Текст книги "Четвертый Рим"

Автор книги: В. Галечьян

Соавторы: В. Ольшанецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 48 страниц)

8. ПАССИОНАРИЙ

В истории нет единого человечества. Оно со всей очевидностью не существовало в прошлом; не может оно возникнуть и в будущем. Полем для разъединения всегда будет политика, как следствие человеческой свободы, преодолевающей все данное. Именно поэтому среди сумасшедших происходили постоянные пертурбации. В ходе одной из них монах сблизился с Губиным.

– Что это? – поразился Иезуит однажды утром, заметив дружно топающих по намеченным колышками дорожкам пациентов. Они шагали группками след в след, взад-вперед. Дойдя до конца дорожки, дружно разворачивались на месте и гуськом возвращались.

Губин с собственноручно сбитым из трех палок земляным циркулем координировал движение, усиленно что-то измеряя и шепча себе под нос: "консорция... конвиксия... субэтнос... этнос... суперэтнос... человечество... гоминиды... нестойкие сочетания... деформированные сочетания... симбиозы... ксении... химера... гипотетическое смешение... самоутверждение... создание... аннигиляция... этногенез... эволюция... консервация... реликт... исчезновение..."

Оказавшись рядом с монахом, Губин остановился, удовлетворенно смахнул пот со лба и заговорил связно.

– Человеческое существование являет собой не что иное, как процесс уравнения энергетических потенциалов, повсеместно нарушающийся взрывами и толчками. Импульсы, возникающие в биосфере из-за этих толчков, могут как ускорять, так и тормозить движение истории. Так появляются новые виды и направления искусства, науки, морали, создаются государства и завоевываются чужие страны.

По мере накопления знаний в человеческом сознании категория времени соприкасается с категорией силы. Ни в какой иной точке земного шара нет столь наполненного информацией и знанием, что обычно одно и то же, пространства, как здесь. В нашем учреждении создалась новая интеллектуальная общность людей. Теперь важнейшая задача повестки дня организовать и направить эту чудовищную силу мысли.

– Назад к природе. Прогресс ведет человечество к катастрофе! – воскликнул Орфей.

– Ура Орфею! – согласился с ним Нарцисс.

– Наиболее стимулирующий вызов обнаруживается в золотой середине между недостатком силы и ее избытком, – заметил энергично марширующий во главе отряда сумасшедших Тойбин, имея в виду, с одной стороны, монархическую Москву, а с другой – планиду безумных.

Губин приветливо помахал ему и продолжил.

– Сейчас верховодят люди "смутного времени", которые не ждут для себя никакой пользы от изменения состояния общества. Раньше подобных людей, которых не интересует ничего, кроме собственного блага, называли обывателями. Теперь, когда все их соперники уничтожены, эти людишки, пробравшись к власти, мутируют. Беря пример с исторических фигур, безумно завышают собственные задатки и, коверкая собственную ограниченную природу, они становятся опасны. Историческое Российское время и сам этнос ими уже уничтожены, хотя и не положен предел страдания на нашей трагической земле.

В Риме идеал силы и выгоды торжествовал при династии Северов, и не случайно, что в это же время римский этнос растворился среди народов, ими же завоеванных. Римская империя воскресла на российской земле, хоть и в другом виде и этносе.

Наряду с разрушительными процессами в развитии этноса существуют созидательные, благодаря которым возникают новые общества. Мы должны возобновить этническую российскую историю. Ведь победить или минимум отстоять себя можно, лишь когда внутри этноса интересы коллектива действительно становятся выше личных. А мы этого уже добились! – с этими словами Губин указал на проторивающих дорожки пациентов, затем он взял Иезуита под руку и гордо пояснил: – Перед тобой евразийская историческая схема зон пассионарных толчков! Вглядись в ее мощь и красоту.

– Насилие над природой убивает душу! – воскликнул Орфей. – Разве пение птиц приводит к землетрясениям?

– Природа и я, как прекрасно! – ответил Нарцисс.

