистическом аспекте. Все врачи клиники, чья корпоративная сплоченность еще не совсем пропала, очень ее осуждали за неравноценную замену, но не рассказывать же коллеге, каким образом его жена переживает его исчезновение. Тут психолог втянул носом сладкий запах духов и от вожделения чуть не прыгнул на лечащего врача. В последнее мгновение его удержал страх спугнуть добычу, и он только облокотился на женское плечо, что можно было объяснить потерей сил в заточении. Хрупкое и нежное плечо дрогнуло под его алчущей рукой, и если бы не сестра, с удручающим видом заполняющая в углу канцелярскую, давно никому не нужную книгу, возможно, врач решился бы на насилие.
– Хочу поговорить с вами наедине, – нашелся он, с превеликой неохотой отпуская плечо молодой женщины и поворачиваясь к ней спиной, чтобы она не увидела его физического возбуждения.
Ему казалось, что никогда в жизни он не встречал ничего желаннее, чем эта затянутая в белый халатик стройная женская фигурка с высокой грудью и подбористым маленьким задком. Он зажмурился и застонал. Медицинская сестра с испугом посмотрела на него и стала суетливо собирать свои записи.
Лечащий врач, казалось, ничего не замечала, пока дрожащая рука не легла ей на грудь и хриплый голос не произнес над ухом: "Умоляю".
Самой ужасной оказалась сила страсти. Преодолев сопротивление женщины, психолог взял ее тут же на протертом диване ординаторской и вроде бы насытился. Теперь, идя по коридору в обратном направлении, он сожалел, что так быстро ее отпустил.
Он не стремился узнать, что она чувствовала и думала, лежа под ним, как она его приняла и что с ней сейчас. Он воображал ее ни как живого человека, а как объект неудовлетворенного желания и с каждым шагом, удаляющим его от лечащего врача, похоть вновь усиливалась. Рывком открывал он одну дверь за другой в поисках медперсонала и, к своему счастью, застал в третьей по счету палате ту самую ядреную медсестру, которую спугнул в ординаторской. Согнувшись в три погибели сестра склонилась над постелью спящего больного с градусником в одной руке и уже наполненной уткой в другой. Этого больного психолог сам изучал в лучшие времена, пока тот еще мог ходить, но многочисленные психотропные средства сделали его беспомощным инвалидом, который спал двадцать четыре часа в сутки и делал под себя.
Психиатр на цыпочках вошел в палату и осторожно прикрыв за собой дверь. Медсестра, не меняя позы, разглядывала градусник, а больной лежал с закрытыми глазами и едва дышал. Распаленный новым приступом желания врач медленно приближался к новой жертве. Он уже протянул вперед руку, чтобы схватить ее, как вдруг от напряжения с его брюк разом осыпались все пуговицы и с костяным стуком запрыгали по полу.
Предупрежденная таким образом медсестра резко обернулась и, увидев бешеные глаза психолога, с криком отчаяния бросилась под кровать. Стеклянная утка выпрыгнула из ее рук и вновь нырнула под одеяло к больному, который, казалось, ничего не замечал. С утробным рычанием психиатр, на лету сдирая штаны, повалился под кровать и в темноте нащупал толстое бедро медсестры. Она одна занимала все подкроватное пространство, и когда психолог попытался пролезть к ней, то обнаружил, что под кровать не проходит. Взмокнув мгновенно от желания, он схватил медсестру за ногу и попытался выдернуть из-под кровати, но она отчаянно визжала и отмахивалась свободной ногой, так что вытянуть ее было столь же сложно, как отодрать рыбу-прилипалу от камня.
Еще более распаленный ее сопротивлением врач вскочил, сорвал с себя остатки штанов и трусы и, схватив кровать за стальную спинку, попытался перевернуть вместе с больным, дабы высвободить женщину из ее добровольного плена. В воспаленных своих мыслях он уже срывал с нее халат и одежду и заваливал здесь же на половике, но кровать оказалась привинченной к полу специальными крепежными болтами и не поддалась. В неистовстве врач в кровь разодрал руки о железные углы и, оставив свою затею, снова нырнул под кровать. Прильнув боком к жертве, он попытался совершить половой акт прямо под кроватью, уже не разбирая, с какой частью тела имеет дело. Почувствовав на себе его жадные руки, медсестра закричала еще пуще, чем приманила китайца, который только что вернулся из города и направлялся в свои привилегированные апартаменты.
Когда китаец вбежал в палату, он увидел ритмично дрыгающий голый зад, каждое движение которого сопровождалось возней и страшными криками из-под кровати. Не разобравшись, он решил, что это кричит больной, лежащий на кровати, и что его утонченным способом насилуют снизу. Чтобы спасти несчастного человека, он с размаху ударил носком сапога по заду и, схватив голову больного вместе с подушкой, пытался поднять его с постели.
Далее события развивались следующим образом. Больной, который десять лет пролежал неподвижно, вдруг пережил жесточайший нервный стресс, в результате которого сам вскочил с кровати, без особых усилий вырвал привинченную к полу спинку и, широко размахнувшись, ударил китайца так, что последний отлетел на несколько метров к двери и застыл на полу. Медсестра, увидев, что потолок над ней начинает подниматься, выскочила с другой стороны поднимающейся постели и ринулась, не разбирая дороги, к выходу. Второпях она наскочила на китайца и, перелетев через него, с грохотом свалилась рядом, потеряв от страха сознание. Больной же с чувством исполненного долга лег рядом с ней и закрыл глаза. Когда иступленный психолог обнаружил, что его дама испарилась, и вскочил на ноги, он увидел перед дверью трех неподвижно лежащих людей, причем ни один из них не дышал. Потрясение от этого зрелища было так велико, что похоть мгновенно его оставила. Психолог осторожно, на цыпочках, представляя собой странное зрелище человека, одетого сверху в половину смирительной рубашки, а снизу вовсе голого, перешагнул через них поочередно.
– Повесят, – бормотал он, мчась по коридору к кабинету, – или расстреляют. Нет, за три трупа обязательно повесят или перережут горло гильотиной.
От страха у психолога поднялись дыбом волосы, к тому же, несмотря на ужасное состояние, им снова стала овладевать похоть, что получило свое выражение в его облике. С поднятыми, как на сапожной щетке, волосами и прямым, как копье, членом, он ворвался к себе в кабинет, где обнаружил профессора Тойбина, излагающего его законной супруге некоторые тезисы прямо в постели. Никто не знает, что было потом, однако профессор неделю не мог сесть на заднее место, а супруга психолога удивительным образом снова его полюбила и ходила с темными кругами вокруг прозрачных от страсти глаз.