Вытянувшийся на пне монах увидел на земле отмеченные колышками географические контуры двух континентов, однако, как ни ломал головы, не мог установить никакой системы. Когда, спустившись с пня, он сообщил об этом Губину, тот радостно захихикал, но вскоре открылся.

– На географическую схему наши соратники наносят зоны пассионарных толчков – это узкие полосы при широтном направлении и несколько более широкие при меридиальном.

– Зачем вы это проделываете? Если Иезуит и ждал ответ на этот вопрос, то напрасно, ибо Губин решил подвести к нему самого монаха.

– Вероятно, твой так называемый наставник, отец Климент, учил тебя, что энергетические импульсы жизненной энергии – космические по своему происхождению – не связаны с наземными природными и социальными условиями и не могут быть направляемы с нашей планеты.

– Да, – отвечал сбитый с толку Иезуит. – Он говорил, что, когда наша планета получает из космоса больше энергии, нежели необходимо для поддержания равновесия, это возможно приводит к социальным взрывам.

– Здесь, в месте выхода мировой временной оси, мы создадим очаг повышенной пассионарности. Благодаря высокому накалу произойдет взаимодействие между общественной и природной формами движения материи. Импульсы пассионарности, как биохимической энергии живого вещества, преломляясь в психике человека, создадут новый этнос!

– Каким образом? Иезуит был так поражен, что позволил себе перебить Губина.

– С завтрашнего утра все пациенты начнут бегать по пересекающей Москву линии воссоздания России.

– Вот это да! – присвистнул монах.

– А в нужный момент по моей команде все начнут прыгать в расчетных точках, будя дремлющую энергию среды, и тогда произойдет пассионарный толчок.

– Революция возможна лишь в музыке! – воскликнул Орфей.

– И в любви, – вздохнул Нарцисс.

– А почему вы не позвали меня топать вместе со всеми?

Продолжая поднимать интеллектуальный уровень своего ученика, Губин продолжил тактику развернутых ответов.

– Организм без внешней среды, поддерживающей его существование, невозможен, поэтому необходимо увеличить энергетический заряд среды с тем, чтобы усилить пассионарность. А я отметил высокий энергетический потенциал у тебя, еще когда ты вдруг превратился в дьявола.

Монах было заикнулся о том, что никогда не имел ничего общего с этим мерзким созданием, но Губин, тут же перебив его, продолжил:

– Оставь. Мы, ученые, опираемся в отличие от богословов не на обманчивые впечатления, а на факты. А они, как известно, вещь упрямая. Что же, ты станешь отрицать у себя способности к целенаправленным сверхнапряжениям?

– Нет, – твердо согласился Иезуит, – мне всегда казалось, что я обладаю чем-то подобным. – Тут он подумал и продолжил: – И благодаря вам я понял, что отец Климент, видя мое могущество, всячески затирал меня.

– Наконец-то ты прозрел, – удовлетворенно отметил историк. – Твои пассионарные способности не уступают дару Александра Македонского, Суворова или Наполеона. А значит, ты призван и не можешь не совершать поступков, которые вызовут изменения внутри человеческого общества.

– Когда я должен буду начать действовать? – вытянулся в струнку Иезуит с горячим желанием отдать честь, но к большому своему сожалению не зная, как это сделать.

– Ты будешь поставлен в известность! Тут Иезуит понял, что более не имеет права злоупотреблять вниманием великого ученого и тратить его драгоценное время, и отошел в сторонку, а Губин продолжил сложные расчеты. Однако у него еще достало времени повернуться к монаху и проговорить торжественно:

– Но ты должен знать, что пассионарность – признак вредный, если не сказать губительный, и для носителя, – и тут он вздохнул еще сильнее, – и для его близких.

– Я готов, – просто проговорил Иезуит. Обрадованный согласием монаха, к нему обратился запыхавшийся Тойбин:

– Каждая человеческая жизнь представляет собой творческий ответ на заданные обстоятельства, таким образом она превосходит сложившуюся ситуацию. Однако именно в силу того, что духовная активность человеческой природы обладает божественной способностью производить действия через тысячи верст и лет, душа, призванная Богом, должна быть особенно крепка!

Если Тойбин хотел еще более укрепить Иезуита, то он старался напрасно. Воспрявшая в монахе удивительная сила не нуждалась более ни в какой поддержке и он, лелея в себе никогда ранее неведомую мощь, направился на поиски готовых слушать его сумасшедших.

Губин тоже решил напоследок высказаться как историк:

– Ранние христиане показали превосходное наличие двух важнейших качеств, необходимых для создания нового этноса: целенаправленность и способность к сверхнапряжениям. Инерции пассионарного толчка хватило на две тысячи лет, за которые Византия прошла все стадии исторического периода, ставши Третьим Римом в лице прошлой России. Воистину, христианство есть приговор гуманизму, который тщится открыть каждому человеку более широкое его собственное будущее и тем скрывает божественное будущее.

В это время Иезуит заканчивал проповедь перед кучкой сумасшедших.

– Я знаю, для того, чтобы проповедовать истину, необходимо возвыситься силой разума и души, достойной исторической личности. Первый наставник, отец Климент, учил меня эзотерическому христианству, я поверил ему, а он смылся, бросив меня в пустыне невежества, но не смог побороть мою жажду знания. Пришел профессор Тойбин и научил меня тому, что всякий мой поступок есть ответ на вызов враждебных сил. Его сменил настоящий живой академик, и я понял, что жажда знания и могущество созревшей во мне силы Ответа на Вызов поставили меня в эпицентр Мирового времени.

Тут монах топнул ногой и прислушался. Как он и ожидал, никакого ответа на его вызов не последовало и по-прежнему его окружала лишь тишина двора.

– Так я и знал! – радостно воскликнул Иезуит. – Даже силы мировой истории не решаются отвечать мне. Это мое действие... – Иезуит вновь потопал и вновь не услышал даже эхо в ответ... – Это мое действие, – повторил он, – подтверждает истинность суждения профессора Губина о моей пассионарности. Не только по имени, но и по мощи способностей меня можно равнять с Александром, но не с чуждым нам, русским, Александром Македонским, а с Александром Невским. И вот, силы природы не рискуют дать Ответ на мой Вызов.

С этими словами Иезуит затопал изо всех сил и настолько решительно, что даже раскраснелся. Сумасшедшие криками и свистом поддержали его.

Книга вторая. «АНГЛЕТЕР»

1. ОХРАНА

Армейские связи срабатывали на «ять», и на нужном пути путешественники обнаружили совершенно отдельно стоящий вагон зелено-защитного цвета с двуглавым орлом российской армии на боку и двумя автоматчиками вместо проводников. Автоматчики внимательно разглядели протянутый Пузанским литер, сличили все справки и фотографии, осмотрели Луция и Василия на предмет схожести и велели ждать. По перрону плыла разномастная толпа с чемоданами, узлами, котомками, детьми и собаками. Цыганята сразу же окружили Пузанского и, пританцовывая, с криками «Ах, синьор, ох, синьор!» пытались выудить из него монетку. В это же время взрослые цыгане старались проскользнуть мимо автоматчиков в вагон, но из этого ничего не получилось, потому что, пока один из солдат, загородив проход спиной, что-то пел по «рацухе» и в ответ рация хрипела полновесным матом и рекомендовала «не шутить», второй сделал два самых простых, но наиболее эффективных действия: снял с плеча автомат и коротким прикладом смазал по черепу идущего на штурм молодого нахрапистого цыгана, так что тот свалился ему под ноги, и, тут же сняв курок с предохранителя, дал над головой табора веерную очередь, отчего с ближайших проводов посыпались дождем испуганные воробьи. Не дожидаясь повторения стрельбы, цыганки подхватили свои цветные грязные юбки, сопливых цыганят и дали деру. Матерые же цыганские мужики сбились в кучу на краю перрона, прихватив с собой ушибленного и тараторили, наставляя указательные пальцы на вагон, но близко не подходили.

Через какие-то двадцать минут стояния подошел не спеша сытый толсторожий лейтенант с белой повязкой дежурного, обругал обоих автоматчиков и жестом пригласил группу Пузанского в вагон. В отличие от перрона в вагоне было сумрачно и тихо. Лейтенант шел впереди, дергая ручки купе, но, к изумлению, все они оказались закрытыми. Так они дошли до последнего купе. Луций уже хотел предложить бравому дежурному свою помощь в части открывания замков без ключа, как дверь поддалась, и все они вместе с багажом и с лейтенантом ввалились в купе.

– Все, – сказал лейтенант, глядясь в осколок разбитого зеркала в двери, – устраивайтесь, а я пошел докладывать командованию. Охрана едет с вами.

– Когда отправление? – заикнулся было Пузанский, но бравый офицер, растолкав животом автоматчиков, исчез на перроне.

Впрочем, автоматчики остались. И надо отдать им должное, функции свои они выполняли лихо. В купе регулярно доносились отзвуки стихийных битв, разыгрывающихся перед вагоном, гудение голосов, мат и вопли получивших по голове кованым прикладом. Дверь в купе оставалась открытой, и Луций был уверен, что ни один заяц в вагон до ночи не проник.

Несколько раз он бегал за кипятком на вокзал, где пробивался сквозь страшные очереди, потом, когда чай всем осточертел, учитель дал ему денег и велел принести водки и мяса. Когда одуревший от толчеи и засилия мошенников Луций принес ему дюжину пива и сушеной рыбы, Пузанский не стал пенять ему на ошибку, а присосался к бутылке, жестом показывая Луцию на другую. Василий заедал скуку сушеной таранкой и гляденьем в окно. Он отшатнулся когда в окне нарисовались две румяные, впрочем, довольно суровые рожи и жестом попросили подойти Пузанского к выходу.

Стоя на верхней ступеньке, учитель едва был вровень с ними, когда же оба страдальца взошли в вагон, оказалось, что его макушка едва достает до плеча этих людей. Видимо, их приход был согласован, потому что охрана, по молчаливому кивку Пузанского и ни с чем не сверяясь, пропустила обоих. Однако же толпа собравшихся на перроне и оценившая перспективы военного передвижения, восприняла вхождение двух блатников как призыв к атаке. Обоих часовых прижали к стенке вагона вместе с табельным оружием и стали костылять по шее, а мстительные цыгане умудрились пробраться в первые ряды атакующих и взошли на ступеньки вагона.

Оба вновь прибывших оценили обстановку мгновенно. Еще хрипела что-то невнятное раздавленная ногами "рацуха" и медленно оседал по стенке подрезанный часовой, а оба великана уже обернулись лицом к толпе и вышибли напирающих вновь на перрон. За рекордно короткое время они обратили штурмовавших вагон в бегство, не издав при этом ни одного звука и не изменившись, так сказать, в лице. На пустом перроне остались многочисленные трофеи в виде раненого часового, неподвижно лежащего молодого цыгана с неловко повернутой на бок головой, невостребованных предметов туалета и брошенных впопыхах узлов и пакетов.

Раненого охранника быстренько сопроводили в лазарет на тачке носильщика, а вместо него прислали того самого лейтенанта, который сразу потерял весь гонор и только жалобно поглядывал на суровых молодцев с румяными лицами.

Первым проснулся Василий и стремглав полетел в туалет. Однако, сколько он ни вертел ручку, она не поддавалась. Мальчик бросился в противоположный конец вагона, но и тут столкнулся с запертой дверью. Не зная, что и думать, он решил уже рвануть в тамбур, как вдруг дверь отворилась и из туалета вышел китаец. Не раздумывая, откуда мог появиться в литерном военном вагоне китаец, Василий попытался проскользнуть в туалетную комнату, но за первым китайцем появился второй, за вторым третий и так всего семь китайцев. Они прошли мимо ошеломленного мальчика совершенно одинаковые в синих махровых халатах в полоску, с перекинутыми через плечо мокрыми полотенцами. После, когда Василий закрылся в туалете, он увидел, что здесь могли разместиться семеро человек только в виде двухэтажной пирамиды.

Поезд резво набирал скорость, когда вдруг мальчика швырнуло инерцией движения на умывальник, вагон задребезжал, застонал и остановился. Василий с трудом восстановил равновесие и вернулся в купе.

– Китайцы, – закричал он с порога. – Целая уйма! Один в один – полосатые. Пролезли в вагон.

– Не может быть, – сказал безапелляционно Пузанский. – Тебе, наверно, приснилось, – он выглянул в коридор. Коридор был пуст. – И куда они делись? – строго сказал учитель. – Ты, если кажется, молись. А лучше узнай, какая сейчас остановка и нельзя ли разжиться кипятком и хлебом. А то ведь запасы не резиновые.

– Только уточни, сколько стоим, – крикнул ему вдогонку Луций. – А то уедем без тебя. – Он сунул брату в руки чайник и две красные кредитки. В это время мимо раскрытой двери проплыли две невысокие фигуры в халатах.

– Я же говорил, – крикнул Василий ликующе. – Вот они – китайцы!

Луций вылетел вслед за ним в коридор и успел только заметить, как тучный блондин с усами зашел в третье от них купе и задвинул дверь.

– Это не китайцы, – сказал он, задумчиво обращаясь к вольготно расположившемуся на нижней полке Пузанскому. – Это совсем наоборот, какой-то норвежец или наш брат славянин.

– Ты вот что, – сказал ему снисходительно демократ. – Пока братишка бегает за кипятком, найди кого-нибудь из охраны и определись, какого рожна тут иностранцы шастают. У нас же сугубая договоренность с военным ведомством, что, кроме нас троих и этих... бойцов, в вагоне никого!

Вагон стоял сиротливо на взгорке, опоясанном с обеих сторон какими-то прудками, холмиками, лесонасаждениями. Никаких построек видно не было. Охраны, кстати, тоже. Василий побегал чуть-чуть вокруг вагона, наткнулся на удивительную окружающую пустоту и безлюдье и пошел докладывать шефу, что кипятка и хлеба нигде нет. Дремлющий Пузанский беззлобно его обругал и попросил до завтрака не беспокоить. В это время Луций, безуспешно дергающий дверь в купе военных проводников, был весьма заинтригован, услышав за дверью вместо грубого мужского тембра мягкий девичий говорок.

– Чего ты, мудак, стучишься, – увещала его милая девочка нежным голосом. – Все равно мы тебя к себе не пустим. Иди к грузинам, может, они тебя...

Дальше последовал такой текст, что любой непробиваемый "сапог" должен был бы покрыться свекольной краской.

– Так, – сказал себе Луций. – Китайцы, шведы, девицы с темным прошлым, сбежавшая неизвестно куда охрана и поезд, который никуда не идет. К тому же наивный как дитя Пузанский, которого надо спасать от всех житейских трудностей и любым способом доставить довольным и сытым к петербургскому префекту.

Еще раз он ткнулся уже в соседнее купе, думая, что там его и поджидают проводники, и, к его удивлению, дверь отворилась. Длинная рука ухватила Луция за ворот шерстяного его любимого свитера и втянула внутрь. Тотчас дверь за его спиной захлопнулась, и защелкали замки, замочки и затворы. Сроду он не видел столь хитро оборудованной двери.

Да и само купе оказалось устроено иначе. Вместо одной из нижних полок у окна было ввинчено широкое низкое кресло, над которым располагалось третье спальное место. В кресле, развалясь, сидел один из вчерашних бойцов, голый до пояса и в тренировочных брюках. В руках он держал рюмку, наполненную, по всей видимости, коньяком, и намазанный красной икрой кусок белого хлеба. Спутник его в трусах и спортивной майке сидел напротив у окна и просматривал явно очень его интересующий абзац в иллюстрированном цветном журнале. Другой рукой он тоже поднял рюмку.

Третий человек, который успел мгновенно втащить Луция в купе и захлопнуть аккуратнейшим образом за ним запоры, был ему не виден, так как, крутанув юношу на середину коврика, сам остался за его спиной.

– Что за улов? – спросил повелительно сидящий на койке мужчина в майке и махнул небрежно рюмку. Он пристально посмотрел на Луция, и его загорелое грубое лицо вдруг изменилось.

– Это же наш кент, – сказал он почти нежно. – На кой черт ты его цапаешь?

Слова были обращены к стоящему за спиной юноши человеку, однако никакого отклика не возымели.

– Подожди, друган, – вмешался в разговор голый до пояса мужчина и тоже махнул рюмку. Его громадная рука легла на плечо захваченного и повлекла вниз. – Сядь, фантик, – сказал человек веско. – Ты чего стучал?

– Китайцы в вагоне завелись, – громко ответил Луций, которому, мягко говоря, стало страшновато. – Я стучал, думал тут охрана едет. Предупредить насчет китайцев.

– Ну и дурак, – рассудил человек в майке. – Кто же не знает, что в пустых вагонах сразу заводятся китайцы, вьетнамцы, таиландцы и даже иногда греки. – Другое дело, что в военных поездах условия постерильнее, но... – он не закончил фразы.

– Слышь, друг, – сказал человек за спиной. – Китайцы китайцами, а мы давай-ка познакомимся. Ехать нам долго, ночи впереди длинные, надо знать, с кем дело варишь.

– А то послали втемную, – хмыкнул мужик в майке.

– Крутись как хоть. Завтра татарский разъезд перекроет дорогу, заебешься отмахиваться... Ты, собственно, кто есть? Какой масти валет, какой кости князь?.. Мы-то люди простые, рабочие, но, чтобы свою работу исполнять, нам знать надобно, кто нам в спину дышит.

– Слушай, – перебил его недоуменно человек в кресле. – О каком татарском разъезде ты мусолишь? Все татары остались на триста верст южнее. Или ты впрямь полагаешь, что возможно повторенье Шамировых праздников?

– Это я так, – дурашливо отозвался его подельник. – Татары, или мордва, или черемисы подымутся – все равно. Подмосковье – край дикий, незамиренный. Думаешь, мы зря здесь стоим? – обратился он к юноше. – Конвой на дрезине должен подойти. Стоящий конвой, не эти две жопы. Короче докладайся, малец, и все выкладывай как есть. Иначе колбас из тебя наделаем и будем торговать с лотка перед Кремлевской стеной.

Луций рассказал все, что знал. Трое дознавал приумолкли и вроде бы стали смотреть на него с некоторым уважением как на человека ученого и даже бывалого. Особенно много почему-то выспрашивали они про старосту курса и его чернорубашечного дружка, потом перешли к убиенному безвременно Шиве и каким-то образом вылезли на малозначительный эпизод с румяным толстяком, давним их с Никодимом учителем. Разговор, шедший до этого плавно и дружелюбно, как-то стал вилять, словно прихотливый ручей в весеннем разливе, возвращаться обратно и вновь пробиваться по старому руслу.

До мельчайших подробностей выспросили бойцы портретное описание Вадима Александровича, просмаковали каждое сказанное им слово и по многу раз выспрашивали, какое оружие и из какого кармана он вынимал. При этом, не скрываясь от Луция, что он счел хорошим признаком, бойцы переглядывались, потирали в волнении руки и в простодушии грохали в волнующих местах по столу, отчего подпрыгивали расставленные на нем разнообразные бутылки, стаканы и тарелки с никогда не нюханной Луцием снедью. Весь разговор разделился на две неравные части: в первой юношу допрашивали, а во второй допрашивали и поили. Может быть, происходила и третья часть, но ее Луций уже совсем не запомнил, потому что пьяного и ничего уже не соображавшего его перенесли в родное купе и там, извинившись перед Пузанским, засунули на полку спать.

Поезд шел себе по рельсам, как ему и положено, за окном уже засветилось утро, а в купе было пусто, когда Луций обхватил двумя руками онемевшую голову, присел на койке и задумался. Надо сказать, что начало путешествия как-то ему не понравилось. Нецивилизованные приключения, какие-то мифические азиаты и как итог – головная боль, понятно, что подобное не лезло ни в какие рамки. Он уже придумывал, как оправдаться перед учителем, да так, чтобы тот поверил объяснениям и ничего не сказал директору по возвращении.

Юноша отвернул измятое лицо от мешающего ему и режущего глаза света и стал смотреть вниз на застланные серыми одеялами койки и стакан доверху налитого чая на столике. Облизывая распухшие губы, Луций, как сумел, сполз вниз и взялся за ручку подстаканника. Она оказалась горячей, и он, постанывая и покряхтывая, отпил несколько глотков, чрезвычайно его подлечивших. Только он поставил стакан на скатерть, как дверь без стука отворилась и в купе вошел плотный мужчина лет сорока с плоским как блин лицом, наряженный в выходной дипломатического синего цвета костюм и лакированные ботинки. За руку он держал девочку-подростка лет четырнадцати с распущенными по плечам черными волосами и весьма зрелой для юной девушки грудью.

– Незадача, – горестно проговорил мужчина и плавно присел, продолжая держать руку девушки в своей. – Таня, по-моему, мы промахнулись, лежачие места все заняты. – С этими словами он подцепил уже начатый юношей стакан и бесцеремонно отпил половину.

– Есть тут свободные купе? – осведомился он у Луция, который обалдело смотрел, как возмутительный тип расправляется со второй половиной стакана. – Или вы за какой-нибудь рубль освободите купе и предоставите нам на время свободу воли?

Незнакомец умудрился вытянуть свободной рукой из кармана штанов тоненькую пачку синих купюр и протянул ее с улыбкой юноше.

– Потрясись, дружок, полчаса в коридорчике, пока я буду знакомиться с будущей женой.

Не теряя времени, девица вскочила ему на колени и, пленительно изогнувшись, стала снимать колготки.

"Что это в самом деле, – подумал Луций, – наваждение какое-то. Снятся мне эти двое, что ли? Да нет. Не может быть во сне так рельефно изогнут таз, и родинка рядом с ложбинкой на животе, и что-то соблазнительное выступает прямо на линии бедер..."

– Что-то ты, друг, засмотрелся, – пролаял юноше под самое ухо тот же настырный голос, – получил свои бабки и катись!

В тот же момент мужчина посадил оголенную красавицу рядом с собой, схватил Луция за грудки и выволок в коридор. Не успел юноша что-либо сделать, как очутился в одной рубашке и плавках в коридоре с зажатыми в руке купюрами.

Весь кипя от злости, он принялся стучать в дверь, требуя немедленно впустить его и грозя самыми свирепыми карами бесцеремонному зайцу, но все было безрезультатно. Из второго купе, в котором юноша побывал накануне, раздавалась тихая музыка.

В мозгу Луция метеором сверкнула мысль: "А где же Пузанский? Может, и его таким же манером выкинули из купе вместе с братом".

– Эй! – застучал он усиленно. – Отдайте хоть полотенце...

Дверь чуть приотворилась, и обнаженная рука выкинула вагонное узенькое полотенце, после чего исчезла.

Пошатываясь, отправился Луций в тамбур и столкнулся со вчерашним китайцем. Юноша обошел его с каменной физиономией, не желая отвлекаться на привидение, и вошел в туалет. Вышел он освежившимся. Муть из башки ушла и хорошо думалось об опохмелке.

Вежливый китаец тем не менее ждал его в коридоре и тотчас подошел к юноше.

– Мальчик, – сказал он, – мальчик не пьет ханку, мальчик девочек не хочет. Очень хороший мальчик. Возьмешь. А то мальчик скучно. Айда, забирай.

Он, улыбаясь так, как умеют это делать только с детства приученные к лицемерию китайцы, подвел юношу к двери чужого купе и раскрыл ее.